Электронная библиотека » Виктор Беньковский » » онлайн чтение - страница 21


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 21:20


Автор книги: Виктор Беньковский


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Глава 8.
Анна Каренина

hand on the arm, seal on the wing

in barracks of doubt they are washing

my notebook is wet

I know what for I walk on this earth:

be easy to fly away

A. Bashlachev. Translated by A. Rodimsev.

Ранним утром переходить Садовое кольцо – одно удовольствие. Иди где хочешь. Ментам это давно по фигу. Вот если под машину попадешь – тогда для них головная боль и начнется. Но в это время суток такое вряд ли возможно. Если только специально подловить бедолагу-водилу. Подкараулить и нырнуть неожиданно под бампер. Или на капот. По желанию.

Но водитель нынче ушлый пошел. Без тренировки, с первого раза вот так, на таран пойти – не каждый сдюжит. Да и машины не те, что прежде. Юркие падлы, руля слушаются, тормоза держат – это вам не «лохматки» семидесятых – под те только ленивый не попал бы.

Да и водители – трусливые стали, берегут свои тачки. Головой ведь можно так капот срубить, что одного ремонту будет на месячную зарплату банковского клерка. Да еще штрафы, да подмазать там кого… В общем, сплошной геморрой. Так что под машину – дохлый номер. Особенно, в это время суток. Когда дорога пустая, когда все видно за версту. Днем – еще куда ни шло, но в это время суток – хрена лысого.

В это время суток можно под автобус. Можно. Попробовать то есть можно. Но тоже шансов мало. А вот под троллейбус – это да. Под троллейбус – самое то. Ползет он, ползет, можно рядом с ним пешочком, пешочком, а потом – р-р-раз! Спрут! Бросок вперед, потом прыжок в сторону, да с разворотом, этаким чертом, двойным тулупом, короче, загляденье.

Собственно, Анне Карениной, к примеру, в наши дни разве только под рогатого. Она же старенькая, уже совсем старенькая была бы. Да и не в этом дело. Приличный вокзал сразу скажет – «отказать». На перрон без билета не пустят. А старенькой Анне в очередях маяться… Нет, не пошла бы Анна на приличный вокзал. А на неприличный, туда, где без билета можно под поезд – дворянская кровь не пустила бы.

Нет, только к троллейбусу пошла бы Анна. Есть в этом некий вызов. Вот вам, мол. Эпатаж, мать его.

Мысли о старенькой Анне разметавшей юбки, залихватским «двойным тулупом» уходящей из жизни под старый троллейбус заставили Огурца непроизвольно улыбнуться.

А почему, собственно, старый? Лужков следит за общественным транспортом столицы, машинный парк обновляет регулярно. Да нет, конечно же старый должен быть. Есть в этом стиль. Есть литература. Да и живопись, наверное. Постфактум.

Огурцов ступил на тротуар. Теперь от клуба «Флажолет» его отделяла двойная асфальтовая граница. И хорошо, что отделяла. Он и так уже давно отделился. Все отделились. По-настоящему. А сейчас Кольцо, выступив неким асфальтовым символом, пролегло запретной полосой и обозначило это отделение визуально.

Мимо Огурцова прошуршал «Мерседес». Не бог весть что, но все-таки… «Трехсоточка». Огурцу такого в жизни уже не купить. Это вам любой скажет – до сорока хорошей машины не купил – забудь. Так и будет на своем «Форде» битом рассекать под «Кобелиную Любовь» из старых динамиков и воевать с долбаным замком левой дверцы.

Вот тоже – едет куда-то, ни свет ни заря. На «Трехсоточке». А Огурец – на обочине. Как символично, блин.

– Слышь, мужчина.

Был во «Флажолете». Слушал рок. Понравилось? Понравилось. Что самое паскудное-то – понравилось. Молодые парни, один – просто теленок, тут и про молоко на губах вспоминать нечего, и так видно, что портвейну не нюхал в жизни, одно это молоко сраное да шипучку ядовитую жрет с утра до ночи. Точнее – с ночи до утра. А так давал, такого джазу, что мама, не горюй.

