Текст книги "ДЕВКИ КОЛОДЕЗНЫЕ"

– А вот и Галина!

Галка в халате, в чалме из полотенца на голове, с бокалом вина в изящно выгнутой руке, спускалась со второго этажа, как героиня индийского фильма. На одной ноге у нее был шлепанец, на другой – мокрый кроссовок. По-видимому она мылась, не снимая обуви.

– Еще одна жертва первоклассного розыгрыша! – констатировал Степаныч. Он поднялся Галке на встречу, заботливо проводил до кресла.

– Рассказываю при ней. Чтоб, так сказать, клин клином…

– Лучше колом, – с нездоровым весельем подсказала Галка, икнула.

– Слушайте, детишки! – объявил Степаныч, расхохотался, погладил Галку по голове, прошел к окну, опрокинул рюмочку, плюхнулся на стул и поведал историю похорон.

Ну, в общем из дома усопшего провожали без происшествий, ногами вперед. До кладбища тоже добрались спокойненько. Да, все шло, как и должно, но только принялись заколачивать гроб, как с потусторонним стоном по кронам деревьев прошелся ветер.       Провожающие усопшего в последний путь, замерли, но в следующую минуту уже синхронно покачивались из стороны в сторону. Над головами пролетел мерзкий смешок. Люди подняли руки и, будто прощаясь, замахали кому-то невидимому, улетающему на юг. Крышка гроба со стуком слетела…

Василий Иванович, выпучив глаза шустро так поднялся, встал в гробу на колени и принялся облаивать присутствующих, брызжа зеленой слюной. Все повторили странное поведение покойника – бросились на землю и, стоя на четвереньках, вытаращив обезумевшие глаза, затявкали и залаяли, пока кто-то громко и грубо не матюгнулся.

Покойник безвольно плюхнулся синим лицом в подстилку и замер.

Четверо мужиков, ругаясь, на чем свет стоит, утрамбовали Василия Ивановича в последнее жилище и, торопясь, принялись заколачивать крышку. В конце-концов, гроб просто сбросили в яму и спешно закопали.

Народ, освободившись от наваждения, торопился покинуть кладбище так скоро, что наскакивали друг на друга. Ближе к выходу из леса, обалдевшая толпа уже немного приходила в себя, но тут навстречу вышла странная парочка.

Женщина с ребенком-подростком спешили в сторону кладбища. Движения их конечностей, даже у толпы с замутненным сознанием вызвали нездоровый интерес.

Те, кто неслись впереди, начали тормозить и шарахаться в стороны. Те, кто догонял, передислокации не понял, но дорога освободилась и они прибавили скорости. А парочка шла, не сворачивая.

Руки и ноги у этих двоих будто имели больше обычного количество коленей и локтей. Конечности сгибались под острыми углами в совершенно неожиданных местах.

Какая-то бабка зазевалась, споткнулась, сзади ее подтолкнули и бабуся, взвизгнув, налетела на подростка.

У мальчишки от толчка отлетела голова и с криком: дура старая! – покатилась по пыльной дороге. Та, что вела его за руку, бросилась поднимать орущую голову, но у нее отпала часть ноги. Конечно, она и сама не удержалась на частично отсутствующей конечности, и долго ползала в пылюке собирая себя и мальчишку.

С диким воплем народ разбегался кто куда. Галка, издавая, неподдающиеся определению звуки, висела у Степаныча на плече, мертвой хваткой уцепившись за пиджак. Степаныч, стараясь Галку не потерять, фотографировал направо и налево. Вспышки выскакивали как при стрельбе из пулемета....

В конце-концов Галка бросилась вперед, и поймать ее удалось аж у вертолетной площадки. Она убеждала, что надо развести костер, чтобы сверху заметили, и забрали отсюда. А кто должен был заметить?

Тут вернулись Майя с Ниной, они поняли, что пропустили что-то интересное, но количество выставленного на стол спиртного вызвало молчаливое неодобрение.

– Ну, в общем, как-то добрались до гостиницы и – вот вам результат – Галюха не в себе, – закончил Степаныч и расхохотался, при этом по отечески погладив, блаженно улыбающуюся Галку по плечу.

– Надеюсь, Галочка придет в себя.

– Скорее, мы придем к тому же, – хмуро заявила Нина.

– Бросьте, – Степаныч махнул рукой, – пробьемся. Осталось всего-то ничего. А материальчиков у нас уже предостаточно.

– Гонораров хватит на долгосрочное лечение в психиатрической клинике, – хохотнул Серега. – Вот врачи будут головы ломать: редакция газеты в полном составе того… – он покрутил пальцем у виска.

– Да, насчет врачей… а где Петруха? – вдруг вспомнил Димка.

– Бабуля на кухне его отпаивает крепким чаем, – сообщил Серега.

Я пошла глянуть, как себя чувствует доктор. Теперь я его очень даже понимала.

Петруха спал, положив голову на стол. Бабы Феклы не было. Мне почему-то захотелось проведать и ее. Наверное, произошедшее и спиртное, просто не давали покоя ногам.

Дверь в конце кухни, у черного входа была приоткрыта. Где-то за ней находилась комната бабули.

В узком коридоре было полутемно и пахло бытовой химией. Справа и слева в маленьких клетушках стояли швабры и ведра, то есть рабочий инвентарь штатной единицы.

Дверь в светлицу была прикрыта не плотно, но, прежде чем войти, я, конечно, постучала. Ответа не последовало, и мне почему-то подумалось, что так и должно быть.

По идее, комната подходила под определение – просторная. Подходила бы, если бы не была загромождена старой мебелью. Один двустворчатый шкаф чего стоил – метра два в длину и высоту, да и в ширину уступал лишь наполовину. На обеих створках, искажая действительность, крепились треснувшие зеркала.

Я сделала несколько шагов по комнате, поняла, что никого нет и решила уйти. Тут створка шкафа с тихим скрипом отворилась и моему взору предстала дикая картина.

В шкафу стоял не оббитый гроб. В том гробу, мирно посапывая, спала баба Фекла. Тфу-ты, извращенка, чертыхнулась я, и пошла к дверям. Но дорогу мне преградила баба Фекла. Нет, та, что спала, спать и продолжала. Это была вторая, и я была уверена, что у меня не двоится.

Растопырив руки, как курица крылья, вторая зашипела: Тш-ш!

Я замямлила, что пойду, что ошиблась дверью, что немного выпила, кружится голова.

Фекла вторая, согласно кивала и продолжала шипеть, придерживая меня за руки. Когда я беспомощно сникла, бабуля торопясь сообщила, что там, в гробу ее непутевая сестра-близняшка. Не надо бы о ней распространяться, так как она тут нелегально и у них, у сестер, если это раскроется, могут возникнуть большие неприятности.

Я согласно кивала, прижимая руки к груди, сердечно заверяла, что никто ничего не узнает. Бабуля недоверчиво щурясь, все же отпустила, пригрозив напоследок: «Смотри»…

А в холле допрашивали Нину, так сказать вернулись к вопросу: откуда шрам на ее шее. Димка, оказывается снова сбегал в морг и принес фотографии той Нины, что мирно покоилась на холодной каталке. Нина, что стояла здесь, перед народом, зареванная, истерично доказывала, что столько же понимает странную ситуацию, как все остальные, и с визгом отталкивала Димкину руку, в которой он держал снимки, предъявляя их Нине на опознание.

– Очная ставка, – бросила Майя презрительно в сторону Димки.

Я рассеяно огляделась. У всех на лицах читались растерянность и усталость. Нина с чем-то обратилась ко мне, по-видимому хотела, чтобы я за нее вступилась. Но в моем мозгу складывались пазлы, готовые дать какой-то ответ или задать еще один вопрос. И тут до меня дошло: две бабули и две Нины. Это «ж» неспроста.

– Бросьте вы женщину мучить! – раздался вдруг веселый голос.

На пороге стояла Варя.

– Бросьте, – повторила она, едва сдерживая смех.

Эта веселая дивчина уже начала раздражать.

– Это двойник, – заявила Варя.

– Кто двойник?

– Тот, что в морге. Они у каждого из вас есть.

??????????????

– Или будут еще. Они пакостные. Специально себе что-нибудь режут или ломают, в общем калечатся. Кто больше, кто меньше. И, пока двойника не похоронят, его прототип будет мучиться, пока совсем не усохнет.

После довольно затяжной паузы, во время которой Варя, заглядывая каждому в глаза, улыбчиво кивала, как бы убеждая в своей правоте, наконец подал голос Димка.

