Текст книги "Русский Треугольник"

Увидев меня, Анна очень удивилась. Значит, я был прав, предполагая, что она не хотела встретить меня здесь, не хотела оказаться со мной один на один в квартире.

– А почему ты не на работе? – (К тому времени мы уже перешли с ней на «ты».)

– Заболел, – ответил я, улыбаясь во всю рожу.

– Заболел? Так, может, тебе нужно принести лекарства? Сходить в аптеку? Я сейчас, – заторопилась она.

Я подошел к ней совсем близко и взял ее ладони в свои похолодевшие от волнения руки:

– Ничего не надо, Аня, – вдруг сказал я, назвав ее так впервые. – Аня, я болен другой болезнью, и ты наверняка догадываешься об этом.

– Нет, нет, я не понимаю…

Она опять пыталась убежать от разговора, а если бы я не держал всё еще ее руки, то убежала бы из квартиры и вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.

Я увидел испуг в ее глазах.

– Прошу тебя, – произнесла она почти шепотом, то ли ей перехватило горло, то ли она боялась, что кто-то услышит ее. – Прошу тебя, не надо этого ничего говорить. Ты же понимаешь, что это невозможно.

– Невозможно что? – спросил я, глядя ей прямо в глаза и не давая ее взгляду ускользнуть в сторону.

Я понимал, что нельзя замолчать сейчас, нельзя дать ей опомниться и выскочить из сложившейся ситуации.

– Почему ты не хочешь разрешить себе быть собой? Позволить себе хоть немного счастья. Ты же понимаешь, что мы нужны друг другу. Я еще не знаю, зачем, для чего мы встретились, но это произошло…

Я прижал ее ближе к себе. Она не сопротивлялась, словно мой голос заворожил ее и отнял все силы. Я слегка прикоснулся губами к ее щеке, к виску и почувствовал, как там быстро-быстро бьется венка. Потом поцеловал ее волосы. У нее были чудесные волосы хмельного коньячного цвета, спадающие к плечам, а когда она запрокидывала голову назад, то они становились еще длиннее и сбегали по спине, в самом конце превращаясь в волну. Я поцеловал открывшуюся полностью шею, так же осторожно касаясь ее губами. Это было настолько невинно, как будто пробежал легкий ветерок. Но для меня этого хватило, чтобы я завелся по-настоящему. Она уткнулась лицом в мое плечо и повторила несколько раз для такого тупого меня:

– Я не могу так… Ты должен понять.

Она сопротивлялась не мне, а себе, и я понимал это, а не то, о чем она пыталась говорить, желая остановить меня, что было уже невозможно. Но я продолжал осторожничать с ней, боясь что-то сделать не так: поспешно или грубо. Не хотел, чтобы она поняла мою настойчивость неправильно, и я бы из-за этого мог потерять ее. Конечно, тогда я не размышлял об этом, но просто чувствовал ее, как будто был настроен на одну волну с ней.

– Я понимаю тебя, – сказал я, хотя мне стоило большого труда затормозить мое желание, оборвать на взлете свой стремительный полет. – Я буду ждать тебя здесь или в любом месте, где скажешь… Я буду тебя ждать, потому что мне без тебя плохо, я не знаю, как мне без тебя быть…

И отпустил ее, как отпускают домашних голубей, зная, что они вернутся назад. Она отошла к двери и сказала мне, словно извиняясь за что-то, а в ее голосе эта фраза была похожа на вопрос:

– Я пойду…

Она забыла даже, зачем приходила, но я напомнил ей. Просто пошел в комнату и принес оттуда деньги, лежавшие на столе, и молча положил в ее сумочку. А чтобы как-то развеять нависшее над нами облако неопределенности и неловкости, сказал:

– Давай как-нибудь покатаемся на катере по Неве. Я еще никогда не катался по Неве.

– Хорошо, – ответила она и чуть-чуть улыбнулась: на мгновение промелькнула улыбка на ее губах и спряталась.

