Текст книги "Яд минувшего"

Одна пуля вошла в стену, вторая оцарапала толстенный сук. Обе шляпы остались на месте. Джереми стрелял неплохо, очень неплохо, но уложить в ночной драке двоих убийц, не зацепив жертву… Для этого нужно иметь другую руку и другой глаз или… целить отнюдь не в разбойников и промахнуться.

– Вот так, – сказал кому-то невидимому Карваль.

Ветер раскачивал ветки; шляпы и их тени качались и плясали, словно кто-то затеял драку.

– Вернемся в дом, – бросил Робер. И как он сам не догадался проверить слова Джереми таким образом?

– Идемте, Монсеньор, – согласился маленький генерал. – Дювье, свяжи этого человека.

– Будет сделано! – обрадовался сержант. Новоявленных «надорцев» Дювье не переваривал, и Робер его понимал. Дикон видел в вояках Люра вставших за дело Раканов солдат, а для южан они были ублюдками и мародерами. Может, хоть сейчас до мальчишки дойдет, хотя Эгмонт смотрел на жизнь так же. Кавендиши для него были соратниками, а кэналлийцы с бергерами – врагами…

– Монсеньор, вы не устали?

– Устал, – признался Эпинэ, падая в кресло. – Ничего не соображаю. Как вы додумались? Я о выстрелах…

– О! – Маленький генерал заметно смутился. – У меня возникли некоторые сомнения, и я осмотрел место предполагаемой засады. Дважды попасть в цель с указанной этим капралом позиции мог только великий стрелок. Лично я не стал бы рисковать, разумеется, если бы хотел спасти герцога Окделла. Я бы ввязался в драку, но стрелял только в упор.

Поставить себя на место другого и понять, что тот врет… Как просто. Леворукий бы побрал эту голову, не только болит, но и соображать не хочет!

– Я должен был догадаться, – поморщился Иноходец, – и не только об этом.

– Вы слишком хорошо стреляете, – буркнул Карваль, – и вы судите о других по себе, иначе б не имели дела с Раканом.

– Джереми хотел убить, а не спасти, – не дал увести себя в сторону Робер. – Сядьте, мне тяжело смотреть вверх.

– Если Джереми Бич стрелял, то он хотел убить, – из всех стульев и кресел Карваль выбрал самое неудобное, – но почему мы уверены, что он вообще там был? Потому что он так сказал герцогу Окделлу? Это не доказательство.

А в самом деле, почему? Джереми заплатил «висельникам», в чем его и уличили, остальное известно лишь с его слов. Убийца попытался выставить себя спасителем, и ему это почти удалось. Бич мог стрелять в Дикона, а мог спокойно сидеть в какой-нибудь харчевне, ожидая вестей от наемников.

– Ненавижу копаться в чужом вранье, – признался Эпинэ, – и не умею.

– Монсеньор, если вам неприятно продолжать допрос, – тут же предложил Карваль, – я возьму его на себя.

Искушение свалить на маленького генерала еще одну навозную кучу было велико, но Робер покачал головой. Он и так слишком часто выезжает на чужих спинах, и чаще всего на Карвале.

– Пусть его приведут, – Иноходец завозился в кресле, поудобнее пристраивая руку и голову, – и покончим с этим.

– Да, Монсеньор.

Дик расстроится, но это лучше, чем держать при себе двурушника и убийцу. Жаль, Альдо полагает иначе: сюзерен бы в Джереми вцепился. Еще бы, не подручный, а клад – убьет, соврет и не покраснеет!

Виски ныли все сильнее: то ли погода менялась, то ли голове не хотелось думать и она топила мысли в боли. Боль, она как дым, сквозь нее мало что разглядишь. Эпинэ потер лоб, потом затылок, стало легче, но ненамного. Вызвать лекаря и потребовать настойку? Приказать сварить шадди, благо Левий прислал отменные зерна? Или просто свалиться и уснуть?

Самое простое и самое надежное. Так он и поступит, но сперва – Джереми Бич.

– Ты расскажешь правду, – объявил сквозь горячий шум Карваль. – И упаси тебя Леворукий соврать.

– Зачем мне говорить? – угрюмо откликнулся Джереми. – Говори, не говори…

– Не хочешь – не надо, и так все ясно. – Голова болела все сильней, и Эпинэ снова поморщился, но мерзавец воспринял это по-своему.

