Текст книги "Мой милый Фантомас (сборник)"

– На вас не угодишь, – ворчала, скажем, Марина, – одному этакое, иному совсем то.

Егор фиглярствовал:

– Вспомни, какое единодушие врезало, когда ты забеременела. Не мой, хором сказали все.

Марина смеялась, правда, затем плакала жидко.

– Почему ты все время меня унижаешь?

Егор растерялся и ничего умней не нашел, чем опять неловко отшутиться:

– Если хочешь помочь человеку, скажи о его недостатках. Библейский принцип.

Собственно, и жили некоторое время… Приперлась без церемоний. День был субботний, Егор – утерялось по какой причине – торчал дома и имел шаткое самочувствие: никуда не охота было тащиться, но привычка организма расслабляться в конце недели давала о себе знать.

– Вот что. Я поживу у тебя некоторое время. Так надо. Ни о чем не спрашивай, не тронь оголенные нервы. Собственно, дело вот в чем…

Выложила от и до незамысловатую историю, связанную, понятно, с очередным мерзавцем. Гадость, что притащилась к полуночи – в иной час Егор бы куда-либо подальше повел, хоть в злачное, а тут не выгонишь. Да и настроение… да и… бог его знает что. Сходу взяла атакующий тон:

– Ты скользкий тип, ты увиливаешь.

– Я претендую на влажный, – автоматически ерничал Егор. – Вода вездесуща, но не суша.

– Ты скользкий, ты боишься правды о себе.

– А чего боятся? Я таковую, к примеру, не знаю – выходит, имею право не верить, ежели что сообщат…

На следующий же день Егор был обвинен в ее неплодоносности: «А по чьему капризу, фу ты, ну ты, я вынуждена была сделать аборт?»

– Да я и не подозревал о твоих намерениях, – вяло, испытывая огорчение от слов вообще, мямлил Егор.

– А кто устранился, чересчур интересно знать! Ты сломал мне жизнь.

– Получилось две.

Вдруг начала обвинять Егора в тяге к одиночеству, двое-де – минимально подобающая конструкция.

– Одиночество – это невозможность реализации. Одиночество вдвоем уже и надежду портит, – пытался улизнуть, улыбаясь, мужчина.

– Ах, какие мы окаянные! – следовало злобно. – Ты из тех, у кого на всех женщин одна мысль.

– Ну, если мысль не расходится с делом…

Вспоминалась тут же Калерия, которой Егор жаловался:

– Все-таки женщины особенно матримониальны.

– И диалектичность их матримониализма подтверждается п…й, – соглашалась великая старушка.

Словом, подонок, иное определение станет неприличным… Дальше хуже, в ванной образовались всякие интимные принадлежности и к горлу пошла подкатывать тошнота.

Вообще, женщины присутствовали. Клиентки, подруги Даши, жены друзей, иные невесть откуда обозначившиеся. Одно время вел счет, за сотней сбился. Прослыл ловеласом и ловким пользователем промискуитета; обладая славой, совершенно не применял усилий – его общества искали откровенно. Говаривал: «В женской округе как в парламенте – если кого-то поимели, остальные хотят тождественного». Отлично ведал, что жуанство весьма доступный, согласно чему не особенно-то и приличный, способ реализации. Втемяшивалось: «Зачем люди стремятся любить?… Не знают, что это такое». Иногда по данному поводу из процесса выпадал, однако восстанавливался, ибо вляпывало от случая к случаю в такие замечательные казусы, друзья так не без зависти хохотали.

Ну вот, например.

– Чтой-то окунули мы с Вовиком по дозе, – повествует Егор, – и тоска. А не испытать ли нам на передовую кого-либо из списка, бросает фразу Вова. Звоню Таньке, был у нас некий завзятый деятель культуры: на часок-де компанию по рюмке составь. То есть прилаживает она собачку – якобы выгуливать, ибо муж дома. Шавка мелкая, на спичечных ножках, вертлявая – черт ее разберет, какой породы. Уместились, значит, в парке в беседке, поскольку закрапал дождь, наливаем. И очутился рядом дядька – солидный такой. Вова тем временем толкует как они вчера с сыном зоопарк посещали. Запах, мол, мерзкий – нехорошо. Дядя подключается от душевного характера: вы зря, есть зоопарки дивные – Берлинский, например. Прочел лекцию, но Вову не поколебал… Однако флакон мы приговорили и тесним Таньку ко мне домой… Диспозиция следующая. Сижу на стуле, она, наклонившись, у меня фелляционирует, Вовка пристроился сзади: гульфик расстегнул, штаны приспущены. Только вставил, собачонка его хвать за штанину и ну трепать. Тот ее ногой брык – животное утихомирилось, однако и прибор выпал. Вот Вова повторно приладился. Начал, а шавка радостно за штанину и обратно теребить. Он брык: да сволочь-де такая! Опять неудача, меня уже смех разбирает. Вова вновь пристраиваться, но огорчение настолько нажил, что на зверя все поглядывает и выражает лицом недоверчивость. А тот стоит на изготовке и ждет. Словом, сник у Вовы организм… Тут, мужики, самый цимес. Вова так это гордо расправляет плечи, берет застежку зиппера. Вжик, ширинка красочно сомкнулась. Произносит патетически: «Я же говорил – ненавижу зоопарк!»

Либо. «Натюрморт… Торчу дома, – до этого три дня пил и… мертвый. Приходит компания: Валера Головацкий с женой, Томилин, Мишка Олонцев. Я отлеживаюсь в комнате, смотрю телевизор – они устроились на кухне, зажигают… Валерка как всегда на одном месте сидеть долго не может. Забежит, подсядет рядом – Миха-де анекдот новый рассказал: бе-бе-бе. Я посмеюсь, он вскочит, унесется… Проходит минут двадцать, снова летит и что-нибудь чешет… Кто не знает – Валера чувачок продвинутый, и периодически подключает меня, как он выражается, к семейным культурно-массовым мероприятиям, – ну, сексуальный тройничок сооружаем. Короче, закидывает: давай изобразим. Я: да меня сегодня хоть самого имей. Понял, кричит, и на кухню… Приволакивается очередной раз – бе-бе-бе, ну и обратно: «А может все-таки сделаем?» – давно, мол, праздник Наташке не устраивали. Возмущаюсь: отвали от меня, никого я не хочу. Он – «понял»! И так это встает, постриг. Отошел чуть, замер, разворачивается с миной огромного удивления и вместе удрученности. «Подожди, ты жену мою не хочешь? – И режет со скорбным отчаяньем: – Ты же меня не уважаешь!»

* * *

Тем временем Даша. Вслед родам девушку поперло. Грудь, остальные мяса. Стала хохотушкой и плаксой. Затеяла – раньше вроде бы не наблюдалось – трещать. Егор ласково укорачивал: «Ты – моя половина. Вот и разговаривай в два раза меньше». Беспощадно любила Егора – впрочем, когда он ушел, как-то ловко сориентировалась и быстро выскочила замуж. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» – вспоминались по этому поводу слова Христа. Кстати взять, и Виталий подныривал – это по куцеватым данным: Настька продавала как могла, ибо Егор покупал – что там не сложилось, не в курсе. Основательным стал третий претендент, Коля, разумеется.

А с Люси, доложим, пошел раздор года через полтора после Ноябрьского. Тут скорей не она, а муженек. Тот, хват, собственник и копна гонору – заядлая чвань и законченный поц, по определению Вовы Зарубина – не пожелал примириться с претензиями Егора, которые наш персонаж предъявил на том основании, что имел место некий договор. Дело, как понимаете, касалось дензнаков. По существу, Егор продолжал получать зарплату врача, тогда как прибыль заведения, по амортизации начальных затрат, ощутимо поперла, а в начальном варианте Егор просматривался как соучредитель. И верно, договор-то был больше устный, поскольку бумажка, что безграмотно составили на старте, являла филькину грамоту. К тому же обстоятельства сотрудничества в интерпретации Люси совершенно исказились со временем. При этом вспомните, и выгодное помещение и оборудование отыскано было стараниями Егора. Еще вот какая вещь, как раз по Ноябрьскому существовал контракт, хоть и в той же степени что и Екатеринбургский филькин, однако, укрепленный тем, что там воеводой стоял Балагур. Это служило красноречивым росчерком пера. Стало быть, некоторые технические нарушения, что в действительности наблюдались, закончились ничуть не безобидной неустойкой.

Самая-то дрянь, что Люси прекрасно была в фарватере момента – имеются в виду отношения с Мариной – братец той в ином случае, возможно, обкорнал бы посягательства Балагура. Да и не случились ли, вообще говоря, подлые происки мстительных окрасов?

Словом, суммы на неустойку у нашего не имелось. Потопали чувственные деньки. Дело дошло до молодчиков Балагура – тот сам до такого рода вшивостей не опускался – которые пребольно теребили Егора за шиворот и, неделикатно приблизившись, дышали отвратными смрадами прямо в лицо. Хуже всего, что приходилось таскаться на работу, демонстративно улыбаться и шутить, ненавидеть всех и себя, главным образом, ибо Люси соорудила явно псевдо-протекционную инъекцию: опять в ход ударились обещания, разговоры о капитальном расширении. Мужик погрузился в малодушие. Деньгами, в конце концов, помог брат. Егор вздохнул, дешево соскочив с надежного и перспективного, если хорошенько взвесить, предприятия.

Польша примазалась очень в цвет. Занимательно, почему-то именно здесь ударило разговляться размышлениями, что пора бы снабдиться самостоятельным учреждением – все-таки свежесть лица не первая. «Нет худа без добра» тюкнуло на полную.

Значит, суть в том, что родители Даши, будучи приличными людьми, обладали родственниками, один из коих был не просто Мишей, а еще и юрким гражданином еврейских особенностей с обильными душевными качествами. Миша с женой частично жил Мойшей в Израиле, частично в России – последней частью заведовал капвложениями в горючесмазочный бизнес и, если не догадались, немалыми суммами. По причине нации он был отпетый шарманище, то есть любил петь и многое из того, что присуще было и Егору. Отсюда водили приятельство. Он и продаст ему в долговременную рассрочку квартиру, как теперь говорят, со стартовыми каникулами, которую приспособит Егор под кабинет.

Теперь все тот же Вова Зарубин, бывший холостой напарник, ныне женившийся и, как уже упоминалось, прекрасно начавший разворачиваться в бизнесе по обеспечению зубного производства – стоматологическая техника и расходные недешевы (не без руки Егора – вы помните сватовство по оборудованию в Ноябрьском?). В результате в Италии, по прошествии, правда, кое-каких лет, на Лигурийской Ривьере возникнет обаятельная вилла (городок Камольи, окраина Генуи) – Егор завсегдатай – прочие мероприятия. (По Скандинавии раз оторвались – это уж наши дни – чухонцы улыбаться забыли. А в Гамбург на чемпионат Европы по футболу так соразмерно слетали, так обрадовались призовому месту, уж таким воодушевленным и отвязным методом выражали в самолете радость – раздвинься грязь – что в Домодедово машина воронок ждет и с нашим уважением под белы рученьки.) Словом, тоже рассрочка.

Окончательно рассмотрев, что дело беспроигрышное, поскольку боль чину не ведает, а зубная так дело вовсе нешуточное и к обстоятельствам равнодушное, Егор шлепнул второй кабинет, уже в арендованном помещении.

Собственно, Егор пошел профессионально разворачиваться не только практическим, но и теоретическим образом. Кандидатскую он шлепнул быстро, за пару лет. Дело дошло до того, что периодически был приглашаем на симпозиумы, причем и за границу. Профессор ныл относительно докторской и вообще плотного перехода в науку, однако Егор уже ощутил, что деньги имеют ценность. Лет через пять после Ноябрьского вполне расцвел. Дошло до того, что капнуло предложение от одного маститого имени – тот самый светило, что упомянул Егора в докторской, он сооружал под себя крепкое отделение, сколачивал кадры – перебраться в Москву. На предложение у нашего удачника заныло в пояснице и в организме образовалась черная, загадочная емкость, которая звала и куда хотелось свалиться. Егор перепугался, о предложении думал, но не более, тем самым от перспективы открестился… Иными словами, перло – обаяние и сметливость всесторонне действовали. Не повезло с внутренностями.

Между тем дельтаплан плавно перетащился в горные лыжи. Сложилось на Алтае.

Именно с дельты и началось. Один приятель, Серега, привел на шарташскую базу знакомого, невзрачного парня из Фрунзе – он производил отсутствие впечатления, был кроток и улыбчив отменными зубами – который тронулся приставать с дружеских позиций. Кончилось тем, что он и Сергей были приглашены в горы.

Невзрачный, Василий Потемкин, оказался расторопным человеком, как-то обладателем невеликого завода по производству спортивной обуви и довольно простецким малым. Жена его, особа вечно недовольная и явно невзлюбившая Егора, под конец притязательной пирушки дома пристально глядела в визави и канючила:

– Что вы обо мне думаете?

– Дивная женщина, что я еще могу думать.

– Кривите.

– Неужели вам хочется знать, что в голове у человека на самом деле? Это же извращение!

Или. Претендовала сдавленно и хмуро:

– Вы меня, конечно, осуждаете.

Егор отражал:

– С чего вы взяли. У вас прекрасная грудь, осуждать представительниц таких форм не в моих правилах.

Кисло резюмировала:

– Ну что ж, у вас верные правила.

Штука оказалась та. Егор плотно сойдется с Васей – тот будет в приездах в Екатеринбург жить у него – и даже поучаствует в бизнесе, заведуя уральским сбытом нехитрой продукции. Однако позже там начнутся распри с женой и эпопея закончиться загадочной Васиной смертью. Коротко: диагноз кончины медики сделать не смогли, сослались на отравление. Егор попытался рыть и напоролся на непростое. Жена Василия угодила в некую секту, «Астральное каратэ» – существовали чудеса с ее исчезновениями, полное равнодушие к двум малым детишкам, какие-то дикие шантажи мужа. Когда бедолага свалил в иной мир, с заводом пошли твориться отрицательные дела, а поскольку Егор в течение дружбы очутился документально причастным к собственности, он начал сопротивляться посредством адвокатов. В итоге получил обещание от супруги Василия быть сопровожденным до товарища. Зачем ему это, скумекал грамотно Егор.

То есть вернемся. Василий привез наших на базу в горы сами по себе незамысловатые, но с такой отчаянной синевой неба, с настолько густым, практически каменным воздухом, что постоянно хотелось кричать. Уютные коттеджи, бесподобная еда, ощущения. Случился знаменитый полет по скалистому урочищу, где Сережка (между прочим, опытный летун, он иногда попадал в сборную федерации), опрометчиво заигрывая близ горного отвеса с приблудным турбулентным порывом ветра – вообще, ровный, изящный, пожалуй, тягун – чуть не сковырнулся на глазах Егора. Серега каким-то немыслимым изворотом тела выправил дельтаплан и выбросил насмарку все прелесть путешествия. Отсюда и влезли в горнолыжные ботинки, каковые здесь уважали. И отлично, спортивный от рождения Егор вестибуляцию поймал сходу. К концу запланированной недели он ловко виражировал, был доволен собой и получал остальное наслаждение. Во Фрунзе купил дорогущее по тем временам снаряжение. Прикиньте к тому же, в те годы забава еще не стала модой, в Екатеринбурге трасс практически не было, приходилось уезжать.

* * *

В Средиземном море как-то на яхте (Егор на полную уже ходил на таковой), – с Дашей не жил давно, не видел года два.

Дело шло к закату. Солнце окуналось, забирая с собой небо – уж мошка звезд бледнела над головой – окаймленные толстыми окалинами смурнели облака, море сдержано горело в ласковой недосягаемости, редко, обиженно хлюпала о борт волна. Ноктюрн вечноживой пустыни, безучастный привет веков, дрейф настроения. Нарастала изведанная и все одно юная пушистость минут. Егор безмятежно подставил себя психике, плавно наслаждаясь ее всегда безобидными в этот час забавами. И влилось.

Он только вошел в комнату, оглядел с ног до головы экран телевизора и отслонился. Дашка стояла у развернутого окна, опираясь прямыми руками на подоконник – ее отчего-то увлек деловой летний вечер. Простенький халатик складчато и чуть вульгарно устроился на излучинах тела. Взор Егора присоединился к явлению и был творящий.

– По причине объективной, где, как всем понятно, субъективное составляет основу, я бы теперь пожрал, – бесцельно сказал Егор.

Дарья промолчала. Истолковал отсутствие слов как молчание.

– У тебя обаятельная попа, – внимательно продолжая изучать объект, сообщил он. – Так и хочется с ней что-нибудь сделать.

– Что именно? – отпружинилась Даша от подоконника неожиданно резво, точно ожидала нечто из этой серии. Тон дал знать об игривости, но очевидно наносной, отторжение просвечивало – да и обернулась во весь корпус, укрываясь от хамства.

– Так много всего, что путаешься в конкретике.

Даша подошла близко, руки хотела положить на грудь Егора, но не пошло сразу, смяла ладони, отклонились они к ее телу. Однако после невеликой задержки снова отверзлись, легли на плечи мужчины. И зарделась чуть… Егора окатило горячей нежностью, охватил, сжал нужно девушку с внутренней болью счастья.

Нестерпимо захотелось увидеть. В сущности, ни у одной женщины не нашлось столь родных, преданных глаз. Поразительна вещь – все меняется, только очи сохраняют пароль к обобщению – неукоснительный символ проторенности, след мгновений, значений, чувств.

УТРЕННИЕ ДИАЛОГИ:

Даша, правя ресницы, сидя на кухне перед зеркалом:

– Настю заберешь, покормишь – погуляйте.

– А почему я заберешь?

– Начинается. Твой черед. (Егор работал день с девяти до трех, другой – с четырнадцати до двадцати.) Вольно тебе об одном и том же.

– Да. Поскольку ты любишь забирать Настьку, и я не вправе портить твою любовь. Наконец я общаюсь таким образом. А ты, таким образом, змея.

– Я не змея. Даже напротив, поскольку у нас собрание, и я на нем выступаю.

– Ты змеевидна, не отпирайся, – равнодушно точа зубы щеткой и шляясь позади Даши, наседает Егор. – Кроме того – выступатель. Потому я испытываю к тебе чувство и стану теперь приставать. – Щекочет Дашу.

– Егорка, – извивается женщина, визжа и смеясь, – ты получишь!

– Именно это и составляет насущный момент.

– Егор, ну перестань, я и так опаздываю.

– Вы опаздываете на сочувствие, супруга жизни. Вы – промахиваетесь.

– Ну Егорка, – Даша вскакивает, улепетывает, – буди Настю, вечно ты ее приводишь позже всех. Влетает мне, тебя Клавдия Ивановна не корит.

– Клавдия – женского пола агрегат. Таковой понимает толк в выволочках.

– И не забудь заплатить за квартиру. Кстати, пройдетесь.

– Вся жизнь в заплатах.

– Слушай, а может в аптеку зайдешь, Насте нужен… Ну ладно, я сама – ты опять перепутаешь… Егор, ну сколько можно повторять, выключай свет в ванной, ты портишь электричество! – Даша торопливо и нежно глядит на мужа, оправляя юбку перед дверью: – Чем до работы будешь заниматься?

– Я намерен, не откладывая в долгий ящик, зрело размышлять, в итоге свести концы с концами, иными словами, решительно разбогатеть. Вижу разрешение вопроса в покупке лотерейного билета – если хорошенько взвесить ситуацию со всех сторон, даже не одного. Отсюда гони, подруга, деньжат.

Даша смеется. Егор орет:

– Анастасия, дочь моя, вставай, иначе будут приняты меры!!

Высовывается сомкнутая рожица девочки. Даша:

– Нюсенька, солнышко… мню-мню-мню.

Егор, выхватив существо, тиская, ласково суется лицом в произведение:

– Просыпайся, толстятина, мама кидает нас на произвол – мы будем произвольны.

Даша:

– Ну все, целую. (Символический чмок) Я побежала.

Пустынька, наполненная щемящей прелестью…

Вообще странные вылазки воспоминаний сопровождали всегда. Порой приходила совсем мелочевка. Вот, допустим, лежат, воскресный день, мирно смотрят телик. Дашке что-то приходит в голову:

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Докажешь?

– Не знаю. Жизнь отдать – легко. Скажем, посуду помыть – тяжелей.

Даша смеется, претензия снята. Однако теперь уже Егора заводит, мигает, глядя в потолок, произносит:

– Послушай, мне иногда кажется, что ты вправду имеешь ко мне чувства.

– Конечно.

– Но этого нельзя.

Даша искренно удивляется:

– Отчего же?

Егор улыбается.

– Ну… у меня, например, член небольшой.

– Боже, какой дурак! – Даша прижимается к мужу. – Кстати, дай-ка посмотрю.

Вспоминалось дословно, до деталей…

Эти дивные часы упоения пребывания вдвоем. Дашка занималась бытом, Егор исподтишка наблюдал: каждый ее шаг, жест, неприбранные и вольные волосы, замысловато и обстоятельно пересеченные, непередаваемый изгиб шеи. Как хотелось вобрать все это, впихнуть в себя, как пылало нутро от чувства восхищения обоюдностью и наряду отдельностью. Двое единственно единых в огромном мире… Отчего это уходит!?

Другой раз сам тщательно пытался воскресить (уже уяснил, что аналогичные упражнения иногда вызывают любопытные импульсы – неудобные, прямые, тревожные), ковырялся непременно в эпизодах липких.

Кажется весна. Начали баловаться нерасчетливо, часов в шесть вечера, и потом томительная муть, необоснованная расслабленность привыкшего к вечернему сосредоточению тела. Отпечатался рисунок покрывала на щеке Даши, Егор пуст и свободен.

– Послушай, я знаю, что это глупо, но… мне хочется попробовать.

– Ну, говори.

Егор, смеясь:

– Да так, ерунда.

Она легко толкает его, повернувшись и налегая:

– Говори, я приказываю.

Егор мнется:

– Понимаешь, я ведь жил с одной женщиной. И меня всегда томило… И кажется снова начинается.

Жена откидывается, молчит.

– Нет, я не сравниваю тебя с ней. Это совсем другое. – Егор спешит, он – вынужден. – В общем, я всегда думал, что супруги должны быть абсолютно открыты. Но прежде стеснялся… И меня мучили недомолвки. В общем, я хочу знать вот что. Как это происходило с другими.

– Не надо, Егор.

– Мне видится это естественным. Отношение друг к другу – самое важное… А тебе разве неинтересно?

– Я не знаю… – Пауза. – Ты не боишься, что погибнет что-то?

– Боюсь. Именно боюсь. Но вот что именно? По-моему, незнание порочит близость.

– Зачем ты меня мучаешь?

Он что-то несет о вожделении, заговаривает собственную мерзость. По существу не дает сказать…

Егор вздыхал – господи, какой идиот. Обнаруживал на лице улыбку… Улыбка уходила. – Он постоянно Дашку провоцировал. Говорил о том, что жизнь неверна, чувства построены неаккуратно, и мы их совсем неряшливо упорядочиваем или укрощаем. Всегда много говорил. Что это – безволие?

Эти загадочные, необъяснимые поступки, доходящие до издевательства. Однажды с двумя приятелями – Настьке года три, будем по ней ориентироваться – сидели в ресторане, и душа запросила женских форм. В прейскуранте подобного продукта не оказалось, Егор вспомнил, что в Долгопрудном живет подружка, у которой все схвачено, не долго думая, оказались в аэропорту. Билеты до Москвы отсутствовали, но имелись в наличии на Ленинград. Какие могли быть сомнения – проснулись в Питере!

Ну хорошо, пьяный зигзаг. Но зачем было звонить Даше? Судите сами, деньги кончились, ибо влипли в приключение, однако вполне можно было – да и удобней бы – поискать в другом месте… – Де, жив-здоров? Фанаберия перед друзьями? Нет, господа, тут что-то иное. Еще и по приезде декорировал оказию с придуманным излишеством. За собственную подлость, может, мстил, зная, что близкая все снесет?

Кстати, относительно Долгопрудненской пассии – ездил к ней Егор по случаю (и Даша об этом знала).

Познакомились с Верой в турпоездке… Тоже вещь, с Дашей Егор редко отпуск проводил совместно. А тогда вообще ребенок маленький. Езжай один, сказала жена, тебе отдохнуть надо. Ну, что поделаешь, пришлось.

Ахнул в Латвию – оттопырился феерически. В группе преимущественно дамы, из мужиков Егор в самом сочном возрасте и вообще самый. Тут еще мероприятие, гитара, и Егор попел. А что вы хотите, когда люди приехали за веществами известного рода… Доходило до хохм. Там присутствовала девушка из Свердловска, подруга одного знакомого, к которой из вежливости Егор не прикасался. Вот, скажем, пляски после солидного возлияния, на Егора настырничают поголовно. Он только Ольгу, что в теме вежливости, к телу в танце прижимает и внушает: «Слушай, тут меня немножко достали, в частности Катька из Нижнего. Я и признался трагическим голосом. Дескать, ты единственно могла бы стать женщиной всей моей жизни, но дело в том – признаюсь исключительно по этой причине – что мы с Олей в некотором роде шпионы и назначены следить за Зиной из Питера и Юлей из Саратова (самые рьяные посягатели), которые совсем не Юли и Зины, а представители иностранных разведок. То есть ты, Оль, иногда взгляд проницательный делай». Та от хохота оползала.

Самый разгул, что в Юрмале – там образовался какой-то период, спиртное давали в ограниченные часы – приходя в супермаркет в неурочное время, на глазах у кучки обожательниц Егор запросто отоваривался на всех, ибо одна из местных продавщиц тоже возымела претензию (при этом шептал ей всякую глупость), и девки из группы на самом деле верили в должность.

Сказать есть, был и испуг. Егор очнулся и вспомнил о существовании Даши дней через десять – совершенно из реальности выключился.

С Верой был общительней чем с прочими скорей всего потому, что она произошла сдержанней. Правда, не в постели. Словом, случилась переписка… Его вообще тогда очаровала Латвия. Опрятные озера, вековые кущи и редко рассыпанные поселения иноземных замашек. Как тут живут люди, трепетало сладко, кто эти загадочные и привлекательные существа? Вопрос был присущ с детства, всматривался, глядя в запахнутые неплотно занавески окон. А уж если мелькали в расщелинах личности! – зыбился чарующий вкус таинства.

Вообще, она выявилась гражданкой занимательной – по прибытии в Шереметьево Вера встретила, сели в такси до Долгопрудного. Шофер равнодушно спросил местечковый адрес. Когда девушка сказала, мужик повернулся с внимательным видом и уточнил: «К Саше что ли?» Вера молча кивнула, таксист также безмолвно, но красноречиво уважительно отвернулся. По приезде спросил чуть ли не заговорщицки: «Когда вернется?»

– Через месяц, – лаконично и таинственно буркнула Вера. Денег шофер не взял, и девушка приняла это как должное.

Сашей оказался муж старшей сестры Веры, игривой, чрезвычайно симпатичной особы, что пуляла зрачками и пощипывала Егора в ходе веселых и интенсивных суток. Муженек пребывал в отсидке, и был едва ли не самым знаменитым человеком города. Через пару лет, к слову сказать, по рекомендации Егора двое его друзей с оказией остановятся у Веры, и Саша закатит такой прием, что они по приезде и отчете будут иметь овальные глаза и сильный брызг слюней. А еще через несколько лет в «Известиях» произойдет статья в полстраницы о страшенном подмосковном авторитете Саше таком-то с описанием его богатств и делишек. (Везет же Егору – брата Марины не забыли?) Впрочем, и сестра Веры начальствовала над самым тогда мощным местным универмагом, и Егор еще долго имел дефицитную отоварку… Приехали к полночи – стол прогибался. Простецкий папаша, уралец, между прочим, что по утру утащил Егора в обширный винный погреб, неумолчная мамаша хохлушка, – все изумительно. Люди щедрые, активные.

Зачем он не особенно скрывал от Даши отношений с женщинами – обозначал относительную независимость? Сколько боли ей сделал. Когда ушел, она бесновалась, ненавидела и причитала: «Гад, ты же меня всю истрепал – как я счастлива, что больше тебя не увижу». А следом твердила: «Ну гуляй чтоб я не знала – но семья же».

ВЕЧЕРНИЕ ДИАЛОГИ:

Егор и Даша идут по аллее. Раскидистые липы ласково перебирают вертлявыми челночками листьев, потраченные газоны мирно спят, неподалеку деловито урчат автомобили, им прерывисто вторят крылатые. Дышится несвеже, но авторитетно. Даша двумя руками, собственнически охватила локоть Егора, тот угодливо согнул руку. Шаг вял и достоин.

– Ну почему именно скрипка, есть универсальный инструмент – фортепьяно. Отдадим Настю сюда, – обиженно мурлычет Даша.

– Где ты хочешь разместить пианино?

– Сдвинем сервант к двери, в угол как раз войдет, я промеряла. Поставим на пианино вазы с цветами, чудно будет смотреться. Кстати, я как раз хотела что-нибудь под цветы… Между прочим, для скрипки все равно нужно будет обучаться фортепьяно.

– Да, но не сначала. Поглядим – может у нее вообще музыка не пойдет.

– С какой стати – при таком папе! И некоторым образом маме.

– Медам – вы подмащиваете.

– А потому что ты… столб.

Хорошо: воздух… э-э… – хорошо… Даша не выносит:

– Зачем тебе дался непременно итальянский, ты замечательно владеешь английским!

– Зачем тебе лазать?

– Существует масса причин.

– Всего лишь масса? – привычно отпружинивает Егор.

Даша дышит… Не выносит:

– Ты мерзкий.

– Я – он. Однако согласись, что день рождения лучше в ресторане справить. Толкотня, готовить тебе весь вечер – что за праздник?

– Люська поможет. И дешевле, Егор.

– Ага, Люська. Как всегда одна трескотня – салат сделает и… я вымоталась… А деньги – они и назначены, чтоб тратить.

– Горе – ты столб!

– Не стану возражать, хоть сам себя я иначе оцениваю. Не помню кто сказал: мы таковы, какими кажемся.

Даша смеется, легла руками на локоть мужа:

– Смотри какой забавный малыш.

– Никак на подобного подбиваешь.

– Я – за.

– Потерпи до дома.

Даша шлепает ладошкой:

– Егорка!..

Раз уже в разводе в общей компании одна дама специально для Даши, кажется, – та с очередным супругом присутствовала – с язвецой поинтересовалась у Егора: «Ну что, ты все один?» – несомненно, намекая: убедитесь, молодой человек, не долго-то по вам горюют. И ему показалось что в бывшей метнулось торжество, уязвленное начало. Впрочем, скорей всего, пригрезилось: в ней держалось и животное, и самочье, но не бабское. Советское, совестливое воспитание всегда управляло.

Встретил Вику (Настьке подле десяти), хорошо подурнела – подкатил. Отвергла и услужила тем самым. Ну да что мы все о женщинах, было и помимо.

* * *

Однажды выложил – что на него наехало? Кажется, Настюхе было лет двенадцать. Уж года три не жили вместе, однако Егор регулярно приходил вообще и в частности заниматься с дочерью уроками.

Покоился ничем не замечательный день. Из шестого этажа, дом стоял на горке, город был хмур и понятен, облака близки и разнообразны, редкая синь неба делала обещания. Егор стоял у окна, в груди возилась сладкая горечь – беспричинная любезность, едкое наслаждение минутами – посещавшая его с тороватыми в последние годы интервалами.

Настя сидела над задачей по алгебре. Не справлялась, удалой ученицы из нее не выходило, однако ее явное неусердие, витающий взгляд наполняли пространство чем-то уютным, нужным. Егор пристально, постепенно следил за внешним житием вещей. Две девочки школьницы, разъединившись, обогнули порядочную лужу, валко раскачиваясь, медленно двигалась бабушка с тростью. Шелудивая собака бесстрастно устроилась в позе йога посреди шоссе, выкусывая блох, и автомобили уважительно и молча обтекали существо. Неподалеку на пешеходном тротуаре настырный воробей малоэффективно пытался выхватить у голубя заскорузлую хлебную краюху. Тот обескуражено и судорожно отклонял голову, глядел тупо и длинно. Затем размашисто лупил в корку и та неукротимо выпрыскивалась из-под клюва.