– Я позвоню?

– Конечно звони, – сказала Анна.

А когда за ней захлопнулась дверь, я упал на диван и пролежал так, не двигаясь, наверное, час или больше. Как будто из меня ушли все силы и жизнь на какое-то время покинула меня, хотя я всё еще дышал, но птиц за окном я больше не слышал.

Три месяца Анна не появлялась в квартире. Она звонила мне и назначала встречу где-нибудь в центре города. Если бы я сам не проявлял инициативу, то мы бы виделись второго числа каждого месяца и не чаще того. С ее стороны не наблюдалось никакого стремления к общению, и я уже начал думать, что мне всё это показалось, привиделось, придумалось в моей голове, но у меня всё уже сложилось в какой-то нереальный мир, в котором я продолжал существовать, потому что выйти из него никак не мог, да и не хотел вовсе выходить. Я ждал ее.

Как-то рассматривая корешки книг в шкафу (а там была собрана неплохая библиотека), я наткнулся на имя Анна – дальше, понятно, следовало Каренина. Я вытащил книгу из-под стекла и, пролистав немного, обнаружил, что, когда читал ее раньше, даже не предполагал, что имена героев романа могут стать когда-нибудь настолько значимыми для меня. Героиню звали Анной, ее мужа Алексеем, а сына Сережей. Фатальное совпадение.

При встрече с Аней я рассказал ей об этом и спросил, как фамилия ее мужа. Она сказала, что в ней одна буква не совпадает:

– Он – Карелин.

Я расхохотался как идиот, – впрочем, она тоже засмеялась. Вот с тех пор я называл ее мужа только «Карениным». Правда, о нем она предпочитала не говорить, а если и говорила, то как-то вскользь. Больше о сыне Сереже, как будто она жила только вдвоем с ним. Но в голове у меня все время возникало желание спросить:

– Ну как там поживает «Каренин»?

Я понимал, что это было бы издевательской фамильярностью с моей стороны, а скорее – желанием отыграться на нем за свое незавидное положение в этом сложившемся треугольнике. Ведь кем я был для Анны? Да никем, съемщиком квартиры, милым мальчиком, привязавшимся к ней, которого она не могла резко отшить сразу. Я думаю, не хотела обидеть, потому что мое боевое прошлое вызывало в ней сочувствие. Хотя, на самом деле, я не знал, что двигало ею, когда она соглашалась на встречу со мной.

Мы даже покатались на катере, о чем я мечтал еще весной в тот самый день, когда произошла та невинная нежность с моей стороны, похожая на приступ любви, как потом считал я, полагая, что она давно об этом забыла и проявляет теперь исключительно дружеское участие по отношению ко мне, что для меня иногда было невыносимой пыткой. «Я становлюсь мазохистом», – проносилось в моей голове. Да, но она все-таки приходила на свидания. Разве ей нечем было заняться, кроме того, как шататься со мной по городу или кататься на катере по Неве? В общем, я совсем запутался.

Время шло, плелось, тянулось, как в детстве жевательная резинка, когда ее держишь во рту и тянешь, чтобы посмотреть, насколько длинной она будет до того, пока разорвется.

Чтобы не впасть в депрессию, я готовился к экзаменам в институт. И даже поступил, как ни странно, ведь особой надежды на это у меня не было. Поступил на вечернее отделение, потому что продолжал работать, в отличие от моего друга Кости, который на год раньше меня начал учиться в Политехе и под крылом родителей мог себе позволить заниматься на дневном. Я не жалуюсь, просто констатирую факт.