– Откуда эти двойники? Кто их изобрел?

– Уж я этого изобретателя… – зло сказала Нина.

– Да они из болота Дурного выходят. Почему – никто не знает. Мы своих всех враз в сарае сожгли. Повтора пока еще не было, то есть к нам двойники больше не приходили.

– Вы… что? – переспросил Серега.

– Сожгли, – невозмутимо пожала плечами красавица и поежилась. – Они так орали…

– Уж не знаю, кого вы там сожгли, – медленно выступая из кухни, сказал Петруха. – Но если это то, что я видел и с чем имел дело как врач-патологоанатом, то ответственно заявляю, что у них все настоящее: кожа, жилы, кости, кровь… и мозг у них в наличии. В общем, это люди.

– Оба-на! – у Димки глаза полезли из орбит: – А в самом деле?…

– Люди, не люди, – отмахнулась Варя. – Из Дурного болота разве может что-нибудь путное выйти.

– И.. ту, что мое… моя… надо похоронить и… все? – медленно соображала Нина.

– Да, – подтвердила Варя.

– А если его… не того… я усохну?

– Этточно, – рассмеялась Варя.

– Да что она все ржет! – возмутилась Майя.

– У-у, не успели приехать, а уже какие нервные, – фыркнула Варя и томно пропела, – а вот у внука деда Федула, кажется тоже двойник объявился. Так, по крайней мере дед подозревает. Хотите сходить? Все у него сами спросите.

– Это уже, наверное только завтра, – авторитетно заявил Степаныч. – Народу нужно прийти в себя и с мыслями собраться.

– Дело ваше, – сказала Варя и удалилась.

– Так, коллеги, все – берем себя в руки, чистим перышки и перья, делаем наброски и пораньше спать. Соберитесь. Соберитесь !

Степаныч как на детском утреннике похлопал в ладоши.

– А обсудить? – подал голос Петруха.

Все на него посмотрели и тяжело вздохнули.

– Ну, вы же слышали: двойника похоронить надо. Это же опасно…

Он отметил явную незаинтересованность и жалобно закончил:

– Я в морг возвращаться не хочу. Двойники, явление неизученное. Мне-то что с ним делать?

– А ведь он прав, – согласился Димка. – Если веселая девушка Варя сказала правду, и для Нины наличие двойника опасно, то мы просто обязаны его… того… похоронить. Еще и сегодня успеем. Если всем миром и если все дружно.

– Да закопать, мы хоть сейчас, – хохотнул Серега и добавил уже серьезно: – Только как? Без гроба? Просто сбросим в яму?

– Но это все-таки не человек! – неуверенно сказала Майя.

– Откуда мы это знаем? – задумчиво ответил Степаныч. – патологоанатом говорит об обратном.

– Физиологически, насколько я понимаю, мы имеем дело именно с человеком, – авторитетно заявил Петруха.

– Ну, что мы будем, гроб колотить и поминки устраивать? – спросил Серега.

– Я думаю, – отозвалась Галка. – В первую очередь должны спросить мнения Нины. Все-таки это ее…

– Здрасте, – воскликнул Димка, – думаешь она воспротивится?

Все уставились на Нину.

– Не знаю, – сказала Нина рассеяно оглядывая стены. – С одной стороны, я, конечно за то, чтобы эта ситуация поскорее разрешилась. С другой стороны… Мы же с этой… один в один. По крайней мере, я на это смотреть не хочу. А так… она же все равно не живая.

– Решено. – Сказал Степаныч. – Только отложим до завтра. Сегодня надо заказать на пилораме гроб, управляющего попросим предоставить грузовик. Петруха, от тебя все, что положено. Завернуть надо в простынь, наверное… Будем играть по предложенным правилам.

– Игры, надо сказать, оригинальные, – задумчиво сказала Галка.

– Помните, где находитесь! – Степаныч похлопал ладонью по столу. – Не забывайте. Наблюдаем, участвуем, делаем заметки!

Но тут важное совещание было бесцеремонно прервано.

– Помогите! – в дверь влетел рыжеволосый мальчуган лет десяти. Он опрометью бросился мимо нас на кухню, но тут же пулей выскочил обратно и юркнул в подвал, в закрома.

Не успели мы опомниться, как следом за мальчишкой появился седовласый, с бородой до пояса дед. Не то слепой, не то…

Почти бесцветные глаза, казалось ничего не видят, руки вытянуты вперед, но походка уверенная, крепкая. Синюшные губы плотно сжаты, брови сурово сведены у переносицы, ноздри раздувались как у породистого скакуна после серьезного пробега. На широком поясе у деда висела обычная рогатка, которую мастерят дети. Судя по всему, дедуля очень похожий на Хоттабыча за что-то очень желал наказать пацана, но для начала того надо было поймать.

– Во-те, на-те! А вот и зомбик! – воскликнул Серега и расправив плечи перегородил дорогу странному гостю.

Дед подошел вплотную, взял Серегу за грудки и, прикрываясь крупным телом нашего коллеги двинулся вперед. Серега, похихикивая, как от щекотки, некоторое время сопротивления не оказывал, но потом встал как вкопанный и, кажется дед его заметил лишь в этот момент, впрочем, как и всех остальных.

– Он там? – дедуля указал на дверь, ведущую в закрома и внимательно оглядел нас, будто стараясь увидеть не прячется ли малолетний беглец за нашими спинами.

– Ну, а вам-то чего от мальца надо? – с расстановкой спросил Димка и встал рядом с Серегой, преграждая дорогу старику.

– Внук это мой, Санька. – Деду, казалось, что этого заявления достаточно, чтобы открыть доступ к двери за которой затих мальчишка.

– И?… – Галка зашла с боку и заглянула деду в глаза.

– Так мы немножко того… поссорились, – дед явно чего-то не договаривал. Он будто раздумывал сказать все как есть или не стоит.

Мы ждали.

Дед крякнул, огляделся, достал из-за пояса рогатку, из кармана черные пульки:

– Пластилиновые. Для проверки.

Мы ждали.

– Да вот, твою растудыт-твою! – дед с досадой хлопнул себя ладонью по затылку. – Есть подозрение, что Саня не настоящий. Двойник. Варя же вам говорила?

– Ну, – Серега кивком дал понять, что ждем продолжения.

– Да не поет частушки, так перетак твою туды!

…........?

– Ай, ну как вам сказать, – дед огляделся, согласно кивнул, просеменил к дивану, уселся. Подождал, когда мы займем позиции внимательных слушателей, наконец, решился:

– Еще когда я со своим двойником встретился с глазу на глаз, долгую беседу с ним вели. Правда он не очень разговорчивый был, не в меня пошел. Отвечал уклончиво, размывчато. Но впечатление от общения было такое… В общем, иногда даже казалось, что он – это я, а я, стало быть вообще непонятно кто и откуда. Но вот что мне удалось выяснить: они, эти двойники матерно не ругаются. Чего-то у них такие словосочетания не складываются. То ли матершина для них, как иностранная китайская грамота, то ли на это язык у них не поворачивается. Слышат матершину и как собака охотничья настораживаются, но сами не повторят ни за что. И вот, со вчерашнего дня Санька, внучек, отказывается частушки петь. Хотя великое множество знает! Еще сызмальства я его этой премудрости старинной русской обучал. Через них и говорить рано начал и объясняется понятно. Фольклор, это вам не хухры-мухры!

– Так вы с внуком матерные частушки разучивали? – хихикнул Серега.

– Ну, а чего? Меня самого батька тоже… Первые слова, можно сказать мои были: не ходите девки замуж… или что-то еще такое.

– Темнота… – ухмыльнулся Димка.

– Пережитки прошлого, – Нина развела руками.

Дверь в закрома тихонько приоткрылась. В щелочке показался рыжий чуб. Дед не оглянулся, а по нашим взглядам понял, что внучек дал о себе знать и, точными движениями зарядил пластилиновой пулей рогатку.

– А это зачем? – смеясь, поинтересовался Степаныч и отложил блокнот. Его эта сцена явно забавляла.

– Тоже проверено, – заявил дед полушепотом, чтобы внучек не услышал. – Пластилин на этих, на тех, двойниках плавится, как на огне, пузырится аж.

– А потом вы с этим вот, если он двойником окажется, как поступите? – пересохшими губами спросила Майя. – Сожжете?

– Так, понятно, – как-то даже удивился дед.

– Так орать будет, – выдавила Майя из себя.

– Ну.... – дед смотрел на нас как на идиотов. – Так, если не сжечь, кто по-вашему орать будет? У вас ведь инцидентик подобный имеется. Кому хорошо? Кто тут из вас согласен, чтоб у него голова отсохла? А?

– Наша в морге лежит, – сурово сказал Димка. – Мы ее по-человечески похороним. Но не заживо.... не сожжем.

– Ну-ну.... – Дед с лица аж посерел. – А если этот не внук, а двойник… Если он начнет себе шею пилить, или сердце из себя рвать… Что с настоящим Санькой будет? А? Если не заживо сжечь, так одно, убить надо. Разница в чем? Ведь пока двойник жив… Опасно до смерти. Самой что ни наесть.

– Да… уж, – прозвучало со всех сторон.

И тут вдруг…

– Как на том берегу зайчики пасутся.... – раздался тоненький жалобный голосок из-за кромов, – а интересно посмотреть как лошади....

– Ай! – взвизгнули враз Галка и Майя.

Дальше пошло не менее интересное песнопение, но уже с выходом.

Проливая слезы, рыжий внучек Саня горланил все громче и уверенней:

– Девки в озере купались… – и еще и еще: – Мимо тещиного дома я без шуток не хожу…

Дед рыдал со счастливой улыбкой на посветлевшем лице. Галка подскочила и, обняв Санька прижала его к себе, стараясь прекратить пренеприятную сцену, хотя внучек, ощущая счастливое облегчение, по всей видимости с радостью готов был солировать и солировать.

– Что же ты, внучек, молчал? – дед вырвал Санька из Галкиных объятий, присел на корточки и заглянул внуку в глаза. – Я же чуть грех на душу не взял. – дед всхлипнул.

– Так это… – ответил Санек и покрутил головой, кого-то выискивая в нашей компании. – Кудрявая тетя мне сказала, что если я такое буду петь, стану ненормальным, таким же придурком, как ты, дед.

– Кто придурок? – дед икнул, огляделся. – Ну-ка, ну-ка, – он потянул внучка к дивану.

– Это я ему сказала, – призналась Нина. – Она достала из бара маленькую бутылочку коньяка и делая большие глотки, опустошила ее под удивленные взгляды присутствующих. Из второй бутылочки она пила смакуя. – Он, Сашенька этот, за забором тренировал голос. Как раз частушками похабными. Сказал, что его дедушка Федул требует точного исполнения фольклора по несколько раз на дню. И если мальчишка отказывался, дедушка расстреливал его пластилиновыми пулями, что достаточно ощутимо для парня. Он, посмотрите, весь в мелких синяках. Вот я ему и сказала, что если он будет подчиняться своему дедушке, то со временем и сам станет столь же неадекватным. Логично излагаю?

– Но я же объяснил! – воскликнул Федул. – Я обязан был проверить! А иначе как? Что бы вы на моем месте сделали? Он у меня один. Или я не прав?

– Так это точно, что они не произносят матершину? – прищурив один глаз спросил Димка.

– А-а! Вот! Я этого ждала! – Нина демонстративно допила коньяк, – шатающейся походкой вышла на середину холла и в течении пяти минут выдавала такое… Своими познаниями словаря ненормативной лексики она поразила даже деда Федула.

– … в гроб, в гардероб! – закончила Нина и торжествующе топнула.

Театр восковых фигур мог позавидовать разнообразию выразительнейшей мимики застывших слушателей.

После недолгой паузы расхохотался Серега, а потом и все остальные. Только Нина плакала.

– Ну, ну, Нинок, – Димка обхватил ее за плечи. – Все, все, успокойся. Ну, извини. Сама понимаешь… Мы тут все скоро с ума сойдем.

– Даешь! – Серега хлопнул Нину по плечу. Она улыбнулась.

Звук сдувающегося воздушного шарика заставил нас оглянуться на Степаныча.

– У-у-йих! – выдохнул Степаныч и затрясся в беззвучном смехе, размазывая слезы по щекам: – Давно не слыхал такого отборного.... С особым изощрением, – выбрасывал он фразы из себя.

– Так мой дядька ругался. – Нина смущенно и пьяно улыбнулась, извинилась и отправилась на верх.

– Дедушка, скажите, а чем еще отличаются двойники от реальных людей? – спросила осторожно Майя.

– Не пьют спиртного.

– Да-а, – протянул Димка. – Вот, Нина лоханулась. Если бы вы, дедуля, раньше нас просветили, она бы могла обойтись рюмочкой коньяку. А тут… – он указал на пустую бутылку. – Да еще подвергла наши уши пытке. – Он опять заржал. Серега со Степанычем дружно поддержали.

Дед и внучек счастливые отправились восвояси.

– Ну, пока все относительно спокойно, – сказала Галка, – предлагаю принять душ и отдохнуть. Еще неизвестно, что ночь грядущая готовит.

Народ поддержал и потянулся на второй этаж. При этом женская часть пришла к решению поселиться в один номер.

Дождавшись своей очереди я приняла душ, но лечь отдохнуть решила потом. Крепкий чай с лимоном сейчас был бы очень кстати.

Я тихонько спустилась на первый этаж, вошла на кухню, присела напротив Степаныча.

– Знаешь, мне немного странно, что тебя вроде бы ничего из происходящего не пугает.

– Ну, почему, – Степаныч, попивая кофе, что-то черкал в блокноте. – Я тоже боюсь. Только боюсь я, что вся наша компания, себя я, конечно, исключаю, умишком тронется, или сопьется. Обнадеживает лишь то, что мы здесь ненадолго.

Я, разбирая увиденное по полочкам, сделала предположение, что в запугивании участвуют в основном артисты цирка. Фокусники, одним словом и иллюзионисты. Поеживаясь, вспомнила жуткие фокусы, что с нами проводили.

– Ну, вот, разумно говоришь, – Степаныч, набычившись, смотрел на меня из-под тяжелых век. – Думаю, гипнотизеры с вами тоже развлекаются.

– С нами? А с вами? – удивилась я. – Ты что-то знал о том, что будет тут твориться?

– Не выдумывай. Я имею в виду вас, женский пол. Димка с Серегой больше забавляются.

Степаныч не договорил, резко откинулся на спинку стула, глаза его полезли из орбит. Затем, он подался вперед, до щелочек сощурив глаза. Может, подавился? Лицо его вспухло и покраснело, потом побелело. Когда я догадалась оглянуться, то в следующую секунду так крутанулась вместе со стулом, что оказалась на полу. На карачках проползла под столом, вынырнула за спиной Степаныча и ухватилась мертвой хваткой в спинку стула. Мы смотрели на отражение в зеркале, которого нет. То есть зеркала не было, а отражение было. Просто, если представить, что вы смотрите в зеркало, даже если оно совершенно ровное и абсолютно чистое, вы знаете, что это именно оно. Не спутаете ни с окном, ни с дверью, даже если стоите в стороне и своего отражения не наблюдаете. Вот так и мы со Степанычем видели зеркало, но границ его как-то не было и зависло оно странным образом в воздухе. Зеркало было большим. Отражался в нем диван, перед ним столик. Вот вошла красивая девушка, одетая по моде тридцатилетней давности. Она села на диван и остановила грустный взгляд на нас.

– Ли-ина, – прохрипел Степаныч и вцепился в край стола так, что пальцы побелели.

Девушка тоже подалась вперед, положила руки на стеклянную поверхность стола.

Степаныч то шептал, то вскрикивал одно и тоже:

– Лина! Ли-ина…

Пальцы девушки заскребли по стеклу и стали удлиняться, при этом приобретая вид больных узловатых вен. У меня сдавило грудную клетку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Ли-на…

Девушка положила правую руку на грудную клетку. Пальцы, пульсируя, заскребли по ключицам. Ногти мелко-мелко скользили по кончикам пальцев вверх и вниз. При всем при том, выражение лица девушки оставалось грустным, нежным, и таким прекрасным.

– Лина!

Девушка пропустила пальцы под кожу, под кости, внутрь, зашарила… Тело задергалось, как дергается тушка курицы, когда ее потрошат, но выражение лица оставалось прежним.

Очень хотелось отвести от этого зрелища взгляд, но не получалось. Сбежать? Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что выскочить из кухни так, запросто, без последствий, не удастся. Не дадут. Кто? Не знаю. Я так почувствовала.

Синюшная рука, порывшись в грудной клетке, достала сердце. Крови не было. Было много буро-розовой слизи. Она протянула склизский орган в нашу сторону. Запах поплыл на столько мерзкий, что у меня выступили и потекли рекой слезы. Дичайшая, до головной боли тошнота готова была свалить меня с ног.

Изображение задрожало и начало медленно таять. По полу растекалась алая лужа. Запахло кровью.

Меня мотало из стороны в сторону. Руки холодели. Степаныч обернулся, впечатлился состоянием. Палец за пальцем отцепил мои руки от спинки стула, и бережно усадил меня рядом.

Я закрыла лицо ладонями и уткнулась в стол. Мыслей не было никаких.

– Удалось. Удалось. – Дрожащим голосом повторял Степаныч, разливая по рюмкам коньяк.

Он поднял мою голову, понял, что рюмку я не удержу и, придерживая челюсть, влил в меня безвкусную жидкость. Выпил сам. Заглянул мне в лицо и повторил процедуру. Но только после третьей рюмки, удовлетворенно кивнул и сел на место, молча продолжив возлияния.

Когда я смогла посмотреть на него трезвыми глазами, он, кажется был пьян. Хотя, это мне только показалось.

– Вот и меня удалось напугать, – как-то вяло сказал Степаныч. – Этого не могло быть, потому что этого знать никто не мог. Здесь по крайней мере. И нигде. Лина.

Я пыталась сосредоточиться, но меня пугали его будто поседевшие глаза. Или выцветшие.

– Мы дружили с Линой. Тыщу лет назад. Я любил ее безумно. Никогда больше. Ни до, ни после… Никогда. Жена? Конечно люблю, но не так. Лину – безумно.

Степаныч смотрел сквозь рюмку и столько боли было в его глазах. Такую боль можно наблюдать только у душевно больных или тех, кто на грани.

– Я провожал ее домой. Это была окраина города. Район частного сектора. Было уже поздно. Но было лето и достаточно светло. Так, сумерки. У ворот какого-то дома на лавочке сидела старая-престарая бабуся. Ягуся. Она правда, очень ведьму напоминала. Ну, в ведьм я тогда не верил. Да и сейчас… наверное… – Степаныч вытер ладонью сухие глаза, выпил и снова наполнил рюмку. – А тут кошка черная под ноги. Главное, метнулась как-то неожиданно. Лина очень испугалась. Прижалась ко мне и дрожит. Черная кошка для женского пола – примета плохая. Очень плохая. Мне-то на все приметы – тьфу! А Лина испугалась. Я и наподдал ногой этой кошке. Она с писком отлетела бабке под ноги. Бабка аж побелела, хотя и так белее некуда была. Схватила кошку, прижала, глазами зыркает и смерть пророчит. Я ей и буркнул, чтобы не засиживалась долго, а то очередь задерживает на кладбище. На что карга старая сказала, что со мной рядом смерть идет и на Лину указала. Лина заплакала, и утянула меня от бабки. А на следующий день Лину машиной сбило. Черной. Насмерть. Я тогда чуть с ума не сошел.

Степаныч говорил куда-то в пустоту, потом, будто только что заметил меня, как-то жалобно спросил:

– Кто мог знать об этом? Зачем так? И потом… Я не мог спутать. Это была она. Лина. – Он утвердительно покачал головой. – У нее на правой брови шрам. Ма-аленький такой. И глаз один чуть темнее другого. Поэтому взгляд у нее всегда будто тревожный, будто предчувствует что-то плохое. Предчувствовала. Может, так и было. Да, здесь бьют больно и страшно.

– О-о-о! Они не спят! – с порога обрадовался Серега, обернулся, зазывая, махнул рукой. Следом вошла Нина.

– Ты глянь, у них банкет! Ай, ай. Нам, значит, «харэ!», а сами…

Я поинтересовалась везде ли горит свет и, получив утвердительный ответ, отправилась спать.

Главное было не думать ни о чем. Хоть немного бы поспать. Выспаться бы… конечно, в свой номер я бы ни за что не пошла. Раз договорились спать всем вместе, раз по другому никак…

Только бы свет не погас. И раздеваться не буду. Тут не знаешь когда куда бежать придется. Неодетым, даже полуодетым, все же неловчина.

Так я вяло рассуждала заходя в Галкин номер. Девчонки мирно посапывали. В лицах усталость, тревога и готовность номер один. С краю не лягу, между… как-нибудь потесню. Я присмотрелась, примерилась и решила разместиться между Галкой и Ниной. Мяйя во сне попискивала. От избытка чувств-с, наверное. Но мне бы хотелось заснуть сразу, без мучений от музыкальных звуков в самое ухо. Я уже почти устроилась, когда вдруг вспомнила, что Серега на кухню пришел с… Ниной. А тут, положив руку под щеку, на правеньком бочку почивала… Нина. Да что же это в конце-концов?! Да сколько же можно?!

Я разревелась и полезла обратно. Села на пол, привалившись спиной к дивану и заскулила. Трудно поверить, но так вот сидя на полу в потоке слез я и заснула.

Меня подняли утром. Подняли, переложили на диван и разбудили. Чтобы убедиться, что я не в коме.

Я никому ничего не сказала. Приняла душ, переоделась, думая, все время думая. Мозг, казалось решал сложные задачи. Очень сложные. Он, мозг мой, отбрасывая, наплывающие образы, настаивал на плотном завтраке, необходимостью работать. Где работать? Что работать? Ходить надо. Куда-нибудь. Моего согласия тут не требовалось. Вернее, я не была способна ни соглашаться, ни отказываться. Двигаться – да. И я двинулась на кухню. От туда доносились ароматы обильного завтрака и вялые голоса.

Народ был в сборе. Передо мной кто-то поставил тарелку с яичницей. Но этого было мало. Мяса хотелось много и жирного. И еще салата. Хоть какого, но много.

– Ладно, сейчас мы с мужиками удаляемся, – напомнил Димка. – Девочки, с вами Петруха остается. – На жалобные взгляды ответил: – Хоть что-то… А потом, мы же ненадолго.

– Значит, Нину хоронить? – у меня это получилось как-то ехидно-весело. А мне, действительно, вдруг стало весело. – И какую из них?

– Брось, – отмахнулся Серега. – Конечно, ту что в морге.

– А она там? – поинтересовалась я.

– Там, там, – кивнул хмуро Степаныч, допил кофе и поднялся. – Все уже готово. Петруха подсуетился.

Я нежно, с добрейшим смешком, попросила Нину матюгнуться.

– Может, сразу сплясать? – Нина посмотрела на меня с ненавистью.

– Пляска ничего не доказывает, – напомнила я. – Ну, тогда прими грамм пятьдесят, – настаивала я.

– А не пошла бы ты… – процедила Нина сквозь зубы и, кажется собралась удалиться, но огляделась и осталась на месте.

– Ну, куда ты меня посылаешь? Договаривай! – моя веселость никого не удивила, а только взгляды, обращенные на меня наполнились жалостью.

– Отстань, – сказала Нина уже спокойнее, – мне все это более неприятно, чем тебе, чем всем вам вместе взятым. Я схожу с ума от сомнений где же я настоящая. Никому не пожелаю…

Она стукнула ладонью по столу.

Все как-то вяло принялись ее успокаивать.

Я же не отступалась.

– Сделай все же одолжение для меня. Для себя в конце-концов. Докажи, напоследок. До того, как свершится ужасная ошибка. Давай.

Степаныч, усмиряя, похлопал меня по плечу.

– Да я знаю, что говорю! – рявкнула я. – Знаю о чем прошу! И мне, черт возьми плевать, что вы сейчас обо мне думаете! Жестоко? Бесчеловечно? Да, черт возьми – да! Но уж уважьте меня. Такая малость требуется.

– Вот это видишь? – Нина бесцеремонно показала фигу.

Я оглядела присутствующих.

– Да как хотите. Дело ваше. Я умываю руки.

Мужики двинулись из кухни, но я догнала их в холле:

– Ночью Серега с Ниной пришли на кухню, и в тоже время, в спальне с девчонками она же, Нина спала. Как вам это?

– Дура! – крикнула Нина мне в спину.

– Посмотрим, – Степаныч махнул рукой и вышел за дверь.

Серега с Димкой двинулись следом.

Я развела руками.

– Черт с вами.

Сверху с ведром и шваброй спускалась баба Фекла.

– Все ссоритесь? – спросила она и посоветовала: – лучше в кладовую сходите. Холодильник-то пустой почти.

– Вот это дело, – согласилась я, представив горячий гуляш.