– Слышь, друг…

А вот интересно, если сейчас в «Пекин» зарулить – дадут пожрать? Во «Флажолете» тоже можно было пожрать, но жрать там не хотелось. Там слушать хотелось. Там необычно было. Интересно. А в «Пекине» – там только жрать. Место для жранья. Самое то. Как всегда было – захотел жрать – идешь в «Пекин»… Как двадцать лет назад, с Кудрявцевым, с Лековым. Черт бы его взял. Да, собственно, и взял, ведь… А во «Флажолете» выть хотелось. Где ты, урод, Василек, где ты, мудак, просравший все, что имел и чуть-чуть еще у товарищей прихвативший, когда во вкус просиранья вошел? Что бы ты сказал, когда этих сосунков, этого теленка, этого в жопу трезвого рокера послушал?

Нет, должны же в «Пекине» круглосуточно кормить… Москва это или не Москва? Обязательно должны.

А этот сосунок, как он легко все, как правильно… Именно так, гаденыш, играл, как они тогда хотели. Ну, положим, у Лекова получалось. Когда не очень пьяный был. А если бы он чаще был не пьяный – был бы он Лековым? Хер знает, кем бы он был, но только не Васильком. Пан или пропал, короче. Панк или пропалк. Получается, что пропалк.

А ни хрена бы ты, Леков, ни хрена бы не сказал. Либо понты кинул, либо просто нажрался мгновенно, как только ты умел. А, скорее всего – и то и другое бы, в комплекте, в твоей, всем известной фирменной упаковке – с матюгами, с битьем посуды и товарищеских лиц, с разрывание в клочья платьев интересных дам. С лековщиной, короче. Что тебя сгубило? Лековщина? Очень может быть. А может – нет.

Нет, конечно, конечно в «Пекине» накормят. Или – ну его? Вот, та же Анна – если бы она все-таки решила под троллейбус тулупом – пошла бы она сначала в «Пекин» зажевать чего-нибудь напоследок? Схарчить лангет-другой? Жульенчик навернуть? Или по-плебейски, с нищенски пустым желудком дала бы на Садовом акробата-камикадзе? Нет, дворянская кровь непременно бы ее сначала в «Пекин» погнала. Бламанже, Дом Периньон, бекасов по-нормандски, устриц, икорочки, нет, икорочка – это для купцов, да под троллейбус с икорочкой в животе как-то не очень эстетично. То ли дело – с бекасами по-нормандски. Сразу увидят люди – аристократа задавили. А то – икорочка… Тьфу, скажут люди, совсем зажралась. С жиру бесится. А про бекасов такого не скажут. Они незаметные, ну птица и птица, только знающий человек оценит. «Бекас», – подумает знающий человек. Значит, причины у бабки серьезные были… С бекасами-то под троллейбус.

Постоит такой человек с минуту, поглядит на бекасов, опечалится да и пойдет домой Тургенева читать. И спросит себя – чего же старуха в Баден-Баден умирать не поехала, как все приличные люди, а на Садовом кольце кеды выставила…

– Оглох, что ли, товарищ?

Низкий, хрипловатый, со скрытой визгливостью, однако с неуловимыми обертонами, присущими только слабому полу.

Огурцов вдруг понял, что он стоит прямо перед неопрятно одетой дамой неопределенного возраста и что эта самая дама уже в третий (подсознание зафиксировало) раз обращается к нему не то с вопросом, не то с предложением.

«Нашла себе товарища…».

– Курить есть?

«Нашла себе товарища…»

Огурцов никак не успевал додумать фразу до конца, все время останавливаясь на «товарище».

– Я вижу, ты удолбан, мужчина.

Не вопрос, а констатация.

«Нашла себе това…».

– МАРИКИЗА?!!

Женщина неопределенного возраста, неопрятно одетая открыла рот и замолчала. Зубы в неопрятном, неопределенного возраста рту были, как успел заметить Огурец, вполне респектабельные. Чуть ли не фарфоровые.

– Ты кто, мужчина?

Маркиза отошла на шаг, прищурилась.

– Етит твою мать! Огурец! Ты-то здесь как? Ты же теперь крутой, говорят? Икрой рыгаешь!

Грязное троллейбусное колесо, переезжающее сухонькое тельце увядшей Анны Карениной и красная икра в последней предсмертной отрыжке.

Коньяк «Хеннеси» поднялся из глубин желудка к альвеолам.

– Тебя тошнит, что ли, Огурцов? – забеспокоилась Маркиза.

– Старик «Хеннеси», – просипел Огурец.

– Кто? – не поняла Маркиза. – Ты поблюй, поблюй как человек, покашляй макаронами, легче станет… Ой, Огурцов, тебя просто не узнать… А что за старик-то? Знакомый твой? – затараторила Маркиза.

– Более чем, – с трудом проглотив наполовину переваренный коньяк просипел Огурец.

– Иностранец?

– Угу.

– Ну, я всегда говорила, что иностранцы до добра не доведут. Помнишь, как я с ирландцами нажралась? Мне три ночи потом всякие Конаны снились, морды эти красные, ирландские, зеленые, блин, рукава… Причем, что интересно – во сне ориентируюсь нормально. Конан и Конан. А очухаюсь – что за Конан, какой Конан – откуда я знаю. Потом только сообразила – книжка такая. А как сообразила – враз мне полегчало. Потеть по ночам перестала, сон нормальный, мужики стали нормальные сниться, бабы тоже… Ну, ты знаешь. А потом мне Лео эту книжку принес – там на обложке этот Конан – ну вылитый, как тот, что ко мне во снах являлся. С чудищем каким-то пехтерится… Красочно так все, целофанированная обложка, 7БЦ, офсет, ну, все дела. Конан этот на обложке от крутости лопался под целлофаном. А чудище – тоже лопалось. От анатомических противоречий. Помнишь?

– А ты не изменилась. Ни на и…

Слово «йоту» Огурцу произнести не удалось. Снова подкатила тошнота, он икнул, прикрыл рот ладонью.

– Желудок не держит, – тихо вымолвил он, потея и трясясь.

– Ты тоже. Только лицом раздался. Знаешь, ты так стоял, я думала, ты под троллейбус сейчас сиганешь.

– Да? А я про Анну Каренину думал.

– Я же говорю – не изменился. В хламину пьяный – а про Анну Каренину. Или про Ленина. Курить-то есть у тебя?

– Есть. На. А ты чего, в Москве теперь живешь?

– Я где только не живу.

Маркиза сунула в рот сигарету и вытащила из кармана бордового, с вытканными на груди желудями пальтишка – обшлага кармана были сильно потрепаны – зажигалку «Зиппо». Эта «Зиппа», по мгновенной, на уровне рефлекса, оценке Огурца должна была стоить, минимум, долларов двести. А то и все триста. Огурец чуял подлинность дорогих вещей нутром, как хороший «ломщик» или банковский служащий определяет наощупь подлинность, достоинство и номинал любой купюры.

«Ну, пальтишко и „Зиппо“ – это ее стиль. Наркотой, что ли, она торгует?».

– Наркотой торгуешь? – спросил Огурец.

Последняя информация, которую он имел о Маркизе, была более чем печальна. Маркиза, по слухам, сторчалась вконец и, в этой связи, собиралась заняться курьерством. Товар возить.

– Да не-е…

Маркиза глубоко затянулась огурцовским «Мальборо».

– О! Настоящие! А то я подумала было, что ты, как лох – с «Мальборо» ларечным рассекаешь. Крутые-то, они «Мальборо» не курят.

– Это смотря какое «Мальборо», – ответил Огурец.

– Переломалась я, Саша, – сказал Маркиза очень серьезно. – Веришь?

– Верю, – неопределенно повел плечами Огурец. – Конечно верю.

– Не веришь, – убеждено сказала Маркиза. – Никто почти не верит. Ну и хрен с тобой. А я квартиру продала питерскую, замуж вышла. Теперь вот здесь обитаю.

– А он кто?

– А какая тебе разница? Я с ним уже развелась.

– И что теперь?

– В Теплом Стане у меня квартира. Однокомнатная, так мне больше и не надо. Знаешь, кайф такой – лес из окна видно. Настоящий. Воздух, озон. Только все равно спать не могу. Дурь по ночам снится. Но я – как штык. По ночам работаю, а днем сплю. Днем сны не снятся. Я, Огурец, предел свой увидела. Ты видел предел свой?

Огурцов отвел глаза.

– Видел? – требовательно спросила Маркиза.

– Видел.

Он вдруг закашлялся и от этого ему неожиданно стало легче. Старик «Хеннеси», мурлыкнув в гортани, уполз обратно в желудок и там затаился в ожидании полной ферментации.

– А занимаешься-то чем? – чтобы как-то разрушить неожиданно печальную паузу спросил Огурцов.

– А дизайнер я, – беспечно ответила Маркиза. – Между прочим, модный.

– Да? – с сомнением посмотрев на бордовое пальтишко спросил Огурцов.

