Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Поднявшись на один из многочисленных ледяных бугров, мы увидели впереди две палатки, груду ящиков на снегу, нарты и три фигурки рядом, одна из которых была заметно выше остальных. Это были отнюдь не инопланетяне, а поджидавшие нас «три мушкетера» из кинокомпании «Филм Ди Си» во главе с неунывающим Лораном, который наверняка уже нацелил на нас всевидящий глаз своей камеры. Всего восемнадцать дней прошло с тех пор, как мы расстались, а столько произошло событий – увы, не снятых на кинопленку, но надолго оставшихся в нашей памяти: падения в трещины, поломка и починка нарт, поиски склада с продовольствием, трудные подъемы и стремительные спуски перевалов. Поэтому мне понятны были нетерпение и энтузиазм Лорана, ожидавшего встречи. Я видел, как, въехав в лагерь, первыми «растворились» в нем Жан-Луи и Уилл вместе с упряжкой, слышал разносящиеся далеко окрест и знакомые еще по Гренландии звуки гортанного голоса Кейзо, призывающего к порядку разбушевавшихся в предвкушении лагеря Монти и Хоби. Мне было видно, как, не успевая за разогнавшимися собаками, падал и, не выпуская стойки нарт из рук, полулежа скользил по снегу профессор, волоча за собой непослушные ноги с нелепо задранными, торчащими в разные стороны лыжами. Все это, конечно же, не ускользнуло и от камеры Лорана, и от чуткого микрофона Бернара. Держась за привязанную к нартам веревку, я въехал в лагерь последним, на большой скорости лихим зигзагом пересекая собственный след. Мои маленькие неказистые нарты сразу же привлекли внимание режиссера. Для нарт этот первый съемочный день будет, наверное, и последним. Я уже заметил привезенные ребятами новые нарты, на которых мы с Уиллом и должны были продолжать путешествие.

Прилет самолета и киногруппы – всякий раз большой праздник для нас. И сегодня среди привезенного самолетом имелись деликатесы на любой вкус – от коньяка и шоколада до писем и свежих журналов. Я получил полный конверт телеграмм, присланный ребятами с Беллинсгаузена, и, спрятав их в нагрудный карман штормовки «на десерт», начал сортировать то, что привез «Твин оттер».

Уилл в это время любовно обвязывал новые нарты старыми веревками для крепления грузов. С видимым сожалением завершив эту операцию, он подошел ко мне и сказал, что хочет сохранить свои маленькие нарты для транспортировки спальных мешков и попросил меня перекинуть часть веревок с моих нарт на его. Пока я возился с многочисленными веревками, стемнело и, почувствовав, как замерзли пальцы на руках и ногах, я с большим удовольствием забрался, в палатку, где застал весьма приятную картину. На примусе, издавая оглушающий аромат, булькало очередное фирменное блюдо Уилла. На столе стояли две новые свечи, а рядом с ними красовалась темная бутылка замысловатой формы, на наклейке которой значительно, как на дверях кабинета, было вытиснено слово «Директор» – так назывался французский коньяк, присланный Уиллу на день рождения. Поздоровавшись с Директором, я быстренько переоделся, и мы с Уиллом приступили к ужину, который в компании нашего нового знакомого, оказавшегося на редкость общительным, проходил очень дружно и весело. Жаль только, что Директор не досидел до конца – вышел куда-то по своим делам и не вернулся. На десерт были телеграммы из дома. Какая живительная сила содержалась в их коротких строчках! Длинный, полный приключений день подходил к концу. Мы находились в точке с координатами: 68,5° ю. ш., 65,3° з. д.

