Текст книги "Яд минувшего"

Полотенца. Горячие и мокрые. Что может быть гаже? Только пиявки! Прибить бы этих лекарей, лезут куда не просят! А того, кто их впустил, замариновать и всунуть, будем учтивы, в пасть бумажный розан. Чтобы знал!

Увы. Незамаринованный внук был недосягаем, а сырая жаркая пакость льнула к лицу, рукам, спине, не сдерешь – сдохнешь и скажешь, что так и было. Ее высочество судорожно вздохнула и кое-как разлепила веки. Никаких полотенец не было, как и лекарей, зато поясница прямо-таки разламывалась, а все остальное – голова, руки, ноги – дружно ныло и жаловалось на горькую долю. Комнате тоже было худо, иначе с чего бы ей вздумалось качаться и кружиться. Особенно подло вел себя потолок, пузырившийся, как подгорающая каша. Пузыри вспухали и с хлюпаньем лопались, выпуская облачка пахнущего имбирем дыма.

Пришлось повернуться, но стены вели себя не лучше: мало того, что они тоже пузырились и чавкали, по ним ползли зеленые муравьи. Мельтешащие полчища двигались кругами и восьмерками, обтекая портреты, с которых лыбились отвратительные рожи. Рожи дергали носами, подмигивали, облизывались, чмокали. Рожам было хорошо, Матильде – плохо. Очень.

Принцесса схватилась за разламывающуюся голову и села. Муравьи ускорили свой марш. Теперь они вытянулись в строгие шеренги. От муравьиного топота содрогался пол, каждый шаг отдавался в висках тупой болью. Имбирные волдыри зачавкали громче, обдавая страдалицу ненавистным ароматом, и все из-за сома.

Сомы вообще зло, заливное вонючее зло, и едят его злодеи. Или злоеды? Надо попросить Левия, пусть проклянет сомов и прочих карпов. А что, очень даже просто! Рыбу жрут кошки, кошки – спутники Леворукого, значит, любой рыбоядец – адепт Врага! Вот бы все от такого эдикта забегали, только не выйдет… Левий держит Альбину, Альбина ест рыбу, значит, рыбу кардинал не проклянет. А может, он имбирь запретит? Имбирь и парики.

Матильда принюхалась: вонь шла на убыль, пузыри измельчали, муравьи тоже убрались, оставив на память малость отдалившийся топот. Ее высочество потерла виски, расползавшиеся червяками мысли потихоньку складывались в день, без сомнения, вчерашний. Последними из загаженной тинтой памяти всплыли провонявшая сомом хризантема и Удо Борн у двери. Дальше шел бред с черным олларианцем и говорливыми жеребцами. Жеребцы вылезли из зеркала, когда она упилась вдрызг, но что было до того?

Муравьиный топот мешал соображать, в горле пересохло, но принцесса мужественно продиралась из разгульной ночи в вечер, а из вечера – в день. Они сидели на помосте. Играл оркестр. На столе лежал сом. Робера не было. Она пила ореховую настойку, потому что Альдо чествовал Эпинэ. Ричард вернулся вместе с Удо? После всего?! Невозможно.

Удо был таким же бредом, как оживший Берхайм и взгромоздившаяся на стол малолетка.

За спиной послышалось шипенье, словно комнату заполонили ызарги. Шипенье перешло в медный грохот, Матильда хрипло ойкнула и схватилась за голову. Грохот повторился. Ее высочество повернула многострадальную башку, желая встретить смерть лицом к лицу, но это были часы.

Муравьи ни в чем не виноваты, они и не думали топать, это тикали часы. Сперва тикали, а теперь принялись бить. Золоченые часы с крылатыми безобразниками, знакомые, блестящие, противные. Кабинет! Ее угораздило свалиться не в спальне, не в будуаре и даже не за столом, а в кабинете.

Матильда встала, пол тоже встал. Дыбом. Пришлось плюхнуться назад, а все потому, что тюрегвизе нельзя мешать ни с чем. Тюрегвизе, настойка и вино по отдельности не зло, а вместе хуже Берхайма под имбирным соусом. Альдо объявил имбирную тинту гальтарским нектаром, а тюрегвизе кончилась, вот и пришлось пить настойку, но Робера Удо не трогал, покушение устроила какая-то свинья. Борна прогнали, убийца остался, тюрегвизе кончилась… Не вся! Полстакана осталось! Альдо выгнал Мевена до того, как тот выпил!

Они с Дугласом обещали сберечь долю гимнет-капитана, только вряд ли Мевен вспомнит… Тюрегвизе она сейчас допьет, а виконта угостит настойкой. Выпросит у Левия и угостит, кардиналу сам Создатель велел делиться.

Мечта о тюрегвизе пересилила страх перед брыкливым полом, и Матильда, кряхтя, поднялась. Пол наподдал как мог, но ее высочество на ногах устояла. Пол мотнул знакомым узорчатым ковром и замер, настал черед спины. Спать в кресле можно в двадцать лет, а в шестьдесят без кроватей и прочих подушек проклянешь все на свете.

Колени дрожали, по стенам вновь побежали волосатые муравьи, но женщина до стола все же доковыляла. Вожделенный стакан был пуст, надо полагать, она же его и выдула. Захотелось запить гальтарскую пакость, вот она и потащилась в кабинет. Выпила и узрела клирика с жеребцами, а могла бы и мармалюцу!

На всякий случай Матильда разыскала графин. Мерзавец не только опустел, он еще и высох. Больше в кабинете не нашлось ничего полезного, не считая белых императорских гвоздик. Гвоздики были свежими, значит, стояли в воде. Ее высочество без жалости вытащила букет и от души хлебнула. Вода была кислой – служанка плеснула в цветы уксуса, чтоб дольше стояли. Ничего, от уксуса еще никто не сдох!

Вылакав полвазы, Матильда намочила портьеру, обтерла лицо, шею и руки. Зеркала в кабинете не было, но ее высочество и так знала, что от нее сейчас даже Бочка шарахнется. Ничего, посидеть с полчасика вверх башкой, отеки спадут, можно будет переползти приемную и добраться до будуара, а там гребни, укропная вода и… фляжка.

Больше всего Ричарду хотелось оказаться в другом месте. На войне, в Надоре, в Багерлее, наконец, но Повелители Скал не бегают.

– Доложите его величеству, – громко потребовал юноша. – Герцог Окделл просит о незамедлительной аудиенции.

– Да, монсеньор. – Полуденный гимнет щелкнул каблуками, напомнив о Спруте. Гимнеты хоть и носили цвета Домов, подчинялись лишь государю и своим офицерам. Ричард это помнил, но видеть лиловое было еще неприятней, чем синее. Синий… Цвет смерти – проклятый цвет!

Ночные хлопоты и последующая скачка вытеснили на время и вину, и страх, теперь спешить было некуда и делать нечего. Только ждать, когда сюзерен примет не справившегося с поручением вассала. Юноша твердо решил, что не солжет ни единым словом, но говорить такую правду тяжело и страшно. После Доры и то было проще: рванувшую к подачкам толпу не унял бы сам Ворон. Джеймс Рокслей по праву числился отменным генералом, а его затоптали вместе со всеми. Остановить давку не легче, чем унять сель, но довезти Борна до Барсины казалось несложным…

– Монсеньор, его величество ждет.

Дик для храбрости тронул орденскую цепь и шагнул за порог. Как просто умереть за своего короля и как тяжело не оправдать его доверия!

– Ваше величество. – Кавалер Найери должен называть сюзерена по имени, но сейчас это невозможно. – Мой долг доложить…

– Погодите. – Альдо вгляделся в лицо юноши и хлопнул ладонью по столу. – Теньент, проследите, чтоб нас не беспокоили.

– Повиновение королю! – Лиловая туника исчезла за расписными створками, сюзерен закрыл книгу и подпер рукой подбородок. – Ты вернулся рано. Слишком рано. Только не говори, что вы дрались и Удо отправился в Закат. Мне это не понравится. И я в это не поверю.

– Удо отправился в Закат, – пробормотал Ричард, – но… Дуэли не было!

– Не могу сказать, что я сожалею, – нахмурился Альдо, – но обвинения в убийстве не нужны ни мне, ни тебе.

– Его не убивали… – Попробуй объясни, как ты стоял над спящим, а тот обнимал подушку, бормотал, лягался, не хотел просыпаться. А потом дернулся и умер.

– У него глаза стали синими, – выдохнул юноша, – совсем… Как стекло.

– Что? – подался вперед сюзерен. – Синими?! Когда это было? Где?

– У меня, – отвечать проще, чем рассказывать, – в кабинете Ворона. Я его там запер. Альдо, я его будил, а он умер. Упал на подушку, и все… Я не понял, а он уже мертвый…

– За какими кошками ты его поволок к себе? – бесцветным голосом спросил король. – Вы должны были ночевать в Креша, если не во Фрамбуа.

– Монахи. Мы пытались их объехать, они были везде. Я решил ехать ночью, чтобы люди кардинала не добрались до Удо.

– Значит, монахи? – Сюзерен попробовал улыбнуться, и юноша почувствовал себя еще хуже. – Дикон, вчера Левию было не до Борна. Он служил до полуночи, а клирики вылезли на улицы в память об Эдикте[5]5
  Имеется в виду эдикт Эрнани Святого об уравнении в правах эсператизма и абвениатства, подписанный императором в 4-й день Зимних Скал 8 года круга Волн.


[Закрыть]. Истинные боги, с каким же наслаждением я подпишу свой эдикт. Об отмене этой подлости…

– Значит, – переспросил юноша, – они не нас караулили?

– Кто-то наверняка шпионил, но остановить цивильного коменданта столицы может только король. Итак, ты спрятался от монахов. Что дальше? Удо что-нибудь ел? Пил?

– Нет, он спать хотел. Я его отвел в кабинет эра… То есть в бывший кабинет герцога Алва. Там никто не живет, и там есть диван. Дверь я запер, ключ остался у меня. Туда никто не входил, клянусь честью!

– Чем ты занялся, когда запер дверь?

– Ничем… Поужинал, почитал Иренея. Думал найти у него про Гальтару.

– Нашел? – устало спросил Альдо. – Что?

– Очень мало. Он же был из ордена Домашнего Очага и жил позже…

– Жаль, но все равно пришли, прогляжу. И долго ты читал?

– Почти до полуночи, потом пошел к Удо…

Перед глазами вновь блеснул золотистый шелк, а под ногой заскрипела ступенька. Он поднялся северной лестницей, свернул на галерею и уперся в дверь с завитками. А вдруг дело в комнате? Бывают дома, в которых живут кошмары. Повелитель Скал выдержал встречу с мертвым Люра и сумел проснуться, а Борн? Что видел Борн?!

– Ты что-то вспомнил, – понял Альдо. – Говори!

– Свой бред, – потупился Ричард. – После дуэли я спал в той комнате. Мне снились очень… плохие… кошмары, я даже ходил во сне. Не помню, как я выбрался на лестницу, меня нашли внизу без сознания.

Он спасся, а Удо не мог. Он был заперт, он и сейчас заперт. Лежит на черном диване с кожаной подушкой на лице.

– Где он сейчас? – Имени сюзерен не назвал, да этого и не требовалось.

– Там… В кабинете. Я его не трогал, только лицо закрыл. – Святой Алан, запер он дверь или нет?! Если внутрь кто-то заглянет, то решит, что Удо задушили подушкой, но это не так… Взгляд залитых нечеловеческой синью глаз не выдержал бы никто. Даже эр Рокэ!

– Альдо, – лучше сказать правду, как бы дико она ни звучала, – Удо умер от того, что уснул в комнате Ворона. Я бы тоже умер, если бы там остался.

Дверь закрыта! Он должен был ее закрыть и запереть, а в комнаты эра никто по доброй воле не войдет. Слуги боятся, и не зря.

– Борн умер по другой причине, – вздохнул Альдо, – и я знаю по какой. Мы еще поговорим об этом. Позже. Сейчас главное не смерть, а ее последствия. Ты рассказал кому-нибудь, что случилось?

– Джереми. Ему можно верить.

– А слуги и цивильники? Они не догадаются?

– Я не… Альдо, я сразу понял, что нас могут обвинить. Кардинал может. И мы придумали… Джереми надел плащ, шляпу и сапоги Удо, они примерно одного роста. Я велел потушить свет на лестнице и во дворе. Вроде чтоб сохранить отъезд в тайне. Мы спустились вниз, серый… конь Удо забеспокоился, но Джереми справился, он хороший наездник.

У ворот Лилий я отпустил цивильников, а мы поехали дальше, до Креша. Там мы расстались, я вернулся в город, а Джереми свернул на Барсинский тракт. Он остановится в какой-нибудь харчевне потише, назовется Борном, переночует, а завтра вернется через другие ворота под своим именем и в своей одежде. Как будто ездил по моему поручению…

– Хитрецы, – сюзерен невесело усмехнулся. – Как бы ты сам себя не перехитрил, но что сделано, то сделано. Надеюсь, твой Джереми не сбежит и нас не продаст.

Джереми?! После всего, что он сделал? Это невозможно. Джереми доказал свою честность и свою преданность, когда за спасение Повелителя Скал ждала не награда, а месть всемогущего тессория. Пусть Удо Борн изменил, это не повод подозревать всех.

– Ваше величество, – твердо произнес юноша, – я доверяю Джереми Бичу как самому себе. Он никогда не изменит.

Странным было не то, что она заперлась изнутри – кто б на ее месте не заперся – а то, что не потерялся ключ. Вот было бы весело, окажись она под замком! В другой раз Матильда не отказалась бы подразнить приставленный к ней птичник, но сейчас было не до смеху. Принцесса облизала успевшие пересохнуть губы и явила себя придворным дамам.

При виде проспавшейся королевской бабки высокородные дамы разинули клювы. Принцесса, задрав подбородок и подобрав живот, проплыла мимо перьев, крыльев и гребешков, бросив на ходу какой-то дуре:

– Проследите, чтоб в цветы доливали воду.

Дура сделала реверанс, Матильда величаво кивнула и юркнула в будуар, увы, недостаточно проворно.

– Ваше высочество, – просочившаяся за ее высочеством синяя мармалюца горела рвением и дымила любопытством, – вам помочь?

– Пошла вон, – отчетливо произнесла принцесса, мечтая о запрятанной в подушках фляге, – и дверь закрой!

Мармалюца исчезла, и алатка рванулась к тайнику. Извлеченная из-под расшитых подушечек фляга подмигнула вделанными в крышку гранатами, женщина поднесла горлышко к губам и чудом не сплюнула: касера провоняла имбирем, а на ковре злорадно вздувался свеженький волдырь. Ее высочество саданула по нему каблуком, нога прошла сквозь пушистый прыщ, как сквозь клуб пара, на его месте образовалась дыра. Матильда затрясла головой и обнаружила, что куда-то задевала парадный парик и серьги с подвесками. Заодно исчезло и рубиновое колье.

На столе в кабинете драгоценности не валялись, а на полу? Пойти поискать? Ее высочество зевнула и покосилась на пол: тот вроде присмирел. Женщина подошла к трюмо, стараясь в него не глядеть, и схватила флакон с укропной водой. Леворукий бы побрал эти шнуровки, не будь их, она бы разделась сама. Увы, вылезти в одиночку из опротивевшего платья было невозможно. Матильда с ненавистью дернула рукав и в очередной раз чудом не свалилась: вечерний бархат непостижимым образом сменился утренним атласом.

Потрясение пересилило страх перед зеркалом. Посеребренное стекло равнодушно отразило всклокоченное чудовище в оранжевом платье с отложным воротником и единственной юбкой. Это совсем уж никуда не годилось! Парик мог потеряться, драгоценности – завалиться в щели, но как она выпуталась из парадных тряпок, где откопала утренний туалет и кто его зашнуровал? Говорящие жеребцы?

