Текст книги "Лягушка под зонтом"

30

Владилен Павлович не просто изучал гостя, он пытался проникнуть под его светлую шевелюру. Волосы упали Никите на лоб, они прилипли, Мазаев заметил. Что-то особенное «варилось» там, внутри. Но что?

– Знаете, Никита, – сказал он, – если бы не вы задали мне вопрос, а кто-то другой, я не усомнился бы ни на йоту, что у вас на барана есть свой покупатель. Который даст вам еще больше, чем мне. Но я вас чувствую. У вас на уме что-то другое.

– Да, – сказал он. – Моя собственная жизнь.

– Ох. – Мазаев побледнел. – Неужели так попали?

– Попал, Владилен Павлович, не то слово. Я пропал.

– Вы серьезно?

– Более чем.

– Никакой другой вещью не откупиться? – озабоченно спросил Мазаев.

Никита хмыкнул:

– Откупиться? Нет. Я должен…

– Погодите, молчите. Дайте сообразить… Момент. Сейчас я пошарю по вашим полкам. М-м-м… Нет… это нет. Или… если да, то две за одного барана… Лучше три, чтобы не рисковать…

Никита наблюдал за ним, голова Мазаева, ему казалось, похожа на корпус дорогих швейцарских часов. Ему видно, как качаются маятники, как зацепляются зубчиками крошечные шестеренки, свидетельства неподражаемого мастерства.

– Есть, – сказал он. – Есть одна вещь. – Владилен Павлович наклонил голову, теперь он смотрел на Никиту исподлобья.

– Согласен, – быстро проговорил Никита.

– Вы не знаете, что я у вас попрошу, – усмехнулся Мазаев.

– Все, что попросите. – Никита услышал в своем голосе отчаяние. Оно ему не понравилось, он добавил как можно тверже: – Вы получите все, что скажете.

– А если я скажу, что хочу вашу квартиру? Вы слишком опрометчивы, мой друг. – Мазаев хихикнул. – Недурно переселиться на Тверскую из этих мест, а?

– Я бы сказал «да», – улыбнулся Никита не без облегчения, – но она не только моя, она и моей матери тоже. А она женщина решительная.

– Наслышан, – кивнул Мазаев. – Нет, не бойтесь, я не такой… гм… разбойник. Обмен должен быть из одной сферы. Поэтому… – Мазаев назвал вещь.

Никита вздрогнул. Самая первая находка деда на Урале. Идол, которому нет равных ни в одном музее.

– Согласен, – выдохнул Никита.

– Вы с ума сошли, – тихо проговорил Мазаев.

– Еще нет. Но если не получу барана, сойду. – Он провел рукой по лицу снизу вверх, потом по волосам. Отцовский жест должен был укрепить его намерения и поддержать.

– Да на что он вам сдался? – Мазаев всплеснул руками. – Он на самом деле того не стоит. Тот, кто мне дает за него столько, я говорил вам, дает не свои. Она нужна ему для шантажа. Не сомневаюсь ни единой секундочки! Вам-то зачем?

– Я не могу сказать. – Никита покачал головой.

– Когда сможете, тогда поговорим, – рассердился Мазаев.

– Вы не хотите пермского бога? – спросил Никита. – На самом деле? Вы считаете, он не стоит барана?

– Он стоит больше барана. Но я… опасаюсь вашего бога. – Мазаев вздохнул. – А если отомстит?

– Кто это говорит! – Никита рассмеялся. – Вы! Разве вы верите во что-то, кроме… – Никита осекся. Очень вовремя, потому что слово, которое собиралось выскочить, могло обидеть Мазаева. «Денег», – хотел он сказать.

Мазаев не обратил внимания на заминку, его слишком раззадорила возможность получить вещь, о которой он мечтать не мог.

– Этот идол – дух вашего деда, от которого пошел ваш отец… Потом вы, потом пойдут ваши дети… – Владилен Павлович тряс головой быстро, мелко.

– У меня не будет детей, если я не получу снежного барана, – сказал Никита.

Мазаев открыл рот. Никита увидел, как влажно блеснули фарфоровые зубы.

– Он что, влияет на потенцию? По-моему, сегодня она легко поддерживается другими способами, – хмыкнул он. – Смотрите телевизор, вам покажут.

– У меня нет телевизора, – признался Никита.

– Вот как? Вы меня удивили, впрочем, нет, не сильно.

– А вы меня – очень. Просветите…

– Не по моей части, – фыркнул Мазаев.

– Я не о том, не о потенции, – засмеялся Никита. – Скажите, неужели можно записать покупку барана в денежный документ как горюче-смазочные масла?

Мазаев молча смотрел на него, потом вздохнул.

– И все-таки, Никита, вам пора купить телевизор.

– Я подумаю, – пообещал он.

– Ладно, хватит играть в слова. Я хочу знать все. Иначе вы не получите ничего, – заявил Мазаев. – Говорите наконец, на кой черт вам сдался этот рогатый баран.

Никита сел на диван. Он рассказывал, а Мазаев задумчиво смотрел на него.

– Знаете, Никита, – заговорил он, когда тот умолк, – у меня нет семьи, нет детей. Но вы подошли бы мне как сын.

Никита усмехнулся:

– Спасибо.

– Спасибо? Вы бы хотели быть сыном спекулянта-выжиги? Который всю жизнь что-то продает, перепродает…

– Вы торговец антиквариатом, Владилен Павлович. Сейчас это называется так.

– Благодарю вас. Но мы с вами оба знаем, что это – игра словами. Я делал то же самое в прежние времена, должен заметить, чудом остался ненаказуем.

– Но ведь не были?

– Меня забрал под свое крыло большой армейский начальник, я служил у него в ракетных войсках на Новой Земле. – Он вздохнул. – Вы думаете, я просто так отправился на аукцион в Бельгию? Я следил за коллекцией, которую собрал сам, для него. Да, я имел свой процент. Разумеется. Я многому научился. Потом наши пути разошлись. Его дочь вышла замуж за бельгийца в свое время.

– Значит, дом, в котором была распродажа, имел к ней отношение? – спросил Никита.

Мазаев неопределенно пожал плечами. Мол, не в этом дело.

– Но снежный баран, мне рассказывали, был отдан человеку, которого хотели обречь… – говорил Никита. – Этот охотник погиб в авиакатастрофе. Вертолет разбился, тотем был при нем… Но он исчез.

Мазаев отмахнулся, Никита заметил резкость в его голосе:

– У каждой вещи своя история.

Никита хотел спросить, каким образом фигурка попала в коллекцию начальника. Но Наталья Петровна учила его, что неприлично задавать вопрос, на который человек не хочет отвечать.

Но один вопрос Никита все-таки задал:

– Кто приезжал к вам насчет барана?

– Молодой ненец. Значит, вы хотите вернуть тотем истинным владельцам? – Мазаев внимательно посмотрел на Никиту.

– Да, – сказал Никита.

– Что ж. Мы с вами сойдемся в цене, не сомневаюсь. Как говорят, выбирай себе врагов сам, не жди, когда они появятся.

– Не понял.

– Это я так, себе в назидание, – усмехнулся Мазаев.

– Покажите мне барана. Я хочу кое-что рассмотреть.

Мазаев открыл шкаф, внутри была еще одна дверца, за куклой-невестой.

– Держите.

Теперь Никита смотрел на вещицу иначе. Совсем не так, как в гостиничном номере Льежа. Вот он, едва заметный контур карты. На нем точки – священные места атабасков. Он понимал, что если фигурку делал левша, то читать карту надо справа налево.

Никиту знобило. Ольга получит ее, она не узнает, что он заплатит за нее так дорого. Для него нет ничего дороже ее…

Он выпрямил спину, втянул живот. Надолго его не хватило, спина согнулась, живот выпятился. Надо, надо заняться собой, напомнил он себе.

А это что значит? Каким жаждешь видеть себя, Дроздов? Ты похож на толстого дрозда – дерябу, а хочешь выглядеть изящным певчим? Думаешь, сможешь? У тебя только один путь – Ольга подхватит тотем атабасков, полетит на Крайний Север, а ты устремишься за ней и потеряешь свои килограммы в полете. Он улыбнулся.

– Вы бы еще подумали, Никита Тимофеевич, – заметил Мазаев, принимая фигурку.

Никита кивнул:

– Мне нужно идти, Владилен Павлович.

– Завтра я вам позвоню. Приеду, – пообещал Мазаев.

Никита не мог спать и в эту ночь. Он вспоминал разговор с Мазаевым. Сопоставив то, что узнал от Ольги, с тем, что рассказал Владилен Павлович, он окончательно понял суть интриги.