25 августа, пятница, тридцатый день. После приятного общения с Директором накануне вечером подъем с утра был, я бы сказал, вяловат. Я выполз из палатки в 6 часов. Темно, звезд не было видно, снежок. Видимость была неважной – я не мог разглядеть находящихся поблизости гор. Попытался наскрести немного снега для душа, но не тут-то было. Пришлось ограничиться обтиранием каким-то снежным «обмылком». Пошел к нартам и запустил озонометр, прогнал три цикла – результата нет, температура минус 20! Я давно обратил внимание на то, что озонометр, предназначенный для работы в условиях низких температур, не выполняет своего предназначения при температурах ниже минус 15, демонстрируя, таким образом, весьма своеобразное понимание термина «низкие температуры» в условиях Антарктиды. Пока я возился со своими приборами, из палатки метрах в тридцати от меня вылез Этьенн в спальном костюме с явными намерениями провести утреннее протокольное заседание. Я прокричал ему на всякий случай, что погода благоприятствует его благородному намерению, хотя неторопливость его движений свидетельствовала о том, что он и сам это чувствует. Решили выходить, несмотря на плохую видимость. Сборы лагеря затянулись до 12 часов, и за это время удалось немного подмерзнуть. Я взялся за управление упряжкой киношников, заменив на этом посту Дахо, которому едва хватало времени, чтобы укрощать собственные лыжи. Джеф дал мне для упряжки трех своих собак (Чубаки, Джей-Би и Геральда), двух (Тима и Томми) я сохранил от своей прежней упряжки и еще двух (Родена и Одэна) дал мне Кейзо. Я сгруппировал упряжку так: впереди Тим и Томми, далее Джей-Би и Геральд, коренными были Чубаки, Роден и Одэн. Джей-Би (именуемая мной иногда к великому восторгу Джефа Кей-Джи-Би) – легкая, средних размеров колорадская лайка с разноцветными глазами и нервным неустойчивым характером: настроение этого пса менялось с такой же скоростью, как и погода. В зависимости от этого настроения он и работал – иногда (к счастью, большую часть времени) тянул очень усердно, а иногда просто бежал рядом, едва выбирая слабину веревки. Геральд – довольно крупный пес светло-коричневой однотонной масти, с похожей на волчью мордой и невыразительными глубоко посаженными глазами. Туповат, работает почти всегда без удовольствия, используя малейшую возможность, чтобы повалиться в снег и отдохнуть, и чрезвычайно тяжел на подъем. Чубаки! Названный по имени какого-то монстра, героя многосерийных мультфильмов о космических войнах, этот чрезвычайно симпатичный пес завоевал мое особое расположение и любовь еще на ранчо Стигера во время тренировочных сборов свой фантастической работоспособностью и редким среди собак его профессии бескорыстием. На эту собаку я мог полностью положиться в любых обстоятельствах. Вот и сейчас в этой импровизированной упряжке он выполнял основную работу, несмотря на то что мысленно он был там, впереди, в упряжке Джефа, где бежали его товарищи. Рядом с Чубаки я поставил Родена, его брата – крупного, черного со светлыми подпалами масти пса со слегка обвислыми ушами, придававшими его свирепой физиономии слегка провинциальное выражение. Роден был как две капли воды похож на своего другого брата Годзиллу, погибшего на Кубе, и отличался от него только тем, что оба глаза у него были одинаковые, темно-карие. Роден работал всегда в упряжке Кейзо, но сейчас в связи с гибелью Годзиллы занял его место в упряжке Джефа. Поэтому его большое доброе, как он сам, сердце буквально разрывалось на две части, когда он смотрел вперед. С Чубаки его связывала нежная дружба, довольно частые взаимоизъявления которой отвлекали их от работы и путали постромки. Рядом с Роденом бежал Одэн – огромный, очень мощный пес темной масти, с характерными светлыми бровями. Одэн в числе нескольких других собак был привезен на ранчо Стигера из Антарктиды с новозеландской станции Скотта. Он прошел вместе с нами Гренландию и с тех пор еще более возмужал и окреп. При взгляде на него трудно было бы вообразить, что за столь угрожающей внешностью скрывается очень добрая и чуткая душа. Он чрезвычайно охотно откликался на любое проявление внимания к своей особе и очень болезненно реагировал, если это внимание проявлялось к какой-либо другой находящейся рядом с ним собаке. Одэн работал так же добросовестно, как Чубаки, но его чаще преследовали разного рода травмы. Помню, как в Гренландии у него что-то случилось с горлом и он жалобно плакал по утрам тонким, буквально щенячьим голосом, когда Кейзо надевал на него постромки. Такова была команда, с которой я пустился в плавание по ледниковому заливу Мобил Ойл 25 августа 1989 года. Со мной в паре шел помощник Лорана Дамиан – молодой очень смешливый француз, считавшийся в киногруппе самым сильным знатоком русского языка (когда-то он изучал его в средней школе). Действительно, несколько русских слов и выражений, которые он запомнил за весь курс обучения, как то: «Хорошо!», «Привет!», «Как дела?», он выговаривал очень чисто. Остальные же, если и вспоминал, то с трудом и безжалостно их коверкал, так что приходилось непрерывно его поправлять. Так, не спеша, мы и скользили по обе стороны нарт, изредка переговариваясь по-русски. Наши нарты шли следом за Джефовыми. Видимость так и не улучшилась. Лоран, оставив свою камеру Дамиану, вышел вперед на разведку трещин. В связке с ним шел Бернар. Бернар – президент альпинистского клуба в Шамони (альпинистская и горнолыжная Мекка Западной Европы, расположенная у подножия Монблана) – был самым опытным альпинистом среди нас. Мощным телосложением и двухметровым ростом он напоминал Портоса, а лицом, украшенным тонкими усами и изящной острой бородкой, – Арамиса, но в характере его неразрывно сплелись благородство и прямота Атоса, добродушие и спокойствие Портоса и отвага д'Артаньяна. Вот такой прекрасный и надежный человек вел наши упряжки по изобилующему трещинами леднику, и мы всецело ему доверяли. Трещины попадались часто. Лоран пробовал прочность моста палкой и, как правило, разрушал небольшой его пролет, чтобы показать нам, идущим позади, расположение и направление трещины. Мы старались держаться след в след и обходить опасные участки. Понятно, что в таких условиях мы продвигались довольно медленно. Поэтому я очень удивился, когда, оглянувшись, увидел, что упряжка Уилла отстала метров на триста и, кажется, стоит рядом с шедшей последней упряжкой Кейзо и Жана-Луи. Оставив Дамиана караулить собак, я поехал назад. Когда я приблизился к стоящим упряжкам, то первым делом стал считать собак Уилла и сразу понял, что не хватает Баффи. Нарты стояли над трещиной, мост обвалился прямо под ними, обнажив провал длиною метра три и шириной около метра. Уилл, раскинув в стороны лыжи, лежал на животе рядом с нартами, свесив голову и обе руки в трещину. Жан-Луи возился с веревками по другую сторону. Я лег рядом с Уиллом и заглянул вниз.

Баффи, покачиваясь на державшей его веревке, висел вниз головой и время от времени скулил. При падении он ударился мордой о стенку трещины – следы крови были отчетливо заметны на ее голубой поверхности. Трещина, слегка изгибаясь, уходила вглубь, и на всю открывшуюся нашим взглядам глубину ее не было ни единого снежного карниза или мостика, то есть в случае падения Баффи ждала бы неминуемая гибель. Уилл держал собаку за постромки, пытаясь приостановить раскачивание, так как Баффи мог попросту вывалиться из постромок. Мы в два голоса всячески успокаивали его, но Баффи, чувствовавший себя, конечно, не слишком комфортабельно в таком положении и, наверное, слегка оглушенный ударом, пытался выровняться, помогая себе всем телом и отчаянно вращая хвостом. Он висел метрах в полутора под нами, и мы никак не могли дотянуться до него руками. К счастью, сегодня утром, буквально перед выходом, я надел на него жилет (мы взяли с собой жилеты трех размеров – для мелких, средних и крупных собак), поскольку Баффи немного натер лямками грудь, и вот теперь, именно благодаря жилету, который не дал ему вывалиться из постромок, Баффи уцелел. Мы не начинали спасательные действия по просьбе подоспевшего Лорана, который готовился к съемкам. Уверяю вас, это было не игровое кино! Я мысленно и почти что вслух (на русском языке) торопил Лорана со съемками. Мне все казалось, что еще чуть-чуть и Баффи вывалится, но, к счастью, прозвучала команда Лорана: «Тащи!». И вот мы втроем – Этьенн за веревку, а мы с Уиллом руками – вытаскивали беднягу на поверхность. Все довольны, но, наверное, больше всех Лоран и Баффи.

Вскоре вновь остановка. На этот раз опять нарты и опять нарты Уилла! Да, да, у тех самых новых, только что полученных нарт вновь подломился полоз, причем на совершенно ровном, казалось, месте. Правда, кто ищет, тот всегда… На этот раз оказалось достаточным небольшого, но крутого заструга, на который нарты наехали одним полозом, а второй, очевидно, от зависти к первому, а может, просто не выдержав нагрузки, подломился. Все-таки нарты такой конструкции – на высоких полозьях без элементов поперечной жесткости – плохо переносят боковые перегрузки. На этот раз поломка не такая серьезная, так как сам полоз уцелел – ослабли только веревки, связывавшие с ним поперечные планки. Мы собрались около злополучного заструга и решили ставить лагерь. Было уже около четырех часов. Опыт ремонта нарт у нас уже имелся. Пока Жан-Луи и Уилл выпиливали из поперечных планок заготовки для завтрашнего ремонта и сверлили отверстия в полозе на этот раз уже привезенной на самолете нормальной дрелью, я поставил палатку, развел собак сначала из упряжки Уилла, возвратил на ночь законным владельцам собак из своей упряжки, чему они были несказанно рады, покормил их и забрался в палатку. Нашу беседу с Уиллом относительно трещин и вообще относительно всего этого гиблого места Лоран снимал через раскрытую дверь палатки, вследствие чего ужин затянулся. Правда, знакомый с правилами хорошего антарктического тона Лоран принес в качестве компенсации за упущенное время бутылку виски. Достойное завершение дня. Тепло (минус 17), штиль, видимость немного улучшилась, во всяком случае горы были видны. Координаты лагеря: 68,5° ю. ш., 65,3° з. д. Прошли за день около 13 километров.

26 августа, суббота, тридцать первый день. Всю ночь моросил снег, именно моросил – так вкрадчиво и нежно шуршали по туго натянутому полотну палатки мелкие колкие снежинки. Просыпался несколько раз с ясным ощущением, что пора подниматься, но циферблат часов убедительно доказывал: «Рано!» Когда я все-таки вылез из палатки в тихую беззвездную ночь, мои босые ноги сразу же погрузились выше щиколотки в мягкий, удивительно пушистый свежайший снег. В отличие от предыдущего дня, принимать снежный душ было сплошным наслаждением: штиль, минус 20 градусов, тишина, полная иллюзия новогодней ночи. Сегодня ровно месяц со дня нашего старта. За это время счетчик, установленный на колесе, прикрепленном за нартами Джефа, отсчитал 310 миль[2]2
  Счетчик, купленный в США, проградуирован в американских милях, 1 миля соответствует 1,6 км.


[Закрыть]. Что касается меня, то в этой экспедиции я предпочел бы измерять пройденное расстояние в километрах, а оставшееся в милях, но, как бы то ни было, пройденные за месяц 500 километров еще укладывались – правда, с большой натяжкой – в наш график.

Поскольку наша вчерашняя остановка носила аварийный характер и двум упряжкам пришлось возвращаться назад, палатки были расставлены далеко друг от друга. Так, от стоявшей первой палатки Джефа до последней палатки Этьенна было никак не менее 200 метров, и моя обычная утренняя пробежка по палаткам с прогнозом погоды потребовала от меня значительно больших усилий. Подсвечивая дорогу фонариком, чтобы не угодить в трещину, и ориентируясь по едва заметным из-за выпавшего ночью снега вчерашним следам, я пошел в сторону палатки Джефа и Дахо. Они уже проснулись, и характерный шум, раздававшийся из палатки, свидетельствовал о начале тридцать первого раунда борьбы с неподатливой керосиновой лампой. Едва я подошел к палатке, до меня донесся голос Джефа, услышавшего, очевидно, мои шаги: «Виктор, осторожнее, прямо у палатки трещина!» Действительно, направив луч фонарика под ноги, я увидел буквально в метре от входа в палатку ставшую уже привычной за вчерашний день картину разрушенного моста и саму трещину, уходящую вбок, в направлении лежащих на снегу собак. Мое внимание привлек своей необычной конфигурацией крупный одиночный заструг, расположенный прямо на трещине метрах в трех от палатки. Мне показалось, что заструг этот округлостью форм подозрительно напоминает свернувшуюся клубочком и засыпанную снегом собаку. Подозрение мое перешло в уверенность, когда я, подойдя поближе, увидел, что заструг покрыт пробивающимся из-под снега рыжеватым колким мхом. Я осторожно потрогал его, заструг остался недвижим. Я потрогал его еще раз, и тут заструг ожил: сначала прорезались уши, затем показалась залепленная снегом недовольная собачья морда. После энергичного встряхивания, в результате которого определенная часть снега переместилась на мою участливо склонившуюся над застругом физиономию, этот загадочный объект окончательно превратился в Кавиака, небольшого рыжего пса из упряжки Джефа. Этот молчаливый, замкнутый, нелюдимый и какой-то несобачий пес, верный своему характеру, предпочитая провести ночь отдельно от своих коллег по упряжке, каким-то образом отвязался и устроился ни много ни мало, а прямо на трещине. Осторожно взяв его за ошейник, я вывел его, еще, кажется, не проснувшегося, с опасного места и водворил куда надо. После этого, встав на колени, я просунул голову в палатку Джефа.

В палатке было светло и тепло, работали и керосиновая лампа, и примус. Ярко-оранжевые костюмы Дахо и Джефа, сидящих по обе стороны от входа, еще более подчеркивали контраст между темнотой за стенками палатки и светом внутри нее. Оба были заняты дневниками. Спальные мешки, подвешенные к потолку палатки для просушки, напоминали две покосившиеся, потрескавшиеся от времени малахитовые колонны. Свет керосиновой лампы отражался в их блестящей темно-зеленой поверхности. На примусе тихонько пыхтел чайник. Я отдал ребятам текст песни «Трансантарктика», сочиненной мною накануне на мотив всем понравившегося и отчасти даже знакомого «Полюшка». По моему плану мы должны были впервые исполнить эту песню 27 августа на дне рождения Уилла.

Точно такую же «прокламацию» я вручил пятью минутами позже Жану-Луи и Кейзо, причем Кейзо загадочно сообщил мне, что уже приготовил кой-какой инструмент для аккомпанемента. По дороге домой я пробудил к жизни Лорана с сотоварищами.

В 8 часов утра международная ремонтная бригада была в сборе у наших перевернутых нарт. Несмотря на все старания Джефа, руководителя ремонтных работ, научить нас вязать одинаковые и, по его мнению, наиболее прочные узлы, каждый вязал по-своему, к великому восторгу нашего Феллини, своим режиссерским оком увидевшим в этом незначительном факте все многообразие культур и традиций стран, которые мы представляли. Нашими дружными усилиями уже через два часа нарты были побеждены, но видимость по-прежнему была плохой, и мы решили отложить выход до 12 часов. Нам с Уиллом как раз хватило времени, чтобы упаковать починенные нарты и выпить чайку в палатке. В полдень тронулись. Видимость несколько улучшилась, и можно было различить силуэты гор справа от нас. Мы несколько изменили порядок следования: впереди шел Этьенн, выбирая дорогу, его страховал Дамиан, далее Джеф с Дахо, Уилл, мы с Лораном и последними Кейзо с Бернаром. Лоран, находясь позади, держал в поле зрения всю «съемочную площадку». Поверхность была ужасно неровной: ледяные, припорошенные свежим рыхлым снегом глыбы – очевидно, осколки и обломки ледников, сползающих с находящихся поблизости гор – чрезвычайно затрудняли движение. Тяжело груженые нарты скрипели, раскачивались и круто кренились, и порой только чудом удавалось сохранить их в состоянии равновесия. Правда, иногда и чудо не помогало – на одном из бугров мои нарты перевернулись, но, к счастью, не сломались. Подоспевшие Кейзо и Бернар помогли нам с Лораном восстановить статус-кво, и мы продолжили маршрут. Собаки шли очень тяжело, глубоко проваливаясь в снег и останавливаясь буквально перед каждым бугорком. Приходилось постоянно подталкивать нарты, так что, несмотря на умеренную температуру, от нашей одежды валил пар и я изрядно взмок. Кейзо дал мне еще одну собаку для усиления моей команды. Это был большой белый пес антарктического происхождения по кличке Каспа. Они с Одэном образовали великолепный дуэт, и дела пошли лучше. Вскоре мы свернули в сторону от гор, и поверхность сразу же улучшилась, хотя снег все еще был рыхлым. Кроме того, практически исчезли все ледяные глыбы и заструги. С северо-востока подул усиливающийся ветер и начал заметно теснить к западу висящую над заливом густую пелену облаков. Видимость улучшалась прямо на глазах, и постепенно прояснилась вся окружавшая нас картина. До сих пор мы шли, ориентируясь исключительно по компасу, а сейчас уже могли различить на юго-юго-западе широкую белую реку ледника Вейерхаузер, в верховьях которого находился наш четвертый склад с продовольствием. Мы находились в северо-восточной части огромного подковообразного ледникового залива, окруженного со всех сторон, кроме восточной, плотным кольцом заснеженных гор, разорванным в нескольких местах впадающими в залив белыми реками горных ледников. Еще не совсем рассеявшаяся облачность приглушала окружающий пейзаж, отчего тот выглядел скучно и безжизненно. Только некоторые самые высокие вершины горной гряды, обрамляющей залив с юга, сумели, наверное, все-таки перехватить лучи не видимого нам склоняющегося к закату солнца и поэтому светились нежным необычайно красивым бледно-розовым цветом. «Прекрасный цвет, не правда ли!» – воскликнул скользящий рядом со мною на лыжах Лоран и дал знак остановиться для съемок. Надо заметить, что остановка по такому знаку не относилась числу самых приятных для нас, тем более в конце дневного перехода, как это было сейчас. Стоило больших трудов заставить уставших собак пройти в таком порядке, какой был нужен нашему режиссеру. Пришлось делать несколько дублей, и мы, взмокшие за день, достаточно быстро замерзли, тем более что ветер, кроме прояснения, принес – вернее, унес – еще несколько градусов и температура упала до минус 29. Но в 16.30 мы все-таки разбили лагерь на прекрасном месте, на мягком, чистом, белом снегу, и отдых, а также прекрасный ужин, приготовленный Уиллом (я всегда удивлялся, как ему удается извлекать такую разнообразную вкусовую гамму из одних и тех же продуктов!), были хорошей наградой за этот непростой день. Прошли мы всего 7 километров.

27 августа, воскресенье, день рождения Уилла. 7 часов вечера. Мы с Уиллом сидели в нашей палатке в ожидании гостей. Прием был назначен на 7.15, но пока никто не явился. Стол по случаю праздника уже украшен небольшой пестрой скатеркой, подаренной Уиллу кем-то из его многочисленных родственников перед экспедицией и используемой Уиллом или в качестве шейного платка, или скатерти в зависимости от обстоятельств, а также тремя высокими толстыми красными свечами. Наш праздничный лагерь был разбит у самого подножья ледника Вейерхаузер, которого мы достигли, пройдя сегодня без особых приключений около 8 миль. Из-за рыхлого глубокого снега собаки шли не быстро. Лидировавшая первую половину дня Тьюли регулярно оборачивалась, по-видимому, сильно интересуясь всем происходящим позади нее. В результате таких рысканий вожака след наш, хорошо заметный в рыхлом снегу, напоминал огромную синусоиду. Чтобы как-то выровнять его, Джеф вышел вперед на лыжах уже без особых мер предосторожности, ибо здесь на плато трещин было не очень много. На всякий случай для подстраховки я догнал его, и мы некоторое время шли рядом, оставляя в снегу глубокую лыжню как раз по ширине колеи нарт – все-таки собакам немного полегче. Но, оставшись без хозяина, упряжка Джефа начала бунтовать: все чаще и чаще собаки останавливались, и нам было слышно, как Дахо хорошо поставленным профессорским голосом пытался убедить их тронуться с места. Но, очевидно, авторитет профессора в этой воистину искушенной аудитории еще не достиг тех небесных высот, которые он по праву завоевал в городе китайских гляциологов Ланчжоу. Очень скоро наступил момент, когда «студенты» начали откровенно пренебрегать указаниями профессора, и Джефу пришлось возвращаться к упряжке. Я пошел впереди один. Ориентир – характерная вершина у левого края ледника. Заметив впереди небольшой купол, Лоран захотел использовать его для съемки всех трех упряжек на подъеме при уже достаточно низком пробивающемся через облака солнце. Остановились. Для подвоза киноаппаратуры на вершину купола метрах в четырехстах впереди Лоран запряг в маленькие саночки Егера, уже помогавшего ему в подобной ситуации в Гренландии. Поначалу все складывалось неплохо: Егер послушно тащил груженые аппаратурой саночки вслед за шагающими на лыжах Лораном и Бернаром. Затем произошла некоторая заминка. Нам издали было видно, как Лоран и Бернар, склонившись над внезапно остановившимся Егером, пытались убедить его двигаться дальше. Но то ли предложенные ими условия дополнительного вознаграждения, то ли размер его не устроили собаку, и она, уверенная в своей правоте, спокойно легла на снег. Время шло, мы мерзли, благоприятное освещение пропадало. Огромный Бернар впрягся в маленькие, но тяжелые саночки и уныло последовал за Лораном к вершине холма. Теперь надо было вернуть Егера, ибо если его оставить, то при «наезде на камеру» – излюбленный прием Лорана – неизбежно произойдет наезд на Егера, причем всеми собаками и одновременно. Я отправился к нему. Егер, выслушав мои просьбы, на удивление легко согласился следовать за мной, и мы вдвоем возвратились к упряжкам. На этом карьера Егера да и других собак как внештатных сотрудников киногруппы завершилась, и, с моей точки зрения, Егер, второй раз проявивший нестандартный подход к решению некоторых жизненных проблем (достаточно вспомнить хотя бы его поведение при падении в трещину), вполне мог бы претендовать на роль профсоюзного лидера среди всех наших собак.

Первым в нашу праздничную палатку вполз Дахо, причем в такой последовательности: сначала распахнулась дверь, затем в палатку влетела бутылка вишневого ликера (пауза для аплодисментов была выдержана профессором чрезвычайно четко), затем бутылка с китайской водкой, затем (без паузы) щетка для очистки одежды профессора от снега и, наконец, показалась его улыбающаяся физиономия с обмороженными щеками и в очках, которые сразу же запотели. Дахо втянул свое длинное оранжевое тело в раскрытую дверь палатки, и этот продолжительный процесс несколько охладил царящую в ней теплую атмосферу. Тепловой баланс восстановился сразу же после первых приветственных слов профессора, которыми он сопроводил вручение имениннику означенных бутылок.

Гости явно не торопились, уверенные в том, что застанут именинника дома в любой момент. Джеф явился через двадцать минут. Его приход был обозначен бутылкой бренди и какого-то совершенно замерзшего красного вина. Мы поставили эту бутылку между трех свечей. Жан-Луи и Кейзо пришли одновременно, причем Этьенн, очевидно, интуитивно почувствовав, что с напитками вопрос будет решен до его прихода, принес кое-что из закуски. Все в сборе, можно было начинать праздник. Лоран с Бернаром топтались вокруг палатки с кинокамерой, не решаясь войти: во-первых, чтобы не запотел объектив, а во-вторых – потому что не было места. Но Лоран – на то и Феллини, чтобы находить неожиданные решения: дверь раскрылась настежь и температура прилегающего к дверям внутреннего пространства палатки быстро сравнялась с температурой окружающего воздуха. Теперь можно было вносить камеру: не запотеет. Тотчас же в узенькую щель между плечами Лорана и краем дверного проема, изгибаясь, протиснулся микрофон Бернара, сам же звукооператор остался снаружи. Мы инстинктивно вжались в дальний от открытой двери угол. По одну сторону праздничного стола на моем спальном мешке расположились я, Дахо и Джеф, по другую, на мешке Уилла, – Уилл, Кейзо и Этьенн. После короткого обсуждения меня назначили тамадой. Объявил программу вечера: тост за именинника, тост за экспедицию, тост за женщин, тосты по заявкам, песни народов мира. После одобрения программы в первом чтении, не затрудняя себя и окружающих вторым, я приступил к ее реализации, твердо отклонив пораженческое предложение представителя одной из западноевропейских стран согреться чаем. Зачитал длинный стихотворный тост в честь Уилла, сочиненный и написанный мной на английском (во всяком случае латинскими буквами) языке. Чувствовалось, что здесь первым чтением не обойтись, поэтому пришлось тешить себя мыслью, что для настоящего понимания любого значительного произведения требуется время и, может быть, продолжительное. Но над отдельными немногочисленными фразами именинник смеется – значит, цель достигнута. Некоторые строфы из этого стихотворения я привожу ниже, чтобы неискушенный читатель смог бы вместе со мной, карабкаясь по старательно сложенной из нескладных фраз пирамиде, подняться до достигнутых мною поэтических высот:

 
Never I’ll forget your dinner —
High calorie dinamit!
I was lucky after it
Like was after creavases Spinner!
Far away is Minnesota,
Bob and Rick with interview.
South Pole is Top or Bottom?!
It depends from point of view…
  – From North Pole – of course it’s Bottom,
From “Mobile” – of course it’s Top,
Will, I wish you healthy lot and
This’s for you my shortest tost!
 

Вот примерный перевод отрывка из поэмы, посвященной Уиллу:

 
Я никогда не забуду твоих ужинов —
Высококалорийного «динамита».
Я бывал счастлив после них
Так, как бывал счастлив Спиннер после извлечения его
                                                                       из трещины…
Далеко Миннесота,
Боб и Рик вместе с интервью.
Южный полюс – это Вершина или Дно?!
Это зависит от точки зрения.
С Северного полюса – это, конечно, Дно,
Отсюда с залива Мобил – это, конечно, Вершина!
Уилл, я желаю тебе богатырского здоровья
И посвящаю тебе этот короткий тост!
 

Первый тост прошел на ура, несмотря на то что часть народа уклонилась от его естественного и обязательного в большинстве стран Восточной Европы и на всей территории СССР продолжения.

Это я понял уже после того, как при подготовке походных бокалов ко второму тосту вдруг обнаружил, что некоторые из них остались полными. Я не подал виду, что недоволен прежде всего как тамада, так как ни на минуту не забывал, что нахожусь сейчас не на всей территории СССР и, увы, даже не на маленькой, особенно близкой мне ее части, именуемой Грузией, а поэтому предложил второй тост – за нашу экспедицию и за нашу дружбу, которая сделала эту экспедицию возможной. Не дав бокалам остаться неопорожненными и во второй раз, я предложил в качестве этого тоста спеть песню «Трансантарктика», текст которой я распространил накануне. Предложение было с воодушевлением принято всеми, в том числе, к сожалению, и Лораном, который захотел непременно отснять момент, когда мы все будем петь, и поэтому чрезвычайно быстро переместился с камерой и Бернаром к другой двери и раскрыл ее. Теперь холод стал поступать и в тот угол, где сгрудились все участники праздненства. Единственным способом согреться оставалось неукоснительно следовать намеченной программе праздника, и мы запели. Жан-Луи постукивал в такт пластмассовыми ложками по эмалированной миске, а Кейзо использовал щетку и металлический термос. Мягкое шуршание щетки по ребристой металлической поверхности термоса придавало мелодии какое-то восточное звучание. Вот эта песня, и поскольку она стала официальным гимном нашей экспедиции, то привожу ее без сокращений: