Текст книги "Темная звезда"

Часть вторая
Большая жара

 
Пусть воспоминанье меркнет.
Детской белизне жасминной
дайте знать об этой смерти!
Не хочу ее я видеть!
 

Федерико Гарсиа Лорка

Роман въехал в Кантиску утром. Малахитовые ворота распахнули свои створки два часа назад, пропуская паломников и крестьян, стремящихся в город ни свет ни заря. Первый поток уже схлынул, а путешественники побогаче и серьезные степенные купцы еще только-только завтракали и расплачивались с трактирщиками на придорожных постоялых дворах. Эльф подгадал таким образом, чтобы не продираться через толпу теток с корзинами, в которых сидели обреченные куры, и ободранных пилигримов. Не хотелось сталкиваться и с аристократами. Слишком многие из них так или иначе имели дело с Романом Ясным, а знакомые в некоторых обстоятельствах становятся камнями на шее. Даже самые милые.

Врать без необходимости бард не любил и считал занятием хлопотным и весьма опасным, а потому по возможности избегал ненужных встреч. Пока разведчику везло – ни в дороге, ни у городской черты к нему никто не привязался. Путь от Таяны до Кантиски Топаз с Перлой покрыли за двадцать два дня, и, если б не тревога об оставленных друзьях, эльф был бы вполне доволен. Копыта задорно цокали по чистой мостовой – Святой град содержался в образцовом порядке, ибо, как наверняка заметил бы Жан-Флорентин, окажись он рядом, ничто так не роняет божество в глазах верующих, как грязь и убожество служителей его. Архипастырь Филипп это понимал, и денег на процветание Святого града не жалели. Роман с любопытством смотрел на новые храмы – он не был в Кантиске около сотни лет и не мог не заметить, как похорошела столица Церкви.

Кантиска располагалась на невысоких холмах; ее узкие улочки были столь извилисты и замысловаты, что, проехав по какой-нибудь из них от начала до конца, не знающий города путник рисковал оказаться в исходной точке. Город плели сразу три паука – обитель Триединого, со времен Анхеля служившая резиденцией Архипастыря, речка Канн и неизбежная ратуша, площадь перед которой днем превращалась в рынок. Неудивительно, что в паутине улиц и переулков разбирались далеко не все местные, а вот Роман некогда разбирался. Церковь Единая и Единственная давно занимала эльфа-разведчика, и он тщательно изучил Святой град, но потом навалились другие заботы, еще более важные, а Кантиска изменилась, и сильно. Теперь Роман не был уверен, что в случае необходимости быстро отыщет лазейку; впрочем, что ему могло здесь грозить? Он не тайный лазутчик, он – полномочный посол Эланда, а его репутация настолько безупречна, как бывает лишь у живущих двойной жизнью.

И все равно либер озаботился оставить Перлу у Каннских ворот, а Топаза – в трактире у Малахитовых и лишь после этого отправился к резиденции Архипастыря, располагавшейся на холме в излучине Канна. Высокие, зеленые, как весенние листья, купола Триединого и Святого Эрасти, вздымающиеся из-за почти крепостных стен, были видны с любого места в городе. Главный оплот Церкви выделялся величием и роскошью даже по кантисским меркам, в Святом граде обитали главы всех церковных орденов. Каждый в своей резиденции, разумеется.

Храмы, часовни и подворья лепились к Светлой горе, как придворные к монарху. Якобы нищенствующие клавдианцы отгрохали храм из драгоценного мрамора, закупленного у атэвских нечестивцев. Воинствующие базилиане ограничились часовней, но пошедших на ее украшение ауров[44]44
  Аур — золотая монета. Имеет хождение во всех Благодатных землях.


[Закрыть] хватило бы снарядить армию и отправить ее отвоевывать мощи святого Эрасти, буде эрастианцы их наконец отыщут. Антонианцы, коим положено скорбеть о людском несовершенстве, отгородились от соблазнов толстенными стенами, но в вызолоченные, украшенные прихотливыми барельефами ворота вошли бы все грехи мира. По четыре в ряд. И все равно больше всех удивили циалианки, возведшие белоснежный монастырь на холме напротив Светлой горы, словно бы соперничая если не с Триединым, то с допущенными к главной святыне эрастианцами.

Раньше единственный женский орден вел себя скромно, уступая мужским, теперь бросился догонять. Бывает. Церковь – оплот людей, для которых вся жизнь есть подготовка к смерти. Пусть верят и суетятся, если им так проще, ведь за семьдесят лет познать жизнь и смерть немыслимо трудно.