Территория, на которую претендуют атабаски со своей общиной, так хороша, что за нее стоит бороться. Если священные места не станут известны, значит, трубопровод, дорогу или что там еще можно спрямить, на этом сэкономить деньги, а разницей – воспользоваться…

Никита смотрел на окно, не занавешенное на ночь, новая гостиница слепила огнями. Никита усмехнулся – выходит, что он, сам того не зная, лишит кого-то больших денег? Кого-то из тех, кто жаждет попасть под свет вот таких огней?

Но ему не нужен этот свет, он хочет видеть, как зажгутся глаза той, кому он отдаст фигурку тотема.

31

Ольга слушала Зою Григорьевну, но с трудом верила тому, что слышала.

– Вот как? – Ольга чувствовала, что внутри начинается дрожь. – Я правильно поняла – если с общиной атабасков ничего не получится, вы уедете в Канаду?

– Да, Ольга. Я перевезу туда всех наших. Не сразу, со временем. Там есть община, она готова нас принять.

То, что говорит Зоя Григорьевна, означает – для нее Крайний Север закрыт. Но не это встревожило Ольгу, а неожиданная для нее самой радость. Ей придется остаться в том же городе, в котором живет Никита Дроздов.

Как получилось, что человек, которого она почти не знает, затмил для нее и пестрые краски летней тундры, и рыже-коричневые осенней, белизну зимней, зелень весенней? Сколько раз мысленно она готовилась к полярной ночи с морозами и вьюгами, а после вплывала в нескончаемый полярный день?

Теперь ей хотелось только одного – смотреть на большое белое лицо, ловить на себе взгляд, который она читала так, как не могла прочесть ни разу взгляд мужчины, устремленный на нее. Он раздевал ее, этот взгляд, но ей не было стыдно. Она хотела, чтобы это случилось наяву.

Ольга всегда считала, что она женщина, замороженная севером. Так говорил Алексей. Она не таяла рядом с ним. Более того, она покупала в аптеке специальный гель, чтобы он думал, будто она тает…

Но рядом с Никитой она не узнавала себя: стоило ему коснуться ее руки – она чувствовала удар внизу живота, а следом – то ощущение, для которого ей не нужен никакой гель…

Ей хотелось кинуться к Зое Григорьевне, прижаться к ней и прошептать, как она благодарна… Если ее не будет там, ей незачем ехать на Крайний Север. Как говорила бабушка – не важно, где жить, важно с кем.

– Между прочим, ты тоже сможешь приехать к нам, потом… – продолжала Зоя Григорьевна. – Если сложится все так, как мне… предлагают…

Ольга кивала. Почему она говорит так, словно извиняется перед Ольгой?

Глупый вопрос: Зоя Григорьевна не знает, что переменилось не в ее жизни, а в самой Ольге.

– Вам предлагают? – повторила она за ней.

– Ну… Понимаешь, Ольга. – Зоя Григорьевна засмеялась. Ее смуглое лицо попыталось порозоветь, но не получилось. – Хорошо, я признаюсь. Помнишь, я говорила тебе, что мне сделали предложение…

– Выйти замуж за тамошнего, за канадского атабаска, – быстро сказала Ольга.

– Да. Мне показалось это смешным – в моем-то возрасте, с его-то взрослыми детьми. Но понимаешь, сама жизнь толкает меня на этот путь. Она выпрямилась на стуле. – Ты еще не нашла тотем, а? – Зоя Григорьевна погрозила ей пальцем. – Значит, ты тоже виновата в том, что мне придется выйти замуж за канадского атабаска. В этом случае я смогу подтвердить, что я из этого рода. И всех своих увезу, – повторила она, словно извиняясь за собственную радость.

– Хотите повторить то, что сделал купец Баранов? Только наоборот – он привез атабасков на Таймыр, а вы увезете их оттуда.

Зоя Григорьевна усмехнулась:

– Останусь в истории народа, как и он.

Ольга не знала, что сказать. Потом вдруг выпалила:

– А если бы я все-таки нашла ваш тотем? Что тогда?

Зоя Григорьевна открыла рот, потом закрыла. Засмеялась.

– Ну… Ольга… Тогда… – Голос звучал слегка растерянно.

Ольга смотрела на нее, не понимая. Перед ней сидела какая-то другая женщина. Но какая? Влюбленная, вот какая. Похожая на нее.