– А в кайф мне так, – оценив его взгляд сказал Маркиза. – В кайф. У меня шмотья дома этого – по углам кучи лежат, в шкаф не лезет. А мне по фигу. И быки на улице не пристают. А то я пару раз вышла цивильно, так не знала, как отбиться. Мимикрия. Знаешь, что я делаю-то?

– Что?

– Обложки для всякой попсы московской. Ну, для компактов, для видеокассет… плакаты, шмакаты. Платят – боже ты мой! Сама не понимаю, за что.

– Ну да, – покачал головой Огурцов. – Я тоже не понимаю. Слушай, а ты есть не хочешь?

– Есть? Хочу. А что? У тебя бутерброд в кармане заготовленный лежит? Ты заранее знал, что мы встретимся? Взял колбаски, сырику… Вот, думаю, Маркизу встречу, колбаской накормлю.

– Перестань. Пошли в «Пекин»?

– Ну пошли. Каждый платит за себя, или как? У меня бабки есть, могу угостить.

– Да брось, Маркиза, не выеживайся. Пошли.

***

Троллейбус был очень старый. Окажись он обычным, то есть, новым, со сверкающими, только что вымытыми в гараже боками, с чистенькой табличкой, на которой аккуратным, хорошо читаемым шрифтом обозначен маршрут движения, не сели бы в него ни Огурцов, ни Маркиза. Ходу до «Пекина» было минут пять. Это если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча – так и вовсе – рукой подать.

Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы, сразу очаровало Огурцова. Если не сказать – загипнотизировало.

Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо… Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения?

Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь.

Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями.

«Некоторые, – вспомнил Огурцов, – шагают в ногу вместе со всеми… А некоторые, – фраза капитана милиции, с котороым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, – некоторые гады выбирают окольные дорожки… чтобы не шагать в ногу… чтобы…».

Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот явно ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими чистыми, после мойки боками, цивильными и представительными транспорноми средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял – гулял, так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон – с боку плохо отрихтованная огромная вмятина, говорщая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы – троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями и, казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей.

Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна – та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.

Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели.

Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени.

– Пошли? – тихо спросила Маркиза.

– Пошли, – уверенно скомандовал Огурец.

Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током.

– Брат! – восхищенно прошептал он.

В ту же секунду дверца-шторка злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.

***

Мужик смотрел в окно.

Маркиза и Огурец, несмотря на то, что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где и сидений-то вовсе не было.

Оставалась одна, более или менее приличная лавочка – за уставившимся в окно гегемоном.

Солнце всходило и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование ее в качестве тента.

– Пересядем? – спросила Маркиза.

Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый троллейбус, который он загнал когда-то на киностудии «Ленфильм» ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было – его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого.

– Пересядем? – повторила Маркиза.

– Ага. Давай. Только куда?

– А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.

– Если очень постараться, – хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки.

Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, уползало вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения.

Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал «Флажолет», уползала еще одна ночь.

«А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.».

Огурец вдруг понял, что «дружили» в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот – на тебе.

– А ты-то как в Москве? – спросила Маркиза.

– Я? Ну, у меня тут круто…Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была.

– Ты? Писатель?

Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова.

– И что пишешь?

– Книги, – помрачнев ответил Огурцов. – Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает?

– Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать чего-нибудь?

– Конечно.

«Почитать. Это что же значит, что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к чему не обязывающий. Как вчера на презентации».

Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а «Пекина» все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.

– Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь?

– Да так… В клуб тут один сходил. Музыку послушал.

– Во «Флажолет», что ли?

– Ну. Откуда знаешь?

– Так я же москвичка теперь. Мне это знать положено по чину. Правда, там мои клиенты не выступают. «Флажолет» – не попсовое место. Правильное.

Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы и Огурцова, вдруг тяжело закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал.

Тяжелая, по-домашнему теплая, как старое ватное одеяло, волна перегара накрыла Маркизу с Огурцом, лишив возможности слышать, разговаривать, перекрыла дыхание.

– Уф-ф-ф, – выдохнула Маркиза.

Огурцову показалось, что даже свет утреннего солнца потускнел, здания за окном троллейбуса, машины, несущиеся по Садовому, небо – все приобрело синюшный оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам физики.

***

Старенькая Анна Каренина застыла за столом ресторана «Пекин» с крылышком бекаса во рту.

Огурец перевел дыхание и понял, что ни в какой «Пекин» они сейчас не пойдут. Пусть там Анна своих бекасов кушает, в тишине и благолепии. У нее еще много дел. Не стоит мешать старушке. Да, в «Пекин» они не пойдут. А пойдут они, или поедут в «Россию». К Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А там уж и бекасиков по-нормандски отожрут и манной кашки в столовой для командировочных и черта в ступе – там уж они развернутся. Там уж они оторвутся не по-детски.

– А что, Маркиза, – втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося с переднего сиденья, начал Огурец. – А что, Маркиза, если нам в «Пекин» не пойти? А что если нам в номера завалиться?

– В какие еще номера?

– Ну, не в номера… Ко мне в номер. В «России» я живу. Меня там издатель мой поселил.

– А там мы пожрем? – строго вопросила Маркиза.

– Да ты что, москвичка, е-мое… Там все есть. И кабак, и столовая для командировочных.

– Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на девушке.

– Да ни в жисть! Ты чего, Маркиза? Давно ли ты так стала – «Вы, питерские»? Пойдем в кабак, а то… Или в номер возьмем…

– Лучше в номер.

– Да, я тоже думаю – лучше в номер. А то достало меня по клубам… По кабакам… Во «Флажолете» этом – представляешь? Ничего съесть не мог. Только пил. Разве это дело?

– А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая.

– Музыку слушал, говорю тебе.

Новая волна перегара спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что букет старика «Хеннеси» с его тонким ароматом никогда не победит, не переломит бодрого, вульгарного, витального запаха крепкого дешевого портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив «Металлики».

– Ты знаешь, – заговорил Огурцов. – Я там такое видел… Таких ребят… Они играют… ну, как звери просто. В хорошем смысле. Не скажу – как Боги, но рокеры настоящие. Мы все обломались. Ты вот для попсы рисуешь, я дюдики пишу… Мы сломались. Мы же это все начинали, мы хотели побить эту стену. И сами стали кирпичами. В той же стене. Навозом легли в навозную кучу. А они… Им все по фигу. Они так чешут, давно такого не слышал. Я, знаешь, уже и дома музыку почти перестал слушать. А эти парни – они меня просто перевернули. Вот, Леков, не дожил, собака, он-то умел, он мог, но – все в бухло ушло. Все! Что бы он им сказал, этим ребятам? Что портвейн для человека больше значит, чем музыка? Понтанулся бы просто… И все. А они пашут. А мы что играли? Русский рок? Так они знаешь как его называют? Говнорок. И правильно. Так и нужно… А с Лековым… ты знаешь, мы дружили с ним. Насколько вообще было возможно с ним дружить. И о мертвых плохо не говорят, да. Но меня все равно зло берет. Человеку было дано такое, такое, чего даже у этих ребят молодых нет. А он… А, что говорить. Пошли, выходим. Тачку возьмем до «России».

Троллейбус забился в очередном пароксизме осознания работы, как необходимого зла и приступил к торможению. Дело это было для него не простое. Заскрипев всеми своими железными членами, затрясшись от отвращения к обязательному графику он начал замедлять ход, дергаясь и даже, кажется, потея.

Огурец встал, его качнуло и он снова рухнул на сиденье рядом с Маркизой.

– Козлы дешевые! – раздался за его спиной сиплый пропитой голос. – Козлы вонючие!

– Чего? – успел спросить Огурцов, но тут его прошила очередь такого четкого, отборного, крепкого как фасоль мата, что говорить дальше он уже не мог. Только слушал со злобой, постепенно переходящей в восхищение.

– …понял, мудила грешный? В «Россию» ползете, плесень?

***

– Ешкин корень! – вдруг прошептала Маркиза. – Не может быть!…

– Ты чего? – не понял Огурец. И осекся.

Маркиза открыв рот смотрела на гегемона.

Огурец снова хотел вскочить, но ему не дали. Грязная лапа с силой надавила на плечо.

– Сами значит жрать… – В сиплом голосе слышалась ирония вперемешку с издевкой.

Огурец вырвался из под лапы. Вскочил. Повернулся и…

Пролетарий был небрит и грязен. Одетый в дешевую китайскую нейлоновую куртку. Лысый. Землистого цвета отечным лицом и мешками под глазами.

– Васька… – не проговорила – выдохнула Маркиза.

– Хераська, – осклабился гегемон, обнажив остатки зубов. – Вы куда без меня, твари дешевые собрались? Пить?

И вдруг испитая харя на глазах начала меняться, трансформироваться, проходя через множество образов, знакомых и незнакомых, пока не утвердилась в неповторимо наглой роже Васьки Лекова. Такой, какой она у него всегда делалась при волшебных звуках слова «пить».

– Так тебя же убили? – растерянно протянул Огурец. – Слушай, а ты так на Славика похож…

– На какого еще Славика? А, на грузчика этого… Да ладно вам.

– Да ты же мертв, – уверенно сказала Маркиза. – Что ты нам тут мозги паришь?! Я таких глюков на своем веку перевидала…

– Да? – изумленно воззрился на свои стоптанные ботинки Леков. – Оч-чень может быть. Москва такой город. – Он сделал рукой неопределенный жест. – Опасный! Тут каждый день кого-то убивают. Так что ничего удивительного. Так пить-то поедем? Или про козлов сопливых будем лясы точить? У вас чего пить?

– Погоди, – Огурец сделал движение рукой, будто стараясь отмахнуться от невероятного видения. – Ты чего поделываешь-то?

Спросил первое, что пришло на ум.

Леков громко рыгнул.

– Живу. – Он сгреб Огурца и Маркизу за шеи И, пригнув их головы к своей, просипел, обдавая их перегаром: – Давно живу. Все вас, уродов, поджидая. Так мы едем в деревню Большие Бабки?

– Пошел ты НА…, – разом, не сговариваясь, ответили Маркиза и Огурец.

***
 
Тени долгой ночи вынуждают бежать
Безысходность приводит к решительным мерам
Где тот угол, в котором ждут
В какой комнате заполночь не заперты двери
Угадайте, кого мы поставим сегодня примером
Кто хозяин квартиры где нас ждут и на запах,
Собираются те, кто пока что не верит
Это Мастер Краев -
Великий магистр трофейного Ордена Лени
Мастер Краев -
Повелитель станков, фрезою терзающих сталь
Представитель слюною забрызгавших все поколение
Отказавшийся встать на ступень чуть выше
Ступени для тех, кто устал
Мастер Краев
Не бойтесь бунта – вы вечный король опозданий
Мастер Краев
Заклинатель Зеленого Змия и гровер души
Искусавший все локти в попытке постичь мироздание
Стоически мечущий мятые стрелы
В субстанции тех кто спешит
Отрастивший свой хайр когда поздно всходить
В полукруг колоннады
Но все же чуждый наживы и алчущий легкой любви
Отвечайте своим знаменитым, торжественным, мудрым
«ТАК НАДО»
Тем кто в миг самомненья пустого пытается ставить
Вам это на вид
Мастер Краев
Достававший нам запах с возвышенных гор Гималаев
Мастер Краев
Подаривший нам право на пост
В нашем пьяном приходе
Постарайтесь догрызть свою кость никого не облаяв
Добродушно примите прощальный парад
Тех кто так безвозвратно уходит
Воистину
Мастер Краев
Весь мир – повторение творения старых мелодий
Их хриплый крик – укоризна скрижалям вранья
Интенсивность красного в почве – признак бесплодия
На посевах разумного, доброго, вечного
Черным ковром спорынья – собирай ее
Мастер Краев
Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения
Мастер Краев
Это круче, чем в полночь уйти по траве
Мы уйдем, мы устали, мы просим у Вас снисхождения
Если каждому нечем уже дорожить,
То пожалуйста Вы покажите как жить
Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит.
 
***

– Вахтанг, тормозни здесь.

– Здесь, Владимир Владимирович?

Вавилов промолчал. Сказано – «здесь», значит – «здесь».

– За остановкой? – все-таки уточнил Вахтанг.

– Да, – сквозь зубы прошипел Вавилов. – За остановкой. И троллейбус обгони

– Во, машины ездят, да, по городу, – дежурно заговорил Вахтанг. – Это же надо…

Вавилов молчал. Троллейбус. Сколько же лет он не ездил на троллейбусе? На вертолете в офис летал – это было. И обратно. Дорогое удовольствие. А что делать? Жизнь – она дороже любых денег. Эх, было времечко… Москва – не Москва, милиция – не милиция, а знал Вавилов, что стоит его «БМВ» выехать из гаража – разметут в куски. Хоть там и охрана и менты – один черт. Против лома нет приема. А уж против гранатомета «Муха» и пары – тройки автоматчиков-снайперов на крышах – и подавно. Так что приходилось разоряться на вертолет. Благо, власти разрешили. Хм… Еще бы не разрешили. Сколько для них сделал тогда Вавилов, именно в этот, вертолетный период. Конечно разрешили. Вот и летал над Первопрестольной – утром на работу, вечером – с работы…

– Вот здесь, – бросил Вавилов.

