Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

После обеда продолжилось наше состоящее из подъемов и спусков путешествие по плато Дайер. Вперед вышла упряжка Кейзо, возглавляемая безразличным меланхоликом Кутэном. Но сегодня он был явно в ударе. Нам с Уиллом с нашей третьей позиции было хорошо видно, как Кутэн, повинуясь Кейзо, держит направление, а все собаки, включая и наших, следуют за ним. В 17 часов остановились на достаточно ровном месте с видом на великолепную Чарити. Поставив палатку и накормив собак, я побежал в палатку Этьенна на радиосвязь, однако попал в нашу походную радиостанцию не сразу: Этьенн беседовал по телефону с… Парижем, со своей подругой Сильви. Организация таких приятных «неожиданностей» была на совести благородного Кристиана-де-Мариавля, находящегося в Пунта-Аренас и использовавшего буквально каждую возможность при хорошем прохождении радиоволн, чтобы устроить для нас подобные сюрпризы. Таким образом Уилл смог получить в день рождения поздравление от родителей, я тоже надеялся когда-нибудь поговорить с Наташей (вся сложность для меня состояла в том, что необходим был хороший английский, хотя бы до начала разговора).

Чтобы не мерзнуть в ожидании окончания беседы Жана-Луи (смущать я его просто не мог, так как разговор велся на французском – иногда разноязычность нашего экипажа весьма и весьма кстати!), я вернулся к нартам, заготовил корм для собак на следующий день и померил температуру – минус 32 градуса. На радиостанции мне удалось поговорить с базовым лагерем на Кинг-Джордже. Я поинтересовался у Джона Стетсона, проводит ли он эксперименты по определению содержания загрязнений в снеге на тех образцах, которые я ему выслал. Он ответил уверенным баритоном: «Йес! Оф кос!» Вернувшись в палатку, заштопал прожженные пламенем свечи рукавицы, которые вчера вечером во время просушки свесились недопустимо низко. Для штопки я использовал кусок полотенца и неспроста, ибо прогоревший участок находился как раз на сгибе указательного пальца, наиболее удобном для вытирания носа при ходьбе на лыжах, и кусочек мягкого гигроскопичного полотенца на этом месте был явно не лишним. Лагерь в координатах: 69,7° ю. ш., 64,9° з. д.

6 сентября, среда, сорок второй день. Накануне ночью буквально через десять минут после того, как я залез в мешок, сорвался ветер. Сначала двумя-тремя продолжительными мазками он прошелся по стенкам палатки, которые отозвались нервным трепетом, а затем задул ровно и настойчиво, но нам в наших мешках было даже уютно спать под шум ветра. Утром раскрыл глаза в 5.50, на двадцать минут позже, чем обычно, но сразу понял, что ветер разыгрался. Стенки палатки были покрыты густым инеем, особенно та, которая выходила на наветренную сторону, да и спальный мешок в изголовье был весь в инее от дыхания. Вылезать страшно не хотелось, но я переборол себя, выполз из мешка и зажег примус. Его гудение и тепло разбудили Уилла. Махнув ему обреченно рукой, я разделся и вылез наружу.

Меня тотчас же облепило снегом, так что не было никакой необходимости принимать снежный душ. Оставалось только обтереться полотенцем, что я и проделал, забравшись в палатку. Первые впечатления о погоде, которыми я поделился с Уиллом, были не из приятных: видимости никакой – я даже не разглядел соседних палаток, – метель, однако, как мне показалось, было не так уж холодно. Конечно, такая погода требовала более тщательной экипировки для проведения метеорологических наблюдений, поэтому перед вторым выходом я оделся по-штормовому. Термометр показал минус 28 градусов, ветер от северо-востока 20–22 метра в секунду.