Ольга не сводила с нее глаз. Зоя Григорьевна была хороша: подтянутая, свежая, волосы отливали позолотой – подкрасила, макияж – никогда раньше Ольга не замечала за ней такого.

– Вы… не расстроили меня, Зоя Григорьевна. Вы меня настроили, можно сказать. – Ольга усмехнулась.

– На что я тебя настроила? – Она хотела, чтобы Ольга услышала удивление в голосе. Но Ольга уловила иное – эта женщина уже не здесь, не с ней. Она с ним. С тем неизвестным ей атабаском, который ждет на берегу одноименного озера в Канаде. Более того, он готов вместе с ней принять весь ее род с таймырского берега.

– Кто он, Зоя Григорьевна? Расскажите.

Ольга угадала вопрос – влюбленная женщина, сколько бы лет ей ни было, готова говорить о том, кого любит.

– Его зовут Бали. Он ученый-биолог. Мы познакомились с ним давно, когда на Таймыр завезли первых овцебыков – из Канадской Арктики.

– Вы познакомились на Бикаде? – спросила Ольга.

– Да, на этой реке…

– Бикада-Нгуома, – проговорила Ольга. – Мне всегда нравилось это название. Она течет с гор Бырранга – тоже красиво, верно? Эти горы покрыты льдом.

– Да, она течет двумя рукавами, от чего образуется долина, защищенная каменистыми грядами. Внутри получается микроклимат, поэтому животных выпустили туда. Там я проходила практику, когда училась в ветеринарной академии.

– Там встретили своего Бали?

– Тогда он не был моим, – улыбнулась Зоя Григорьевна. – У него была жена, зоолог.

– Тоже из атабасков?

– Нет, она француженка. Я думаю, потому у них все разладилось, – добавила она.

– Этническая несовместимость? – спросила Ольга.

– Примерно. Когда дети выросли – у них трое сыновей, – она уехала во Францию, в Сент-Этьен, маленький городок в середине страны. Она преподает в университете.

– А… что потом?

– Потом он привез на охоту двух биологов. Я работала в администрации, меня к ним приставили – наблюдать за точным исполнением того, что записано в разрешении.

– Ага, чтобы не взяли двух баранов вместо одного, – сказала Ольга.

– Совершенно верно.

– Те, кто вас послал с ними, не думали, что из этого получится, да?

Зоя Григорьевна рассмеялась.

Ольга чувствовала, как теплеет на душе. Все возможно, нужно лишь терпение, чтобы не поспешить, не надеть на себя чужую Судьбу. Примерно так говорила и Надя.

– Дальше! – потребовала Ольга.

– Это было в августе, мы шли по распадку, отыскивая следы баранов.

– Вас жучили комары… – Ольга поморщилась.

– Никакие репелленты не брали. Но канадцы позаботились об одежде, и на мою долю хватило – костюм из очень плотной ткани, накомарник, толстые перчатки.

Ольга слушала Зою Григорьевну, представляла Путоранское плато – гигантскую столешницу из камня. Ее поверхность такая ровная, словно ее тесал какой-нибудь свой, таймырский Микеланджело. Трещины-каньоны рассекали ее, но только для того, чтобы оживить пейзаж – пустить по ним реки и ручьи.

– Несмотря на август, внезапно замело, как будто накатил февраль. Ты знаешь, как бывает. – Она повернулась к Ольге, но было ясно, что она видит не ее. Своего Бали, наверное. – Чтобы не сбиться с пути, держались края каньона. Но к самому краю подходить опасно – легко соскользнуть. Пурга закончилась к рассвету, выглянуло солнце – такая красота…

– Могу себе представить. – Ольга улыбнулась.

– В общем, в тот день Бали взял на скале толсторога, – продолжала Зоя Григорьевна. – Редкий экземпляр. Знаешь, какие рога? Девяносто три сантиметра один, а другой – девяносто. У основания – тридцать пять сантиметров.

– Я помню, вы говорили, что вступили в международный клуб «Сафари». Даже получили какое-то свидетельство… – заметила Ольга.

– Это дело рук Бали. – Зоя Григорьевна кивнула. – Он хотел, чтобы нас связывало что-то еще, кроме симпатии. Знаешь, в нашем возрасте уже нет того физического притяжения, которого было бы достаточно, чтобы броситься друг к другу в объятия через расстояния, через отдельно прожитую жизнь.