С испугу Матильда вновь схватилась за касеру, но имбирь продолжал свое гнусное дело, пришлось сунуть флягу на прежнее место. Конечно, в будуаре тоже были цветы… Принцесса с сомнением глянула на розовые торские фиалки, припоминая, ядовитые они или нет. Вроде бы нет, но уксуса хотелось не больше, чем имбиря. Ее высочество вернулась к трюмо, двумя взмахами гребня уняла жесткие, пора мыть, волосы, обтерла лицо салфеткой, стиснула зубы и позвонила. Раздались лязг и топот: камеристки ворвались в будуар, как во вражескую крепость.

– Его величество справлялся о здоровье ее высочества, – возблеяла синяя коза.

– Дважды, – добавила пестрая курица.

– Его величество так огорчен, так огорчен, – мемекнула синяя.

– Чем это? – с подозрением спросила принцесса, поднимая руки и поворачиваясь боком. – Снимите эту дрянь.

– Недомоганием вашего высочества, – подсказала коза. – Как жаль, что ее высочество пропустили прием Молний!

– Его величество запретил беспокоить ее высочество, – поддакнула курица. – Его величество очень озабочен.

Так! Приехали! А кому совали в нос сома? Леворукому?

– Где мой парик? – от растерянности рявкнула Матильда. – Большой. И рубиновый гарнитур?

– В гардеробной, – возвестила курица, испытывавшая нездоровую склонность к гайифской шерсти. – Ваше высочество желает надеть?

– Позже. – Матильда растоптала надежду камеристки, как ростки зеленого лука. – Я спрашиваю про рубины.

– Гарнитур вашего высочества. – Синяя держала в руках знакомую шкатулку. – Ваше высочество желает открыть?

– Желаю! – Камни гаденько поблескивали из своих ячеек. Кто бы их ни убирал, это была не она: Матильда пихала побрякушки как придется, а не раскладывала по гнездам и гнездышкам. – Дайте попить чего-нибудь. И окно откройте.

– Осмелюсь напомнить вашему высочеству, на улице холодно, – вступила еще одна курица, доселе молчавшая. – Данар покрылся льдом.

– Лучше льдом покрыться, чем имбирем, – отрезала принцесса. – Вы что, не чувствуете?

– Осмелюсь… Ваше высочество уверены, что пахнет имбирем?

Матильда потянула носом: мерзкий запах стал слабее, но никуда не делся. Кто прав? Чужие носы или свой?

– Какое платье прикажет ваше высочество?

– Домашнее. – Напиться до беспамятства можно. Можно забыть, где был, что говорил, ел и пил, потерять серьги, запереться изнутри, оставив ключ на видном месте, уснуть, проснуться с больной головой, но как быть со шнуровками?

– Где капитан Надь?

– Капитан Надь не возвращался.

– Говорите, его величество справлялся о моем здоровье?

– Да. Дважды.

– Уберите этот балахон, – велела принцесса, – подайте визитное. И парик. Гайифский.

– В приемной ее высочество, – доложил Мевен. Гимнет-капитан говорил суше, чем всегда, а может, это только казалось.

– Пусть войдет. – Альдо сунул Дику зеленый том, – Ты изучаешь Теотана, а я очень занят. Кстати, ты Павсания не нашел?

– Нет, – вздохнул Ричард, перерывший все оставшиеся в доме книги. Павсаний исчез, но в том, что он был, юноша не сомневался. Дик смутно припоминал тисненый переплет и сломанную застежку. В свое время юноша собирался пролистать книгу, но нарвался на «Горестную историю Беатрисы Борраска», и все остальное было отложено.

– Не хотелось бы одалживаться у Спрута. – Альдо рассеянно перевернул страницу, – но быть невеждой хочется еще меньше. Украсть эту книгу, что ли? А что? Отпущу Салигана и пускай добывает: убийцы из его дружков никакие, а вор он толковый.