Во время одной из коротких пауз между порывами ветра я, приглядевшись, разобрал смутный силуэт палатки Джефа и направился в ее сторону. Преодолевая шум ветра, я прокричал ребятам все, что я думаю о погоде, и мы решили, что будем в полной готовности ждать ее улучшения. На обратном пути я набрел на палатку Этьенна и Кейзо и договорился с ними о том же самом. Мне показалось, что Этьенн с великой готовностью откликнулся на предложение подождать. Такая погода, как вы, наверное, догадываетесь, не только вынуждала нас прерывать движение и пассивно ждать ее милостей в палатках, но и существенно затрудняла осуществление одного весьма важного и необходимого протокольного мероприятия, которое по установившемуся у нас с Уиллом внутреннему распорядку, мы выполняли обычно по утрам перед стартом. Процедура его выполнения у нас с Уиллом несколько различается: если Уилл придерживается классического стиля, обязательно предполагающего наличие полного комплекта одежды и какой-то минимальной защиты от внешних воздействий (как то снег, ветер и т. д.), то я предпочитаю стиль «модерн» – минимум одежды, минимум удобств и, как естественное следствие стиля, максимум скорости. В это утро первым был готов Уилл (я уже достаточно нагулялся и поэтому пережидал). Тщательно застегнув все одежды и запасшись небольшим свитком протокольной бумаги, он сидел на корточках перед дверью, выжидая момент для броска. Я напутственно и чуть сочувственно, прекрасно зная, что ему предстоит, похлопал его по плечу (получив в ответ неуверенную улыбку) и открыл дверь. Ненасытный, неистовый снежный водоворот тотчас же поглотил смельчака. Спустя три с четвертью минуты я услышал какое-то неуверенное шуршание около дверей, а затем приглушенный шумом ветра голос и открыл дверь. В палатку, быстро перебирая руками и ногами, на четвереньках заполз Уилл. Было достаточно всего одного взгляда на его небрежно застегнутый, облепленный снегом протокольный костюм и его ликующую физиономию, чтобы понять, что протокольное заседание прошло успешно. Свой выход я не буду здесь подробно описывать, так как надеюсь, что это лучше и правдивее сделает Уилл в своей книге о нашем путешествии. Часов в одиннадцать отправился в гости к Джефу и Дахо. Было совсем светло, бледное размытое пятно солнца едва угадывалось в несущемся над головою снеге. Получив после запроса устное разрешение ребят на вход в их палатку и выполнив все связанные с этой процедурой описанные ранее формальности, я примостился с краешка Джефова спального мешка. В палатке было прохладно (5 градусов), горела только керосиновая лампа – ребята экономили горючее, – поэтому предложенный Дахо кофе оказался как нельзя более кстати, тем паче что тот же Дахо в соответствии с древней китайской традицией добавил в кофе несколько капель из заветной бутылочки. Джеф извлек прекрасно изданную Национальным географическим обществом США большую карту Антарктиды, и мы отметили на ней наше положение на 6 сентября. Боже! Как долго и много еще идти! Прошло немногим менее полутора месяцев после старта, а мы все еще где-то в начале Антарктического полуострова, дни летят, а пройденное расстояние ползет. Вдруг в самый разгар наших дебатов у карты что-то резко изменилось в окружающей нас обстановке: мы внезапно услышали гудение керосиновой лампы, упругое хлопание стен палатки прекратилось, а наши голоса стали громче и разборчивее. До нас даже не сразу дошло, что стих ветер.

Да! Представьте себе, внезапно наступила полная тишина. Я высунул голову из палатки – туман, видимость 500 метров, штиль. Решили, не теряя времени, сворачивать лагерь и выходить. Я сообщил по пути об этом решении Этьенну и Кейзо и быстро возвратился в палатку, при этом едва не наступив на Горди, которого с головой занесло снегом. Естественно, стоило только одеться по-походному, как вновь засвистал ветер, но все равно я вышел и попытался откопать нарты, но весьма скоро убедился, что это абсолютно бесполезно. К такому же выводу независимо пришли Джеф и Жан-Луи, в основном потому что раскопки заняли бы часа два с половиной, а там уже и светлого времени практически не осталось бы. В результате все-таки остались на месте, твердо решив двинуться завтра, если погода будет не хуже, чем сейчас. Вторую половину дня я посвятил изготовлению солнцезащитного экрана на индикатор озонометра, выпилив его из толстой фанеры. Закончив эту работу, выкопал совершенно занесенного снегом Горди, что было необходимо сделать, поскольку его поводок вмерз в образовавшийся под ним лед и бедняга уже не мог свободно поднять голову. Вообще во время сильной метели необходимо все время следить, чтобы доглайн – провод, к которому собаки были привязаны короткими поводками – постоянно находился на поверхности. Снег, лежащий под собаками, от тепла их тел, дыхания и мочи, которую они, не вставая, напускали под себя, превращался в лед, провод вмерзал в него, и поэтому надо было его периодически освобождать, чтобы собаки, не имеющие возможности подняться, не задохнулись. Покормив собак, я вернулся в палатку, где хлебосольный Уилл готовил нечто необыкновенное, ароматно пахнущее морем. Это оказалась уха из рыбных консервов. Стоит ли говорить, как это было вкусно! Горели свечи, за стенами палатки по-прежнему неистовствовал ветер, заканчивался сорок второй день нашего путешествия.

7 сентября, четверг, сорок третий день. Сегодняшнее утро не принесло ожидаемого улучшения погоды. Более того, она даже ухудшилась. Температура минус 25, ветер 13–15 метров в секунду, видимость менее 100 метров, стоим, палатку занесло так, что порой из-за недостатка кислорода приходилось приоткрывать двери, чтобы свечи не гасли. Решили подготовиться к выходу и подождать рассвета – быть может, он что-нибудь изменит. Корма для собак у нас было на шесть дней, ходу до следующего склада в лучшем варианте – три-четыре дня, оставался только аварийный двухдневный запас и не более, так что особенно засиживаться нам было нельзя. Готовя завтрак, подсчитал, что овсянки у нас осталось на два дня. Скоро придется или отступать от привычного меню, или начинать натуральный обмен с другими палатками. Так, нам было доподлинно известно, что у Джефа и Дахо овсянка не пользуется спросом, так что они могли стать для нас выгодными торговыми партнерами.

В 8 часов Уилл отправился к Джефу посовещаться, а я остался поддерживать огонь в очаге. Если бы кто-нибудь в это время заглянул в нашу палатку, то наверняка усомнился бы в моей готовности продолжать путешествие: я лежал в одежде поверх спального мешка и голосом, не уступающим в заунывности ветру, пел старинные русские песни, периодически справляясь о словах в лежащем на груди песеннике. Уилл вернулся часа через полтора и сообщил, что сегодня мы никуда не пойдем, еще день можно переждать. К слову сказать, идти по такой погоде можно было бы, что мы регулярно и делали впоследствии, но вот собирать лагерь, откапывать из-под метровых сугробов палатки, нарты, упаковывать все при непрекращающемся снегопаде и ветре – вот это и было самым неприятным и сложным. Чтобы как-то скоротать время, решили приготовить на ланч что-нибудь из ряда вон выходящее. Я поджарил тосты с сыром, Уилл извлек откуда-то полиэтиленовый мешочек, наполовину наполненный каким-то загадочным порошком, размешал его в воде и вылил образовавшееся жидкое тесто в небольшую кастрюльку с тефлоновым покрытием. Через час мы ели настоящий кекс. Ай да Уилл, ай да пекарь! Подкрепившись таким образом, прослушали пленку с записью состоявшейся сегодня утром беседы Уилла с Жаном-Луи и Джефом относительно наших ближайших перспектив: до ближайшего склада 60 миль, а это, как я уже говорил, три-четыре дня пути. В существовании этого склада мы были уверены, поскольку располагали совершенно свежей информацией Генри на этот счет. Следующий склад находился на расстоянии около 200 миль в районе горы Ванг, но он, по словам Джефа, располагался на снегу, и не было никакой уверенности, что мы его найдем. Седьмой склад был организован у горы Рекс через 160 миль. Его местоположение позволяло нам надеяться, что он будет найден. И наконец последний склад на Антарктическом полуострове размещался на станции Сайпл, еще через 160 миль, и на него мы, без сомнения, могли рассчитывать. Таким образом, пока из четырех складов мы отыскали только два, причем из четырех оставшихся один был под большим вопросом. Ставки были неплохие, надо было продолжать игру и, наверное, уже не слишком считаясь с погодой во имя успеха всей экспедиции. Ужин готовили при одной свече. Сейчас темнело уже не в 17, а около 18 часов. Все, что должно было сохнуть, сохло под потолком палатки. Даже спальные мешки мы с Уиллом ухитрились подвесить, несмотря на их огромные размеры. Это была, пожалуй, наша первая просушка мешков в палатке – до этого мы обходились тем, что просто-напросто счищали лед с наружной поверхности мешков раза два в неделю перед упаковкой их на нарты. Во время такой продолжительной стоянки влага, конденсирующаяся на нижней поверхности мешка, не превращается в лед и постепенно проникает внутрь, поэтому мы и подвесили их повыше в надежде хоть немного подсушить. Осознание того, что мешки сушились, согревало нас никак не меньше, чем, собственно, сами мешки, поэтому, закончив это дело и не без труда водворив мешки на их законное место, мы сами водворились в них и заснули с единственной мыслью о том, чтобы завтрашний день принес погоду. Приписывая некие особые чары находящейся вблизи от нашего лагеря горе Чарити (не отсюда ли ее чарующее название?!), я даже перед сном несколько раз пробормотал сочиненное днем заклинание, что-то вроде: «Милая Чарити, пропустите Витю!» А в ответ только ветер.