От раздумий в стиле Жана-Флорентина Романа отвлек одетый в черное с зеленой оторочкой офицер, вежливо и деловито заступивший дорогу. Подчиненные, шестеро солдат в блестящих кирасах, застыли за спиной начальника.

– Гвардия его святейшества. Лейтенант Ксавье Сарриж. Вы въехали во владения Архипастыря Церкви Единой и Единственной. Кто вы, с какой целью и куда следуете?

– Роман че Вэла-и-Пантана, либер, давший малую присягу[45]45
  Малая присяга – присяга, данная на определенное время, или же клятва исполнить конкретное поручение. По истечении оговоренного срока или по выполнении поручения присягнувший вновь становится свободным.


[Закрыть] высокородному Рене-Аларику-Руису Аррою герцогу Рьего. С личным посланием герцога Арроя к его святейшеству. – Роман говорил спокойно и доброжелательно. Стражник приложил ладонь к сердцу и неожиданно дружелюбно улыбнулся:

– Счастлив приветствовать доверенное лицо Первого паладина Эланда. Могу ли я увидеть ваши бумаги?

– Извольте.

– Все в порядке. Я провожу вас до приемной его святейшества.

Роману положительно везло. Не прошло и часа, как он беседовал с еще не старым эрастианцем, назвавшимся братом Феликсом, секретарем при особе Архипастыря. Эльф узнал, что его святейшество примет посетителя сразу же после дневной службы, а пока он, Феликс, предлагает гостю переодеться с дороги и пообедать. Роман согласился.

Как и следовало ожидать, личный секретарь Архипастыря предпочитал слушать, а не говорить, но пауз в разговоре не возникало: клирик толково и занимательно рассказывал о кантисских монастырях, Роман – о дорожных впечатлениях и событиях в Таяне. Разумеется, собеседники, как могли вежливо, прощупывали друг друга.

Эльф во время своих скитаний научился оценивать сильных мира сего по их окружению. Его святейшество Филипп Одиннадцатый проверку выдержал с честью. Помощник Архипастыря казался человеком умным, наблюдательным, не лишенным своеобразного остроумия и стойко переживавшим личное несчастье. Довольно заметная хромота и странные для монаха перчатки, одна из которых была неестественно гладкой, наводили на мысль об увечьях. Лицо Феликса внушало симпатию – возможно, потому, что на нем напрочь отсутствовали как ханжеская кислятина, так и приторная любезность. Роман проколебался всю рыбную перемену и к десерту решился:

– Брат мой, мне кажется, вы не всегда носили рясу…

– Я вступил в орден через год после битвы под Авирой, где потерял руку и получил золотые шпоры[46]46
  Получить золотые шпоры – быть посвященным в рыцари за боевые заслуги.


[Закрыть]. Моя история стара как мир: рыцарь возвращается со славой в родовое гнездо и узнает, что невеста успела стать женой соседа, а младший брат с благословения матери и деда ведет себя в замке как хозяин… Возможно, это звучит нелепо, но сие отвратило меня от мира. Флориан Остергази умер, родился брат Феликс. По понятным причинам, – бывший рыцарь взглянул на свою руку, подтверждая догадку Романа, – я выбрал эрастианцев…

– Простите.

– Нет, отчего же… Я, как вы видите, говорю об этом спокойно. Прошло немало лет, а время, как известно, лечит. К тому же Триединый отец наш в своей справедливости, отняв одно, дарует другое. Мне посчастливилось обратить на себя внимание его святейшества.

Именно в этот момент Роман понял, что добьется у Филиппа успеха. Тон, которым бывший рыцарь говорил об Архипастыре, свидетельствовал о бесконечной любви и уважении, а завоевать преданность такого человека непросто. Либер это оценил и, повинуясь внутреннему порыву, стал почти откровенен. Эрастианец предложенный тон понял и принял.

Время аудиенции подошло незаметно. Эльф, с трудом сохраняя на лице отстраненное выражение, в сопровождении Феликса и нескольких монахов прошел в самое сердце Церкви людей Единой и Единственной.

Малый кабинет, в котором была назначена встреча, оказался той самой обшитой резным деревом мрачноватой комнатой с окнами на запад, которую Роману показала Лужа. Его святейшество опять сидел в глубоком, обитом фиолетовым бархатом кресле, но не думал о чем-то своем, а, не стесняясь, рассматривал гостя. Роман последовал примеру хозяина. Филиппу Одиннадцатому было за семьдесят; двадцать три года он возглавлял Церковь, которой прослужил более полувека. Для человека – целая жизнь, для эльфа – неделя в дороге. Первым нарушил молчание Архипастырь.

