Текст книги "Либертион"

– Пожалуй, нет. Вы совершенно правы, Дэниел. Спокойной ночи!

Войдя в комнату, Тиберий вопреки своей железной привычке аккуратно складывать вещи, кое-как содрал с себя одежду и буквально упал на постель.

Привыкший к жесткому «суперкомфортному ортопедическому матрасу», в первую секунду он решил, что тонет. Пуховая перина приняла его в свои ласковые объятия, но встретиться с Морфеем он не спешил, торопливо набрав номер единственно желанного абонента.

– Что случилось, милый?

– Странное. Похоже, в городе кто-то есть. Завтра я это выясню и все тебе расскажу.

– Да… Конечно, – почему-то грустно ответила она.

– Но сейчас мне жаль только, что тебя нет рядом в этой мягкой пушистой постели.

– Да? А что тогда было бы?

– Ну, вначале я перевернул бы тебя на животик…

Заснуть удалось только с рассветом.

День первый

Сны вполне продолжали содержание ночных бесед. Когда Лора приникла к его губам уж очень влажным поцелуем, Тиберий с трудом разлепил веки.

– Ланселот!? Проклятая псина, кто позволил тебе спать в моей постели?!

Спихнув мирно храпевшего бульдога на пол, Тиберий с остервенением отер лицо от собачьей слюны и побрел собирать разбросанную по полу одежду. Нет, часа сна уже в его возрасте маловато. До ванны добрался с полузакрытыми глазами, хмуро глянул на пантер, те вернули ему полный презрения взгляд. Тиберий умылся из-под крана, и глаза, наконец, открылись. О чем он тут же пожалел. Видимо, творческое вдохновение не дало Бобби покоя, и теперь «мрачноватый интерьерчик» ванной преобразился до неузнаваемости. На поверхности благородного темного дуба расцвели превеселые цветочки, каждый не менее полуметра в диаметре. С потолка (и как дотянулся?) скалилось в сардонической ухмылке глазастое солнышко, с карниза свисали мешочки с ароматическими травами, будто маленькие висельники. На каждом нарисовано сердечко, тоже улыбающееся. Тиберий вышел в коридор, забыв надеть рубашку.

– Боб! – заорал он, не заботясь о том, что творческие люди восемь утра считают не утром, а ночью.

Из соседней комнаты выглянул Дин, уже умытый, волосы аккуратно причесаны.

– Бобби спит, всю ночь трудился, готовя нам в ванной сюрприз.

– Вот пусть встает и отмывает этот сюрприз, как хочет, – прорычал Тиберий и с грохотом захлопнул дверь.

Принятие душа оказалось делом занятным и увлекательным, как лихо закрученный квест. Сколько Тиберий не искал, он не обнаружил ни моющего геля для рук, ни геля для тела, ни пенки для лица. Зато на полке нашлись странные кирпичики, прозрачные и непрозрачные, коричневые, зеленые, оранжевые, розовые. Одни приятно пахли мандаринами и корицей, другие – розой, третьи – чем-то свежим. На пергаментной упаковке смутно знакомая надпись «Мыло». В качестве эксперимента Тиберий попробовал намочить янтарного цвета кирпичик, соблазнительно пахнущий медом, и потом долго ловил его на скользкой поверхности ванной. Влажные ладони покрылись ароматной пеной. «Ах вот это для чего!» Вода вместо привычной «идеального температурного режима» тут была двух видов: очень горячая и очень холодная. Выяснилось это опытным путем, и только мужская гордость не позволила проиллюстрировать это открытие содержательным возгласом. И воду можно было не только менять, но и сделать какой хочешь путем смешивания. Это Тиберию очень понравилось, и он минут десять игрался, поливаясь то холодной, то теплой водой.

Наконец, посвежевший и повеселевший после душа, он отправился на кухню. Там вовсю шли приготовления к завтраку. Унылое однообразие пластмассовых ланч-боксов разбавили два пузатых заварочных чайника, из носиков которых поднимался душистый пар. Лили делала желающим забавные композиции на тарелках из разноцветной молекулярной пасты, Бобби, приведенный за стол чьей-то безжалостной рукой, спал, уютно подложив масленку под щеку. Тиберий жестом фокусника выложил на стол вечные яблоки и печенье, вызвав море восторгов и вопросов. Роберт возился с передатчиком, который шипел, как змея, которой наступили на хвост, но упорно не желал транслировать первый канал «Либертиона». Наконец, бессовестная техника уступила человеческому упорству, но, не желая сдавать позиции, продолжала периодически издавать предсмертные стоны и хрипы. Комнату наполнил радостный голос диктора:

«Всем доброго утра и яркого позитива! Начинаем наш утренний выпуск новостей. Начнем с самого важного! Светская львица Натали Холлоуэй рассталась со своей подругой Молли, и мы с радостью узнали…»

– Как ночная прогулка, сэр? – полюбопытствовал Дин, забинтованной рукой передавая Тиберию холодный тост, извлеченный из вакуумной упаковки.

– Замечательно. Вот только мои опасения подтвердились, в городе кто-то есть.

«…вводится новый штраф за вытягивание ног в общественном транспорте», – радостно вещал диктор на заднем плане.

– Как!? Кто? Расскажите! – радостно загалдели ребята, забыв об опадающей пене из яичницы с беконом на своих тарелках.

– Тихо! – вдруг не своим голосом вскрикнул Роберт, до этого мирно сидевший у передатчика на случай необходимости его настройки.

Все смолкли, и в тишине раздался голос диктора. И впервые в своей жизни Тиберий не услышал в нем привычного бодрого настроя.

«… прерываем для экстренного сообщения. Глобальная сеть Либертиона взломана неизвестным террористом, автодвижение остановлено, любые операции посредством чипов невозможны. Просьба не поддаваться панике, полиция уже взяла ситуацию под свой контроль, и уже через несколько минут все будет восстановлено…»

Его голос вдруг оборвался на полуслове и в комнате зазвучал другой. Измененный до неузнаваемости, спокойный и властный, этот электронный голос мог принадлежать и мужчине, и женщине:

«Граждане Либертиона! Этот день в истории нашей империи последний. Через десять минут ваши чипы будут отключены, прекратив, тем самым, существование человечества. Человечества, чье существование давно уже стало бессмысленным. Общество, где лучшие эмоции и помыслы караются тюрьмой и смертью, не должно оставаться на этой земле. Никого не огорчает утилизация отслужившей свой срок машины, но именно такими машинами мы с вами и стали. Я даю вам десять минут, чтобы проститься с теми, кого вы вопреки закону все же любили. Если, конечно, среди нас есть те, кто способен на это чувство».

В кухне воцарилась звенящая тишина, передатчик смолк, зато на его угольно-черном экране загорелись цифры:

«10:00»

Тиберий, не чувствуя пола под ногами, вышел из кухни. Кроме него никто не шелохнулся, все так и остались сидеть, как скульптурная группа на бетонном берегу Шпрее, заворожено уставившись в монитор. Тиберий толкнул первую попавшуюся дверь, прислонился спиной к стене и дрожащими пальцами набрал ее номер. Лора ответила сразу:

– Лора… Ты тоже это слышишь?

– Да. Я ждала тебя.

«9:40»

– Почему я не с тобой…

– Это как раз хорошо, – живо отозвалась она, – связи с вашими чипами нет, так что вы будете жить.

– Да зачем мне это, – заорал он, уже не заботясь о том, кто его слышит и что в итоге подумает, – если тебя не будет?

– За тем, что будет новое утро и новая весна. И ты встретишь ее, а я… – голос ее впервые дрогнул, – я буду рядом. Пока ты не забудешь меня, я всегда буду рядом.

«8:30»

– Я же не смогу без тебя, – тихо, с отчаянием прошептал Тиберий.

В ее глазах блеснули слезы.

– Ты сможешь. Ты мужчина, ты сильный и не так нуждаешься во мне, как я в тебе.

– Неправда…

– Хочешь посмотреть, что происходит? – не дожидаясь согласия, она отвернула камеру от своего залитого слезами лица.

Тиберий увидел из окна второго этажа университета, где располагалось служебное кафе, вторую улицу. Люди вели себя, как в старом комедийном фильме, показывающем массовое безумие. Мужчина сидел на тротуаре, тупо уставившись на свою ладонь, другой пытался уличной урной разбить витрину ювелирного магазина. Две женщины почему-то дрались, катаясь по мостовой и вопя, как разъяренные кошки. В кафе дела обстояли не лучше. Бармен пил из горлышка коллекционный коньяк, рядом стояла уже опустошенная бутылка. Двое знакомых Тиберию коллег с наслаждением желали друг другу всех кар небесных, причем фантазии их позавидовал бы любой живописатель ада.

– А знаешь, что странно, – выдохнула Лора, – ведь никто никому и не звонит.

«4:00»

– Я хочу видеть твое лицо, – прохрипел Тиберий. Ему стало тяжело дышать, сердце словно сдавила чья-то рука.

Лора послушно повернула камеру. Она уже справилась с собой, даже попыталась улыбнуться. Машинально поправила блузку, и на мгновение в ее разрезе полыхнул сиреневым огнем александрит.

– Лора…

К горлу подступили слезы.

– Все хорошо, мой милый. Знаешь, если там, за гранью жизни что-то существует, то я буду ждать тебя в нашем каменном доме на берегу Рейна. И лепестки цветущего миндаля будут засыпать нашу постель, а солнечный свет наполнит комнату своим теплом. И так же, как несколько дней назад, будут качаться головки золотистых купальниц у темной воды. А птицы совьют гнезда под нашей крышей. Я буду стоять на пороге и ждать. Ждать одного тебя. Долгие годы. Ты поживи, возьми столько счастья от жизни, сколько сможешь. Потому, что если кто-то достоин счастья в этом мире, так это ты. А потом приходи ко мне, хорошо?

«0:00»

– Ты – моя жизнь, – прошептал Тиберий, глядя на нее, такую светлую, любимую.

И кафе, окружавшее ее своим стеклом и хромом, со странными человеческими фигурами, корчащимися в гротескных действах, показалось нелепой жуткой фантасмагорией, в которой ей совершенно не место.

И вдруг кафе покачнулось вместе с обезумевшими людьми и упало набок, потому, что упала рука той, без которой он себя больше не мыслил. Изображение дрогнуло, сузившись до маленькой точки, а потом исчезло. Навсегда…

Тиберий шатаясь, вышел на улицу и бил кулаками в стену, разбивая их в кровь до тех пор, пока физическая боль не вытеснила ту, от которой он знал, ему уже не избавиться. Как картинки в калейдоскопе, в голове хаотически кружились обрывки воспоминаний последних дней. Запах пыли и солнца на камнях Октагона, сонные, тяжелые воды Рейна, алмазными слезами оставшиеся на ее коже, зеленый огонек внутри александритовой слезы, сухой щелчок передвинувшейся стрелки старинных часов, тихий стон. Винно-красные свечи, прозрачные от огня. Прозрачные завитки волос на ее шее, ее нежные, распухшие от поцелуев губы. Ее последние слова, ее странный подарок…

«Ее подарок!» Он остался в пиджаке, а тот так и висит в отсеке для вещей. Тиберий бросился к лайнеру, смутно белевшему в утренних сумерках. И уже коснувшись ручки двери, замер. Внутри что-то происходило. Словно в багажном отсеке бился, пытаясь выбраться наружу, крупный зверь. Низкое, сдавленное рычание, царапающий звук, затем глухой удар. Тиберий сжал в руке нож, пригнувшись, отступил назад, готовый к нападению. Дверь распахнулась. На пороге стоял, глядя на Тиберия расширенными, невидящими глазами Дон Ларго. Голый, перепачканный тональным кремом, с обрезанными волосами. Но живой.

Воскрешение Лазаря

Тиберия, почему-то, всегда восхищал сюжет, связанный с самым загадочным и удивительным чудом, сотворенным Иисусом Христом – воскрешением Лазаря. Художники сюжет этот вниманием не обходили, но воплощали в жизнь странно: тридцатилетний Лазарь на картинах обычно изображался бородатым старцем, замотанным бинтами, словно египетская мумия. Тиберий же часто размышлял, почему все, встречавшие Лазаря, включая горячо любивших его сестер Марию и Марфу, застыли, увидев его, и лишь слова Иисуса: «Развяжите его. Пусть идет», побудили людей к действию? Что не так было с человеком, прожившим после этого события еще тридцать лет и ставшего епископом Китиона на Кипре, что через несколько дней его изгнали из Иудеи, и на лодке без весел отправили в море? Что чувствовал он, молодым перешагнув границу между миром мертвых и живых, и обратно? Какими глазами смотрел на мир, в который вернулся – восхищал ли его теплый ночной ветер и запах цветов, или в ребенке, играющем на улице, видел он разлагающийся труп? Теперь он смог удовлетворить свое любопытство.

Ларго покачнулся и упал вперед, на четвереньки, на зеленую и еще влажную от утренней росы траву. Его тут же стошнило, похоже, желчью. Он попытался подняться, опираясь на обе руки, тут же охнул от боли, в изумлении уставившись на свою искалеченную левую руку. Тиберий подхватил его под мышки, помогая сесть, но тело Дона не слушалось, еще несколько минут содрогаясь в сильных мускульных сокращениях.

– Тиберий, вы? Я почти ничего не вижу.

Действительно, его зрачки были настолько расширены, что зеленые глаза казались бездонными черными колодцами.

– Дон! Господи… Кто сотворил это с вами?

Тиберий с ужасом смотрел на его изуродованную руку, где вдоль черной, обожженной раны расползлись зловещие красные пятна.

– Ваша возлюбленная. Но, кажется, я был несправедлив в оценке ее действий.

– Лора?! Не может быть! Она не могла…

И тут же смолк. «Лора? Она все могла. Невозможного для нее было мало».

– Какой сегодня день? – Дон, со свойственной ему деликатностью не стал возражать. – И где я?

– В Берлине. А день, наверное, первый. После апокалипсиса.

Тиберий помолчал, потом глухо промолвил:

– Я позже все расскажу. А сейчас нужно привести вас в порядок. Обопритесь о мое плечо.

Он помог Дону дойти до гостиной, позвал Робин и Дина. Остальных удалось выгнать после короткого сопротивления. Услышав женский голос Робин, Ларго страшно смутился и начал извиняться за свой внешний вид. Он все еще не мог видеть, и Дин с Тиберием усадили его на диван, после чего Робин бестрепетной рукой начала стирать с него влажными салфетками тональный крем, чем окончательно его смутила.

– Может, мы чем-то можем помочь?

В дверном проеме маячили сгоравшие от любопытства Лили и Хелен. Причем, судя по алчным взглядам, которые они бросали на Дона, их участие было продиктовано отнюдь не христианским милосердием.

– Воды, – кратко скомандовал Тиберий, захлопнув перед их носом дверь.

– Он несколько дней был в коме, – сообщила Робин. – Ему ввели вещество, которое должно было продержать его в таком состоянии как минимум до завтра, но у него сильный организм, так что он очнулся несколько раньше…

– Вода! – взвизгнули счастливые голоса прямо над ухом Тиберия, заставив его вздрогнуть.

Вот наказание. Лили невероятным образом успела сменить майку и джинсы на смелое платье, и теперь протягивала Дону хрустальный бокал. На заднем плане маячила Хелен с громадным кувшином и странной прической, которую она в спешке соорудила, воспользовавшись заколкой для волос, прежде виденной Тиберием на Бобби.

– Дон, как вы?

Тиберий осторожно вложил бокал с водой в его здоровую руку.

– Благодарю. Гораздо лучше, чем предыдущие несколько дней.

– Зрение вернется? – тихо спросил Тиберий у Робин.

– Да, уже через несколько минут. Когда мозг окончательно придет в себя. Мы ведь видим не столько глазами, сколько мозгом.

– Это как с верой, – вдруг улыбнулся Ларго. – И жизнью. Я мыслю, значит, существую.

– Вы идите, я о нем позабочусь, – шепнул Тиберию Дин, вглядевшись в его осунувшееся лицо и покрасневшие глаза.

Тиберий благодарно кивнул и вышел на улицу.

В лайнере свет не включился, автоматика двери также не работала. Вместе с гибелью Либертиона отошли в иной мир и его создания. Прав был неведомый убийца, в этом мире давно смешались машины и люди, превратившись в единый механизм. Тиберий достал из кармана пиджака маленькую капсулу, плотно закрыл за собой дверь и сел в кресло пилота. Легкий щелчок, и желтый орешек открылся на ладони. Внутри крошечная флеш-карта. Такие не нуждаются в источниках питания, не боятся температур, влаги, времени. Тиберий нажал мерцающую зеленым огоньком кнопку, открыв видео-сообщение. Он увидел Лору, сидящую в своем рабочем кабинете, лицо усталое и бледное.

– Тиберий, – заговорила она своим четким, уверенным голосом, – если ты смотришь это, значит, все закончилось. Для меня и Либертиона, но не для тебя и ребят, которых я вверила тебе…

Легкая запинка в голосе.

– …Я не прошу меня простить, такое простить нельзя. Знай только, что я очень много думала, прежде чем решиться на этот шаг, и не нашла другого выхода. Если дерево нельзя спасти, хороший садовник берет с него семена и сажает новое. Целый год я выбирала эти семена, и надеюсь, они дадут всходы в новом, лучшем мире, который я не увижу. Возможно, я тянула бы еще, но через несколько дней введенная правительством программа «Эриния» лишила бы человечество и этого шанса. Эта чистка унесла бы жизни и тех ребят, которые сейчас рядом с тобой, и твою жизнь. А этого я допустить не могу. Я понимаю, какую ношу взваливаю на твои плечи. Но ты единственный человек, кому я верю. Верю больше, чем себе.

Она замолчала, впервые опустив взгляд. Потом с усилием продолжила:

– В качестве прощального подарка. Тебе, наверное, всегда было интересно, как выглядит твой босс, в руках которого ты был марионеткой долгие годы? Смотри – это Орландо.

«Совершенно не интересно».

На несколько секунд ее изображение сменилось фотографией черноволосой, коротко стриженой женщины. «Марта! Марта Кэлли». Но Тиберия это сейчас совсем не трогало.

– Хочешь мира – готовься к войне. И я понимаю, что заплатила своей жизнью и жизнями миллиарда людей за единственный призрачный шанс надежды. И утро этого нового мира не будет радужным. Нет ничего прекраснее весны, когда ее воспевают поэты и художники. Цветущие сады, пение птиц, яркое солнце… Но когда она наступает, все еще стоят холода и идут дожди, нужно сушить обувь и возделывать землю. Но только так и возможно зарождение новой жизни.

Ее голос стал тише:

– И последнее…

Взгляд Лоры изменился, и теперь перед ним была уже не грозная валькирия, а родная, любящая женщина, смотревшая на него с болью и нежностью.

– … Теперь я могу сказать это тебе. Я люблю тебя.

Эту запись она сделала до всего того, что связало их тонкой, но нерушимой нитью.

Несколько минут Тиберий сидел в полумраке летной кабины, уронив голову на руки. Потом он открыл дверь лайнера и увидел на лужайке перед домом ребят, молча стоявших в ожидании его возвращения. И все они с надеждой смотрели на него, разбитого, опустошенного. А там, за их спинами, простирался мир, полный тайн и опасных приключений. Мир, к жизни в котором они были совершенно не готовы. Да, сколь бы не были прекрасны стены, они остаются стенами, лишающими человека свободы, но они так же и защищают от опасностей и непогоды. Так дикий плющ покрывает стены замков, поднимаясь на огромную высоту, ломает камни своими нежными ростками. Выдерживает ветра и холода, но лиши его твердой опоры, и в ту же секунду он всей своей громадой упадет на землю и вскоре погибнет.

«Смогу ли я стать для них такой опорой, защитить их, и прежде всего, от них самих? Ведь самую большую опасность для человека представляет он сам».

Тиберий поднял голову. Там, в бездонной вышине ветер собирал на западе грозовые облака. Дохнуло холодом и дождем, и на лицо ему упали первые капли дождя, как слезы. Наступило утро нового мира.

Москва 2015г.