Текст книги "Либертион"

Странное свидание

На улице по-вечернему крепкий и свежий ветер дохнул ему в лицо. Тиберий огляделся. Их особняк находился практически в центре старой части города. Вперед вела аллея, по обеим сторонам которой уходили в вышину бронзового неба исполинские старые каштаны. Кое-где в их ажурных кронах еще белели свечки цветов, но большая их часть уже лежала на дороге, шурша под ногами и источая слабый аромат. Под верхним слоем белых восковых цветов другой, уже сухой и хрупкий, под ним еще один, бесцветный и тонкий, как пыль. Многие годы эти деревья роняли свои цветы на мощеную квадратами серого камня аллею, но некому было их убрать. И сейчас ноги Тиберия утопали в этом ковре, полностью скрадывавшем звук его шагов. Он снял с руки смарт и закрепил на груди так, чтобы Лора видела город его глазами.

Ржавый, покосившийся указатель сообщил, что направо будет улица «Унтер ден Линден», Соборная площадь и фонтан Нептуна. Над головой плыли тяжелые, темные облака и тени их ложились к ногам, как живые сказочные существа. Голова кружилась от непривычных запахов, красок, движения воздуха. Свобода! Иди куда хочешь, никаких зон, ограничений, штрафов. Тиберий сорвал с дерева зеленый, прозрачный на свету листок и растер между пальцами. Острый, травяной запах, прозрачный, чуть желтоватый сок окрасил кожу. Настоящий. И такой хрупкий.

– Ну, куда мы идем?

Собственный голос показался чужим в шуме ветра, трепавшего ветви каштанов.

– К фонтану, конечно, – с детским волнением и любопытством ответила она.

Фонари, конечно же, не горели. На маленькой, горбатой улочке, ведущей на Соборную площадь, шеренгой выстроились крохотные лавочки, торговавшие в былые времена цветами, сувенирами, книгами и разной мелочью. Тиберий толкнул дверь одного магазинчика, в витрине которого красовался манекен с большим чемоданом, оклеенным открытками из разных стран.

Интерьер напоминал загробный Шеол, царство пыли и сумрака. Пыль была тут повсюду, и создавала вкупе с паутиной причудливые декоративные композиции. Она покрывала бархатными коврами полы, лежала пепельными накидками на прилавке и полках с товарами, свисала гирляндами испанского мха с хрустальной люстры, и превратила чучело медведя, стоявшего в углу с подносом для визиток, в чудовище из кошмарных сновидений. Тиберий протер ему стеклянные глаза, и теперь зверь казался живым и весьма недовольным нежданным гостем.

В лавочке Тиберий запасся необходимыми для романтической прогулки вещами – влагостойкими спичками, внушительным складным ножом, каким пользовались в джунглях отважные колонизаторы и мотком прочной веревки. Когда он вышел из лавочки, Лора заметила на углу кафе, уютно заросшее диким виноградом. Деревянная, потрескавшаяся от дождей табличка гласила: «Картонная скрипка».

– Идем пить чай?

Он, смеясь, согласился. Внутри оказалось необыкновенно уютно. Желтоватые, будто пергаментные стены были неоднородно окрашены, по их золотой поверхности переливались пятна и тени. Янтарные, тепло-коричневые, рыжие. К потолку поднимались колючие лозы плетущихся роз, росших в кадках. Они давным-давно высохли, и их почерневшие резные листья, и цветы, серо-розовые, тонкие и хрупкие, как паутинка, причудливым узором змеились по стенам. Между этих ажурных арок чья-то рука вывела размашистым почерком строки:

 
«И раз, и два, и три
Листья проплыли в окне
И скрипач с головой из стекла
И картонная скрипка, и мгла
И сиянье снегов и седин
С целым миром один на один!
Тени мертвых и мрамор немой…»
 

Тиберий перевел эти строки для Лоры с немецкого. Какое наслаждение произносить вслух стихи и собственные мысли, не опасаясь Дамоклова меча над головой!

Он подошел ближе к стене, чтобы она могла рассмотреть рисунок, слабо проступавший в золотистом мареве – темный лес и свечи, мерцающие во мгле между старых ветвистых деревьев. Ноздри уловили едва различимый запах кофе, который источали старые стены.

– Лора, ты представляешь, все это нарисовано с помощью кофе! Им же выкрашены стены.

Если бы не пыль и отсутствие людей, могло бы показаться, что кафе закрылось только вчера. Кофейный автомат послушно исторг в фарфоровую чашку пенящуюся ароматную жидкость, в шкафу обнаружился деревянный сундучок с чайными пакетиками. Упакованные в разноцветную фольгу, они нисколько не утратили своего аромата. Тиберий боязливо открыл баночку с апельсиновым джемом, которая должна была храниться не более трех лет, но ничего страшного не произошло. Он почувствовал запах лета и сладких оранжевых фруктов.

– Такой же вечный джем, как и у нас, – хмыкнул он, выкладывая содержимое банки в вазочку в виде виноградного листа, – а пишут, что настоящий.

– И у нас пишут, – засмеялась Лора, – попробуй маффины.

– Шутишь?

– Нисколько.

Она была права. Вся выпечка, лежавшая под прозрачным стеклом кондитерской витрины и табличкой «Приготовлено сегодня», изменилась за полвека так же мало, как человеческие желания и пороки. Пожалуй, последний проблеск удивления Тиберий ощутил, обнаружив в корзинах яблоки «Гремми», зеленые, ароматные и свежие. За окном медленно садилось солнце, заливая багровым светом островерхие шпили старых домов, кроны деревьев, купол кафедрального собора. В кафе потемнело. Тиберий повернул выключатель, но лампы, конечно, перегорели. Зато на столиках обнаружились маленькие, круглые светильники из разноцветного стекла, наполненные загустевшим маслом. Тиберий зажег их на нескольких столах, и кафе осветилось мягким, дрожащим золотым светом.

– Ну вот, у нас почти настоящее свидание, – серьезным голосом сказала Лора.

– И очень интимное. Мы одни в целом городе, и никто мне не помешает говорить тебе самые ужасные и непристойные вещи, – засмеялся Тиберий.

Несмотря на всю абсурдность происходящего, он был счастлив. Лора, как бесплотный призрак, была рядом с ним, он мог лишь слышать и видеть ее, пусть в виде маленького изображения на мониторе. Но люди, возносящие молитвы божеству, не имеют и этого.

Болтая и смеясь со своей призрачной возлюбленной, Тиберий совершенно расслабился. Откинулся на спинку стула, бросил мимолетный взгляд в сторону окна, где уже сгущались вечерние тени и замер. Он мог поклясться, что кто-то смотрел на него через запыленное стекло, смотрел внимательно, потому, что стоило Тиберию повернуться, силуэт исчез. Тиберий вскочил, распахнул дверь на улицу. Никого. В том числе и голубей, сидевших под окном витрины. Кто-то спугнул их. Вернувшись в кафе, Тиберий погасил светильники, бросил в сумку пару яблок в качестве сувенира для студентов и вышел на улицу. Он пошел по направлению к дворцовой площади, беседуя с Лорой на незначащие темы, но от его беспечности не осталось и следа. Несколько раз он резко останавливался, но звука шагов за спиной не услышал.

Лору поразили маскароны, глядевшие на них с фасадов зданий. Венценосная валькирия, дух леса Гринмен, насмешливый сатир.

– Эти каменные головы… Зачем они?

– Чтобы ты улыбалась.

– И только?

– Разве этого мало?

Она так и не поняла, но попросила Тиберия сфотографироваться на фоне очаровательной головки Амура. И вернула ему фотографию несколько минут спустя, добавив туда свое изображение.

– Напомни мне, по официальной версии, что случилось здесь и во всем мире полвека назад? – спросила Лора, пока они шли вдоль набережной Шпрее, окутанной вечерним туманом.

Он змейками поднимался с зеркальной глади темной воды, закручивался дымными вихрями, просачивался сквозь влажные травы, буйно разросшиеся на некогда аккуратных газонах.

– Эпидемия. Она охватила все страны старой Европы, унесла миллионы жизней. Те, кто остался в живых, и основали Либертион.