– Салиган – мразь, – не выдержал Дикон, хотя неряха-маркиз в сравнении с Приддом и впрямь выигрывал.

– Мразь, – подтвердил Альдо, – и место ему в Занхе, но мне нужны свидетели, а у Салигана отменная память, и он не только смотрит, но и видит… Всё потом! Читай и молчи, я тебя сразу выставлю. Об Удо ни слова!

Дикон кивнул и уткнулся в желтоватую страницу с миниатюрой, на которой распятому на козлах человеку с огромным животом что-то вливали в рот через воронку. Ричард вгляделся в старинные буквы с завитушками и разобрал, что это допрос конюшего погибшего на турнире графа Гайярэ. Обвиняемый, не выдержав пытки водой, сознался в любовной связи с графиней и в том, что он – отец ее новорожденного сына. Младенец был лишен графского титула и отдан на воспитание церкви, герб Гайярэ разбит, а владения перешли к Линарди Ариго, ближайшему родичу Гайярэ по мужской линии.

– Проходи, – голос Альдо звучал весело и бодро, слишком бодро, – Дикона я сейчас выгоню, и мы поболтаем.

– Вот еще, – отмахнулась ее высочество, – пусть себе сидит. Захочешь посекретничать, место найдешь. Где моя дайта и где мой доезжачий?

– На охотничьем дворе, только что прибыли. – Сбоку зашуршало и скрипнуло: сюзерен сел, значит, и Матильда тоже. – Задержались, с кем не бывает. Ты помнишь про вечер?

– Помню, – принцесса дышала часто и громко, – опять сомы с хризантемами будут?

– Какие сомы? – не понял Альдо.

– Вчерашние. Данарские.

– Нет в Данаре никаких сомов, где ты их взяла?

– На пиру в честь Эпинэ. – Снова заскрипело, Матильда устраивалась в кресле. – Ты не мог на место Алессандри кого-то попристойней найти?

– Я вообще никого не искал, – в голосе Альдо послышалось удивление, – у нас же месячный траур, твой кардинал постарался. Так что никаких оркестров. Подняли пару чаш за Дом Молний и здоровье Робера, благо оно ему пригодится, и разошлись.

– Ричард, – окликнула Матильда, – ты тоже сомов не видел?

– Я? – Дикон вздрогнул и поднял глаза: Альдо сидел за столом, принцесса – в высоком резном кресле, и выглядела она ужасно. – Я только что вернулся…

– Дикона, как ты понимаешь, на приеме не было – Альдо переложил бумаги с левого края стола на правый. – И быть не могло. Он провожал Борна.

– Тогда что он тут делает? – не поняла принцесса. – До Барсины ехать и ехать.

– Я не поехал в Барсину, – торопливо объяснил Дик. – Мы… Я отпустил Удо сразу за Креша.

– То есть – уточнила ее высочество, – ночью на пиру спал не ты?

– Матильда, – устало повторил Альдо, – ночью на пиру не было не только Дика, но и тебя.

– Ты не танцевал с Айнсмеллером, – удовлетворенно кивнула принцесса, – а Берхайм не воскрес. Что ж, мертвым его терпеть можно. А Дуглас где?

– Темплтона я отправил по делу – сюзерен явно ничего не понимал, – к вечеру вернется.

– Вот и хорошо, – одобрила принцесса, – он мне нужен, но сначала я должна тебе кое-что сказать… Мне твоя столица надоела.

– Понимаю, – устало сказал Альдо, – на Сакаци она и впрямь не похожа.

– Именно, – Матильда что-то стряхнула с плеча. – Щенок – это хорошо, только к нему нужен охотничий замок. Гор поблизости днем с огнем не сыщешь, но леса есть, хоть и плохонькие.

– Ты решила пожить за городом? – Альдо еще раз переложил бумаги. – Что ж, я тебя понимаю.

– А раз понимаешь, отдай мне Тарнику. Там, говорят, неплохая охота, а выходцев я не боюсь. Да и не полезут они ко мне, я их не убивала.

– Хорошо, – Альдо провел ладонью по столу. – Тарнику я тебе подарю.

– Дари, – потребовала принцесса. – Бери перо, чего тянуть!

– Вижу, ты спешишь. – Альдо усмехнулся и придвинул бумажный лист.

– Спешу, – ее высочество тоже улыбалась, но губы у нее были бледные и лицо тоже. – Дайту привезли, чего ждать? Давай, пиши, ты это умеешь. Дикону особняк подарил, а мне замок нужен.

– Изволь, – сюзерен открыл чернильницу. – Надеюсь, тебе там понравится.

– Твою кавалерию! – зачем-то выругалась принцесса и откинулась на спинку стула, прикрыв глаза. Под глазами у нее были мешки, такие же как у графини Ларак.

Смотреть на одетую в багряный бархат Матильду было неуютно, и юноша перевел взгляд на сюзерена. Альдо торопливо писал, тикали часы, горели свечи, а дома лежал покойник. Его нужно вынести, но как? Для всех Удо уехал. Остается дождаться Джереми и сделать это вдвоем.

– Готово. – Альдо посыпал дарственную песком. – Тарника твоя. Довольна?

– Спасибо. – Матильда глубоко, словно просыпаясь, вздохнула. – Завтра я туда и отправлюсь. С капитаном Надем.

– Поезжай, – быстро сказал Альдо, – только щенка не застуди.

– Щенок останется в заложниках. – Принцесса странным жестом поправила волосы, хотя это же парик, наверное, с ним так и надо. – Ты же любишь брать заложников.

– Не люблю, – огрызнулся сюзерен, – но приходится. Быть королем непросто.

– Вот и оставался бы принцем, – тихо произнесла Матильда и поднялась. – На приеме я буду. Я даже на сома согласна, Тарника стоит жертв.

– Сомов не будет, – рассмеялся Альдо, и принцесса ушла. Сюзерен зевнул и потер переносицу. – Хорошо, что она уедет. Есть вещи, которые женщинам не понять, тем более чужеземкам.

– Альдо, – неуверенно начал Дик, – его надо похоронить. В доме тепло и вообще…

– Конечно, надо. – Сюзерен забарабанил пальцами по столу, – твой Джереми из вояк?

– Капрал… Он был ординарцем у Люра.

– Тогда справится. Тело придется разрубить и вынести в мешках по частям.

Разрубить? Взять и разрубить, как коровью тушу? А потом что? Сжечь? Бросить в Данар? Закопать?

– Альдо! – Его величество обернулся, его взгляд не предвещал ничего хорошего, но Дик все-таки сказал: – У человека должна быть могила, и потом… Удо – брат Рихарда… Ты сам говорил, эориев мало. Лучше мы с Джереми его отнесем в подвал. Там холодно, а со слугами я что-нибудь придумаю.

– Помолчи, – прикрикнул сюзерен, меряя шагами ковер, – я еще не все сказал. В Агарисе меня пытались отравить. Меня и Матильду. Погибла собака. Та самая Мупа, про которую ты столько слышал, а у Борна нашли яд.

– Ты думаешь, это Удо? – Ричард с ужасом взглянул в спокойное невеселое лицо. – Он хотел вас убить? Уже тогда?!

– Не он, а его, – Альдо прекратил ходить и остановился, засунув руки за пояс. – И не хотели, а убили. Чтобы молчал. Я сделал ошибку, послушав Матильду и Левия, в Багерлее Удо был бы жив.

Удо отравили?! В доме Окделла? Ноги подогнулись, и Ричард, ничего не соображая, плюхнулся на королевский стул.

– Вот-вот, – махнул рукой Альдо, – только и остается, что упасть.

Дик смотрел перед собой, но ничего не видел, вернее, видел осеннюю Эпинэ, дождь, мчащегося рядом Борна, его крик: «Держись, Окделл! За мной!» Они врубились в грязные шеренги, все смешалось, потом из холодного месива вновь вынырнул Удо. Это было спасением…

– Убийца, кто бы он ни был, боялся признаний Борна, – ровный голос сюзерена прервал воспоминания, будто дверь захлопнул. – Бедняга так и не сказал, как докатился до измены. Чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что Удо пошел против нас не своей волей.

Конечно! Борн не мог продать, но его могли запутать, обмануть, запугать, наконец. Не смертью, нет, есть вещи пострашнее, но великодушие Альдо могло развязать Удо язык. Наверняка бы развязало, и Сузу-Музу заставили замолчать.

– Ваше величество, – твердо сказал Ричард, – Удо Борн умер под моей крышей, и я обязан его похоронить.

– И похоронишь, – столь же твердо ответил сюзерен. – Представишь, что его разорвало ядром, и похоронишь. Дикон, никто не должен знать, что случилось с Удо. Это наш шанс схватить убийцу за руку. Мерзавец наверняка примется расспрашивать, в том числе и тебя, так что будь настороже. Суза-Муза, нападение на Робера, убийство Борна – звенья одной цепи. Поймаем отравителя, распутаем весь клубок.

– Конечно, – пальцы сами собой сжались на цепи Найери, – конечно, Альдо. Мы его найдем.

– Ты уже начал игру, – рука сюзерена легла на плечо вассала, – нам остается лишь продолжать. Джереми придется расчленить тело, поверь, другого выхода нет. Я мог бы тебе приказать, но хочу, чтоб ты понял: иначе нельзя. Мы не можем терпеть во дворце отравителя.

– Во дворце? – задохнулся Ричард. – Во дворце?!

– Другого ответа нет. – Альдо присел на краешек стола, глядя в расписной потолок. – У тебя Борн ничего не ел, с тобой все в порядке. Значит, его отравили здесь. Убийца понял, что другой возможности не будет, и всыпал отраву в алатское пойло. Хорошо, его было мало, мне не хватило.

– Ты же не стал пить с Борном, – пролепетал юноша, – и Мевену запретил.

– С Борном не стал, – король по-прежнему глядел куда-то вдаль, – но с Матильдой, когда вы ушли, выпил бы, если б осталось. А так мы просто болтали, вернее, ссорились, а потом она уснула. Прямо в кресле. Как это ни смешно, ее опять спасла дайта. У меня в голове крутились щенки, я вспомнил про Мупу и про то, что лекарь сказал о сонном камне. Этот яд усыпляет, Дикон. Просто усыпляет. Дашь человеку выспаться, и с ним ничего не будет, но если разбудить… Хотя чего тебе рассказывать, ты же видел.

– Значит, ты понял… что это яд?

– Тогда нет. Матильда не молоденькая, встала рано, пила эту свою дрянь… Она могла просто уснуть, но пуганая ворона куста боится. Я запер дверь и помчался за Дугласом, но он уже уехал. Я вернулся к Матильде, настрого запретил камеристкам к ней лезть, пока не позовет, и потащился на прием. Мне было не слишком-то весело, особенно когда я думал о тебе.

– Ты думал, меня тоже отравят?

– Нет, – Альдо подошел к часам и потянул гири. – Я и вообразить не мог, что ты потащишь Борна к себе. По моим расчетам, вы должны были подъезжать к Мерции. Я послал вдогонку гимнета, он вернулся ни с чем. Потом явился Дуглас, с ним было все в порядке, к утру я уверил себя, что шарахнулся от тени…

Сюзерен мог умереть. И Темплтон, и Матильда, и Мевен. Дикон облизал пересохшие губы:

– Я прикажу Джереми разрубить тело. – Святой Алан, какие страшные слова, но иначе нельзя. Эта война не знает ни милосердия, ни благородства.

– Что ж, решили, и хватит об этом. – Альдо топнул ногой, словно стряхивая с сапога налипшую грязь. – Сегодня последний день Излома, проводим его по-человечески. И… Дикон, четвертую чашу мы с тобой поднимем в память Борна. Он так долго был нашим другом, а врагом – всего несколько дней.