– Я рад, что тебя так быстро нашли, Роман Ясный, – неожиданно просто объявил он, – и расцениваю это как хорошее предзнаменование.

– Это я искал аудиенции вашего святейшества, для чего заручился поддержкой герцога Рьего Арроя и принца Таяны Стефана.

– Значит, мы искали друг друга… Что ж, в мире не бывает случайностей. Под благословение не подходи, знаю, что в Триединого не веруешь. Эльфам Церковь благодарить не за что. Да и сам я который месяц не о Нем думаю, но о суетных делах, странных и нехороших. Даже вино по вечерам попиваю, чтоб дурные мысли хоть ненадолго отогнать…

Надо было отдать Архипастырю должное: брать быка за рога он умел. Роман не нашелся, что ответить, клирик же как ни в чем не бывало продолжал:

– Что ты – эльф, я давно понял. Во-первых, в отличие от других человеков я знаю, что ваш народ существовал и существует, только по понятным причинам не желает иметь с нами дела. Во-вторых, я, грешник, люблю стихи. Все, что ты сочинил, я прочел, и стало мне очевидно, что баллады, приписываемые твоим прадеду и деду, и романсы, от которых без ума наши красотки, сотворил один и тот же поэт. Но никто из смертных столько не проживет, да еще оставаясь тридцатилетним на вид. Не представляю, что ты делаешь среди людей, но надеюсь, что ты связан со своим народом. Надеюсь из страха, что скоро нам понадобится вся оставшаяся в этом мире сила…

– И это я хотел вам осторожно поведать о нависшей угрозе, – горько усмехнулся Роман. – Я был слеп.

– Ты хотел только этого?

– Нет. Сперва я хотел расспросить о Белом Олене и Пророчестве.

– Судия-Кастигатор! Что можешь знать об этом ты?

– Почти ничего. С помощью волшебства я и… один маг слышали ваш разговор с братом-библиотекарем. Этот маг – один из не пожелавших удовлетвориться Дозволенным – считает Белого Оленя очень важным, а следы… небывало крупного оленя видели в Таяне, где творятся странные и очень неприятные вещи.

– Так… Хотелось бы тебе не верить, но не стоит прятать голову под крыло. Я вижу тебя первый раз, но буду откровенен. Я покажу тебе гравюру – она хранится в надежном месте, а потом поговорим о… о многом. Для начала вспомни, кто была единственная женщина, занимавшая Святой престол?

– К чему это?

– Потом поймешь. Отвечай!

– Циала Благословенная. Было это… Примерно через тысячу триста лет после Войны Монстров, когда был определен первый порог Дозволенного. Тогда же вы решили, что эльфы и гоблины – выдумки досужих бродяг, скитавшихся по окраинам Благодатных земель. Это спасло и нас, и многих из вас, хотя эльфы решили исчезнуть отнюдь не из страха…

– Я это знаю. Война Монстров – наш позор, но я спрашивал тебя о Циале Благословенной.

– Я не думал о ней, я вообще, прошу простить, не думал о Церкви. Житие я, разумеется, знаю. Циала была младшей дочерью двоюродного брата второй жены Анхеля Светлого и отличалась красотой, благонравием, набожностью и прочими неизбежными добродетелями. Дева намеревалась посвятить себя Церкви и наотрез отказывалась от самых выгодных партий, с кротостью снося упреки родителя, жаждущего мирской славы и, в глубине души, императорской короны. Вы вправду хотите, чтобы я все это рассказывал?

– Хочу. – Филипп, словно придавая своим словам особую значимость, величественно кивнул большой головой. – Иначе ты не уловишь суть моих рассуждений. К тому же я давно хочу понять, что знают и думают другие…

– Извольте. – Роман понимал, что Архипастырь ничего не делает зря, и честно попытался припомнить полузабытые священные тексты: – В то время в Арции объявился лжепророк. Он убил императора и, искажая Книгу Книг[47]47
  Книга Книг – единственный признаваемый Церковью источник сведений по священной истории от сотворения Тарры.


[Закрыть], начал предрекать гибель мира… Постойте… Гибель мира?!

– Продолжай.

– Он отрицал, что все в руке Триединого. В подтверждение своих слов лжепророк творил чудеса. Победить его никто не мог, так как он оказался Преступившим, и очень сильным. Его предали анафеме, это не помогло, но дало ему имя. Против Проклятого и его приверженцев предприняли Святой поход, но Преступившие с легкостью одолели и наизнатнейших рыцарей, и церковных магов. Святой Престол зашатался, и тогда на пути Проклятого встала дева. Циала очаровала его, и он открыл красавице источник своей силы. Как и следовало ожидать, мощь Проклятого питал сам Антипод, к которому падший маг умудрился проторить дорогу. Обезумев от любви, преступивший умолял возлюбленную предстать вместе с ним перед отцом Зла и Тьмы, дабы тот сочетал пару своим мерзким обрядом. Циала притворно согласилась, и Проклятый открыл деве тайны Преисподней.