– Вы, Владимир Владимирович, сами, что ли…, – начал было Вахтанг, но Вавилов оборвал его:

– Свободен.

– Понял, – ответил понятливый водитель и нажал на педаль газа, не глядя в правое зеркало. Если шеф не поручил приглядывать – лучше не приглядывать. Себе дороже. Шеф – он такой. Приедешь завтра за ним, а он и спросит – чего, мол, ты, Вахтанг, в зеркало не меня смотрел? А? И глаза прищурит. Нехорошо так прищурит. Он умеет, шеф, глаза делать правильные. Ушлый он, шеф, ох, ушлый. И как только замечает все? Потому, видно, и крутой. Потому и крутой, что все замечает. Но, на всякий случай, лучше пока хотя бы троллейбус в поле зрения держать. Мало ли что с шефом случится? Где потом такую работу найдешь?

Шеф постоял перед негостеприимно раздвинувшейся гармошкой дверцы. Троллейбус не двигался с места. Шеф, зная, что стоит только притронуться к поручню, то его наверняка ударит током, легко вспрыгнул на ступеньки короткой лесенки, не касаясь внутренностей железного чудовища.

Вот салон. В салоне трое. Обычные московские уроды. Бомж, вокзальная шлюха и мужик, явно из клуба какого-то бредущий и, к гадалке ходить не надо, эти двое его сейчас раскручивают. А у мужика явно бабки есть. Ну, то есть, эти, ИХ бабки. Мелочуга. Обнимаются. Знаем, знаем, сейчас из карманов все вытянут у мужика и отвалят. Обнимаются. Ха-ха.

– Ничего себе, пассажир пошел, – сказала шлюха.

– Во, точно! – бомж повернул голову и Вавилов увидел его удивительно молодые глаза. Бомж. Куртка. Штаны. Вонь. А глаза – нарисованные. Не может быть у бомжа таких глаз. Не бывает. Слишком много наглости. Слишком много…

Вавилов сам не мог сформулировать – чего же там такого много. Уверенности? Нет. Уверенности хватает у любого ларечного продавца. Здесь что-то другое. Наглости? Да, наглость… Но какая-то не такая наглость, непривычная. Или…

Господи! Почему же с таким взглядом этот мудак не пошел до конца. С такими глазами нужно деньги зарабатывать. С такими глазами политику делают. Все имиджмейкеры умерли бы от таких глаз. А вот – Россия. Таланты пропадают. Жаль. Печально.

– Чего уставился? – спросил Вавилов нарочито нелюбезно.

– Я? – переспросил бомж. – Это я на тебя уставился? Да на кой ты мне сдался, козел старый! Подумаешь, тоже – в троллейбус сел и понты кидать. Вавилов… Да я таких Вавиловых… Клал я на вас. Понял?

Шлюха как-то странно засуетилась.

– Погоди, погоди, это же мой…

И что-то яростно зашептала на ухо бомжу.

Вавилов, однако, услышал слово «работодатель».

– Газеты читаешь? – спросил Вавилов, пытаясь скрыть неожиданное беспокойство. Обернулся. За лобовым стеклом троллейбуса маячил черный джип. Молодец, Вахтанг. Дело туго знает.

– Ну, Вавилов я. И дальше что?

– А чего же ты, Вавилов, на троллейбусе рассекаешь, – встряла шлюха. – Ты не обижайся, мы просто понять хотим. Интересно нам.

– Да нам не интересно, – оборвал ее бомж. – Пошли с нами, Вавилов, пивка попьем. А? Слабо?

Впереди Вахтанг на джипе. Он не бросит. Это точно. Хотя и выговор ему обеспечен. Но – таковы правила. Зарплата его обязывает. Так. Вахтанг. А сам-то что? В носорога стрелял, кто может пулей носорога завалить? У любого охотника спросите? Невозможно. А, ведь, завалил, черт его знает, как. Завалил. И вообще… Не последний человек на Москве.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации