Текст книги "Вернуться и вернуть"

– Ты собираешься покинуть постель или предпочитаешь всю оставшуюся жизнь ходить под себя?

Это мой кузен. Острит, по своему обыкновению. Острит удачно. Собственно говоря, с таким обширным жизненным, и не только, опытом и я бы откалывал очень и очень смешные шутки… Ну по крайней мере я бы считал их смешными, и этого было бы довольно.

– Я знаю, что ты не спишь. Хватит притворяться!

Я и не притворяюсь. Больше всего на свете я хочу навсегда остаться в объятиях сна. Хочу, но сон… Сон со мной не согласен и медленно, но верно сдает позиции. Эх ты, трус… Испугался Ксаррона? Я вот, например, его нисколечко не боюсь. Да! Чего мне бояться Ректора Академии, создателя и вдохновителя Тайной Стражи и собственного кузена, если одним движением мысли могу опрокинуть весь этот мир… О нет!

Я застонал и открыл глаза.

– Почему не оставил меня в подвале? Всем было бы спокойнее.

– Не думаю. Мне не улыбалось в один прекрасный момент ощутить, что пол проваливается под ногами.

Ксо сидит на подоконнике. Сидит в своем обычном, а не «здешнем» облике, и это говорит о многом. Например, о том, что кузену глубоко наплевать на соглядатаев, буде таковые имеются. А если Ксо не заботится о сохранении секретности, это означает…

Означает, что сейчас его больше волнует то, что происходит со мной.

Как только я осознал сей очевидный факт, из глаз, открытых с таким трудом, потекли слезы. Горячие и кажущиеся нескончаемыми, они текли совершенно беззвучно, но Ксаррон внезапно повернул голову в мою сторону, присмотрелся и… В течение мига оказался рядом, сгребая меня в охапку:

– Прекрати сейчас же!

– Что… прекратить?.. – Слова даются тяжело, потому что вынуждены спорить со слезами за право появления на свет.

– Не плачь!

– По… почему?

– Во-первых, это не поможет…

– Я… знаю…

– А во-вторых… Нет, уже достаточно того, что «во-первых»!

Несколько минут мы молчим. Я давлюсь рыданиями, Ксо прижимает меня к своей груди. Сцена почти волшебная, вот только…

Почему надежда всегда воплощается не так, как ты того хочешь? Почему все переворачивается с ног на голову? Я и мечтать не смел о том, чтобы кто-то из родственников снизошел до объятий, а теперь тепло чужого тела обжигает и отталкивает меня, потому что… Потому что у меня нет права на нежность. Не заслужил. Мир мог рухнуть из-за глупой ярости. Из-за детской обиды. Рухнуть и никогда уже не отстроиться снова. О боги… Какое же я…

– Я чудовище, правда?

Пальцы Ксо ощутимо дрогнули.

– Как посмотреть.

– Да как ни смотри…

Тяжелый вздох.

– Видишь ли, по меркам людей любой, кто отличается от них в какую-нибудь сторону, является чудовищем. Без оправданий и допущений.

– Но… ведь… а эльфы?

– Эльфы? Тоже монстры в своем роде. Просто ты ни разу не видел, с какой злостью смотрит на эльфийку девушка, считавшая себя королевой красоты… Тот, кто не человек, тот чудовище. С этим трудно спорить, да и… не нужно.

– Я… не о том… моя… сущность…

– Ты больше человек, чем, например, я. Если это тебя хоть немного утешит. – Печальный смешок. – Даже в самой чистой и светлой душе живет демон. Крохотный, незаметный, безобидный, он ждет своего часа. Ждет удобного момента, чтобы пожрать сияющий свет и исторгнуть из себя мрак, который поглотит все и вся… Нужно уметь бороться со своими демонами, но раз и навсегда их победить невозможно.

– Невозможно?

– Увы. Утро не наступит, если вечером солнце не скроется за горизонтом. Добра и зла не существует, Джерон. Тебе так долго и много об этом рассказывали – неужели до сих пор не понял?

– Я… пытаюсь…

– Вижу. Может быть, твоих усилий недостаточно, но… Не буду тебя в этом упрекать. Принимать то, что неизбежно, очень трудно. Многие погибают, не в силах смириться со своим Путем.