– Я выполнил приказ моего полковника. – Глаза камердинера бегали, как кагетские тараканы. – Я всегда выполнял приказы.

– И что тебе было приказано? – На щеке Джереми – ссадина. Свежая. Дювье постарался.

– Явиться в распоряжение тессория, сделать, что он хочет, и убраться из столицы.

– Когда ты приехал в Олларию?

Таракан остановился, шевельнул усом, запомнил. При случае донесет, что Первый маршал Талигойи называет Ракану Олларией, только случая не будет.

– В начале Весенних Ветров. – Перед Робером вновь торчал туповатый служака. – Управляющий Манрика обо мне знал, сразу провел к тессорию.

– Очень хорошо. – Карваль вытащил пистолет и положил рядом с собой. Точно так же, как это сделал в Багерлее Робер. – Что тебе велел этот гоган?

– Сговориться с «висельниками». Я так и сделал.

– А когда у них все пошло навыворот, стал стрелять? – рявкнул Никола. – Ты сам решил прикончить Окделла, так ведь?

– Я не стрелял, – затряс головой Джереми, – стрелял не я… Я не знаю, кто стрелял. Он из-за стены вылез, я его не видел. Показались люди, пришлось уходить…

– Это все?

– Все, – буркнул Джереми, – хоть на куски режьте, все!

– Что ж, – согласился Карваль, – все так все. Чтобы тебя вздернуть за покушение на герцога Окделла и пособничество Манрикам, хватит. Монсеньор, это человек вам еще нужен?

– Нет, – Робер с трудом повернул голову, – но мерзавец – камердинер Окделла, так что приказ лучше подписать мне. Пришлите утром бумаги…

– Отведите меня к моему герцогу! – вдруг завопил Бич. – Я исполнял его приказ! Секретный! Я обязан ему доложить…

– Закатным кошкам доложишь, – буркнул Карваль. – Монсеньор, я пришлю бумаги к десяти.

– Монсеньор! – Теперь Джереми напоминал загнанного в угол, нет, не крыса, Кавендиша. – Монсеньор! Я выполнял приказ… Я сказал не все!

– Допустим, – подлая игра, но доиграть придется. – Только Ричарду камердинеры-убийцы не нужны, а я устал.

– Монсеньор, – немедленно подыграл маленький генерал, – уделите этому делу еще несколько минут, ведь потом вернуться к нему будет нельзя.

– Хорошо. – Эпинэ прикрыл глаза. Он не врал, боль и впрямь становилась нестерпимой, одна радость, рука отвлекала от головы, а голова от руки. – Пусть расскажет еще раз. Последний.

– Понял? – Никола похож на медвежью гончую: верный, настырный, и пасть как капкан. – Сначала и подробно.

– Манрику не только Окделл мешал, – заторопился Джереми. – Лараки тоже. Фердинанд отдавал Эпинэ Маранам, значит, Надор достался бы Ларакам, иначе всякие Валмоны могли обидеться… Вот тессорий и решил свалить смерть Окделла на родичей. Он сына Ларака в казначейство взял, чтоб под рукой был. Я, когда Выдру нанимал, потому толстяком и прикинулся.

Бедный Реджинальд, знал бы он, что из него лепили убийцу. Манрики лезли в Надор, как Колиньяры в Эпинэ. Вряд ли их отпугнула одна неудача.

– После Выдры ты взялся за дело сам? Так?

– Я ничего не делал! – засучил усиками таракан. – Я только следил за Окделлом, мне было велено.

– Не делал? – переспросил Карваль. – Что-то не верится.

– За Окделлом следили, – забормотал Джереми. – Окделл думал, он один. Как же… Кэналлийские ублюдки за ним хвостом таскались. Меня бы сразу поймали.

Тайна, как и большинство тайн, была отвратительной, но у нее имелась и оборотная сторона. Дикон не дожил бы до своего комендантства, если б его не стерегли. И так ли уж важно, почему Ворон это делал?

– В Выдру стрелял кэналлиец?

– Не знаю… Я его не видел, только тень. Быстрая такая… Я не стал гнаться…

Еще бы, гоняться за такими себе дороже.

– Ты доложил тессорию про кэналлийцев?

– Да. – Глаза бывшего капрала бегали точно так же, как глаза ныне покойного Морена.

– И вы взялись за дело с другого конца, – Карваль усмехнулся и заложил ногу за ногу. Он сказал наугад, но Бич уже сдался.