– Какая избирательная эпидемия, – ехидно заметила Лора, – она пощадила людей, обладающих определенными характеристиками.

«А ведь она права». Тиберий сам неоднократно размышлял над этим, тем более что, сколько не пытался, не смог обнаружить решительно никаких документов об этом немаловажном событии. Несколько сухих строк отделили один громадный культурный пласт истории от другого. Совершенно другого. Как случилось, что все ценности и нравственные принципы сменились на прямо противоположные? Ну что ж, теперь у него есть шанс это узнать.

– Смотри, – неожиданно воскликнула Лора, – там, на парапете!

Тиберий вздрогнул. Четыре человеческие фигурки сидели на краю бетонной набережной, едва различимые в лучах гаснущего солнца. Он подошел ближе. Три бронзовые девушки и юноша, сделанные с удивительным реализмом, расположились в небрежных позах на краю парапета. Дитя современной цивилизации, Тиберий привык к тому, что искусство бывает двух видов. Старое – презренное и неактуальное, преломляющее через призму красоты богов и героев вместе с простыми смертными. Искусство, где каждый мастер имел свое лицо и приглашал очарованного зрителя взглянуть на мир его глазами. И современное, где мысль настолько возобладала над формой, что человеку непосвященному объекты искусства без пояснительной записки вовсе представлялись китайской грамотой. Один из знакомых Тиберия, весьма известный арт-критик, дошел до того, что перестал смотреть эти объекты вовсе. Ознакомившись с сопроводительными записками, он писал блистательные критические отзывы и угрызений совести, равно как и позывов воочию насладиться созерцанием произведений искусства, не испытывал.

Теперь же перед его озадаченным взором предстало нечто новое. Не в залитом светом музейном зале, не сопровожденные никакой запиской, объясняющей озадаченному зрителю, что перед ним нечто, действительно стоящее денег, четыре бронзовых человека непринужденно сидели на берегу реки. И сделаны были столь искусно, что если бы не благородный цвет темной бронзы, они вполне могли бы смешаться с толпой в людный день, когда на белоснежные бетонные берега приходили те, кто желал найти кусочек природы в самом сердце большого города.

– Они как живые. Но мне почему-то не нравятся, – нарушила тишину Лора.

– Наверное, потому, что настоящее искусство стремится не повторить жизнь, а подняться над ней, – задумчиво ответил Тиберий.

– Но все же не настолько высоко, как наш уважаемый Нэйч, – хихикнула Лора. – Он, как Икар, стремится все выше и выше к солнцу, и с его восковыми крыльями…

– Ничего не случится. Солнце Либертиона такое же фальшивое, как и гениальность концепций этого светила творческой мысли.

– Верно, – улыбнулась она и после короткой паузы неловко спросила. – Как Лансик?

Легкое смущение в голосе. И это неплохо.

– Превосходно. В моей комнате на базе были прекрасные чучела утки и бекаса. Лансик вступил с ними в неравный бой, окончившийся его безоговорочной победой.

– Прости, пожалуйста. Я, правда, не успела к тебе на вокзал, а то непременно забрала бы его.

– Да ничего-ничего. После того, как ты меня сделала няней одиннадцати детей, двенадцатым ты меня точно не напугаешь.

– Ну почему детей? Им по двадцать одному году, они взрослые серьезные люди.

– О, конечно. Видела бы ты, как Боб и Лили едва не подрались из-за комнаты, которую они назвали «античной». Цена этой комнаты возросла в их глазах до небес ввиду наличия в ней превосходных статуй обнаженного Аполлона и отдыхающего фавна. Дэн и Роберт устроили сражение на шпагах, которые сняли со стен в большом зале, пострадали, к счастью, только стоявшие у стены рыцарские доспехи. А Хелен с визгом вылетела из ванной, вообразив, что там есть привидения. Хотя повинны в ее истерике старые водопроводные трубы. Да я не жалуюсь, – проворчал Тиберий с видом великомученика, ведомого на казнь, – но ты могла бы испить эту чашу скорби вместе со мной.

– Если б я только могла поехать с тобой! – воскликнула Лора с такой искренней горечью, что Тиберий мысленно пообещал себе не возвращаться больше к этой теме.

Вот и Дворцовая площадь. По центру высеченный из шведского гранита фонтан, изображавший Нептуна в окружении детей, играющих со струями воды. К их удивлению, фонтан работал, и его прохладные струи разбивались бриллиантами брызг на спинах каменных черепах и омаров, омывали мощные тела тритонов, поддерживавших каменную раковину, на которой, как на троне, восседал бог моря. Тиберий представил Лоре четырех полуобнаженных женщин, расположившихся на кромке чаши фонтана.

– Это реки – Одер, Эльба, Висла, Рейн.

– Как? Рейн тоже девушка? Имя реки вроде бы мужское.

– Ну… С индоевропейского название реконструируется как «текущий», «бегущий»… Но думаю, что скорее дело в том, что Рейнолд Бегас, создавший этот фонтан, был молодым мужчиной. Лора, почему ты всему ищешь рациональное объяснение?

– Наверное, ты прав. А почему дно фонтана усыпано круглыми желтыми дисками?

– Это же монеты!

Смеясь, Тиберий достал из пахнущей тиной зеленоватой воды несколько монеток. Они обросли водорослями, но заблестели, когда он протер их прихваченной из «Картонной скрипки» салфеткой.

– Так раньше выглядели деньги. И был такой обычай – бросить через плечо монетку, чтобы вернуться сюда еще раз. Знаю, ты считаешь это странным и нелепым…

– Как раз нет, – совершенно серьезным голосом ответила она, – самая высокая цена у надежды.

Последний луч багрового солнца лизнул позеленевший от дождей купол кафедрального собора. И схлынул с каменных стен, уступив место темноте. Тиберий стоял, глядя снизу вверх на громаду собора, на его покрытые скульптурами стены, резные портики и колонны. Нарушила молчание Лора.

– Этот храм, он новый?

– Да. Построен в начале двадцатого века. Как ты догадалась?

– Конечно, для историка пара сотен лет – не срок, – засмеялась Лора. – Посмотри на ту фреску, в восточном нефе.

– И, правда, – усмехнулся Тиберий, разглядывая изображение немецкого солдата времен второй мировой войны, опирающегося на костыль.

Стоящий возле него Иисус и страждущие были одеты более традиционно и на доблестного воителя Рейха не смотрели.

Тяжелые створки дверей поддались на удивление легко, но их скрежет показался оглушительным в тишине пустынной площади. И такими же громкими показались Тиберию его собственные шаги, гулким эхом раздававшиеся под сводами собора. Он неторопливо пошел вдоль стен, любуясь фресками, по византийской традиции сочетавшими многоцветную палитру с варварской роскошью золота. Над его головой поднимался огромный купол, и в самой его вышине простер белоснежные крылья голубь, спускающийся с небес в темноту собора. Стены из белого, черного и красного мрамора прорезаны витражами с изображениями святых, чем выше, тем больше золота их покрывает. По спиральной лестнице Тиберий поднялся на смотровую площадку. Отсюда открывался вид на весь город, теплый ветер дул с такой силой, что слезились глаза. Черепичные крыши старых домов в свете закатного солнца казались раскаленными докрасна, воздух на горизонте дрожал и плавился. Порывы ветра качали кроны исполинских деревьев Тиргартена, и казалось, что дышит во сне изумрудный великан.

– Как не похож этот мир на наш! – вырвалось у Тиберия.

– Этот мир родился давно и рос, болел, взрослел как обычный ребенок. А наш… – Лора замолчала.

– Наш был создан для «мира, свободы и добра», – процитировал Тиберий лозунг, преследовавший всех граждан Либертиона с первого класса начальной школы.

– Сколько же зла творится во имя добра! Нет, честно, сто тысяч злодеев не натворят такого, на что способен один добрый человек.

– Ты, правда, так думаешь?

– Да. Добрый врач будет длить страдания безнадежного больного, добрая мать избалует свое дитя, добрый воин проиграет войну. Помнишь ласточку Майкла?

– Конечно.

Это был первый и последний раз, когда Майкл решился последовать за Тиберием и Лорой в запретный Эдем. У заброшенного кинотеатра они нашли раненную ласточку. Одно крыло было наполовину оторвано, очевидно, на птицу напал бродячий кот. Ласточка истекала кровью и едва пошевелилась, завидев людей. Восьмилетний Тиберий, желая прекратить ее страдания, намеревался свернуть ей шею, но будущий врач отнял умирающую птицу. Несколько недель он выхаживал ее, держа в клетке у себя на подоконнике и стоически сопротивляясь требованиям воспитателей немедленно избавиться от этого источника шума и грязи. Летать его однокрылый пациент не мог, так что о том, чтобы выпустить ласточку на свободу и речи быть не могло. Едва окрепнув, птица начала биться о решетку, ища путь к свободе, но вскоре затихла. Целые дни она проводила в своей просторной и чистой тюрьме, с тоской глядя на безвозвратно утраченное небо. Пока однажды утром Майкл не нашел ее мертвой на дне клетки.

– Есть предание, о том, как двое грешников попали в ад, – Тиберий, следил за полетом ласточек, сорвавшихся с крыши собора и с пронзительным криком ринувшихся в небесную бездну. – Один из них был разбойником, убившим на ночных дорогах шестнадцать человек, другой – поэтом, писавшим вдохновенные стихи о свободе и добре. Под разбойником развели громадный костер, у ног поэта положили крошечный уголек из адского пламени. Прошло сто лет, и огромный костер угас, а крошечный уголек превратился в исполинское ревущее пламя…

– У поэта, конечно, возникли вопросы?

– Разумеется. И дьявол ответил ему: «Каждые дела имеют последствия. Разбойник отнял жизни шестнадцать человек, и счеты его сочтены. Твои же стихи вдохновили людей на кровопролитные войны, отнимающие тысячи жизней каждый день».

После залитой солнцем крыши в храме показалось сумрачно и таинственно. Тускло мерцали трубы органа, мраморные ангелы следили за пришельцем потемневшими глазами. Тиберий остановился у одного из них, закованного в мраморную броню, разметавшего исполинские крылья над каменными небесами.

– Красивый, – одобрила Лора, – и мужественный. Они разве не бесполые были?

– Как же они тогда взяли бы в жены дочерей земных? – улыбнулся Тиберий.

– А они взяли?

– Да, – Тиберий с интересом рассматривал сурового ангела-воина. – Интересно, как бы выглядел наш, современный ангел?

Вместо ответа он тут же получил целую подборку изображений обнаженных юношей и девушек с крыльями за спиной. Сексуальные тела, сексуальный макияж, полуоткрытые губы, кокетливые взгляды.

– Ну, это ты мне рекламу показываешь, я же в сакральном смысле имел ввиду.

– А у нас есть что-нибудь кроме рекламы?

«А ведь она права. Есть ли смысл в чем-нибудь, на чем нельзя заработать? Вот оно, лицо современного божества. Отражение в зеркале. Поклонение самому себе, своему идеальному телу, своим идеальным мыслям: „Открой свою внутреннюю богиню“, „Познай себя“, „Какого цвета твоя душа“. Тренинги, тесты, курсы. Самомотивация, саморазвитие, самопознание. Личное письмо не откроешь, пока тебя не окатит этим потоком. Раньше мы пытались постичь Бога, теперь себя. Ибо иного Бога давно не имеем».

– А твое божество как выглядит, Лора?

Минуту спустя он увидел свою знаменитую фотографию из хроник «Издохшей утки». Где он полуголый, пьяный, с таким же идеальным, как у рекламных ангелов прессом, стоял на столе, а за спиной его поднимались великолепные крылья. Кажется, она позаимствовала их с рекламы мужского белья.

– Я тебя ненавижу…

И с удовольствием услышал в ответ ее звонкий смех. Его охватило ощущение такого покоя и счастья, что хотелось улыбаться без причины, дышать полной грудью. Преображенный сумерками собор стал еще прекраснее, когда скрылись в тенях его яркие краски. И особенно острым показался сладкий запах пчелиного воска, пыли, камня и человеческого тепла, за долгие годы пропитавший эти стены. Тиберий поднялся к алтарю, окруженному потускневшими витражами. Провел рукой по его мраморным узорам.

«Дон, где ты сейчас? Если правда есть иной, лучший мир, то ты, конечно, там. Увижу ли тебя еще, сможем ли побродить по дорогам этого лучшего мира, беседуя свободно и без страха?»

Он зажег свечу. Прошли те далекие времена, когда к темным потолкам собора струился теплый тонкий дым от восковых свечей, источавших сладкий медовый запах воска, огоньки дарили пусть маленькие, но живые островки тепла. На позолоченном алтаре можно было, опустив монету, кнопкой включить железную свечу, чей подсвеченный лампочкой пластмассовый огонек покачивался из стороны в сторону от колебаний воздуха, отсчитывая оплаченные минуты. Удобно, практично, гуманно по отношению к пчелам. Вот она, колыбель Либертиона. Тиберий зажег одну свечу, другую, потянулся за третьей и вдруг замер. Лора это почувствовала.

– Что случилось?

– Пыль, – ответил он, внимательно глядя на алтарь.

– Но я не вижу никакой пыли!

– В том-то и дело.

Тиберий с растущим беспокойством провел пальцем по полированному мраморному орнаменту. В соборе уже окончательно стемнело, только лунный свет косыми столбами пробивался сквозь немногочисленные окна, но его новые глаза и не нуждались в свете. Он быстро пошел по храму, отмечая про себя, словно точки на карте, места, где совсем недавно кто-то побывал. На хорах и амвоне слой пыли скрыл под собой все, от резного мрамора и полированного дерева, до текстов на страницах раскрытых книг. Зато лавка первого рядя отполирована, нет пыли и на дорожке в проходе. Тиберий поспешно вышел на улицу и, попросив Лору подождать, набрал номер Тома Картера. Инженер показался ему самым взрослым и вменяемым изо всей этой детворы.

– Том? Скажи мне, все ребята на месте?

– Да, конечно, – Картер был заметно удивлен.

«Глупо. Конечно, они там, ну не мог же кто-то обогнать меня с единственной целью прибраться в кафедральном соборе?»

– Хорошо. Как там у вас дела?

– Все в порядке, сэр, осваиваемся, – бодро отозвался Картер.

– Вижу. Что за страшные зеленоватые клубы дыма у тебя за спиной?

– Это Дин и Роберт осваивают старинную кулинарию. Пока, как видите, не очень успешно.

– Жертвы, пострадавшие есть?

– Нет, сэр, все в порядке. Робин уже оказала Дину необходимую медицинскую помощь.

– Да? А что там за ужасные звуки раздаются? Вроде бы как волк воет.

– Это Бобби какого-то инкуба оплакивает. Он после полутора часов попыток убедился, что интернет действительно не работает, и он не может покормить своего питомца. И сейчас у него небольшая истерика. Робин сейчас им займется, как только закончит с Хелен.

– А с ней что?!

– Ну, она же внештатный сотрудник Greenworld, а ей по жребию досталась охотничья комната. Там много великолепных чучел, и еще по стенам всякие головы развешены. Кабаньи и не только. Так что сейчас она в глубоком обмороке. Вы же знаете этих программистов – они такие впечатлительные.

«Ушел на пару часов». Вздохнув, Тиберий попрощался и переключился на линию с Лорой.

– Ну что ты так долго? – с мягким упреком спросила она. – У нас ведь так мало времени.

«А ведь она сейчас сидит у себя в кабинете, не идет домой, чтобы иметь возможность говорить со мной не опасаясь цензуры. Через неделю, когда вернусь, и этой возможности не будет».

Обоих охватила грусть и предчувствие чего-то неотвратимого. Чтобы скрасить это ощущение, Тиберий предложил сделать совместное фото на фоне ночного города. Поймал в объектив свое лицо с вымученной улыбкой, аллеи парка Люстгартен и… Кое-что еще. Он уловил едва различимое движение за своей спиной, в чернильной тени старых деревьев. Луна зашла за облака, и под их раскидистыми кронами царил абсолютный мрак, но его глаза различили человеческий силуэт. И совсем не понравилось Тиберию то, что этот таинственный наблюдатель медленно и осторожно приближался к нему, стараясь держаться точно за спиной и двигаться совершенно бесшумно. Похоже, вначале его изучали и вот теперь ему определена роль добычи. Тиберий увеличил вспышку до максимума и нажал кнопку.

Темноту майской ночи буквально взорвал ослепительный свет, но, когда Тиберий резко повернулся, лишь колыхание ветки в трех метрах от него указывало, что там кто-то был. Усмехнувшись, Тиберий открыл фотографию, чтобы увидеть лицо своего преследователя. Улыбка сползла с его лица, а в груди появился неприятный холодок. Хваленая мега пиксельная камера не справилась с ночной темнотой, и на снимке был виден только неясный человеческий силуэт, но вот глаза… Вместо них два светящихся желтых диска. Такими получаются на фотографиях глаза животных, поскольку у них внутри сетчатки есть отражающий слой, так называемое зеркальце, tapetum lucidum, «светящийся ковер». Это повышает возможность их ночного зрения, ведь благодаря зеркальцу свет проходит через сетчатку дважды. Но у людей такого нет, и на фото со вспышкой получаются лишь красные блики, потому что просвечивает глазное дно, сосудистая оболочка, заполненная кровью.

– Лора, я перезвоню. Тут что-то странное происходит.

Пешая прогулка утратила свою привлекательность, и Тиберий свернул на улочку, где вдоль обочины стояли припаркованные машины. Старые, выпущенные до 2026 года, превратились в истлевшие скелеты, их более юные собратья, сделанные по технологии Vaccum и оснащенные солнечными батареями, могли хоть сейчас принять пассажира. Уповая на то, что они подчиняются кодовому программированию, как и современные, Тиберий сел за руль допотопного Volvo. Смарт на удивление быстро взломал код, и машина, чихнув, завелась.

Тиберий медленно поехал вдоль улочки, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Свернул на Юденштрассе и едва не врезался в витрину магазина мебели. Вдоль улочки, где в тени старых деревьев прятались старые респектабельные особняки, горели фонари. Ночные бабочки стучались в их желтые стекла, уютно журчал фонтанчик, и острый слух уловил едва различимые звуки пианино: «Лунная соната Бетховена».

Тиберий оставил машину у громадного особняка, который отделял от дороги большой и запущенный сад, подошел к кованым воротам, увитым плющом и, чувствуя себя невероятно глупо, нажал кнопку электрического звонка. Музыка мгновенно смолкла. Постояв минуту в нерешительности (не показалось ли ему?), Тиберий пошел по каменной дорожке. Входная дверь была не заперта, он вошел внутрь и огляделся. Уютный коридор вел в большую залу, скупо освещенную лунным светом, у противоположной стены блеснул черным лаком книжный шкаф, а у окна, на низком диванчике сидела женщина, обнимавшая левой рукой маленькую девочку. И смотрела в упор на Тиберия немигающими темными глазами.

– Здравствуйте! – только и нашелся он. Но ни женщина, ни ребенок не шелохнулись. Эта неподвижность и молчание были такими жуткими, что он поспешно нашарил выключатель. Вспыхнул свет, люстра рубинового стекла осветила комнату и две безмолвные фигуры на диване. Тиберий подошел ближе. «Куклы! Но какие!» Ничего подобного он прежде не видел и не сразу решился дотронуться до восковой руки. Она была холодной, как лед. Изумленный, он долго рассматривал удивительную пару, потрогал волосы, оказавшиеся настоящими, заглянул в веселые голубые глаза ребенка. А когда поднял взгляд, то увидел их на многочисленных фотографиях, развешенных по всей комнате. На этих фотография был и молодой мужчина, стоявший рядом с женщиной, обнимавший эту кудрявую девочку, такую как сейчас и младше. Были в этой комнате и другие удивительные вещи. Мандариновое дерево, растущее из пола, чучело ворона, вместо глаз у которого были изумруды, зато в птичьей клетке на камине были механические часы, и их маленький маятник мерно отсчитывал секунды. На трехногом столике чашка еще теплого чая. Неожиданно наверху скрипнула половица.

– Извините меня! – крикнул Тиберий, стараясь придать голосу несвойственную мягкость. – Я думал, я один в городе. Мы можем поговорить? Уверяю вас, я не причиню вам никакого вреда!

Тишина. Похоже, таинственный хозяин дома его боится. Но кто же тогда та тварь, что подбиралась к нему в ночной тьме? Тиберий прошел в соседнюю комнату и очутился в мастерской. На него смотрели десятки глаз. Карих, голубых, зеленых. Со всех сторон его окружали куклы. Маленькие и большие, одетые в платья и костюмчики, они стояли и сидели вокруг большого стола, на котором в идеальном порядке были разложены мешочки с цветным порошком, шкатулка, внутри которой обнаружились стеклянные глаза всевозможных размеров. Тиберию стало грустно. Как сильно должен был тосковать человек, чтобы использовать свое мастерство для того, чтобы хотя бы так вернуть к жизни свою семью. Тишину нарушил тонкий и долгий звук, который издала клавиша пианино. Его просили уйти.

Обуреваемый противоречивыми чувствами, Тиберий так глубоко задумался, идя по садовой дорожке к своей новой машине, что не услышал ни треск сучка, сломавшегося под чьим-то весом, ни крика вспугнутой сойки. Он уже открыл дверцу, как вдруг инстинкт, который не раз его выручал, заставил обернуться. Нападающего он так и не увидел, успел только закрыть горло локтем, и вслепую нанести удар свободной рукой. Предплечье обожгло огненной болью, он услышал странный звук, больше похожий на звериное рычание, чем на голос человека. Лягнув нападавшего ногой, Тиберий запрыгнул в машину и заблокировал двери. Поспешно включил зажигание и только тогда взглянул на освещенную фонарями улицу. «Никого. Что это было?» Рукав рубашки окрасился кровью, а на коже остались глубокие рваные раны, оставленные пятипалой рукой.

До базы он добрался без приключений. Свет ни в одном окне не горел, да и понятно, все давно спят. Ребята, судя по всему, времени даром не теряли. Тиберий улыбнулся, увидев повешенную над дверью табличку «Химера». Очевидно, обозвали дом в честь водостоков, выполненных в виде горгулий. На дверях комнат также появились таблички «Комната с часами», «Античная комната», «Охотничья». А теперь, поди, пойми, кто где ночует. Желая найти Дина, а точнее, его аптечку, Тиберий постучался в «Шоколадную комнату». Выбор его был весьма неудачен, поскольку открывшая ему Хелен не смогла удовлетворить его любопытство, поскольку, увидев кровь, незамедлительно упала в обморок. Проклиная себя за то, что не взял с собой медицинский набор, в следующую дверь Тиберий постучал уже с бездыханным телом на руках. Открыл сонный Дэниел.

– Доброй ночи, мистер Краун. Это вы мне принесли? – поинтересовался он, без энтузиазма взглянув на Хелен.

– Нет, – сдержано ответил Тиберий, – ищу Дина. Вернее, аптечку.

– Аптечка есть и у меня. Входите.

Тиберий не особенно церемонно сбросил Хелен на жесткий диванчик у входной двери. Через несколько минут рука была обработана антисептиком, а пострадавшему предложен горячий чай. Света не зажигали, сидели, глядя на пламя маленькой спиртовой горелки, и мирно беседовали. Уже собираясь уходить, Тиберий споткнулся о бездыханное тело, о котором успел совершенно забыть.

– Хм… А с Хелен что делать?

– Да пусть лежит, мне не мешает, – флегматично отозвался архитектор.

– Может, надо привести ее в чувство? – неуверенно предложил Тиберий, но Дэниел это предложение не поддержал.

– Хотите выслушать животрепещущий рассказ о таинственных скрипах половиц в ее комнате, загадочных тенях в библиотеке и вреде употребления животной пищи? – вкрадчиво спросил он у Тиберия.