– Понимаю, – тихо сказала Ольга.

– Я вступила в клуб. Мы оба получали одинаковые материалы, мы жили на одной волне. Через два года вместе оказались на экологической конференции. Помнишь, я ездила в Данию? Этот тур организовал секретариат коренных народов Арктики, а Бали позаботился, чтобы меня включили в список участников.

– Вы рассказывали, что тогда проехали по всей Европе…

– Берлин, Копенгаген, Брюссель.

– Все произошло… там? – осмелилась спросить Ольга, хотя сама знала – и в Берлине, и в Копенгагене, и в Брюсселе Зоя Григорьевна и Бали были вместе.

Черные брови на смуглом лице вскинулись вверх.

– Послушай, девочка, а ты, похоже, стала взрослой.

– Хотите сказать – я не была?

– Что-то в тебе изменилось… Я не вижу, но чувствую.

– Значит, нет для этого слов, чтобы обозначить перемены, – сказала Ольга. – Поэтому рассказывайте дальше о… себе.

– Мы объясняли людям, – кивнула Зоя Григорьевна, – что значит изменение климата. Заметнее всего глобальное потепление в Арктике. Температура повышается вдвое быстрее, чем в других районах. Это значит – исчезнет трава, которой кормятся дикие олени, изменятся миграционные пути животных. Если полярный лед станет тонким, то невозможно будет ловить морских животных.

– Я писала реферат о воде, когда училась в школе, – вспомнила Ольга. – Если влажный сезон станет длиннее, появятся насекомые, которых никогда не было в Арктике. Они принесут новые болезни. – Она помолчала, потом добавила: – Но вы сами пример того, как меняется климат. Вы изменили климат собственной жизни. Вы… счастливы? – быстро спросила Ольга.

– Да, – коротко ответила Зоя Григорьевна. – Я думала, что для меня самое главное – стать матерью всего рода. Кажется, я готовилась к этому всегда. У атабасков был матриархат. Женщина являлась центром мироздания. Сама природа в наших краях заставляет с уважением относиться к женщинам и детям. Мужская сила вынуждена подчиняться ей, защищать, иначе прервется жизнь. Ты спрашиваешь, нравится ли мне твое нынешнее решение? Да, Ольга. Я хочу сказать и тебе – чем старше становишься, тем делаешься более одинокой.

– Конечно. – Ольга знала, о чем ее предупреждают.

– Но все равно каждому из нас иногда надо побыть одному. У каждого своя норма одиночества. Поэтому рядом с тобой должен быть тот, кто это понимает. Если не совсем понимает – объясни. А если не поймет, такой человек тебе не нужен.

– Бали понимает, верно? – тихо спросила Ольга.

– Да, и я тоже.

– Похоже, вы все здорово продумали, – заметила Ольга.

– Мы с Бали из одного прошлого, поэтому хорошо понимаем, что хотим от настоящего.

– Вы общаетесь на английском?

– Пока. Но я буду учить его язык. Свой-то собственный мы давно утратили.

– Их язык похож на какой-нибудь индейский?

– Да, – сказала Зоя Григорьевна. – Я кое-что уже знаю.

– Ну да, например, я тебя люблю…

Они засмеялись.

– Не смущай меня, Ольга, – попросила Зоя Григорьевна.

– Что ж, – сказала Ольга, чувствуя, что ей нужно хотя бы на минуту остаться одной. Унять сильно бьющееся сердце. Вот так поворот… Она взяла со стола поднос с чашками. – Я сейчас…

– Ох, мне уже пора. – Зоя Григорьевна взглянула на часы. – Вот-вот придет машина. Мне нужно в посольство.

Она вскочила, зажужжали молнии сумки.

– Дела с визой? – угадала Ольга.

– С ней. Бали приготовил бумаги…

Подал голос ее мобильный телефон.

– Все. Дай я тебя обниму, моя девочка. Мы еще поговорим обо всем.

– Скажите, если бы все-таки нашелся баран, кто стал бы во главе общины? – спросила Ольга. Как будто собиралась примериться – подошел бы ей начальник, если бы она приехала в Арктику.

– Если бы нашелся, – повторила Зоя Григорьевна, – тогда бы наши люди остались на своей земле. Во главе общины все равно была бы я. При нынешних способах связи – почему нет? Я бы назначила грамотного менеджера из молодых…

– Все поняла, – сказала Ольга.

32

Едва закрылась дверь за Никитой, как у Мазаева раздался звонок. Чертыхаясь, он пробрался мимо елочных игрушек, опасаясь, что, легкие как пушинки, они взовьются и полетят, поднятые воздушной волной от его резвого тела.

– Слушаю, Мазаев, – с досадой произнес он в трубку.

– Ваша окончательная сумма? – проговорил мужской голос. Мазаев узнал его.

– Ее не будет, – ответил Мазаев.

– Не боитесь потерять вещь?

– Я дома не держу такие вещи, – хмыкнул Мазаев, быстро соображая, что он завтра же отдаст тотем Никите.

– Ваш выбор, Владилен Павлович, – сказал голос. Дальше – гудки.

Мазаев положил трубку, в голове металась одна мысль: куда спрятать тотем? Он допускал, что на самом деле за ним могут прийти. Без него.

Он вошел в кухню, взгляд упал на коробку, в которой лежали сушки с маком. Коробка из-под датского печенья, но не нынешней выделки, а позапрошлого века.

Мазаев быстро вытряхнул оставшиеся сушки в тарелку, которая оказалась под рукой, смахнул маковые зерна, которые заметил на дне, в мойку. Мелкие, как порох, они осели на белой эмали.

Он понес коробку в гостиную, уложил в нее барана. Тотем в ней и лежал прежде, сколько лет – никто не скажет. А потом – в рюкзачок. Гараж, в котором стояла его «девятка», был напротив окон, за деревьями. Он отнесет рюкзак туда, положит на полку. Так будет надежнее.

Не медля, выполнил задуманное. В гараже Владилен Павлович пробыл недолго, довольный собой вернулся, пообедал. Он уже намеревался убрать елочные игрушки, не знал одного – куда их сложить. Хватит ли ваты, чтобы обезопасить хрупкое стекло?

Гул машин внизу насторожил. Обычно тихий двор огласили голоса, Мазаев не разбирал слов, но тревога долетала до одиннадцатого этажа.

Он встал, подошел к окну, припал лбом к стеклу. Внизу краснели крышами две пожарные машины, люди в форме открывали ломиком колодец, просовывали туда брезентовый рукав.

Глаза его расширились, желая охватить плоскую стену пламени, полыхавшую через дорогу. Владилен Павлович почувствовал, что задыхается. Не сразу догадался, что нос расплющился о стекло.

– Мой Бог, – прошептал он. – Мой Бог…

Горел его гараж.

Мазаев чувствовал, как слабеют колени, руки становятся ватными. Такими руками ему ни за что не поднять рюкзак, который он отнес туда. Ах, если бы он не смог его поднять тогда! Но он поднял.

Теперь все – прах. Все – пепел.

Мазаев оперся руками о подоконник, открыл рот и вздохнул. Воздух прошел внутрь, легкие ожили. Он увидел, как отскочил суровый дворовый пес по кличке Хозяин, которому не понравилось рычание шланга. Обычно он спал на теплой крышке колодца.

Владилен Павлович слышал, как хлопают дверцы – приехала «скорая», из нее выскакивают, нет, выюркивают люди. Пришло в голову новое слово, значит, пока еще соображает.

Он смотрел, как била струя воды по племени, но оно не гасло, оно взвивалось вверх, утоньшаясь. Так вьется хвост быка, которого пастух хлещет кнутом.

Сквозь щели в старых рамах в комнату втискивался дым. Ему казалось, он слышит запах паленой кости. Мамонт. Горит мамонт. Горит путоранский баран.

Голова Мазаева безвольно опустилась. Сердце ныло, тоска стиснула его навсегда.

Надо же, пробивалось удивление, а ведь нашел он тотем. Сколько ночей не спал, выстраивая схему поиска…

Владилен Павлович снова поднял голову, посмотрел на гараж. Он не побежит туда, не пойдет, уже незачем. Гараж застрахован, его «девятка» тоже. К тому же у него есть другая машина – японский джип «самурай» – веселый смышленыш, как называл его Мазаев. Он очень ему подходил.

Пламя погасло, серый дым валил с пожарища. Из глаз Мазаева текли слезы, глаза щипало, говорил он себе, от дыма.

Наконец он оттолкнулся от подоконника, пошел в угловую комнату. Сел на диван, откинулся на медвежью шкуру, которая накрывала полстены. Белый медведь с Новой Земли. Владилен Павлович никогда не впускал Никиту в эту комнату – ни к чему соединять его, Мазаева, с Арктикой.

Итак, тотем сгорел. Это значит, что он не только не получит деньги, но и пермского бога тоже.

Голова Владилена Павловича раскалывалась от боли. Он подумал о Никите, который его ждет, он даже пытался дотянуться до телефона, но безуспешно.

А Никита то и дело поглядывал на часы – уже полдень, а звонка от Мазаева нет. Но почему? Он открыл шкаф. Натертый шерстяной тканью до блеска пермский бог стоял на прежнем месте и смотрел на Никиту. Он невольно попятился под этим, как ему показалось, испытующим взглядом. «Ню-ню», как говорил Мазаев, когда хотел выразить особенное отвращение к чему-то.

Что ж, некоторая доля отвращения может возникнуть и у деревянного идола. Может быть, он почувствовал, что Никита меняет его вечность на земную любовь? Такую, к которой стремится каждый, кто не выточен из дерева. Он усмехнулся.

Да, дед нашел его в лесу, принес домой. И, как теперь уже Никита не сомневался, заказал копию. Которая стоит в музее, а идол – вот он. Но все равно он похож на деда.

Может ли он осуждать Дроздова-изначального, как шутливо определил его Никита. А также отца, который наверняка знал о проделке своего предка? Никита много раз спрашивал себя об этом, но не отвечал, отталкивая от себя вопрос. Мысль неправедная и недоказанная. А сколько копий ушло от отца в музеи? Глаз Мазаева остр, неспроста он, окинув взором то, что в шкафу, сказал Никите, что каждая фигурка не один год кормит.

Никита закрыл шкаф. Эта фигурка будет кормить его не год, а всю жизнь. И не чем-то, а любовью.

Он не покупает любовь Ольги, нет. Он доказывает ей свою.

Никита посмотрел на часы – время шло, звонка нет. Сумерки за окном стали синими, а это значит, вот-вот появится Ольга. Он так заманивал ее, так старательно намекал на невероятные для нее новости, что по спине ползли мурашки. Вдруг все сорвется? Но почему? Мазаев никогда так не поступал, а это значит, что-то случилось.

Случилось?

Он позвонил Мазаеву, в телефоне отозвался чужой голос.

– Мазаев плох, – сказал голос. – Он в больнице.

Никита узнал адрес и выскочил из дома.

В это время Мазаев грезил на кровати в отдельной палате, подвешенный к капельницам. «Удар» – так в прежние времена называли инсульт. В «подбитом» мозгу мерещилась белая тундра в полярную ночь, маленький самолет, возникший в небе ниоткуда.

Тот выстрел, непонятно почему происшедший раньше времени, Мазаев помнил. Точно так же, как вечный холод, ожегший его тело, когда он увидел, как сложились крылья вертолета, он упал, как стрекоза, которой обрывал крылья ребенком. Сильный удар в солнечное сплетение отбил все – и память тоже.

Мазаев очнулся в такой же палате, как сейчас. Над ним были глаза тигра, разъяренного до крайности.

– Мазаев, чтоб тебя… – прорычал тигр.

Но через минуту, снова открыв глаза, он увидел лицо командира.

– Ладно, – услышал он. – Обмен товаром. Если твою свободу считать товаром, – пояснил он. – Твоя свобода на ту штуковину, которая, говорят, была у погибшего охотника.

Мазаев не знал, о чем он.

– Твой местный друг знает, спроси, он объяснит. – Командир хмыкнул.

С командиром у старослужащего Мазаева были особые отношения. Он собирал для него тотемы разных племен по всему Крайнему Северу. Мазаев иногда думал – может быть, этот человек надеялся, что чем больше защитников соберет вокруг себя, тем в большей безопасности будут его дела? Которые, вероятно, были слишком рисковыми.

Кто-то сказал командиру, что тотем атабасков возит с собой охотник за волками. Вертолет этот подбил на учении Мазаев.

Владилен Павлович соображал плохо, но понял одно: его, старослужащего, не станут судить за выстрел из «Иглы», которая обычно бьет по цели точнее чем американский «Стингер», если он найдет тотем.

Командир дал ему отпуск, Мазаев проехал по тундре много километров, прежде чем нашел то, что искал. Он запрещал себе вспоминать, как выманил тотем у немолодого ненца.

Но он это сделал. Командир получил то, что хотел. Мазаев работал на него до самого конца службы и несколько лет после.

А теперь Мазаева нашли, к нему приезжал Хансута Вэнго по кличке Куропач. Его послали люди, которым нужен тотем. Куропач – самый младший сын того ненца, у которого Владилен Павлович выманил барана. Его отец много лет назад первым обшарил карманы погибшего охотника. Теперь, похоже, Куропач собирался въехать на путоранском снежном баране на гору денег. Не один, разумеется.

Изумленный Мазаев пытался объяснить ему, что у него нет путоранского барана. Но Хансута сказал, что он знает. Командир, который собирал коллекцию тотемов, давно ушел к верхним людям, а его дочь вышла замуж в Бельгии. Говорят, она распродает коллекцию по мере надобности. Хансута назвал сумму, за которую готовы купить тотем.

Мазаев снова погнался за бараном. Настиг.

Он лежал в палате один, пытаясь сообразить, кто его привез сюда. Ну да, соседка, он сумел доползти до двери и позвонить ей. «Скорая» стояла внизу, это он помнит. Она приехала на пожар. Повезло.

Владилен Павлович смотрел на стену, видел белую тундру. Снег, снег, снег. Торосы. Из-за них – черные глаза. Так смотрит белый медведь…

– Владилен Павлович, не шевелитесь. Укольчик…

Медведь открывал пасть, из нее вырвался удушливый запах лекарства.

Медведь нырнул за торос, снова белизна до рези в глазах.

– Удача, Мазаев, – шептал ему командир. – Ты мне обязан, Мазаев. Будешь моей ищейкой. Ты знаешь, что такое тотемы. Владеть ими – владеть Арктикой… Не только сегодня, всегда. Вот она, настоящая власть над тундрой. Ты меня понимаешь?

– Вы меня понимаете? – говорил мужской голос. – Вы меня слышите?

Мазаев открывал глаза, но веки падали обратно.

– Доктор сказал, что с вами можно говорить.

Мазаев хотел помочь себе руками поднять веки и рассмотреть, кто стоит над ним. Руки дернулись, но замерли в прежней позе, остались лежать вдоль тела.

– Это я, Никита Дроздов.

Теперь он понял, но лучше бы не понимать. Мазаев прикрыл глаза и легонько дернул бровями.

– Все сгорело… – пробормотал он. – Сгорел баран. Был пожар в гараже. Рюкзак, он был в нем…

Мазаев слышал тишину, которая свистела. Разве может тишина свистеть? Не может, значит, Никита Дроздов дышал со свистом.

Губы Мазаева дернулись, но не раскрылись.

– Посетитель, прошу выйти! – Строгий голос медсестры не вызывал желания спорить.

Никита подчинился.

Больничный двор был освещен как днем, часы указывали, что он успеет к семи домой. Но ноги отказывались идти. В кармане зазвенел мобильник.

– Никита, вернитесь, сестра ушла… – Глухой голос Мазаева.

Он вернулся.

– Никита, – тихо сказал он, – могу я попросить вас об одолжении?

– Конечно, говорите.

– Я дам вам ключ от гаража. – Он поморщился. – Какая ерунда, зачем ключ, если все сгорело. В общем, сходите на пепелище, посмотрите, не осталось ли там чего-то.

– Хорошо, – сказал Никита, хотя ему вовсе не хотелось идти туда. Что можно найти после пожара и пожарных? Если даже что-то было, того уж нет. По крайней мере на пепелище.

Он поехал на Островитянова. Пожарных не было, после них остались лужи, которые не обещали высохнуть за ночь.

Он подошел к сторожке, сказал, что хочет осмотреть место пожара – хозяин попросил.

– Между прочим, дознаватели там уже побывали, – сообщил сторож. – Короткое замыкание – вот их вердикт.

– Хозяин просил меня посмотреть, не осталось ли чего.

– Уже ничего, – сказал сторож. – Но кое-что я прибрал. Коробочку из-под печенья. Старинная такая. Наверно, потому и не прогорела. Не нынешний алюминий. Истлела бы, как фольга, если бы нынешний.

– А что в ней? – спросил Никита.

– Не смотрел, как-то неловко.

Никита удивленно посмотрел на мужчину. Странный сторож. На самом деле ничуть не похож на привычного гаражного сторожа. Светлоликий человек с седой бородкой клинышком.