– Монсеньор… – Сейчас бухнется на колени и примется целовать сапоги. – Монсеньор!..

– Я слушаю. – На всякий случай Иноходец подобрал ноги. – К Окделлу ты не вернешься. Что велел Манрик?

– Велел подобраться к Окделлу через его родича. Я заставил помощника аптекаря подменить настойку от прыщей. Ее Ларак заказал… У толстяка с мордой все в порядке, ясно было, для кого старается.

– Настойка не подействовала. – Робер провел пальцем по браслету, пламя делало червонное золото алым. – Что ты сделал дальше?

– Дальше не я, – затряс башкой Джереми. – Я только узнал, что они в «Солнце Кагеты», а потом все младший Колиньяр… Ему не сказали, что за Окделлом шпионят… То есть думаю, что не сказали.

– Возможно, ты и прав. – Омерзение мешалось с желанием узнать все до конца. – Продолжай.

– Манрики перехватили нарочного из Надора. Он вез письмо от старухи, она болела, хотела видеть сына… Убить герцога в Надоре никто бы не взялся, а Ворон шел на войну… Я прикинулся нарочным и отвез в дом кэналлийца другое письмо. Его тессорий подделывал, не я… Окделл отправился на войну. Мы думали, он не вернется, такая горячая голова.

– А он вернулся, – жестко сказал Карваль. – Что ж, похоже, теперь на самом деле все. Ты остался в Олларии или вернулся к Люра?

– Меня отпустили. Я вернулся к моему полковнику. Отвез приказ о его производстве в генералы.

Белый конь, алая перевязь, свист сабли… Справедливость есть, и имя ей «перевязь Люра».

– Что тебе сказал твой генерал?

– Что я сделал все что мог, а дальше пусть Манрики сами возятся.

– А еще?

– Ну, – Джереми переступил с ноги на ногу, – он был доволен, как получилось с Колиньяром.

– Что ж, – решил Эпинэ, – с Окделлом ты, похоже, не врал. Теперь поговорим о Люра. Когда он решил… нам помочь? У Манриков карты были лучше наших. Дювье? Что такое?

– Вот… – Сержант бросил на стол два тугих кошелька. На первом красовалась монограмма Матильды, на втором – герб Темплтонов. – В седельных сумках отыскались.

«Сударыня, я решился на это письмо, зная, что оно Вас огорчит, но скрывать смерть друга я не вправе. В ночь с 4-го на 5-й день Зимних Скал умер Удо Борн. Произошло это в доме Ричарда Окделла. Никаких сомнений, увы, нет и быть не может. О несчастье я узнал от Джереми Бича, камердинера Дикона и большого мерзавца, по приказу хозяина выдававшего себя за Удо. Ричард пытается сохранить случившееся в тайне, но я не сомневаюсь, что Альдо уже знает обо всем.

Причина смерти неизвестна, однако я почти уверен, что это – яд. В доме Ричарда Удо ничего не ел и не пил, значит, он либо отравился сам, во что я не верю, либо был отравлен ранее. Джереми, снимавший с умершего камзол и сапоги, говорит, что глаза Удо стали неестественно синими и что Ричард был этим совершенно потрясен.

Сударыня, я вырос в убеждении, что долг мужчин – оберегать женщин, но мы знакомы не первый год. Я бы никогда не сказал правды матери или кузине Катарине, но для Вас боль – меньшее зло в сравнении с туманом. Альдо, узнав о том, что я открыл Вам правду, будет вне себя, но я не прошу о лжи. Если Вы сочтете нужным потребовать объяснений, можете сослаться на меня и показать это письмо. Пока же я намерен хранить свою осведомленность в тайне, по крайней мере до получения Вашего ответа.

P.S. Возвращаю Вам и Дугласу кошельки, обнаруженные в седельных сумках Бича, и благодарю Вас и капитана Надя за беспокойство о моем здоровье. Буду счастлив навестить Вас в Тарнике, но пока дорога мне не по силам.

Припадаю к Вашей руке и остаюсь Вашим преданнейшим слугой.

Герцог Эпинэ».

Серый бумажный лист, серый день и смерть. Подлая, несправедливая и не удивившая.

В стекло застучали. Часто-часто. Синица. Просит хлеба или чего там они лопают… В Тарнике любили кормить птиц, и те обнаглели. Синицам все равно, кто живет в доме, лишь бы не держал кошек и бросал крошки. Среди людей синиц тоже хватает; хоть ты плачь, хоть вешайся, они будут долбить в окна и требовать свой кусок. Мозги птичьи, совесть тоже.

Пташка небесная снова тюкнула в стекло. Злость и безнадежность вскипели не хуже шадди, и Матильда от души вломила по раме кулаком. «…умер… долг мужчин – оберегать женщин… вашим преданнейшим слугой… можете сослаться на меня…»

Внук письма не увидит, его никто не увидит, разве что Леворукий. Говорят, Враг читает горящие письма и смеется. Что ж, пусть прочтет, ей терять нечего, все и так потеряно. Принцесса метнулась к камину, ухватила кочергу, отодвинула обвитую огнем чурку, сунула письмо в образовавшееся багровое гнездо. Пламя высунуло рыжий язык, на черном сморщившемся листке проступили закатные буквы «глаза… стали синими…»

Удо умер, когда открыл ей дверь из кошмара. Она выбралась, а он остался с мертвецами и убийцей. Альдо никогда не признается, но это он. Сначала Мупа, потом – Удо… Один яд, одна ложь, и уже не понять, когда началось.

Сорок лет назад мир уже разбивался вдребезги, тогда и следовало сдохнуть, так ведь нет! Молоденькая жена Анэсти Ракана, поняв, что великая любовь околела, а прекрасный принц обернулся голодным слизняком, всего-навсего напилась и родила Эрнани. Сына называли ястребом, он нашел себе голубку и утонул, а бабке остался стервятник. За что?! И как быть теперь? Не видеть, не слышать, не думать, не говорить? Миловаться с Лаци, хлебать касеру и возиться с дайтой? Или взять шадов подарок, войти к внуку и одну пулю в него, вторую – в себя?

Не выйдет, рука не поднимется, в кого бы Альдо ни превратился. Это старые господарки всаживали нож в негодящих сыновей, а она – нет, не сумеет.

– Гица, – сунул голову в дверь Лаци, – ответ будет? А то ехать далеко, лучше по свету.

Пламя обнимало сосновые поленья, трясло рыжими растрепанными лохмами, смеялось, подмигивало. Огонь везде огонь, и в камине, и в костре, это люди во дворцах одни, в лачугах – другие. На первый взгляд, а на второй – удача меняет лишь мерзавцев. Внука победа изуродовала, Иноходца с Дугласом – нет.

– Гица, что сказать-то?

– Скажи, пусть ждет.

– Да, гица.

Темплтон не должен узнать про Удо. Не ради Альдо: внуку нужны не друзья, а вассалы, но парень потребует у короля ответа, и король ответит. Сонным камнем или кинжалом. Она не должна пускать Дугласа к Альдо, не должна и не пустит.

– Я сейчас, – заверила ее высочество огненную пасть, – я сейчас встану.

Тащиться с больной головой во дворец было несусветной глупостью, но от Робера именно этой глупости ждали все, начиная с Карваля и кончая сюзереном. Разумеется, Эпинэ поехал, хотя клацанье подков отдавалось в висках кузнечными молотами, а по мостовой стелился ядовито-зеленый туман. Дракко брел в нем по колено, точно в болотной траве.

– Жильбер, – не выдержал наконец Иноходец, – глянь вниз, ничего не видишь?

– Внизу? – Сэц-Ариж честно уставился, куда велено. – Ничего, монсеньор.

Так он и думал. Что ж, значит, Марианна огрела его сильней, чем показалось.

– Монсеньор, – доложил гимнет внешней стражи, – прошу вас к Полуденному подъезду. В Рассветном вестибюле меняют статуи, он закрыт.

– К Полуденному?

– Бывшему Алатскому.

Альдо продолжает чудить с именами, только Алатский подъезд следовало оставить. Ради Матильды… Эпинэ переложил поводья в правую руку, расправил воротник. Увитые облетевшим виноградом дворцовые стены казались осиротевшими.

– Скоро что-то пойдет, – объявил Иноходец перекрученным лозам, отгоняя сосущую пустоту, – дождь или снег.

– Наверное, снег. – Жильбер торопливо соскочил наземь и ухватил Дракко под уздцы. Жеребец оскалился. Не сожми Эпинэ золотистые бока, услужливому дураку за проявленную вольность досталось бы.