Времени у меня оставалось не так много для личной жизни, которой, впрочем, и не было, не считая те нечастые прогулки с Аней. А перед сном я читал «Анну Каренину» и заодно повторял французский язык, который когда-то учил в школе, а теперь он мне понадобится еще в институте. Чтобы читать Толстого, нужно хоть немного знать этот язык, а не то придется всё время смотреть вниз страницы, где маленькими буквами на половину листа дан перевод текста. Ох уж эти аристократы: нет чтобы по-русски говорить и научиться наконец писать без ошибок… Что за страсть такая – искать где-то чужое, уверив самих себя, что там всё лучше, чем здесь. По-моему, эта болезнь неизлечима и по сей день, меняется только направление поиска для подражания. Но есть еще люди, есть, которым на это начхать, вот я, например. Да, мне хотелось бы, чтобы в стране стало лучше, но чтобы эта страна называлась Россией, той самой – с тысячелетней историей, в которой было и великое, и ужасное, но всё равно наше и нам нести это то в виде креста – за грехи, то в виде знамени – за победы. И во мне сходятся все пути, потому как я ни от чего не отрекаюсь, являясь частью, пусть и совсем маленькой, частью истории. В любом случае я поступаю вполне осознанно, потому что меня никто не заставляет и не гонит палкой идти по этому пути, а если бы я хотел свалить отсюда, давно бы свалил. Не хочу… А то вопят некоторые, подначивая несознательный контингент, бежать куда глаза глядят, но сами, заметьте, не валят. Что-то в этом не так, и я даже знаю что, просто мараться не хочется… Как-нибудь в другой раз.

Да, я уже тогда, в юности, так думал. Может быть, не мог ясно изложить свои мысли в словах. А вообще, я не люблю спорить с людьми, которые меня не понимают, лениво мне этим заниматься, потому как – бесполезно… Приходит время, когда ты просто чувствуешь: твой это человек или нет, мало ли людей по свету бродит, что ж мне теперь отлавливать их и перевербовывать на свою сторону. Пусть будут… Только я не подпущу их к себе, к сердцу своему не подпущу, как это случалось не раз в моей жизни, когда люди представали предо мной в другом обличье.

Я в то время еще не воевал, когда в 1995 году Шамиль Басаев захватил роддом. Меня это взорвало изнутри, потому что я не представлял себе, как человек может быть способен на такое зверство. Он ставил в проемы окон беременных женщин и стрелял им в низ живота. И как после этого поворачивался язык у наших «поборников за справедливость» называть этого зверя повстанцем, борцом за свободу? Называть убийцу героем?

Эта война уже тогда провела некий водораздел между мной и некоторыми людьми, которых я больше не мог воспринимать в прежнем качестве. Особенно выбивало устойчивость из-под ног, когда те, кто когда-то был для меня чуть ли не лицом эпохи, совершали вдруг такие поступки, которые я не мог оправдать. Ведь и слова – это тоже поступки, потому что они иногда бьют больнее и хоть не убивают тебя физически, как пуля, но ты чувствуешь, как в твоей душе поселяется чувство неприятия, чувство брезгливости, отчего возникает желание вымыть руки. Жаль, не смыть того разочарования, которое навсегда закрывает твою душу от подобных людей. Так случилось у меня с одним известным поэтом после того, как я услышал его интервью, где он называл Шамиля Робин Гудом и предрекал, что когда-нибудь ему поставят памятник. Я не верил своим ушам, я отказывался понимать, что это говорит человек, сказавший за свою жизнь столько прекрасных слов, которые повторяли по меньшей мере два поколения людей, выросших на его песнях. Романтик. Гуманист. Почти пророк. Всё рухнуло одномоментно. Существуют же в этом мире какие-то очевидные, непоколебимые понятия добра и зла? Бог – это Бог. А дьявол – это дьявол. Какие сомнения? Варианты? Размазывания дерьма по тарелке, выдавая его за соус ткемали… Он же был грузином, и его не остановило даже то, что эти шамилевские «герои» ворвались на его малую родину, убивали там мирных людей и играли в футбол головами его соплеменников? Конечно, по христианской традиции следовало бы сказать этому литератору: «Бог ему судья», но, наверное, я неправильный христианин, недостаточно всепрощающий, но есть такое, чего я на самом деле не могу простить, а прикидываться и делать вид, что способен это понять, я не умею и не хочу. Конечно, мир проживет и без моих сентенций и эмоций, но меня огорчает, что всё повторяется с тупой последовательностью, как будто человек рождается для того только, чтобы погибнуть на какой-нибудь очередной войне. Да, этому поэту поставили три памятника в Москве. Но я все-таки надеюсь, что тому, которого он называл Робин Гудом, никогда не поставят памятник, как предрекал писатель, иначе Россия перестанет существовать… И так мы порядком запутались тогда, а ведь что-то во многом и по сей день осталось: для кого-то это были «лихие», а для кого-то «святые» девяностые.