– Но… то, что во мне…

– В тебе и останется. Я могу на это рассчитывать?

– Да… наверное…

– Киан передал мне твои слова. Значит, кое-что ты все-таки принял.

– Я… – Воспоминание об уродливой морде вызвало новый всплеск рыданий. – Я не смогу с НЕЙ справиться… Я всего лишь вернул ЕЕ на место, но… ОНА когда-нибудь вырвется на волю…

– Пока ты будешь помнить о последствиях, привязь останется прочной.

– Привязь… Кто из нас сидит на цепи? Я или ОНА?

– Думаю, вы оба. Кстати, приношу извинения.

– За… что?

– Я подозревал, насколько жестоким будет твое сражение, но… Должен был сделать то, что сделал.

– Ты хочешь сказать, что нарочно…

– В некотором смысле да. Впрочем, это произошло бы очень скоро, даже без моего скромного участия. Ты подошел к самой Грани, но отводил глаза, не желая смотреть на то, что ждет во мраке. Не видя пути, по которому ступаешь, нельзя двигаться ни назад, ни вперед, Джерон. Ты должен был оказаться лицом к лицу с самим собой. И оказался.

– Значит… это…

– Некоторые вещи невозможно объяснить: их можно понять, только прожив.

– Ты говоришь совсем как…

– Кто?

– Мантия.

– И давно ты с ней разговариваешь?

– С лета.

– Хм… Впрочем, это уже не имеет значения. Я рад, что ты встретил достойного противника, и ваш первый поединок, насколько понимаю, закончился ничьей?

– Хотелось бы верить…

– Хочется – верь! Иногда вера творит чудеса. Нужно только правильно выбрать объект этой самой веры, потому что верить в неосуществимые вещи – только тратить попусту свои драгоценные силы.

– Я… попробую…

– Думаю, у тебя должно получиться. Если не у тебя, то у кого же, собственно? Однако, дорогой кузен, хватит валяться в постели! И так целую неделю мял мою любимую перинку…

– Неделю?! – Потрясение мигом подсушивает слезы.

– А как ты думал? Эльф твой уже все уши мне прожужжал вопросами о твоем самочувствии! Видеть его больше не могу!

– Что же ты ему сказал?

– «Что», «что»… Наплел, что ты подхватил жутко заразную лихорадку и навещать тебя запрещено. Примерно так.

– Сам не помнишь?

– Ну… – Ксаррон отстранился и посмотрел на меня своим обычным лукавым взглядом: – Я еще буду запоминать такую ерунду!

– Он же… волнуется!

– Пусть волнуется. Волнения сердца в столь юном возрасте весьма и весьма полезны! А тебе, в отличие от прочих, сейчас необходим покой, и только покой.

– Для чего? – Я вытер нос простыней. Ксо брезгливо сморщился:

– Ну и манеры… Не знаю, каковы твои ощущения, но могу сказать одно: вынужденный отказ от пищи в течение нескольких дней сил не прибавляет. Посему тебе необходимо начать с сытного завтрака!

– Сейчас утро?

– Какая разница? Ты же только что проснулся… Киан приготовил твои любимые шарики из рубленого мяса, и я уже снял пробу. Слегка переперчено, но в целом…

– Откуда ты знаешь?

– Что?

– Про шарики?

– Я все про всех знаю, – вставая, пожал плечами кузен. – Ну ладно, принимая во внимание слабость и все остальное… жду тебя за столом через четверть часа, не позже. Если опять завалишься спать, так и знай: выпорю!

– Нет… ты не сможешь… только не…

– Хочешь испытать пределы моих возможностей? Нет? Тогда будь любезен встать и одеться! Уж извини, но костюм я подбирал на свой вкус, потому что каждая новая минута в чужой роли опасно приближает тебя к сумасшествию… Так что забудь о Горькой Земле и ее обитателях. Хотя бы на некоторое время!

Забудь… Когда Ксо, насвистывая какой-то грозный мотивчик, удалился, я выполз из постели и начал рассматривать одежду, висящую на спинке кресла.

Нечто безликое, как и следовало ожидать. Темно-зеленый каштан на песке – вот что мне напомнил предложенный костюм. Шерстяное сукно камзола и штанов – довольно плотное, с кожаными вставками, нижнее белье и рубашка по виду совсем тонкие, но на ощупь… Наверное, шелк с шерстью. Доггеты[28]28
  Доггеты – ботинки (или сапоги – в зависимости от высоты) на шнуровке.


[Закрыть]… Нет, не буду в них по дому ходить – упарюсь быстрее, чем спущусь вниз. Пробегусь в носках…

Ох, как меня качает… Прямо-таки штормовое предупреждение на твердой суше. В штанины попадаю… нет, не попадаю совсем. Стоя имею в виду. Приходится вернуться на кровать и, кряхтя, как древний старик, разбираться с предметами гардероба сидя. Удается. Не сразу, но удается. Кое-как застегнув то, что застегивается, и завязав то, что завязывается, выползаю из комнаты. В коридор, по которому бреду в поисках лестницы. А когда до ступенек, отделяющих меня от накрытого стола, остается всего несколько шагов, натыкаюсь взглядом на зеркало.

Стекло, с задней стороны залитое серебряной амальгамой, отражает меня во всем великолепии. М-да.

То, что кожа бледная, не особенно удивляет: в конце концов, за лето я загореть не успел – не было такой возможности. Совершенно безжизненное лицо и заплаканные глаза человека, до смерти чем-то напуганного, – тоже не новость: могло быть и хуже, скажем прямо. Но, фрэлл подери… КАК?! Ведь прошла всего одна неделя – волосы за такое короткое время отрасти не могут…

Не могут. Но, видимо, для Ксаррона такая мелочь, как особенности моей природы, не указ, потому что из зеркала смотрит молодой человек со вполне нормальным состоянием головы. Ну коротковаты вихры, конечно, но в общем и целом… Пристойная прическа. Однако во всем этом благолепии есть один махонький изъян… Я больше не могу притворяться лэрром!

– Ксо, сволочь, ты что наделал? – Возмущенно поскользнувшись, скатываюсь с лестницы прямо в объятия Киана, который, чтобы поймать меня, вынужден был совершить очень дальний (для человека, имею в виду) прыжок. Так мы и предстаем пред довольные очи кузена: оборотень лежит на полу, руками держась за мои бока, а я – донельзя расстроенный и обиженный – располагаюсь сверху, пытаясь одновременно освободиться от крепкой хватки Киана и не рухнуть рядом, потому что, как только поддерживающие меня пальцы разожмутся, это непременно произойдет.

Ксаррон изящно поднимает левую бровь и тоном великосветской блюстительницы приличий произносит:

– Охотно допускаю, что для тебя в вопросах близости нет никаких ограничений, но… Почему ты решил начать именно с моего слуги?

– Я сейчас тебе покажу… с кого начну! – Предпринимаю еще одну напрасную попытку освободиться.

– Силенок не хватит! Вот когда совсем поправишься – милости просим! Кстати, есть у меня на примере парочка очень симпатичных волчиц…

* * *

Завтрак… То есть завтрак – для меня и что-то больше похожее на обед – для Ксаррона… В общем, принятие пищи прошло в теплой, можно даже сказать, горячей обстановке. Мое возмущение было легко парировано примерно следующим образом: «Ты же любишь бороться с трудностями? Вот и борись!» Никакие доводы на тему того, что я теперь и носа не смогу сунуть ни в дом Агрио, ни куда-либо еще, к сведению не принимались: кузен лишь злорадно улыбался и с аппетитом поглощал приготовленные Кианом кушанья. Пришлось последовать его примеру, тем более что я ощутимо проголодался. А потом, когда пища немного улеглась в желудке, мне удалось отпроситься на прогулку. Правда, Ксо закатил глаза к потолку и объявил кому-то там наверху, что за всю жизнь не встречал большей беспечности, чем в исполнении вашего покорного слуги: имелось в виду мое не слишком-то здоровое состояние. Я проявил настойчивость. Прибегнул к угрозам. Опустился до пошлого шантажа (пообещал опустошить винный погреб кузена). В общем, были испробованы все доступные методы убеждения, способные подействовать на разум. Ксаррон слушал с видимым интересом, но по лениво поглаживающим хрустальный бокал пальцам можно было понять: все мои уловки не имеют ровным счетом никакого веса в изумрудных глазах. Это не могло не разочаровывать, и я уже был готов захныкать, но кузен совершенно неожиданно сжалился над своим младшим родственником и царственно махнул рукой. В смысле гуляй.

Но если вы думаете, что свежий воздух наполнил мои легкие почти сразу же после сего великодушного разрешения, то глубоко заблуждаетесь. Прогулке предшествовала длительная лекция о том, как мне полагается себя вести во избежание проблем с моим… питомцем. То бишь я не должен волноваться, злиться, переживать, сильно чему-то радоваться, напрягаться, вступать в споры и что-то там еще. Короче: «Здравствуй, мама. Я беременна». И хотя озвученное мной сравнение вызвало улыбку не только у Ксаррона, но и у меня самого, оно было, как ничто, близко к истине. Вот только «рожать» мне запрещено. Самыми строгими запретами.

Клятвенно заверив, что буду соблюдать предписанный режим, я выбрался на улицу, похожий… наверное, на пугало в зимнем варианте, потому что меня заставили надеть полушубок из овечьей шкуры длиной почти до колен и… Скорее всего, шапка и шарф вышли из рук вязальщицы, в силу преклонного возраста плохо различающей цвета: нелепые полоски и пятна кособокого узора поражали взгляд сочными, но совершенно несочетающимися красками – кармином, лазурью и зеленью. Впрочем, возражений по этому поводу Ксаррон не принял и, нахлобучив на меня шапку и заботливо обмотав мою шею шарфом и кое-чем еще, благословил на близкое знакомство с «дыханием праздника», который уже подкрался к Виллериму.

Судя по легкому подпитию, в котором пребывали все попадающиеся мне навстречу (а также втыкающиеся в мою спину) люди, шел как минимум второй день седмицы празднеств. То есть основные увеселительные представления и прочие народные забавы пока не начались, ожидая срока, к которому население столицы справит дела духовные и с чистой совестью сможет приступить к удовлетворению потребностей телесных. Проще говоря, первые три дня отводились на общение с богами, а конкретнее – со служителями культов. Хотя что-то я не наблюдал наплыва страждущих облегчить душу… Собственно, именно поэтому и нырнул в спасительную тишину первого подвернувшегося святилища.

Словно нарочно, судьба привела меня под своды Приюта Шаан, одной из немногих по-настоящему нравящихся мне богинь. И, что особенно радовало, как никогда мне необходимой, потому что женщина без возраста, чье каменное изваяние виднелось в глубине храма, раздавала людям мудрость. Разумеется, не просто так и не всем подряд: только за соответствующую плату и только тем, кто способен поступать мудро. Хоть иногда…

Я не оговорился. Все время быть мудрым невозможно. Наверное, это противоречие так же старо, как подлунный мир, но ничуть не утеряло свою значимость: даже самый умный человек обязательно совершит дурацкий поступок. И, как правило, чем больше ума, тем выше степень глупости, вырвавшейся на волю. Поэтому лично я быть мудрым не пытаюсь. Зачем? К тому же… Есть еще одно качество, которым обязательно должен обладать мудрец, а в чем оно состоит, очень просто определить, достаточно посмотреть на Мать Мудрости. Она… улыбается. Улыбается самой себе и всему миру одновременно, потому что мудрость без чувства юмора… это высокоученый абсурд. Чем серьезнее лицо, тем опаснее стремление усовершенствовать мир. Мудрец никогда не берется изменять то, что не нуждается в изменении. Просто, не так ли? Скажете: непонятно? Пожалуй. Но вокруг нас существует столько всего замечательного! То, что нельзя объяснить, обычно называют чудом, и покажите мне человека, который променяет яркую радугу чудес на скучный порядок аптекарской лавки! Дураков нет. То есть глупые люди встречаются, но глупость и ограниченность – совсем разные понятия.

– Вы желаете получить ответ? – спросил служитель храма, незаметно подкравшийся сзади.

– Нет, почтенный, ответов у меня вполне достаточно. Но я никак не могу придумать вопрос… Вы позволите мне ненадолго нарушить благостную тишину Приюта своим дыханием?

– Мать Мудрости рада любому, кто открывает перед ней свой разум. – Я удостоился снисходительного поклона и был наконец предоставлен самому себе.

Храмы Шаан каждый народ строит на свой лад, но богиня не поощряет пышность: несколько язычков огня, крыша, которая не течет в дождь, да место, где можно преклонить колени или… присесть на низенькую скамейку, что я и сделал. Сел, сложил руки на коленях и водрузил сверху подбородок: так и теплее, и уютнее. И думается легче… А подумать нужно о многом.

Неделю назад я оказался на грани двух смертей, и именно эта двойственность мучила сейчас то, что осталось от моего рассудка.

Маска лэрра пристала ко мне так крепко, что наотрез отказывалась сниматься. Да я, собственно, и не рвался возвращаться к прежнему положению вещей. Не спорю, кое в чем чужая личина оказалась очень полезной. Но, играя роль, не следовало забывать, что рано или поздно текст пьесы подойдет к концу и занавес опустится. Точнее, он должен опуститься, потому что дальнейшее мое пребывание «не в своей шеренге» могло нанести – и наносило! – лишь вред. Кому, спросите?

В первую очередь мне самому, потому что я… умирал. Да, каждый день, проведенный под чужой личиной, каждый поступок, противный твоей истинной природе, убивают то, что составляет тебя. Нелепое, слабое, незаметное подчас создание, которое скромно заботится о сущей малости: о том, чтобы мир был чуть-чуть разнообразнее… потому что в нем есть ты. Потому что любое проявление жизни вносит свой оттенок в палитру мироздания. И если пытаться стать тем, кем не являешься, ты сознательно лишаешь всех, кто тебя окружает, созерцания чуда. Пусть крохотного, мимолетного и не оставляющего после себя ярких воспоминаний, но… Если его не будет, мир так и останется нищим.

Я совершил непростительную ошибку, занимая чужое место. Нет, не так, я ведь никого не ущемлял в правах. Всего лишь добавил еще одну фигуру к уже имевшемуся набору для игры. Но беда в том, что эта фигура была не оригинальной, а вторичной. Эти несколько недель Джерона не существовало в природе. Полностью. И за эту необоснованную отлучку пришлось расплачиваться сполна.

Я умирал. Но это далеко не все.

Мир тоже был на грани смерти.

Стоило лишь на краткий промежуток времени ослабить узду контроля… усыпить в памяти надоедливый шепот совести… спрятаться от самого себя под навязанной маской… И все могло закончиться. Раз и навсегда. Сколько бы мне понадобилось часов, чтобы полностью уничтожить Виллерим? Два? Три? Четыре? А может, и гораздо меньше: если бы я не обратил внимания на стоны умирающих фрагментов бытия, город рассыпался бы прахом в течение нескольких минут. Все – и живое, и лишенное души – легло бы мне под ноги послушной пылью. Равнина, покрытая серым пеплом, – вот что осталось бы от столицы Западного Шема. И никто не смог бы меня остановить. Никто и ничто. Никакая магия. Никакое оружие. Никакие уговоры. Потому что…

Потому что мир был готов умереть.

Я чувствовал это так же ясно, как биение собственного сердца. Мир боялся гибели, боялся до лихорадочной дрожи, но… Был готов принять уготованную ему судьбу. Без возражений. Без просьб. Без надежды. Именно это меня и напугало, а когда я оказываюсь лицом к лицу со страхом, я… цепенею. Кому-то страх помогает уйти от смертельной опасности, кому-то – не попадать в нее, а мне… Мне помогает задуматься над происходящим. То есть не то чтобы помогает, – скорее, берет за шкирку, поднимает в воздух и тычет мордой в нагромождение слов и действий, спрашивая: и что ты на этот раз хотел сотворить? Приходится отвечать. Сначала ему, потом себе и, наконец, всем остальным. Наверное, это неправильно. Глупо. Рискованно. Напрасно. Но…

Меня приучили следить за последствиями, раз уж предугадать оные я не в состоянии. Когда рушат что-то ненужное или износившееся за годы существования, обязательно следят, чтобы осколки и обломки не поранили тех, кто оказывается рядом в этот момент. Так принято. Так заведено. Не у всех, конечно, а только у ответственных людей… Я не умею строить. Мне дозволено лишь разрушать. Но я не могу и заглянуть в будущее, чтобы понять, правильно ли поступаю, не нанесут ли мои действия кому-то вред. Даже через сто дней или через сто лет – какая разница? Платить нужно всегда. Хорошо, если у вас имеется чем отдавать долги. А вот если нечем… Тогда нужно стараться их не делать. Стараться…

Многомудрая Шаан, сколько же глупостей я натворил!

Зачем я вмешался в чужие жизни? Если Равель суждено было встретить Мэвина, их знакомство произошло бы само собой, не в столь… опасном интерьере. Ну как же! Зачем ждать, пока жернова жизни закончат оборот? Надо крутануть самому!.. Дурак. И чего ты добился? Того, что больше не сможешь посмотреть им в глаза. Ни им, ни… всем остальным.

Положим, с принцем я и не хочу встречаться: подробности минувших дней, поведанные Ксо, оказались сильнее и обиднее любой пощечины. Оказывается, Дэриен не такой уж умный и благородный человек, каким казался. Ну мне лично казался, и что? Все равно противно… И дело даже не в том, что он бросил девушку на произвол судьбы – обычная житейская неурядица, – а вот тот факт, что наследник престола поступил очень недальновидно, наживая врага там, где мог бы обрести преданного друга… Вот это пугает. Да, Дэрри, тебе нужен наставник, ой как нужен! Но уволь, я им не стану. Даже не надейся. Я и так уже сделал больше возможного: вернул тебе зрение (хотелось бы верить, что излечились не только глаза), поправил твое Кружево, вбил в голову несколько умных мыслей. Мало? Чего же тебе еще? Вести за руку дальше? Э нет, мой дорогой, дальше только за дополнительную плату! Ты, конечно, не знаешь, но моя поздняя юность прошла в изучении товарно-денежных отношений под руководством та-а-а-а-аких знатоков своего дела, что… Смогу составить контракт, по которому ты будешь мне должен даже то, о чем еще не успел подумать. Сомневаешься? Ха! Я бы тебе доказал, но… Еще меньше, чем убивать, я люблю торговать и торговаться, посему во дворце ноги моей больше не будет.

Возвращаться в дом Агрио тоже не с руки: как объясню графиням, что столько времени нагло и бессовестно их дурачил, притворяясь благородным лэрром? Нет, скорее сгорю со стыда. А если добраться в размышлениях до эльфа… Нет, и не просите! ЧТО и КАК сказать Мэю, я не придумаю даже после года уединения в горных храмах Восточного Шема!

Шорох шагов. Чей-то силуэт заслонил огоньки свечей на стене, даря моим глазам приятные сумерки. Скрипнула скамеечка, на которой преклонил колени новый проситель. Подслушивать, конечно, нехорошо, но молящийся и не делает тайны из своего обращения к богине:

– Мать Мудрости, прошу, прояви свое милосердие и надели меня силой принять судьбу… Помоги мне простить и забыть боль, о Молчаливая!

Женский голос. Как будто знакомый. Где я мог его слышать? Но поворачивать голову и разглядывать человека, который пришел говорить вовсе не со мной, невежливо. Поэтому я смотрю на богиню. На узкие губы, изогнутые далским луком. На довольно прищуренные глаза – ну чистая кошка, нализавшаяся сливок! На пальцы, зарывшиеся в складки платья, – что она там ищет, хотелось бы знать… Впрочем, знаю. Отравленный кинжал. Потому что мудрость – это просто-таки замечательно, но холодная сталь, напоенная (для надежности) убийственным зельем, – самый лучший довод для тех, кто не способен принять самый мудрый и самый простой совет: «Уйди с дороги!»

– Молчаливая? Да она болтушка, каких свет не видел! Женщина с таким хитрым лицом не может долго держать в себе ни единого слова. Милосердная? О нет. Милосердие – удел людей, но люди в гордыне своей хотят стать равными богам и постепенно утрачивают способность прощать… Да и забывать я бы вам не советовал, почтенная: змея, голову которой не размозжили вовремя, может причинить много бед, если забыть о ее существовании.

Несколько вдохов в храме царило молчание. Потом я услышал:

– Сколько тебе лет, если ты так хорошо изучил пути богов и людей?

– Прожитые года – это мое личное дело, почтенная, согласны? А что касается всего прочего… Иногда достаточно одной встречи в дороге, чтобы стать мудрее на много жизней.

– Одной встречи… – задумчиво повторяет молельщица. – Одной встречи…

Крепкие пальцы хватают меня за плечо и разворачивают лицом к…

Пряди русых волос, выбившиеся из-под капюшона. Смеющиеся светлые глаза. Тонкие губы, готовые распахнуться, чтобы… Полагаю, безбожно меня отругать. И она имеет на это право. Имеет, потому что…

– Это и правда ты! – Матушка стиснула меня в объятиях, прижала к груди, потом чуть отстранилась, озадаченно, но все же радостно разглядывая мое лицо. – Так тебе гораздо лучше!

– Догадываюсь… – Вот уж кого не ожидал встретить, так это хозяйку приснопамятного фургончика. Хотя… Она же говорила, что к праздникам собирается в Виллерим. Кажется, у меня начинается типично старческая болезнь: забываю нужные и важные вещи.

– Ты не говорил, что приедешь в столицу! – звучит почти обвинительно.

– Но я и сам… не предполагал.

– Как хорошо, что я тебя встретила! Ты зайдешь к нам?

– К вам?

– Нано и Хок не откажутся с тобой поздороваться, я думаю. – Женщина снова прижала меня к груди. Это что за неожиданные нежности? Приятно, конечно, однако…

– Кого это ты так страстно сжимаешь в объятиях, милая Эри? Я начинаю ревновать!

Ну конечно, куда же без…

* * *

– Рогар! Этот мальчик мне в сыновья годится. Неужели ты подумал, что я…

– Этот мальчик? – Лукавое лицо Мастера, присевшего на корточки, оказалось рядом с нашими. – Ты его недооцениваешь! Он только выглядит безобидным и юным, а на деле…

– И что же «на деле»? – уточняю. На всякий случай, а то наговорит милой женщине про меня за глаза кучу разных гадостей, а я потом расхлебывай.

Щелчок по носу. Моему носу.

– Когда прекращает дурачиться, может поспорить за мантию Королевского советника с любым из наших мудрецов.

– Нет, не могу. Не люблю ходить в мантии, она длинная, вечно в ногах путается и за все цепляется.

«Нахал!.. Грубиян!.. Да я с тобой после этого…»

– А ты пробовал? – Рогар не пропускает мимо ушей ни одной моей реплики. Какой внимательный, гад… Впрочем, я не против. Пусть слушает. Пусть даже спрашивает, отвечать-то все равно буду я!

– Подробности рассказать? – блаженно щурюсь.

– Было бы неплохо!

– Как-нибудь в другой раз. Если будешь вести себя хорошо!

Матушка наблюдает за нашими пререканиями с улыбкой… да, именно с улыбкой матери двоих взрослых, но не желающих расставаться с детством сыновей.

– Надо подумать… – Мастер хмурит брови. – Не в этом месяце.

– Я подожду.

– Кстати, радость моя, судя по твоему внешнему виду, наконец-то вернувшемуся из южных степей домой…

– Из южных степей? – переспрашивает Эри. – Что ты имеешь в виду?

А она тоже умеет… слушать. Рогар морщит нос, как мальчишка, который попался «на месте преступления», но не желает признаваться в проступке.

– Да так… Было кое-что… Это совсем не интересно.

– Зная тебя и зная его, не поверю ни единому слову! – строго провозглашает Матушка. Мы с Мастером переглядываемся и дружно вздыхаем: нет ничего страшнее женщины, рожденной для того, чтобы повелевать. О, простите, есть – очутиться в рядах подчиненных ей солдат.

– Эри…

– Ты все мне расскажешь. И ты – тоже! – Указующий перст утыкается поочередно в мою грудь и грудь Рогара.

– Ладно, расскажем. А пока, милая, не могла бы ты подождать меня в каком-нибудь уютном уголке…

– Одного тебя? А Джерон не придет?

– К моему глубочайшему сожалению, почтенная… не сегодня.

– Тогда… – Она на мгновение задумывается. – Приходи завтра! Мы живем в гостинице «Старая подкова». Найдешь?

– Постараюсь.

Она поцеловала меня в лоб и встала с колен.

– Но тебя… – лукавый взгляд вонзился в Мастера, – тебя я жду безо всяких отговорок! Ладно, парни, не буду мешать вашим «мужским разговорам»…

Когда Матушка исчезла за порогом Приюта Шаан, Рогар крякнул и предложил:

– Может, разомнем ноги?

Я с радостью поднялся, потому что от сидения на жесткой скамье моя пятая точка уже начинала немилосердно ныть.

– Поговорим здесь?

– Тебя смущает присутствие богини? – ухмыляется Мастер.

– Меня? Вот уж нет! Пусть она смущается, слушая чужие секреты! – Я показал изваянию язык. Наверное, зря, потому что чешуйки змеи, браслетом стекающей по плечу богини, слегка встопорщились.

– Не боишься гнева божьего?

– Было бы чего бояться… – Ох, Рогар, если мне и нужно сейчас кого-то бояться, то только и исключительно самого себя, потому что даже самые божественные боги ничего не смогут сделать с Пустотой, клокочущей внутри меня.

– Какой-то ты странный… – Справедливое замечание.

– Я всегда такой. Просто сегодня у меня еще и поганое настроение.

– По поводу?

– Да так… Очередной раз убедился в собственном несовершенстве.

– Считаешь, из-за этого стоит расстраиваться? – Внимательный, чуть сочувствующий взгляд.

– А что, нельзя?

– Почему же, можно, только… зачем?

– Как это – зачем? Чтобы выть на судьбу и приставать ко всем подряд с просьбой: «Пожалейте меня, несчастного!»

– Шут… – Мастер улыбается, но улыбка выходит совсем не веселой.

– О чем ты хотел поговорить? – спешу отвлечь своего хозяина от философских раздумий.

– О чем? Ах да… Эри меня сбила с мысли. О твоем внешнем…

– Кстати о женщинах. Почему вы с ней не обвенчаны?

Рогар вздрагивает и невольно расширяет глаза. Вот это да, не думал, что вполне невинный вопрос может привести столь умудренного жизнью человека в замешательство… Надо будет иметь в виду.

– Почему ты… Во-первых, с чего ты взял, что между нами… близкие отношения? И во-вторых, при чем здесь венчание?

– Ну не венчание, а его отсутствие, – поправляю. Мягко, но с ехидцей, и этого оказывается достаточно, чтобы Мастер взял мой шарф за концы и слегка… скажем так, натянул.

– Я не позволю тебе отпускать шуточки на ее счет. – Голос звучит ровно и почти ласково, но чувствуется: это спокойствие пострашнее самой грозной бури.

– Я и не отпускал.

– Но собирался!

– И не собирался! – возмущаюсь. На самом деле.

– Но…

– Я всего лишь спросил, почему вы не женаты! И вообще, будешь меня душить, ответов на свои вопросы не услышишь!

Натяжение слегка уменьшилось, но пальцы Рогара с шарфа никуда не делись.

– Излагай. Только без своих обычных…

– Понял, понял… То, что вы друг в друге души не чаете, заметно любому стороннему наблюдателю.

– Врешь.

– Не вру! Ну почти заметно… Если чуть присмотреться и немного подумать. А если послушать, как Матушка о тебе говорит, то и думать не надо. Она тебя любит. И ты ее – тоже.

– Дальше!

– Ну а почему я решил, что вы… Это всего лишь моя догадка, не более. Скажу одно: люди, скрепленные брачными узами и любящие друг друга так сильно, не стали бы разлучаться больше чем на неделю… В крайнем случае – месяц. А вы, похоже, годы напролет порознь бродите.

– Мерзавец ты… – Шарф наконец-то оказывается на свободе.

– Да? Чем же я провинился на сей раз, что заслужил столь нелестный комплимент?

Рогар щурится и морщится, но удержать улыбку не может:

– И откуда ты все всегда знаешь?

– Позвольте уточнить: не знаю, а предполагаю. Но я же не виноват, что все вокруг стремятся воплотить мои предположения в жизнь! И все-таки почему?

– Что?

– Почему ты не назовешь ее своей женой?

Серые глаза мрачнеют.

– Она… не соглашается.

– Есть причины?

– Она считает, что есть.

– А именно?

– У Эри не может быть детей.

– И что?

– Она не позволяет себе стать для кого-то бесполезной обузой. – В словах Мастера столько боли, что я начинаю жалеть о своем нелепом любопытстве.