– Не нужно его трогать. – На землю Робер спрыгнул довольно уверенно. Зеленая муть облепила сапоги, заколыхалась, запахла мертвыми лилиями и исчезла. Камни стали камнями, а неподвижный воздух вновь пропитался печным дымом, только пустота никуда не делась. Словно из души что-то выпало, как выпадает камень из кольца.

– Вам не следовало приезжать.

Дэвид Рокслей. Бледный, аж серый, и глаза провалились.

– Это вам не следовало приезжать. – С чего он вообразил, что, когда перестанут стучать копыта, голова пройдет? – Мевен бы справился.

– Я устал сидеть в склепе. – Дэвид с ненавистью дернул графскую цепь. – Хотя пора привыкать.

– До меня тоже не сразу дошло, что я герцог, – Эпинэ взял Рокслея под руку. – Нас с вами к титулу не готовили, но куда теперь деваться?

– Я не о титуле. – Рот графа по-стариковски кривился. – Просто я следующий… Дядюшка Генри с Джеймсом уже в Закате, остался я. Знали б вы, как это мерзко, ждать и не знать, когда и откуда.

– Это меня ударили по голове, а не вас, – попытался нагрубить Робер. – А что вам в самом деле нужно, так это кружка касеры и десять часов сна.

– Не хочу умереть во сне, – плечи Дэвида странно дернулись. – Как угодно, только не во сне!

– Закатные твари, нашли, о чем говорить, – поморщился Робер. – Ну почему, скажите на милость, вы должны умереть?

– Потому что это расплата. Предатели всегда плохо кончают, особенно на Изломе. На Рамиро нашелся Окделл, на дядюшку Генри – Давенпорт.

– Ну, – напомнил Иноходец, – Рамиро Второго никто не тронул.

– А он не предавал, – мертвым голосом сказал Дэвид. – Как присягнул отчиму и брату, так им и служил, а мы с Джеймсом всё знали, так что весны мне не видать…

– Прекрати! – От растерянности Эпинэ крикнул громче, чем следовало, стоящие у окна бездельники удивленно обернулись. – Пойдем отсюда, и кончай молоть чепуху.

– Как скажете. – Дэвид равнодушно кивнул. – Слышали про Удо?

– Карваль рассказал. – И не только Карваль, но с Дэвида смертей хватит. – Никогда бы не подумал.

– Глупо все вышло… Зато теперь он свободен. Добрый день, сударь.

– Вы уже встали, герцог? – Какой же у Кракла бабий голос. Сам высокий, жилистый, а пищит, как маркитантка. – Зря, вам следовало отдохнуть.

– Дела не ждут, – отрезал Эпинэ, обходя косого графа с фланга. – Я должен видеть его величество.

Письменный стол был воистину королевским. Эдакая ореховая, изукрашенная резьбой и бронзовыми накладками махина. Еще летом за ним сидел Фердинанд Оллар, обмакивал перо в чернильницу-колодец, подписывал указы и манифесты. Стол не тронули, уцелела и чернильница, а человека наверняка скоро убьют.

Матильда провела рукой по светлому дереву и попробовала открыть колодец: куда там, крышка словно прилипла. Ее высочество с трудом приподняла тяжелую штуковину, внутри булькнуло: чернильница была полна, но сдаваться не собиралась. Принцесса подперла подбородок кулаком и уставилась на упрямую вещицу: мастер, судя по всему, агариец, изобразил деревенский крытый колодец на нефритовой подставке. Возле сруба лежала колода, из нее пили гуси, на них тявкал лопоухий щенок. Матильда ощупала фигурки в поисках пружины – без толку, от гусей ничего не зависело, от собачонки тоже. Принцесса зачем-то развернула игрушку так, чтоб главный гусь заслонил пса, и обнаружила за колодой лягушонка. Маленького, с булавочную головку. Алатка тронула паршивца пальцем, и крышка с похожим на кваканье звуком отскочила.

Чернильница была полна, и чернила были ярко-синими.

Влажно блеснувший глаз заставил вздрогнуть и отшатнуться. Женщина замотала головой, прогоняя то, что не прогоняется.

– Гица, долго еще? – напомнил не столько о деле, сколько о себе Лаци. – Темнеет уже.

– Сейчас.

В самом деле, сколько можно пялиться в синеву? Это ничего не изменит. Удо уже умер, они с Дугласом тоже бы сдохли, если б не добрый внук. Впору прослезиться от умиления! Матильда не прослезилась, а торопливо ткнула пером в холодный блестящий глаз, полетели брызги. Чернила были обычными, черными, смертная синь плескалась у нее в голове.

– Тварь закатная! – крикнула принцесса розовой пастушке над камином, та глупо улыбнулась. Матильда отпихнула золоченый подсвечник и выдернула из бювара с оленятами белый лист: пора было кончать. С письмами, имбирной одурью, ложью, бессилием.

«Я не получала твоего письма, а ты – моего. Ты благодарил меня за беспокойство, я справлялась о твоем здоровье. Храни тебя хоть Создатель, хоть Леворукий, только живи.

Матильда»

Записка вышла короткой и при всем своем вранье правдивой до последней строчки. Добавить было нечего, разве что назвать Роберу убийцу Удо, только этого она не могла. Альдо – подлец, но пусть с ним рядом останется хоть кто-то. Иноходец друга не предаст, а вот друг о бабкином письме спросит. Нужна вторая записка, та, которую можно показать.

«Милый Робер, я счастлива, что ты пришел в себя. Буду рада видеть тебя в Тарнике, но не раньше, чем лекари…»

Нет, такое она никогда не напишет, разве что какому-нибудь Хогберду.

«Мой дорогой Эпинэ, благодарю тебя за чудесную записку…»

«Сударь, вы были так милы…»

К Змею! Надо забыть о синей смерти и написать так, словно все в порядке. Улик внук не оставил, а ночной кошмар и лживый взгляд – не доводы.

«Твою кавалерию, сколько можно валяться?! А ну поднимайся и живо ко мне, в Тарнику, касеру пить, лентяй эдакий. Мне везут дайтского щенка, кобеля, как раз с именем поможешь.

Жду. М».

Два письма были готовы, и Матильда взялась за третье. Оно вышло подлиннее.

«Ваше Высокопреосвященство, я обращаюсь к Вам не как к лицу духовному, а как к другу моего друга. Мы больше не увидимся, и я не стану сообщать Вам, куда направляюсь. Вы все поймете сами, но я не найду себе покоя, зная, где и с кем оставляю дорогих мне людей. Герцог Эпинэ слишком благороден, чтобы уцелеть, а Ричард Окделл доверчив и неопытен. Я прошу Вас о них позаботиться.

Матильда Алати».

Они больше не встретятся, незачем. Эпинэ останется с сюзереном, а она будет спаивать крыса и надеяться на Левия. Знал бы Робер, кем он был для нее на самом деле, был и останется, несмотря на всех доезжачих и кардиналов… И всего-то одна ночь, а не забыть!

«P.S. Моя последняя просьба касается моего внука. Я посылаю Вам алую ройю. Пусть орден Славы примет ее как вклад за спасение души Альдо Ракана. Это все, чем я могу ему помочь».

Чернильница закрылась без вывертов, звонко и весело щелкнув крышкой. Красивая игрушка на красивом столе. Цветочные гирлянды, улыбающиеся лица, пчелки, бабочки, оленята… Тот, кто заказал краснодеревщикам все это великолепие, кусаться и царапаться не любил и не умел, за что и поплатился. Хотела бы она, чтоб Альдо вырос травоядным? Чего она вообще хотела?

В приемной пахло касерой и чесноком. Дуглас развалился в кресле, Лаци и сержант-южанин стояли у окна, смотрели в зимний парк. Снег так и не пошел, на серых ветках бурыми шишками торчали птицы.

– Ты ведь Дювье?

– Да, ваше высочество. – Какая славная физиономия, немного похож на Ферека, только постарше.

– Это письмо отдашь Роберу, и вот еще что…

– Да?

– Ты обедал?

– Обедал.

– Тогда отправляйся, а то в самом деле стемнеет.

– Будьте здоровы, ваше высочество.

– Буду! – Колдовской камень и письмо Левию остались в руке. Смеркалось, на замерзшие яблони наползали полные снега тучи. Почему она отказалась от помощи единственного друга? Да потому что дура старая!

– Дуглас, я должна тебе сказать одну вещь. Лаци, ты куда? Тебя это тоже касается!

– Что-то случилось? – Темплтон вскочил и замер, словно сделавшая стойку дайта. – С Робером?!

– Эпинэ пришел в себя, с ним все в порядке. – Какая серая зима, все как пеплом засыпано. – Лаци, я решила. Утром мы возвращаемся в Сакаци. Дуглас, ты нас проводишь?