Когда перед женихом и невестой разверзлась земля, Циала попросила возлюбленного идти первым, указывая дорогу. Тот шагнул в бездну, а невеста воззвала к Триединому, и Судия дал ей силу закрыть и запечатать Врата Зла, навеки заточив колдуна в царстве его покровителя. Циалу провозгласили спасительницей мира и главой Церкви. Правила она лет шестьдесят, затем скончалась и была причислена к лику святых.

– Знаешь ли ты, откуда была родом Циала Благословенная?

– Откуда-то из средней Арции…

– Нет. Почему-то это тщательно скрывается, но она родом из теперешней Тарски. Не перебивай. Теперь вспоминай, что знаешь об императоре Анхеле Светлом.

– Примечательная личность. В молодости его судьба меня поразила. Анхель принадлежал к знатнейшей арцийской фамилии, связанной родством с эландскими Волингами и мирийским королевским домом. Это обстоятельство могло стоить ему жизни, и Анхеля с братьями укрыли в Лидде, где он и вырос. Звездный Лебедь, это же почти Таяна!

– Мы к этому вернемся. Продолжай.

– Арцийской империей правил прославившийся своей жестокостью Пурина, окруживший себя прожорливой знатью, развлекавшейся, когда вокруг люди умирали с голода. Процветало рабство, тайно приносились человеческие жертвы, причем участь эта грозила в первую очередь недовольным и опасным, к каковым относились все возможные претенденты на престол. Церковь не могла прекратить это зло, а запуганные люди безмолвствовали, позволяя обращаться с собой как со скотиной.

И вот тогда несколько молодых аристократов, среди которых были братья Анхель и Даниэль, решили захватить крепость Лагу, рассчитывая разбудить Арцию. Попытка провалилась. Большинство заговорщиков погибло при штурме, вожаков схватили. Так как они принадлежали к знатнейшим фамилиям империи, а в Лаге случился один из странствующих кардиналов, пленных не убили на месте и даже устроили подобие суда. Анхель наговорил судьям таких вещей, что, казалось, плаха ему обеспечена, но тут вмешался Архипастырь, попросивший Пурину помиловать заговорщиков. С той же просьбой обратился король в те годы еще значимой Мирии.

Мятежников приговорили к лишению имени и владений и пожизненному изгнанию с немедленной казнью, буде их нога ступит на землю Арции. Помилованных одели в рубище и посадили на присланное за ними мирийское судно, но это было лишь началом. В Мирии Анхель разжился деньгами и сторонниками, среди которых был Эрасти Церна, принадлежавший к правящему королевскому дому. Эрасти интересовался магией, в первую очередь целительством, был очень набожен и милосерден. Рассказывают, что мальчиком он бросился в ледяную воду, спасая щенят-ублюдков, которых решили утопить. С тех пор Эрасти всю жизнь хворал грудью, но страдания переносил на редкость мужественно. Тем не менее болезнь вынудила его поселиться у моря, где случай свел его с Анхелем. Вскоре они стали почти что братьями.

Именно Анхель и Эрасти стояли во главе отряда, тайно высадившегося на имперском берегу. При высадке их вновь постигла неудача, но двенадцать человек из сотни сумели вырваться из окружения и уйти в лес. Именно они стали ядром повстанческой армии, которая через два года смела окровавленный трон Пурины. Власть перешла в руки повстанцев. Анхель не хотел принимать корону, но Церковь настояла. Вожак повстанцев был провозглашен императором и правил долго и милостиво, основав нынешнюю династию и присоединив к Арции много земель. Он отменил рабство, запретил жертвоприношения, ввел указ о предоставлении веских доказательств в делах о колдовстве. По его настоянию Церковь пересмотрела границы Дозволенного в магии, дабы маги получали право лечить и предсказывать опасности. Люди прозвали императора Анхелем Светлым, под этим именем он и остался в истории… Погиб он от руки Проклятого. Его семья уцелела чудом.

– А Эрасти?

– Вы опять предлагаете мне пересказывать жития святых! На шестой год правления Анхеля Эрасти покинул империю, почитая своим долгом вступить в борьбу с жестоким и безбожным королем Оргондии Товиусом. Там он и погиб. Оргондский король, дабы унизить императора Арции, прислал ему отрезанные руки Эрасти, на одной из которых остался подаренный Анхелем перстень. Эрасти оплакивали все Благодатные земли. Руки его выставили в соборе того монастыря, в котором мы сейчас находимся. Спустя некоторое время выяснилось, что руки нетленны. Церковь сочла это знамением и провозгласила Эрасти святым. Вот и все.

– Все? – переспросил Филипп. – Ну, если все, идем.

Роман в полном недоумении последовал за его святейшеством в узкий проход, открывшийся между деревянными панелями. Растерявшийся от архипастырского напора эльф даже не успел заметить, каким образом Филипп привел в действие механизм. Лестница была крутой и темной, но пожилой клирик спускался уверенно, так что не оставалось сомнений – дорога эта ему хорошо знакома. Что до Романа, то он, как и положено эльфу, видел в темноте не хуже кота, и спуск для него трудностей не представлял.

Лестница заканчивалась перед небольшой дверью, открывшейся с мелодичным звоном. Как понял Роман, колокольчик был призван предупреждать находящегося внутри о неожиданном посещении.

– Зажечь свечи или ты располагаешь другим светильником?

Роман усмехнулся и произнес несколько слов. Комната окуталась мягким серебристым светом, похожим на лунный.

– Вот они. – Архипастырь указал на две укрытые светлым шелком картины. – Циала Тарскийская, еще до того, как она свершила свой беспримерный подвиг, и Эрасти Церна в бытность свою другом и советником императора Анхеля. Портреты прижизненные, служат образцами для канонических изображений, но по понятным причинам от глаз непосвященных скрыты.

Филипп сдернул закрывавшую изображения ткань и отступил назад, предоставив гостю взглянуть в глаза наиболее почитаемым в Благодатных землях святым. Портреты были написаны на тонких листах серебра. Роман легко определил новоарцийскую школу, на самом деле бывшую староэльфийской. Похоже, художник был один и тот же, хотя изображения разделяло не менее тридцати лет.

…На Романа смотрело нежное женское лицо, надменное и прекрасное. Очень белая кожа, высокий лоб, обрамлен темными, но не черными волосами – на изгибах они отливают лисьей рыжиной. Огромные темные глаза под соболиными бровями, маленький чувственный рот…

Вишневый бархат платья, золотое шитье и горящие тревожными огнями на шее и в волосах рубины создавали ореол таинственности, окутывающий юную женщину. Циала напоминала принцессу Ланку, но была много прекрасней и холодней.

Только сейчас Роман понял, как могут лгать иконы, сохраняя черты лица, но перекраивая, переиначивая характеры тех, кого назвали святыми. Истинную Циалу можно было назвать по-разному: Царственной, Прекрасной, Несравненной, но никак не Благословенной.

«Она любила власть, эта женщина, – подумал Роман, – власть и себя, а никак не Триединого». И все же от нее трудно отвести взгляд и невозможно забыть.

Отвернуться от Циалы было непросто, но либер пришел к Филиппу по делу, и дело это казалось все более срочным. Разведчик резко обернулся ко второму портрету, он не собирался тратить время. Не собирался?

Эрасти стоял у открытого окна, откуда открывался вид на закат. Черные шпили ныне исчезнувших башен вонзались в полыхающее небо, но Эрасти в багровую бездну не смотрел, его мысли витали где-то далеко.

Есть лица, которые не бросаются в глаза, но если на них почему-либо задержишь взгляд, запомнишь навсегда. Именно таким и был Церна. Нервные черты поражали почти эльфийской правильностью. Темные, коротко остриженные волосы, глаза цвета зеленоватого янтаря, кольцо с большим черно-фиолетовым камнем, которое Эрасти то ли надевал, то ли пытался снять… Портрет оставлял странное щемящее чувство – изображенный был обречен и знал это. Он шел на осознанную жертву, и это не имело никакого отношения к исступлению религиозного фанатика. Лицо на портрете кого-то напоминало, и эльфу это не понравилось. Разумеется, изображения Великомученика разведчик видел и раньше, но это было слишком простым объяснением.

– Сколько ему тут лет? – услышал Роман свой голос.

– Тридцать пять. Портрет написан за год до ухода и за два до гибели… Циале здесь около двадцати пяти.

– Потрясающие лица, но все же какое отношение они имеют к Пророчеству?..

– Ах да, молодому человеку нужен Белый Олень! – усмехнулся умудренный жизнью пастырь, появившийся на свет, когда Нэо Рамиэрль разменял очередную сотню. – Вы хотите Белого Оленя, что ж, любуйтесь!