Эта война тянулась за мной гремучей змеей, как будто норовила наброситься и ужалить меня в самое сердце, впустив свой яд в кровь. Даже здесь – в мирном Петербурге – я все равно знал, что она есть… И там еще оставались ребята, с которыми у меня, к сожалению, не было никакой связи.

Но сейчас, сидя в этом кафе, я понимаю, что в молодости ты больше по наитию приходишь к каким-то вещам, догадываешься о чем-то таком случайно, как будто… А становясь старше, даешь этому название, осмысливаешь, понимаешь. Ты не придумываешь ничего нового, всё в тебе уже есть, но в каком-то зачаточном состоянии. Например, я точно помню, что еще в детстве, раздумывая о чем-то или просто от нечего делать, на любом листе или обрывке листа, попавшем под руку, я всегда рисовал треугольник. Кто-то, чиркая по бумаге, изображает кружочки, ежиков, цветочки, завитушки какие-нибудь, всё что угодно, не задумываясь, механически… Но у меня почему-то выходил треугольник. Знал бы я тогда, что две тысячи лет назад в Древней Греции жил человек, который первым изобразил знак треугольника вместо слова «треугольник». Имя его – Герон. А самое первое упоминание этой геометрической фигуры находят в египетских папирусах и этим письменам четыре тысячи лет. Но я был слишком мал для таких знаний, мне просто нравилось рисовать треугольник, вот и всё.

Теперь мне кажется, что я придумал объяснение своему интересу к данной фигуре. И случилось это, когда я познакомился с Анной. А может быть, я осознал гораздо позже, но связал с ней? Как бы там ни было, всё складывалось уже в некую систему.

Для меня это был русский треугольник. Есть бермудский, а есть русский. Так я чувствую. В моих раздумьях мне виделся разносторонний треугольник, в котором каждая грань имеет свой смысл, свою идею, символ, знак, назовите как угодно, суть при этом не изменится. Одна сторона – это я, то есть мое эго, моя личность, мое ощущение себя в этом мире и то, как я воспринимаю окружающее пространство, как реагирую на происходящее в нем, а также – все мои комплексы, заморочки: они тоже въезжают сюда паровозиком. Вторая сторона – это внешний мир, та самая окружающая среда, в которой обитают люди и звери, но в основном я имею дело с людьми, поэтому исключительно о них и об их отношении к моей персоне. Если одна сторона – это мое отражение, или лучше сказать, отражение мира через меня, мое восприятие его, а сюда много чего попадает: любовь, ненависть, обида, сострадание, короче, весь набор, потому как человек не может существовать в полной изоляции, через него всё это проносится, как метеоритный дождь… Что-то или кто-то обязательно задевает, и я это чувствую и отвечаю, как умею, по причине того, что жив еще курилка… Здесь всё очевидно. А вторая сторона треугольника – это то, как другие реагируют на меня. Тоже своеобразное зеркало, в котором отражаюсь я, но уже через призму чужого восприятия: их глаза – это зеркало. И наконец третья сторона – основание. Его можно определить по-разному: совесть, долг, воспитание, ментальность, национальный код, генетика, память рода и так далее, но в любом случае это что-то большее, чем я сам и даже если взять меня вместе с другими. Основание, конечно, связано с двумя сторонами треугольника, вершиной которого является Бог или Вселенная (кто как понимает). Эта вершина и есть та точка, в которой всё сходится: она одновременно начало и конец, потому что всё в этом мире когда-то начинается и когда-то заканчивается. Но мне кажется, что импульс исходит из одной и той же точки, если представить мир в виде треугольника. Между прочим, это самая устойчивая геометрическая фигура и к тому же самая жесткая, потому что не подвержена деформациям. Вся конструкция Эйфелевой башни сплетена из треугольников, поэтому ей не страшны никакие колебания во время бурь. «Я думаю, что никогда до настоящего времени мы не жили в такой геометрический период. Всё вокруг – геометрия», – говорил французский архитектор Ле Корбюзье.