8 сентября, пятница, сорок четвертый день. Вот и не верь после этого в заклинания! Когда я утром выбрался из палатки, то был приятно поражен открывшимся видом: пронзительно чистое светло-голубое небо, ярко-оранжевая полоса восхода, бледная угасающая луна над головой и резко очерченный черный силуэт Чарити. Дул легкий ветерок с востока и, как мне показалось, мороз был не шуточный. Наскоро обтеревшись чем попало и дрожа от холода и возбуждения после увиденного, я обрушил на голову только что проснувшегося Уилла пушкинское «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась, луна, как бледное пятно…» Тут Уилл, прервав меня, сказал, что помнит это вполне отчетливо и спросил: «А что же нынче?» Я, немного раздосадованный такой приземленностью своего напарника, уже без прежнего энтузиазма продолжал: «А нынче, погляди в окно! Под голубыми небесами, великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит…» – «И от мороза все дрожит», – добавил Уилл, усмехаясь и глядя на мою еще не пришедшую в себя после душа гусиную кожу. Пришлось согласиться с этим его дополнением, тем более что беспристрастный термометр показал минус 37 градусов. Тут я совершил небольшой просчет, который целиком отношу за счет охватившего меня при виде этой утренней красоты вдохновения: выбравшись на улицу для метеонаблюдений, я совершенно забыл надеть что-либо на голову. Морозный ветерок быстро привел мои уши в слегка скрученное состояние. Пришлось от палатки Этьенна возвращаться бегом, поэтому, когда я, запыхавшись и не чувствуя левого уха, забрался в нашу палатку, то сразу ощутил полное отсутствие кислорода внутри – все съел работающий на полную мощность примус. Дыхание восстанавливалось довольно долго, как раз до начала завтрака. Снег был сильно уплотнен ветром, поэтому раскопки лагеря заняли достаточно много времени. Первым справился Джеф, так как ему практически не надо было откапывать нарты. Ветер со снегом легко продувал через них, и поэтому эти нарты заносило не так сильно, как наши. Собравшись, Джеф и Дахо покинули лагерь. Когда же мы наконец тронулись, они были уже километрах в двух впереди. Несмотря на довольно ровную и твердую поверхность, двигались мы сегодня не очень споро. Из-за низкой температуры скольжение было неважным, поэтому мы с Уиллом так и не смогли наверстать отставание своей упряжки вплоть до остановки на обед. Когда мы подошли к обеденной стоянке, ребята находились там уже минут пятнадцать и изрядно подмерзли – было минус 33 градуса с ветерком, – но мой озонометр отработал на удивление нормально. После обеда мы продолжили движение, держась уже, как обычно, близко друг от друга.

Кейзо попытался сменить Джефа на позиции лидера, но Кутэн совершенно не воспринимал команды – наверное, его деморализовала бушевавшая двое суток метель, – и, немного повиляв вслед за упряжкой Кейзо, мы вновь попросили безотказную умницу Тьюли возглавить колонну. Сегодня впервые шли до 18 часов. Солнце уже село, от чего небо начиная с восточной стороны стало быстро темнеть, приобретая густой фиолетовый оттенок. Горы как будто разгладили подчеркнутые солнцем глубокие морщины и приобрели однотонную белую матовую окраску. Сегодня прошли 23 мили. Это пока наш рекорд. Еще два таких перехода, и мы достигнем четвертого склада с продовольствием. Лагерь в координатах: 70,1° ю. ш., 64,73° з. д.

9 сентября, суббота, сорок пятый день. Воистину нельзя предугадать, что «день грядущий нам готовит». Но, похоже, Антарктика никак не желала подарить нам более одного дня хорошей погоды. Еще вчера ясное небо, тишина, мороз, звездное покрывало на белых плечах Чарити, а сегодня… Около 4 часов утра я «спинным мозгом» почувствовал, что начинает задувать ветер, но все это было где-то далеко и из глубины теплого спального мешка казалось чем-то абстрактным, поэтому совершенно не помешало ни мне, ни Уиллу досмотреть сны. Пробуждение превратило эту абстракцию в нечто совершенно реальное и физически ощутимое через упруго дрожащие стенки палатки. Я выбрался из палатки и обнаружил полную смену декораций: плотная, высокая, слоистая облачность покрывала небо целиком, за исключением тоненькой полоски ярко-малинового цвета с восточной стороны горизонта, ветер дул от юго-юго-запада, то есть практически навстречу нашему движению. Чарити сменила свою дорогую звездную шаль на весьма скромненький белый платочек, и, несмотря на сильный ветер, мне показалось, что температура повысилась по сравнению со вчерашним днем. Видимость была достаточно хорошей, и мы решили идти, несмотря на встречный ветер и оказавшуюся не столь безобидной температуру минус 28 градусов. Как будто оценив наш порыв, ветер внезапно стих, что дало нам возможность без особых трудностей свернуть лагерь и выступить раньше обычного – около 8.45. После такой благоприятной для нас паузы ветер приготовил еще один подарок: зашел с северо-запада, то есть превратился практически в нашего попутчика. Восприняв это как знамение свыше, подгоняемые в спину ветром, мы довольно резво двинулись в путь и достаточно беззаботно шли до 11 часов, когда видимость стала ухудшаться прямо на глазах. Мы с Уиллом сразу же потеряли из виду идущих первыми Джефа и Дахо. Оранжево-зеленый экипаж Этьенна и Кейзо, все время державшийся метрах в сорока впереди нас, тоже стал периодически скрываться из виду за густой пеленой поднятого ветром снега.

Разыгралась типичная низовая метель. Верхняя кромка летящего снега была на высоте не более четырех метров от поверхности.

Выше прекрасно просматривались голубое небо и яркое солнце, но в горизонтальном направлении видимость в порывах ветра порой пропадала до 20 метров. Собаки бежали прекрасно – им тоже помогал ветер. Освещенная солнцем снежная круговерть не выглядела чем-то непроницаемо загадочным, таящим в себе какую-то опасность. Я скользил на лыжах рядом с нартами, держась левой рукой за стойку и стараясь не потерять из виду тускло просвечивающий иногда через белую пелену оранжевый фонарик Этьенновой парки, и мысленно благодарил Бога, что ветер попутный. Изредка я поглядывал на Уилла, скользившего рядом и тоже погруженного в собственные мысли. Ветер дул преимущественно с моей стороны, прижимая меня к нартам, поэтому частенько замок моего левого крепления натыкался на задник нарт и расстегивался. Останавливаться было рискованно – мы могли потерять из виду идущую впереди упряжку. Поэтому я, приседая на корточки, застегивал крепление на ходу. Иногда это не удавалось, тогда я продолжал скользить, не отрывая левую лыжу от поверхности до ближайшей остановки, а они случались достаточно часто. (Джеф специально тормозил свою упряжку и останавливал ее с тем, чтобы дать возможность нам подтянуться.) По вполне понятным причинам обед прошел быстро и молчаливо. После обеда погода стала ухудшаться, и мы вынуждены были остановиться не в 18 часов, а минут на сорок раньше. Дальнейшее развитие событий показало, что остановка была более чем своевременной: мы с Уиллом с большим трудом установили палатку.

Ветер был настолько силен, что, для того чтобы палатку не унесло, Уиллу пришлось забраться внутрь и держать ее до тех пор, пока я не установил оттяжки. Все это время он, наверное, чувствовал себя не слишком уютно внутри нашего строптивого, готового сорваться и улететь домика. Собаки, не разделяя, по-видимому, нашего оптимизма по поводу улучшения погоды, улеглись по-штормовому, свернувшись плотными клубочками. Я подал им ужин что называется прямо в «постель», но, несмотря на то что они были голодны после сегодняшней продолжительной гонки, не все одинаково среагировали на мое подношение. Часть собак даже не приподняла головы, чтобы поинтересоваться тем, что я принес, предпочтя ужину удобство и комфорт уже занятого ими положения, но большинство из них все-таки отнеслись к корму с должным уважением и, отряхнувшись от снега, принялись с ожесточением грызть эти высококалорийные и чрезвычайно твердые брикеты. Поскольку, пользуясь неплохой погодой, я вчера заправил бензином все запасные баллоны для примуса и заготовил собачий корм на двое суток вперед, то все наружные работы сегодня были закончены уже в 7 часов, и я с большим удовольствием забрался в палатку. Сегодняшний ужин Уилл выдержал в традициях, по его словам, китайской кухни. Для этого он собрал все имеющиеся в нашем распоряжении специи и обильно сдобрил ими лапшу с консервированным лососем. Получилось нечто очень ароматное и вкусное, так что мне даже оказалось недостаточно одной миски, несмотря на всю ее рекордную вместимость. После ужина мы с Уиллом досушивали все, что не успели досушить вчера. Этот второй циклон, свалившийся на нас всего через сутки после предыдущего, мог серьезно нарушить наши планы: корма для собак у нас уже оставалось на три дня, а ходу до нунатаков Лайнс – полтора дня. Если этот циклон окажется затяжным, то ситуация могла быть просто критической. Опасения, что циклон может оказаться затяжным, подтверждало еще и то, что по карте район плато Дайер, где мы сейчас находились, был полностью открыт с северо-запада для идущих с Тихого океана мощных циклонов. Как нам сообщил по радио Крике, этот район Антарктического полуострова вплоть до 74-й параллели, по спутниковым данным, в это время года практически постоянно закрыт облачностью, так что ждать устойчивой погоды здесь нам, по всей видимости, не приходилось.

Но мы, не претендуя на большее, надеялись отвоевать у непогоды всего лишь два ходовых дня, чтобы решить нашу частную продовольственную программу. Только два дня! С этой надеждой мы и легли спать. В этот день мы установили еще один рекорд (как оказалось потом, достаточно долговечный): прошли 28 миль. С попутным ветром, но прошли, и это было здорово! Лагерь в координатах: 70,4° ю. ш., 64,6° з. д.

10 сентября, воскресенье, сорок шестой день. Сегодня, пожалуй, самый сильный шторм за все время нашего путешествия. Ветер усердствовал всю ночь и к утру достиг ураганной силы, палатка тряслась и раскачивалась, ее наветренная стенка прогнулась внутрь тугим, наполненным ветром парусом. Снег проникал повсюду, особенно много его набилось между внутренним и наружным чехлами в районе вентиляционного отверстия на потолке прямо надо мной. Проснувшись в 5.30 и услышав свирепое завывание ветра, мы с Уиллом, не сговариваясь, вновь забрались в мешки.

Я уже писал о том прекрасном, расслабленном состоянии, которое можно испытать в теплом спальном мешке (особенно если забраться в него с головой), полностью отключившись от всего окружающего – холода в палатке, бешеного, грозящего унести тебя вместе с твоим спальным мешком и палаткой ветра и, главное, от назойливой мысли о том, что когда-нибудь все равно придется выбираться наружу. Мне удалось протянуть это блаженное состояние до 8 часов утра, но когда уже совсем рассвело, выбравшись из спальника, я увидел нависший надо мной снежный потолок, заваленную снегом дверь и ходящие ходуном стены палатки. Не зажигая примуса, чтобы было поменьше влаги внутри, я принялся очищать стенки и потолок палатки от снега. Мелкие белые кристаллики его сыпались вниз из-под моей щетки, покрывая спальные мешки, примус, стол и беспорядочно составленную на нем посуду. Я занимался этим до тех пор, пока настойчиво и тревожно мне не напомнил о себе протокольный вопрос. Как бы предупреждая мою поспешность в его решении, ветер сотряс палатку в каком-то неистовом порыве. Я ненадолго задумался и принял неадекватное ситуации решение – идти в одних носках, чтобы не было потом проблем с сушкой одежды. Уилл с интересом наблюдал за моими приготовлениями, не вылезая из спальника, поскольку примус все еще безмолвствовал. Я выбрался наружу, а все дальнейшее происходило помимо моей воли. Единственное, что я все же запомнил, так это то, что протокол не принес мне обычного в таких случаях удовлетворения. Гораздо приятнее было потом, когда я сидел у гудящего примуса и отколупывал оставшиеся кое-где на теле кусочки мокрого снега, а моя покрасневшая кожа, отходя от холода, парила легким белым туманом.

Скорость ветра, по моим оценкам, в это утро была никак не меньше 30 метров в секунду, видимость не более 5 метров, то есть не только о каком-нибудь движении вперед, но даже и о передвижении внутри лагеря не могло быть и речи, так что сегодняшним утром я не пошел к ребятам с метеосводкой, поскольку они и сами могли догадаться, что погода – дрянь. После завтрака мы занялись своими привычными по такой погоде делами: Уилл листал свой путевой дневник, я – песенник. Уилл «складывал» свои путевые впечатления в журнал, тратя на это каждое утро 45–50 минут, я же предпочитал диктофон, наговаривая на кассету по 10 минут каждый вечер. Такой вариант дневника мне нравился больше, так как высказывать впечатления – во всяком случае для меня – можно было более живо и эмоционально. Для ведения традиционного журнала необходим больший комфорт, в частности, непременно положительная температура, чтобы писала шариковая ручка, а это не всегда просто обеспечить в наших условиях, да и потом при расшифровке дневника разбирать свой неясный почерк труднее, чем пройти маршрут еще раз. Уилл же делал двойную работу: сначала он писал дневник, а затем наговаривал его на пленку, снабжая дополнительными комментариями. Примерно в районе обеда наступил черед Уилла выполнить не терпящую отлагательств протокольную процедуру. Пятьдесят дней совместного проживания – для нас с Уиллом, похоже, вполне достаточный срок для начала взаимо-проникновения образа мыслей, обычаев, культур и языков, потому что он внезапно отказался от своего излюбленного классического стиля и собрался совершить протокол, так же как и я, в одних носках. Я уговорил его надеть еще и шапку, ибо в волосы набивается полно снега. Уилл покорно согласился. Видно было, что он заметно волновался перед выходом, как артист перед премьерой, как-никак – ломка традиций. Он попросил меня помочь ему разобраться с дверной молнией и исчез в белом бушующем смерче. По его приглушенным крикам и неясной, едва угадываемой тени в непосредственной близости от дверей я понял, что его унесло недалеко. Через 40 секунд я впустил в палатку не своего друга и напарника Уилла Стигера, а какого-то снежного человека. Ничего более смешного ни до, ни после нашего совместного проживания я не видел.

Густая шевелюра на груди, плечах, руках и отчасти на спине Уилла послужила прекрасной арматурой для удержания снега на теле, и в результате он вполз в палатку в прекрасном, идеально сидящем на его нестандартной фигуре, белом смокинге, несколько непривычного глухого покроя и без фалд, а если добавить к этому наряду изящные черные облегающие носки, создающие впечатление вечерних нарядных туфель, то можете себе представить, как элегантно выглядел Уилл. Несколько выбивались из общего стиля наглухо застегнутая ушанка и слегка голые ноги, но все эти нюансы сглаживались его румяной физиономией, выражение испуга на которой уже начало уступать место неземному блаженству. Как-то странно, по частям, снимая смокинг перед работающим на полную мощность примусом, Уилл заявил, что ничего более прекрасного в своей жизни не ощущал. В ответ на мой осторожный вопрос относительно протокола он пробормотал что-то невнятное вроде того, что все протокольное время потратил на поиски входа в палатку. На обед приготовили жареную кукурузу, блюдо очень популярное в Америке и известное всем под названием «поп-корн». Совершенно пришедший в себя и отогревшийся Уилл любезно согласился дать мне интервью по поводу только что совершенного подвига. Привожу запись этой беседы.

Вопрос: «Уилл, не будете ли Вы столь любезны описать Ваши впечатления от только что совершенной прогулки!»

Ответ: «О! Это был очень полезный опыт, на который я отважился под влиянием Виктора. Я уговорил себя выйти наружу совершенно голым в штормовую погоду, и не успел я вылезти, как ветер подхватил меня и снег моментально покрыл мое тело вторым слоем кожи. Я совершил протокол очень быстро, но когда забрался внутрь, то понял, как это было прекрасно. Я счастлив, что мне удалось совершить это.

Я благодарен Виктору за его влияние на меня в этом приятном деле и надеюсь повторить свои выходы в непогоду, потому что вижу в этом много полезного и веселого!»

В течение всего дня у нас не было никакой связи с ребятами в других палатках, и мы даже не выходили кормить собак – в такую пургу это было бесполезно: они лежали под снегом, и их было лучше не беспокоить – так по крайней мере заявил мне более опытный Уилл. Сегодня решили лечь спать пораньше, с тем чтобы сэкономить горючее, да и делать-то в общем было особенно нечего. Заметного улучшения погоды к вечеру не наблюдалось. Более того, мне показалось, что с наступлением темноты ветер усилился; впрочем, в темноте все кажется более загадочным и страшным.

11 сентября, понедельник, сорок седьмой день. Стоим на прежнем месте. По-прежнему северо-западный ветер, метель и плохая видимость – правда, сегодня несколько лучше, чем вчера. В этом я имел возможность убедиться, высунув нос в слегка приоткрытую дверь палатки. Я увидел метрах в пяти перед собой наши занесенные по самые верхушки стоек нарты. «Ого, – подумал я, – значит, видимость во всяком случае не менее пяти метров». В 8 часов, не зажигая примуса и не будя сладко спящего вот уже двенадцатый час Уилла, я выбрался из палатки и увидел небо. Да, да, это было именно оно – бледно-голубое и далекое, – но, что самое приятное, я увидел все три (включая нашу) палатки и возле дальней из них мерно размахивающего лопатой Джефа, уже начавшего раскопку нарт. Но это было не все: приглядевшись, я различил прямо по курсу небольшой темный треугольник нунатака и слева от него далекие горы. Низовая метель продолжалась, но, что называется, на последнем издыхании. Верхняя кромка летящего снега была не более одного метра над поверхностью. Я поспешил сообщить эту приятную новость Уиллу и, быстро одевшись, пошел к Джефу разузнать, как они пересидели непогоду. К моему удивлению, все наши собаки, за исключением Горди, лежали на поверхности, а у Горди по обыкновению торчали только уши, однако доглайн был глубоко в снегу. Мы встретились с Джефом, как после долгой разлуки, крепко обняв друг друга. Джеф уже практически раскопал свои нарты и переместил их немного в сторону, так что на их прежнем месте виднелась глубокая яма. Я вернулся к своим собакам, по пути заглянув в палатку Этьенна и Кейзо. У них тоже все было в порядке. Правда, палатка была наполовину занесена и от нарт остались только торчащие из снега верхние части стоек, ну да это было делом привычным и поправимым.