Текст книги "Лошадь. Биография нашего благородного спутника"

Лошади, как показывает нам наука, – превосходные мастера приспособления.

Ученые подозревают, что ранние лошади и приматы жили по всей Северной Америке, однако существует не слишком много месторождений окаменелостей, способных доказать это. Возможно, их больше, но их трудно найти, a если они и обнаруживаются, то провести на них раскопки оказывается очень сложно. Палеонтолог Крис Берд (еще один выпускник Поулкэт-Бенч) убедился в этом еще в молодости на собственном опыте. При работе с коллекцией Йеля ему случилось обнаружить окаменелость раннего примата в ящике с маркировкой: «Миссисипи». По его мнению, это была явная ошибка.

«Я прекрасно знал, что на территории штата Миссисипи никаких эоценовых приматов обнаружено не было», – сказал Берд. Так написано во всех учебниках. Но «ищите и обрящете», подумал он, приступая к поискам. В итоге Крис Берд нашел эоценового примата и ископаемые останки лошадей в штате Миссисипи – в жутком для раскопок месте, сочетавшем в себе ядовитый плющ, липкие сосны, змей, грязь и заросли кудзу с жарой и сыростью.

«Худшее место для поиска окаменелостей трудно придумать, – сказал Берд и добавил: – Это был тяжелейший труд. Нам приходилось снимать все находящиеся сверху слои, чтобы добраться до нужных, после чего мы обращались к мелким инструментам».

Слушая Берда, я начала видеть в современном Поулкэт-Бенч некое подобие курорта.

«Нам приходилось просеивать породу, – пояснил он. – Сторонний наблюдатель решил бы, что мы моем золото. Итак, берем осадочный, содержащий окаменелости слой. Просеиваем его через мелкий грохот,[76]76
  Грохот – устройство для сортировки сыпучих материалов по крупности частиц путем просеивания.


[Закрыть] задерживающий все, что крупнее его ячеек. Этот просеянный концентрат или остаток отправляется в нашу музейную лабораторию. Далее техники под микроскопом отсеивают зерна от плевел».

Он занимался этим весной и осенью в течение девяти лет, последовавших за первым годом, когда, наконец, его посетила удача: ученый нашел фрагмент конского зуба, а также кость раннего примата.

«С моей точки зрения, находка оказалась невероятно интересной, – продолжал рассказывать Берд. – Останки лошади были невероятно фрагментарными. Всего лишь часть нижнего моляра. Если бы я показал ее вам, она не произвела бы на вас никакого впечатления. Тем не менее она была “полностью диагностичной”». Интересное определение.

Я спросила: «Что именно означают эти два слова “полностью диагностичной”?»

«Ваши зубы, как это и положено млекопитающему, обладают чрезвычайно сложной топографией, полной выступов и впадин. Эта топография своя для каждого из видов млекопитающих – словно отпечаток пальцев, оставленный на месте преступления».

Итак, мы, приматы, в начале эоцена сопровождали коней на территории нынешнего штата Миссисипи – примерно в то же самое время, когда другие приматы наслаждались жизнью в близком соседстве с лошадьми в сыром и буйном Вайоминге. Лошади представляются нам обитателями травяных равнин, однако, как и наши предки десятки миллионов лет назад, они умели ценить жизнь в тропиках. Размышляя на эту тему, я поняла, что вольные кони, которых я видела во влажных местностях в различных уголках мира, занимаются тем, что делали всегда. Жизнь на островах посреди моря дается им не труднее, чем нам самим.

3
Сад Эдема появляется и исчезает

Живущие ныне лошади, обладающие жевательными зубами с высокой коронкой и монолитными копытами, не слишком похожи на первых лошадей, созданий величиной с пуделя, обладавших четырьмя пальцами и зубами с низкой бугристой коронкой.

МАЙКЛ НОВАЧЕК

Динозавры пылающих утесов[77]77
  Michael Novacek. Dinosaurs of the Flaming Cliffs. N. Y.: Doubleday, 1996. Эта книга удивительно увлекательна и интересна даже людям, не слишком увлеченным палеонтологией. Доступная и понятная, она больше рассказывает об образе жизни палеонтологов, чем о самих динозаврах. Майк Новачек не только авторитетный ученый, но и хороший писатель.


[Закрыть]

Ветер – неаккуратный работник. Он груб, как кирка. И хотя ветры американского Запада открыли нам множество ископаемых, более тонкие особенности организма животного обычно теряются.

Если, например, ранние кони обладали усами подобно гаррано, которых изучала Лаура Лагос, усы эти не сохранятся на Поулкэт-Бенч. Мы можем найти зубы. Иногда мы можем найти кости. Однако более нежные ткани сохраняются намного реже. Об этом заботится Вайоминг.

Подобное отсутствие мелких подробностей огорчает. В Вайоминге мы не можем практически ничего узнать об образе жизни этих ранних лошадей. Как они жили? Сколько жеребят приносили кобылы? Чем питались? Твердо установленные факты, как и находки мягких тканей организмов, прискорбно редки. Мы подозреваем, что кони Вайоминга питались плодами, поскольку на это указывает форма их челюстного аппарата. Мы подозреваем, однако не имеем никаких прямых подтверждений своим предположениям.

Впрочем, на земном шаре существует одно особое место, где секреты эоценовой жизни открываются с завораживающей ясностью. Даже такие не посвященные в тайны науки люди, как я, могут понять всю невероятную значимость находящихся там окаменелостей. Стоя на небольшой обзорной платформе на склоне холма несколько южнее немецкого города Франкфурта-на-Майне, я смотрела вниз на огромное углубление в земной поверхности. Я находилась над еще одним местонахождением ископаемых останков ранних лошадей и ранних приматов. Моим экскурсоводом был палеонтолог Стефан Шааль.

Это место называется карьер Мессель[78]78
  Поездка в карьер Мессель окажется интересной для всех, кто стремится больше узнать о геологии, эволюции или лошадях. Около мест раскопок расположен музей, в теплое время года возможны экскурсии с экскурсоводом. К сожалению, посетители, не владеющие немецким языком, упускают много интересного. Наверстать упущенное можно с помощью книги Йенса Лоренца Францена «Возвышение лошадей. 55 миллионов лет эволюции» (Jens Lorenz Franzen. The Rise of Horses: 55 Million Years of Evolution. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2010). Книга содержит великолепные фотографии обнаруженных в карьере ископаемых лошадей.


[Закрыть] и восходит к эоценовой эпохе, как и Поулкэт-Бенч. Но если американское местонахождение лежит в продутом ветром и иссушенном краю, германское почиет в безмятежной и зеленой местности, почти такой же, какая была здесь 47 млн лет назад. Сокровища карьера благополучно хранятся между слоями сырой, похожей на глину субстанции.

Мы с Шаалем стояли над карьером и беседовали, а легкий ветерок шелестел в листве многочисленных деревьев и кустарников. В начале осени здесь было прохладно, но не холодно. Свежий воздух бодрил. Со своего места я видела слегка заболоченную, изобилующую растительностью местность – настолько отличающуюся от современного состояния Поулкэт-Бенч, насколько это вообще можно было представить.

Внизу, по словам Шааля, лежат фрагменты сотен, быть может даже тысяч древних млекопитающих, в том числе перволошадей и ранних приматов. Здесь погребены также останки сотен тысяч (если не миллионов) насекомых эоцена вместе с не поддающимся подсчету числом образцов растительности.

В этом месте, входящем в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, жизнь эоцена представлена во всем цвете, славе и изобилии. Так сказать, от супа до компота. Древняя экосистема в такой полноте и сохранности больше почти нигде в мире не уцелела.

47 млн лет назад животные, жившие на месте карьера Мессель, после своей смерти погружались в слой анаэробной почвы на дне глубоководного озера. В среде, лишенной кислорода и дышащих им бактерий, разложения мягких тканей животных не происходило, поэтому тела не разрушались. Плоть, перья, связки, сухожилия и скелеты в целости и сохранности год за годом, век за веком покоились в мягкой среде. Осаждавшиеся из озерной воды слои детрита снова и снова укрывали их, и наконец они оказались погребенными многослойным пирогом из ультратонких перемежающихся слоев: слой ила – слой водорослей, слой ила – слой водорослей и так далее (см. рис. 4).

Разбирать поодиночке эти слои – без преувеличения все равно что листать Книгу жизни эоцена. Открывая ее, переходя от слоя к слою, мы без особого труда убеждаемся в том, что здешний мир 47 млн лет назад был во многом аналогичен миру Поулкэт-Бенч. Хотя миновало почти 10 млн лет, климат по-прежнему оставался влажным и тропическим. Впрочем, температура особых высот не достигала. Тот, напомнивший мне на графике Эйфелеву башню температурный максимум, с которого начался эоцен, просуществовал всего лишь несколько сот тысяч лет. Температура на планете, резко повысившаяся в начале эоцена, столь же резко упала. Потом она начала возрастать, но уже не столь быстро. График зависимости ее от времени на этот раз напоминает пологий холм, а не пик.

Рис. 4. Ископаемые останки из карьера Мессель в 35 километрах от Франкфурта-на-Майне, Германия

© Krolli / shutterstock.com

Причина этого постоянного подъема также остается неясной. Результаты исследования глубоководной океанской коры указывают на насыщенность атмосферы планеты парниковыми газами.[79]79
  Парниковые газы – несколько газов, прозрачных в видимом диапазоне, но поглощающих инфракрасное излучение. К парниковым относят водяной пар, углекислый газ, метан и озон.


[Закрыть] Именно это привело к медленному повышению температуры; словом, как понимают ученые, во всем виноваты газы, однако никто не знает, откуда они взялись.

В любом случае, к тому времени, когда трупы лошадей, приматов и прочих тварей оказывались в мессельской глине, температура на планете вновь вернулась к высоким показателям раннего эоцена. На всей Земле не было льда: ни в полярных шапках, ни на горных вершинах. Уровень воды в море был очень – и даже очень – высоким, настолько, что большая часть того, что мы называем теперь Европой, находилась под соленой водой. А над поверхностью моря поднимались острова, и плыть до Азии из карьера Мессель было далековато.

Тем не менее эти изолированные европейские острова были богаты и изобильны. В слоях Месселя, как засушенные в книге на память цветочки, кони и приматы покоятся в окружении целого ботанического и зоологического сада, причем некоторые из его обитателей до сих пор соседствуют с нами на планете.

Мы с Шаалем спустились по крутому склону к пруду и болоту, возле которых команда палеонтологов аккуратно разбирала слои ила и водорослей. Проводить здесь раскопки – одно удовольствие: немедленная радость в результате очередного открытия, никакого тяжелого труда, нет опасности получить солнечный удар, не нужно протискиваться сквозь заросли кудзу и ядовитого плюща, но самое главное, наверное, заключается в том, что здесь не нужно трудиться десять лет, чтобы найти один-единственный зуб.

Когда меня пригласили попробовать разобрать материал самой, я обнаружила, что подчас могу вскрывать слои ногтем – без какого-нибудь там молотка, зубила или лопаты. Это дело требует некоторой аккуратности и осторожности, о чем не следует забывать, потому что листы каменной рукописи чрезвычайно тонки и ломки. Меня не заставляли надевать белые перчатки, как случается иногда в научных библиотеках, однако ощущение было очень похожим.

Охота за окаменелостями в Месселе, по крайней мере в начальной стадии, кое-чем напоминает труды в каменоломне: сначала вырубают крупный, больше метра в длину и ширину, шмат породы, так сказать книжный том, содержащий в себе окаменелости, а затем доставляют его из раскопа на место работы палеонтологов. Потом начинается более легкая и увлекательная послойная зачистка.

Я спустилась от камералки в саму «каменоломню», чтобы пощупать горную породу, столько веков хранившую здесь окаменелости.

«Осторожнее», – предостерег меня Шааль. Начался сильный дождь. Тропа, спускавшаяся в карьер, стала скользкой. Недолго и упасть.

Я кивнула, но тем не менее оставила его предупреждение без внимания, потому что была слишком взволнована.

Конечно же я упала, но вцепилась пальцами в «камень», вовсе не твердый, даже чуть податливый. Здешнюю горную породу невозможно назвать камнем, хотя некоторые исследователи и пользуются этим термином. Мой камень был гладок и мягок на ощупь, как необожженная гончарная глина.

Сохранность окаменелостей здесь настолько великолепна, что можно видеть даже волоски в конском хвосте или зубы жеребенка, еще находящегося в утробе матери. Заметны даже цвета на крылышках насекомых – образованные не красочным пигментом, а бороздками, подобными записи на компакт-диске. Ископаемый жук и сейчас отливает той самой металлической синевой, которой сверкал, как драгоценный камень, в эоценовом лесу. На окаменелых птичьих перьях видны не только стержень и опахало, но даже крошечные крючочки на концах бородок пера. Отлично сохранились чешуи огромного крокодила. Полупереваренные мотыльки обнаружены в желудках летучих мышей, а рыбьи кости – в животе предка современного ежа. Отдельные зернышки пыльцы, как и прежде, различимы в пыльниках цветов. Цветок древней водяной лилии выглядит в точности как современный. Тонкие косточки внутреннего уха древних летучих мышей четко указывают на то, что уже тогда эти зверьки располагали эффективными средствами эхолокации. На корнях некоторых растений заметны отдельные волоски.

Приматы Поулкэт-Бенч сопровождали лошадей. Аналогичным образом приматы присутствуют и в Месселе. Одна из окаменелостей, которую открывшие ее исследователи назвали Идой (см. рис. 5),[80]80
  Ископаемое животное, названное Идой, вызвало много споров в отношении его точного места на эволюционном «кусте», представляющем жизнь. Ида могла и быть нашим прямым предком, и сделать уже один или два первых младенческих шага по другой линии. Чтобы понять весь восторг, вызванный обнаружением подобного существа, обратитесь к книге: Colin Tudge, Josh Young. The Link: Uncovering Our Earliest Ancestor. N. Y.: Little, Brown and Company, 2009.


[Закрыть] имела полный скелет и обладала так называемой Hautschatten – «кожной тенью» по-немецки, сохранившимся силуэтом кожного покрова. Мы видим полный контур ее туловища, видим, как кожа и мышцы облегали ее кости. Нам известно, что ее длинный хвост был покрыт шерстью, потому что на нем до сих пор сохранились отдельные волосинки. Ида невелика, тело ее не длиннее 30 сантиметров. Она еще имела молочные зубы. Мы видим также, что к моменту смерти в ее челюсти уже формировались взрослые зубы. В последний раз она поела листьев и фруктов, которые мы видим частично переваренными в ее желудке. Ее ладони свело трупное окоченение. Как и у нас, у нее было пять пальцев. Как и у нас, форма мелких косточек на концах ее пальцев свидетельствует о том, что их защищали ногти, а не когти или копыта. Ида настолько хорошо сохранилась, что ученые даже заметили, что она ломала запястье и перелом этот успел зажить. Ида, она же Darwinius masillae, какое-то время находилась в центре дискуссии, так как некоторые палеонтологи предполагали, что она непосредственно связана с той линией приматов, которая ведет к виду Homo sapiens. Современная точка зрения утверждает, что она уже отделилась от этой линии приматов, но буквально «только что». Различия между линией Иды и нашей собственной в тот момент были минимальны.

Рис. 5. Дарвиний (Darwinius masillae), получивший имя Ида. Карьер Мессель, Германия

© to227 / shutterstock.com

К числу спутников Иды относятся несколько лошадей, в том числе лошадь с четырьмя пальцами на передней ноге и тремя на задней, сильно напоминающая ранних коней Поулкэт-Бенч. Итак, маленькие перволошадки в эоцене были широко распространены по всему Северному полушарию.

В Вайоминге исследователям редко удается найти полные скелеты. Мессель же способен дать ответ на вопрос, каким образом лошади проводили первые «дни» своей жизни: мы видим животных зафиксированными в подробнейших деталях, словно бы на рентгеновском снимке. Детали, которые нам известны об окаменелых лошадях, сравнимы с деталями, открытыми нам Идой. Мы знаем, что ела Ида перед смертью, а изучение внутренностей одной из лошади показало, что животное умерло с виноградными косточками в кишечнике. В 1975 году немецкий палеонтолог Йенс Францен раскопал в Месселе полный костяк молодого самца еврогиппуса,[81]81
  Еврогиппус (Eurohippus) – ископаемый род семейства лошадиных, открытый в XIX веке. – Прим. пер.


[Закрыть] «кожная тень» которого подробно очерчивала мясистые части тела. В желудке животного находилась частично переваренная растительность. Позже была найдена еще одна превосходно сохранившаяся особь еврогиппуса. Одна из окаменелостей сохранила отпечаток кожи внешнего, похожего на оленье, уха маленькой лошадки, еще не превратившегося в заостренное ухо современной лошади; другая окаменелость – облик короткого, уже покрытого небольшими грубыми волосками хвоста, пока еще не способного эффективно бороться с оводами.

Кони в Месселе созревали быстро. Ученым удалось обнаружить примерно трехмесячного жеребенка (они могут судить о возрасте по состоянию костей), величиной примерно в две трети тела взрослого. Некоторые из беременных самок сами еще настолько молоды, что у них сохранились молочные зубы. Размножение в столь раннем возрасте несвойственно современным коням, однако в те времена, по мнению Францена, это было нормальным положением дел. Так как эти лошади жили самое большее несколько лет, эта способность к раннему размножению, очевидно, и стала причиной их исключительного распространения. Мессель открывает перед нами и другие тайны строения протолошадей, которые сделали их организм чрезвычайно гибким и стойким. Одна из таких особенностей – как ни странно, уникальная пищеварительная система лошади.

Ухаживая за Уиспером, я обнаружила, что мой конь обладает непонятными на первый взгляд пищевыми предпочтениями. В тех конюшнях, в которых я бывала ребенком, лошадям давали немного зерна и клок сена по утрам, а по вечерам повторяли тот же рацион. Этого вроде было достаточно. Однако Уиспер показал мне, что обладает более изысканным вкусом: сначала он отправлялся в один угол пастбища, чтобы перехватить какую-то особую травку, а потом – в другие места перекусить чем-нибудь еще. Он не привередничал и никогда не отказывался от хорошей еды. Однако, оказываясь на собственном попечении, демонстрировал разнообразие вкусов. Перекусы в течение всего дня типичны для самостоятельно живущих лошадей. Это отличается от способа питания коров.

Мессель демонстрирует нам, что различие в стиле кормления лошадей и коров уходит корнями в древние времена. Подобные коровам парнокопытные животные являются жвачными, заново и заново переваривающими пищу в последовательности желудков. Вот почему о коровах говорят, что они «жуют жвачку» и примерно половину времени проводят на пастбище за этим занятием, а не за поеданием свежей травы. Коровы медленно перерабатывают пищу.

Другое дело лошади. Они не так долго переваривают пищу, зато много времени тратят на собственно выпас. Их постоянно занятые жевательные зубы и скоростная пищеварительная система быстро извлекают ту энергию, которая заключена в пище. Желудок человека и четыре желудка коровы играют главную роль, когда дело доходит до переваривания еды. Однако у лошади желудок просто представляет собой одну из остановок на пути пищи – причем не обязательно самую важную – по пищеварительному тракту. Скормленная коню морковка переваривается во рту, в желудке, в кишечнике и в слепой кишке.

Слепая кишка сыграла важную роль в эволюции лошади и как раз определила то, что ее пищевые привычки настолько разнообразны. Слепая кишка представляет собой крупный, очень крупный объект и содержит бактерии, разлагающие даже такой фураж, как утесник, на компоненты, которые может использовать организм коня. Именно это позволило лошадям выживать на высоковолокнистой и низкобелковой диете. Это объясняет, почему лошадям в течение 56 млн лет успешнее, чем другим животным, удавалось питаться возникающими новыми видами растений.

Слепая кишка есть у многих млекопитающих, в том числе и у нас. Она представляет собой мешочек, расположенный между тонким и толстым кишечником. Однако длина слепой кишки у коня достигает 1 метра. Без этого органа, представляющего собой этакий бродильный чан, лошади не смогли бы обитать в столь отличающихся друг от друга экосистемах и питаться настолько разными растениями. Пищеварительный тракт лошади представляет собой некое подобие конвейера, на который пища поступает с одной стороны, на сравнительно высокой скорости проходит ленту и выходит с другой стороны.

В слепой кишке располагаются колонии бактерий, простейших и грибов, совместными усилиями разлагающих целлюлозу. Подобные помогающие пищеварению сообщества различны у тех или иных лошадей, более того, они не сохраняют постоянство состава в течение всей жизни животного. Напротив, состав подобной микрофлоры меняется в соответствии с диетой конкретной лошади. Однако изменения должны происходить постепенно, за несколько дней. Кони, слишком быстро меняющие режим питания, могут опасно заболеть и даже умереть. Вот почему нельзя чересчур надолго выпускать лошадь на весеннюю травку. По причине внезапного и интенсивного притока питательных веществ из богатого ими корма нарушается равновесие в микробном наполнении слепой кишки. Подчас проблемы может вызвать даже изменение качества потребляемого животным сена, если оно происходит слишком резко.

Владельцы конюшен часто считают этот факт досадным, однако благодаря Месселю нам известно, что увеличение слепой кишки как решение проблемы пищеварения обладает давней историей, корнями уходящей в середину эоцена. Карьер Мессель доказывает, что лошади могут выжить на таком фураже, на котором другие животные протянут ноги.

Пока мы с Шаалем наблюдали за работой его коллектива, за какую-то пару часов я стала свидетельницей обнаружения нескольких полных экземпляров. Один из рабочих, расколов камень, нашел в нем насекомое с двумя длинными и изящными усиками, каждый из которых заканчивался небольшой сферой. Другой вскрыл породу, достал окаменелую рыбу, посмотрел на нее и выбросил в отвал.

«Эй!» – инстинктивно, забыв о хороших манерах, промолвила я. Как можно выбрасывать столь драгоценные находки?

Шааль пояснил, что франкфуртский Музей естественной истории Зенкенберга, хранящий мессельские находки, уже обладает таким количеством ископаемых рыб, что новые ему уже не нужны. Карьер настолько богат находками, что проблему здесь представляет не поиск, а обработка и хранение.

В этом я убедилась, когда Шааль отвез меня в музей, чтобы показать одну из своих выдающихся находок. Войдя в помещение на верхнем этаже музейного здания, он выдвинул один из ящиков шкафа, в которых хранятся экспонаты. В этом ящике находилась крошечная кобылка с еще более крошечным, не до конца сформировавшимся жеребенком в чреве – с прорезывающимися зубами. Детеныш лежал в матке в положении «назад», так же, как это происходит и сейчас.

Выдвинув другой ящик, Шааль достал из него еще одну окаменелую лошадь, выглядевшую необычно. Он объяснил мне, что часть хребта животного была уничтожена ковшом экскаватора, рывшего в Месселе яму для свалки мусора.

Я сразу насторожилась: «И как это могло произойти?»

В 1980-х годах правительство Германии решило превратить карьер Мессель, тогда еще не признанный объектом Всемирного наследия, в свалку мусора общенационального масштаба. С точки зрения многих правительственных чиновников, большая пустая яма идеальным образом подходила для размещения отходов жизнедеятельности современного мира – пластиковых пакетов и бутылок.

В оправдание можно сказать, что в те времена Мессель не производил впечатления места проведения масштабных исследований. Так уж считалось. Местные жители столетиями добывали в этом карьере уголь. Им было известно, что иногда здесь можно между слоев глины найти останки странных животных, более не существующих на Земле, однако эти ископаемые древности не могли оказаться приоритетом в те годы, когда Германия, подобно Британии и Соединенным Штатам, корчилась в приступе индустриализации и нуждалась во всех источниках энергии, которые могла использовать.

Что еще хуже, сохранение ископаемых оказалось нелегким делом. Та самая липкая и влажная глина, на которой я поскользнулась и которая сохранила контуры тел древних животных, высыхала и превращалась в пыль едва ли не сразу, как только оказывалась на воздухе. Окаменелости после этого рассыпались. С горькой иронией происходящее сравнивали с сюжетом греческого мифа об Орфее и Эвридике: один взгляд на окаменелости, извлеченные на дневной свет, уничтожал их.

Без адекватной методики обработки образцов не было особого смысла добывать их, однако уже в XIX веке некоторые исследователи осознавали, что данное месторождение содержит важные для науки окаменелости, и постарались, чтобы их заметили. В 1875 году некий Рудольф Людвиг обнаружил в Месселе ископаемого крокодила, поместив таким образом карьер на палеонтологическую карту. Последовавшие исследования подтвердили значение местонахождения, однако случились сперва Первая, а потом Вторая мировые войны. Карьер выдавал на-гора уголь до тех пор, пока бомбы союзников не уничтожили его инфраструктуру. После войны карьер не был открыт заново, и чиновники получили в свое распоряжение бесполезную дыру в земле.

Без методики, позволявшей сохранять окаменелости, которые к тому времени признали важными, будущего у местонахождения не было. Наконец, исследователям удалось раздобыть синтетический каучук, который при использовании правильной технологии позволил решить проблему. Нанесенный сразу после того, как ископаемое извлекали из земли, каучук удерживал кости на месте.

Пользуясь словами Шааля, теперь искатели окаменелостей могли с полным правом считать Мессель своим «Эльдорадо». Тем не менее план преобразования карьера в свалку неторопливо реализовывался. Экскаваторы начали снимать слои глины. Ученые старались опередить их, чтобы сохранить все, что получится спасти. Шааль, тогда еще молодой исследователь, находился возле одного из экскаваторов, когда ковш машины зацепил скелет. Окаменелость оказалась полным скелетом животного (точнее, оказалась бы полной, если бы часть хребта не разрушил ковш). Это была та самая находка, которую Шааль вынул для меня из музейного ящика.

Это драматическое событие привлекло внимание к карьеру. Публика все больше и больше узнавала о значимости этого места, ширились протесты, и в 1990 году правительство отказалось от неудачного плана. По прошествии еще пяти лет Мессель был объявлен объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО. Один из окаменелых лошадиных скелетов даже был изображен на почтовой марке.

Мессель сейчас сделался одним из наиболее важных Lagerstätten. Lagerstätte в единственном числе – это одно из тех длинных немецких слов, которые передаются на других языках целым множеством. Оно переводится примерно следующим образом: «место, где ископаемые настолько невероятно сохранны, что ученые никогда не узнают о них всего, что возможно было бы узнать».

* * *

Общество исследователей природы имени И. К. Зенкенберга было создано в 1817 году по инициативе Иоганна Вольфганга фон Гёте, одного из первых пропагандистов науки в обществе. До этого времени собирателями являлись состоятельные люди, хранившие естественно-исторические сокровища в своих домах, где их могли увидеть только редкие гости. Эти дорогостоящие для приобретения коллекции представляли собой знак статуса. Первые коллекционеры хранили чучела животных, привезенных со всего мира, содержали личные оранжереи, в которых выращивали необычные или даже причудливые растения, собирали коллекции минералов, кораллов, любые диковины, относящиеся к миру природы и способные привлечь к себе внимание богатого человека. Считалось, что приглашенный к обеду обязан лицезреть коллекцию хозяина (и выразить восхищение ею), a заодно впечатлиться глобальным масштабом его интересов. Гёте верил в демократизацию науки – и в то, что коллекции эти должны быть доступны всем. Многие граждане Франкфурта с ним соглашались.

В наше время Музей естественной истории[82]82
  Открылся при Обществе исследователей природы в 1907 г.


[Закрыть] остается во многом таким, каким был в те времена, витрины его наполнены раковинами, чучелами птиц и кораллами, выставленными на обозрение посетителей. Информации предлагается очень немного. Однако на цокольном этаже музея находится современная выставка, полная сведений о Месселе и его лошадях.

Находясь там, я посмотрела короткий фильм, комментировавший представление одного из ученых о том, как передвигались ранние кони. В этом фильме ископаемые кости восстают со своего глиняного ложа возрастом 47 млн лет и собираются в полный скелет перволошади. Крохотная бедолага бредет вперед неспешной трусцой, которую абсолютно невозможно отнести к современным конским аллюрам. Это уже не совсем шаг, но еще далеко не рысь. Это нечто такое, чего современные лошади продемонстрировать не могут.

Заинтригованная, я обратилась к ученому, стоявшему за созданием этого фильма, – Мартину Фишеру из Университета Фридриха Шиллера в Йене, в бывшей Восточной Германии. Этот биолог-эволюционист, специализирующийся по локомоции животных, создал упомянутый ролик более десяти лет назад.

«Если бы я сегодня занялся такой работой, то кое-что изменил бы: например, опустил бы тело между конечностями, – сказал он. – Этот конь передвигался скорее как лисица».

Я сказала, что с моей точки зрения это животное ползет.

«Оно должно даже более явно ползать, потому что эта несчастная скотинка не была еще лошадью и даже представления не имела о том, что ей предстоит стать лошадью, – заявил он. – У всех мелких млекопитающих такого размера изогнутая спина».

Я немедленно представила себе своего бордер-колли и его подчеркнуто гибкую спину, которой он способен вилять не только в направлении вверх-вниз, но и влево-вправо. Неужели первые лошади были именно такими?

В какой-то мере, подтвердил Мартин Фишер, и продолжил: «Прямая спина, которую вы видите у лошадей, – очень позднее эволюционное приобретение. Если посмотреть на галопирующую лошадь, нетрудно заметить, что основное движение осуществляется нижним отделом позвоночника, последними семью позвонками. Это результат очень поздней стадии эволюции, и животному нужно было стать достаточно крупным, чтобы галопировать ногами».

Мелкие животные, по его словам, не способны на подобный аллюр.

Интересное наблюдение. Конечно, верно, что галопирующее движение крупными лошадьми осуществляется глаже, чем мелкими, но я не представляла себе галоп как функцию роста. Этот факт помог мне понять, почему у меня болит спина даже теперь, когда я вспоминаю о некоторых пони, на которых ездила в детстве.

«На самом деле лошадь – единственное животное со стабильной спиной, поэтому мы и можем ездить на ней», – продолжил Фишер.

Весьма удобно для нас, людей.

«Представим себе корову, – предложил он. – Спина ее настолько подвижна, что удержаться на ней невозможно. Именно поэтому ваши американские ковбои могут удержаться на бычках только пять секунд».

Я задумалась. В самом деле, усидеть на корове, верблюде и даже слоне можно, однако Фишер прав в том смысле, что это будет не слишком удобно. На корове мне ездить не приходилось, однако на верблюдах и слонах я каталась, всякий раз ощущая, что до моего коня им далеко.

А потом я спросила ученого о том, каким он представляет себе бег этих маленьких перволошадей.

Вот что я услышала: «Попробуйте представить себе лису или собаку такого же размера, и вы получите очень точное представление об их движениях. Они могли галопировать, но по-своему, не так, как современная лошадь. Они галопировали спиной».

Я пояснила, что мне всегда было жаль этих лошадок, передвигавшихся таким нескладным образом.

«В вас говорит лошадецентризм, – ответил он. – Вам придется избавиться от него, чтобы понять, как передвигались ранние лошади. Аллюр современных лошадей определяется ногами. Конечности ранних лошадей преобладали в движении шагом и рысью. Но чтобы двигаться быстрее, им нужно было использовать позвоночник».

Теперь стало понятно, почему Марджери Кумбс сказала мне, что первые лошади просто бегали. Знакомство с галопом, каким мы его знаем, еще предстояло им в будущем.

Современные кони, как объяснил мне Фишер, обладают «дорсально-стабильной локомоцией». Под этими словами он подразумевал, что по сравнению с прочими существующими ныне млекопитающими современные лошади имеют твердую, но гибкую спину, позволяющую наезднику найти надежную, хорошо сбалансированную, легкодостижимую позу.