«Всё вокруг – треугольник», – сказал бы я. Меня потрясло, что он абсолютно не изменяющаяся фигура, в треугольнике ничего нельзя сдвинуть или раздвинуть какие-нибудь две стороны. И об этом давно было известно не только ученым, но и архитекторам, строителям. Фронтоны древнегреческих храмов имеют треугольную форму; впрочем, этому есть еще одно объяснение, потому что треугольник, направленный вершиной вверх, символизирует стремление материи к духу, а греки знали в этом толк. Но еще такой треугольник – это символ огненной стихии, а огонь, как известно, находится на юге. И это прекрасно: лето, свет, тепло… Не то что осенью, особенно в Питере, а ему как раз ближе другой треугольник, который обращен вершиной вниз и в нем заключена стихия воды, Луны, интуиции и других чувств и тонких материй, блуждающих в головах обитателей этого невыразимого до конца города, хотя попытки его выразить были и продолжаются до сих пор. Это уже западная сторона, и это – осень. Ну да: тихая дождливая осень… Время проходит, но некоторые вещи изменить нельзя, и треугольник – одна из таких вещей.

Время распространяется с такой скоростью, что оно мгновенно существует везде – в любом месте Вселенной. И вполне может быть, что где-нибудь оно сходится, как сходятся параллельные линии. Тогда получается, что настоящее, прошлое и будущее существует одновременно. То есть время представляет из себя мгновение протяженностью в Вечность? Или, как сказал Карлейль: «Жизнь – это очень короткое время между двумя вечностями».

Не имеет значения, к чему именно, где и когда ты применяешь образ этой конструкции. Для меня первое осознание самого себя, воплощенного в форме треугольника, возникло на войне. Тогда же и проявилось несоответствие сторон друг с другом, борьба между ними, когда я уже не мог даже помыслить о какой-либо гармонии равностороннего треугольника. Нет, о таких отвлеченных и заоблачных вещах я там не думал, но ответить себе: кто я на самом деле, конкретно, по ситуации, по жизни – мне пришлось. Так что конструкция эта работает везде…

Я, как человек совсем молодой, желающий жить, любить, состояться в этой жизни во всех качествах личности, вдруг осознал в тот момент, что возникло нечто совсем чуждое для меня. И на чаше весов богини правосудия, у которой, как водится, завязаны глаза, моя драгоценная жизнь и воинский долг оказались подобно двум полюсам. Но я каким-то внутренним чутьем понимал, что сейчас нельзя думать об этом, нужно забыть, как будто ничего этого нет вообще. Не думать. Принять то, что существует: только приказ и движение вперед. И всё это происходит с оглядкой на других, которые бегут в бой, а ведь им тоже хочется жить, как мне, они для этого и родились на свет. Спрятаться, закосить, отсидеться ты не можешь. Но почему? Что движет тобой в этот момент? Страх наказания? Но разве возможная смерть в бою не наказание? Это же полное исчезновение тебя, а любое живое существо пытается избежать этого, инстинктивно, просто по своей природе… Я не знаю, почему подобные мысли отступают перед другими в то время. Может быть, если бы я стал раздумывать об этом, то мог бы найти лазейку для оправдания себя самого или даже доказать ненужность того, что я делаю, ведь мне приказывают люди, а они могут ошибаться. Нет, тобой движут не они, не страх перед ними, а то, что выше тебя, то основание, на котором ты стоишь, оно словно приподнимает тебя немного над землей, и ты видишь всё сверху, как будто это происходит и не с тобой даже. А где же я в этот момент, где моя личность, мое незабвенное эго?

Русский треугольник существует, как существует русская земля и русский человек. Он неизменен во все времена. Кодекс офицера Российской империи гласил: «Душу – Богу. Сердце – женщине. Долг – Отечеству. Честь – никому». Мне бы не хотелось, чтобы это менялось во времени.

Это – наш код, внутренняя структура, несущая конструкция. Для меня любой разносторонний треугольник стремится к равностороннему, то есть к гармонии. И чем шире основание, тем длиннее могут быть стороны и тем выше вершина – точка сборки этой конструкции под названием Человек. Нет, я ничего не путаю, а то на первый взгляд получается: вроде как раньше говорил, что эта вершина – сам Бог, а теперь вдруг изменил свои показания… Но человек вписан в треугольник, как на рисунке Леонардо да Винчи… К тому же Христос на Земле тоже был человеком… И от того, какой ты именно треугольник в данный момент, зависит и твое отношение к миру, и твой взгляд на себя самого. Всё зависит только от тебя. Исходя из этого, происходит и взаимодействие всех трех граней между собой, тоже в данный, так сказать, исторический момент, потому что потом это может измениться, поменяться местами, если одно из условий задачи станет другим.

Но основание русского треугольника всегда длиннее двух остальных сторон. А в той ментальности, где главным является личность, собственное эго, то есть те самые ценности, которые религиозно почитают либерально настроенные индивиды и вследствие чего выражают свое отношение к миру, так вот у них одна сторона, обозначающая их собственную личность, эго – длиннее двух других сторон. В конструкции моего треугольника главная роль отводится приоритетам, то есть тому, как именно они расставлены, ведь от этого меняется и сам треугольник. Значит, русский треугольник не идеальное воплощение представлений о гармонии? А разве я сказал, что русский человек гармоничен? Нет, но он наиболее духовно подвижен в своем стремлении к равновесию. Не имея же его, он тоскует и мучается от этого, ибо подспудно осознаёт, что существует та самая гармония, даже если подобного слова он и не знает вовсе. Но ему как будто от рождения дано некое направление пути, и когда он теряет его, растрачивая себя в мелочах, в мотивированных, рациональных целях, по той причине, что так якобы живут все успешные люди там – на Западе, вот тогда он чувствует себя незваным гостем в этом мире. Ведь они – там, а он – здесь, разница очевидная, но, если она не прочувствована до конца, он теряет себя. И от этой потери возникает странное недовольство собой, нелюбовь к себе и соответственное желание не видеть себя таковым, чего возможно достичь в алкогольном забвение и что, конечно, не является выходом, а скорее входом в некий иллюзорный мир, в котором всё видится по-другому: сон наяву, часто переходящий в настоящий физиологический сон, где ничего от тебя не зависит, а следовательно, всё происходит само по себе без твоего участия и ты ни в чем не виноват и тебя ничего не мучает больше. Я заметил, как часто в простой речи слова, обозначающие питие, связаны с желанием избавиться от какой-то душевной боли. Пьют, чтобы «полечиться», или еще говорят: «выпей – полегчает», или «чтобы душа не болела». Мне было бы очень интересно узнать, какая мотивация у других народов, но то, что знаю я, означает, что они пьют для радости, для удовольствия, иногда ради того, чтобы расслабиться… Может быть, это все-таки отговорки, обман, а на самом деле они пьют, чтобы приглушить ненужные негативные эмоции, но не признаются в этом даже себе? Быть радостным безусловно приятнее… Нет, мы тоже иногда имеем радостный повод надраться. Но если повода нет, он всё равно есть у русского человека всегда: чтобы забыться. Как будто он понимает, что живет не по-настоящему, неправильно, не так, как ему написано на роду (удивительное выражение: «написано на роду»). Откуда это? Что оно значит? Кто пишет «на роду» и почему это выражение существует у русских? Я заметил, что, если думать, возникают вопросы, а не ответы, а если не думать вообще – вопросов нет никаких…

Когда я дошел в своих размышлениях до треугольника, мне многое стало понятно и об этой стране, и об этом народе, к которому я имею прямое отношение – прямее не бывает, как линия, с которой начинается любое начертание треугольника. Некоторые останавливаются на ней, и большего им не нужно: они идут по линии, как по дороге, ведущей вперед. Час за часом, день за днем, год за годом – до самого конца этой дороги, не сворачивая в сторону. Пленники времени, не знающие о своем пленении, потому что не знают ничего другого и даже не догадываются о другом, не то что этот сумасшедший русский, придумывающий такую сложную фигуру из своей жизни. Для чего ему эти сложности, когда мир может быть так прост, хоть и считается, что он трехмерный? Но мой треугольник как раз и подтверждает эту трехмерность. Я ведь ничего невероятного не придумываю: просто хочу раскрыть суть данного нам свыше знака, возможно, знания, скрывающегося от нас в захламленной ненужной информацией голове, среди мыслей, часто выдаваемых нам другими, которые мы принимаем за свои собственные, отчего и происходит подобная неразбериха.

Но отсутствие нужной информации или присутствие ложной может изменить структуру треугольника не по твоей вине, потому что иногда ты являешься просто исполнителем чужой воли.

Уже позже я узнал то, что во время войны невозможно было знать. Мне открылись тогда некоторые подробности о том времени. И это знание ввело меня в эмоциональный шок, выхода из которого не было, так как свое прошлое изменить невозможно.

История с развалом армии началась еще в тот момент, когда из Германии были выведены наши войска в никуда, как говорится: в чисто поле. Это был полный хаос, который только набирал обороты со временем. Так, в начале девяностых в некоторых полках оставалось по пять-десять солдат, поэтому офицеры сами ходили в наряды. А чтобы как-то прокормить свои семьи, они разгружали вагоны, охраняли коммерческие палатки или стихийно созданные бордели, указующие явный путь к свободе, свалившейся на нас: эта свобода была размалевана вызывающе ярко и пóшло, вроде той самой проститутки, призывающей к себе нехитрыми манипуляциями. Свобода, захватившая нас на низшем уровне, потому что это самое простое и самое первое, что доходит до человека.

Военные, оказавшиеся здесь как бы не к месту, приспосабливались к новой жизни, а те, кому не удавалось приспособиться, кончали жизнь самоубийством или уходили в запой и опускались на дно расцветающего капиталистического мира. Именно тогда, как считал Рохлин, началось предательство армии и ее развал. И это говорил человек, прошедший Афганистан. Думал ли он, что в его стране случится такое, когда вертолет, в котором он летел, был сбит моджахедами и упал на скалы? Он чудом остался тогда жив и перенес сложнейшие операции на позвоночнике, чтобы снова встать в строй. И этот человек видел, что происходило с армией перед первой чеченской войной и во время нее, когда войсковые операции не готовились, а проводились порой как будто спонтанно. Конечно, он мог бы смолчать, как делали многие, но не смог…

Я для себя нашел ответ на вопрос, мучивший меня на войне, где мне казалось, что всё происходит случайно, на авось. Получается, что это не казалось… Мне стала понятна и причина отказа генерала от звания Героя России. Он просто не считал возможным для себя смириться с решениями, которые принимались в высоких кабинетах, далеко от того места, где неподготовленных пацанов бросали в топку войны, как поленья. Но если бы только это… Я даже не мог подумать тогда, что воюю не за Родину, а за интересы кучки людей. Рохлин называл их мафией, так как через Чечню прогонялась в больших количествах нефть, которая затем шла за границу, а в карманы этих людей падали огромные деньги. Но я не знаю, прав ли был генерал в том, что с Дудаевым можно было договориться, ведь неизвестно, как далеко тот мог пойти после договоренностей, поддерживаемый Западом. А то, что это было именно так, я знал, потому что сам видел наемников разных мастей, когда они попадали к нам в плен. Видел и оружие, из которых они нас убивали, оно практически всё было иностранного производства. Как же они любили этих «повстанцев», вот так же точно они когда-то любили Гитлера, надеясь, что он расправится с Советским Союзом. Да, что далеко ходить: кто поставлял в Афган оружие моджахедам? Забыли? А те, кто был с нашей стороны, не забыли точно. Ничего нельзя забывать. Как гласит старая русская поговорка: «Прощай своих врагов, но не забывай их имена».

Так вот, Дудаев для меня был врагом, объединившим вокруг себя террористов из разных стран. Не знаю, как далеко пошли бы эти шайтаны, но случилось так, что этому «повстанцу за свободу» надоело делиться баблом с теми, кто был выше него, из чьих рук он, можно сказать, кормился, но «как волка ни корми, а он смотрит в лес»… Возможно, это и стало одной из причин или одним из мотивов той войны, в которой наши жизни были только пылью на их лакированных ботинках. Эту мысль подтверждают и слова генерала Лебедя, так странно погибшего или так удобно погибшего сразу после того, когда он рассказал, как Березовский упрекал его в том, что прекратил боевые действия, потому что, по мнению олигарха, «мы бы еще могли так пожить» – дословно, что означало – нажиться на войне. И теперь у меня не оставалось вопросов по поводу гибели самого Рохлина.

К тому же мне на глаза попалось видео, где тогдашний президент говорит: «Рохлиных мы сметем, такие нам не нужны». Еще бы… Он боялся за свою власть, особенно когда попытка купить генерала, предложив ему должность министра обороны России, не удалась. Говорят, что генерал послал его на три буквы.

По словам друзей Рохлина, он хотел свергнуть власть и установить военную диктатуру в стране, чтобы навести порядок в армии и в экономике. При имевшейся поддержке в народе у него могло бы получиться по принципу: армия плюс народ. Поэтому пуля попала точно в ту часть головы, куда обычно целятся снайперы и профессиональные киллеры. Дальше нужно было обыграть это каким-то образом, ну и обыграли… Дочь Рохлина позже объясняла, почему мать взяла вину на себя. Она передала ее слова: «Я всё беру на себя. Я не хочу вашей смерти. Я буду делать, как мне скажут, потому что я вас очень сильно люблю». Разве у нее был какой-то выбор? Оставались сиротами дочь и сын, который к тому же был инвалидом первой группы, и это именно его обещали убить, если она откажется взять вину на себя. Другие варианты отсутствовали. Восемь лет колонии, из которых она отбыла четыре года. Я бы не поверил этому, если бы сам не жил в то время и не видел, что тогда происходило. Чего стоил один расстрел из танка Дома Советов или, как тогда говорили, Белого дома… Я в то время вообще ничего не понял, потому что еще учился в школе… Ну а позже сам попал в это месиво, в адскую машину войны, несущуюся на полном ходу, не разбирая дороги и давя всех на своем пути. Вот поэтому, получив ранение, я мог считать себя счастливым человеком.

Но тогда конструкция моего треугольника несколько изменилась: именно та его сторона, которая отвечала за картину внешнего мира и за мое отношение к другим людям. Отчаяние и разочарование сменили прежний страх и боль. Но основание все-таки оставалось прежним. Я говорил себе, что у меня была и есть Родина, в которую я вписан своей жизнью. Я вписан в ее победы и в ее поражения, то есть ошибки, а может быть, и преступления, – даже если я о чем-то не знал в то время, я ни от чего не отказываюсь, не перечеркиваю одним махом, не вычитаю то, что мне невыгодно помнить, не выковыриваю изюм из пирога на празднике жизни.