Текст книги "Охота на НЛО"

ГЛАВА 37

Запуталась культя в рукаве —

А в целом было все нормально.

Егор Летов

Некоторое время генерал говорил исключительно матом.

Так умеют только генералы. Наверное, их учат этому на специальных генеральских курсах специальные лингвисты. Он ни разу не повторился и выдал несколько уникальных конструкций, а в паре мест даже угадал в рифму.

Морская свинка забилась в угол ящичка, бросив свой листик, и пережидала, пока над ней отгремит гром.

Выдохшись, Бельский икнул, схватил графин и стал пить воду прямо из горлышка. Струйки стекали на распущенный узел галстука, на воротник форменной рубахи…

– Это что за мудень? – спросил он, грохнув графин и ткнув пальцем в Хейти.

– Это не мудень. Это товарищ из Эстонии, – солидно поправил Сергей.

– Из Эстонии товарищ… – повторил генерал. – Чудно. И что мне с вами делать? Много народу вас видело, пока вы сюда рвались?

– Дежурный… Секретарь в приемной…

– Ладно, замнем пока. Кто внизу дежурил?

– Младший сержант, с усиками, молодой такой.

– Рюмин. Этот не настучит, слава богу. – Генерал позвонил секретарю и сказал, что занят. – Так что мне с вами делать?

– А посадите нас, товарищ генерал.

Бельский вздохнул. Поднялся, подошел к серванту, открыл один из ящиков, достал бутылку водки «Гжелка», тарелку с бутербродами, поставил на стол. Придвинул два кожаных кресла.

– Садитесь.

– Любимая водка Ельцина Бориса Николаича, – пояснил эстонцу Сергей, указывая на бутылку.

– Серьезно?

– А хрен его знает. Читал где-то… У него, по-моему, все было любимое, что ни налей.

– А вот наш президент пьет очень мало, – ностальгически сказал Хейти. Генерал по праву хозяина разлил водку в хрустальные фужеры и заметил:

– Вас бы стрелять надо, паскудников, а вы водку жрете у меня в кабинете. Ну, кто я после этого?

– Отец родной, товарищ генерал, – прочувствованно сказал Сергей.

Приключения последних дней были с ярко выраженным алкогольным уклоном, и сегодняшняя пьянка в гостях у начальника УВД тянула на удачное их завершение. И антураж-то каков: кожаные кресла, малахитовый письменный прибор, кондиционер шуршит…

– Значит, говоришь, посадить вас… Чудно. А мораль? – спросил генерал, чокаясь.

Сергей опрокинул фужер, сунул в рот бутерброд с какой-то колбасной пастой и пояснил, жадно жуя:

– Выигрываем день. Пока на Добровольского прознают, пока бумаги выправят нужные… Вы ж нас сразу не отдадите?

– Не отдам. Хотя почему не отдам? Я вообще как дурак тут сижу, не знаю ничего, как та обезьяна…

– Какая обезьяна?

– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу. – Генерал снова налил. – Рассказывай всю историю. И не брехать, понял?!

Сергей уложился в остаток «Гжелки» и один разлив из новой бутылки, на сей раз «Золотого кольца». Генерал крутил головой, крякал и иногда переспрашивал.

– Только в книжках такое читал, – признался он. – Ну и что дальше?

– А дальше мы пришли сюда. Я решил, что хватит шифроваться по подвалам.

– Видишь, значит, в моем лице союзника? Чудно. А подумал ли ты, что мне не резон вешать вот сюда, – генерал похлопал себя по багровой шее, – взорванный НИИ и хрен знает сколько народу, которых вы там положили?

– Дело в том, товарищ генерал, что этот факт так и останется не установленным. Не станут же товарищи оттуда, – капитан выразительно посмотрел в потолок, – оглашать истинные причины взрыва и фамилии тех, кто там сидел? А официальные сотрудники института по ночам не работают.

– Оно так… И жалеть их всех вроде не с руки, если правда, что ты говоришь… – Бельский с усмешкой посмотрел на эстонца. – А у тебя, стало быть, в голове компьютер?

– Да не компьютер… – поправил Сергей. – Тем более он как водки выпьет, так на человека похож.

– А мы все так: как водки выпьем, только тогда на человека и похожи. – Бельский вздохнул, болтнул бутылкой и решительно разлил «Золотое кольцо».

– Посадить я вас посажу, хорошо. И даже не буду оформлять явку с повинной и все прочее – разберемся. Но дальше что? Придут ведь за вами, и с солидными бумагами.

– С какими? В чем мы виноваты?

– Взрыв НИИ.

– Доказательства?

– Хорошо. На хате у тебя майора ихнего кокнули.

– А я при чем? А товарищ эстонец и подавно не виноват. Он и так чуть живой от ужаса. Так ведь?

– Чуть живой, – согласился Хейти, который, похоже, пригрелся в уютном большом кресле и слегка задремал. Сергей и сам бы придавил минуток тышу двести, но это потом, в камере… Сейчас главное – уговорить генерала, который, похоже, уже уговорился. А что ему, он и не рискует ничем, если что – посадил до выяснения обстоятельств. Умница, а не генерал.

Бельский выпил, поискал, чем закусить, не нашел и отобрал у Свинтуса более-менее целый листок капусты. Вкусно захрустел, потом подошел к своему столу, нажал кнопку селектора:

– Вызовите Старикова. С машиной, да.

– Генку, что ли? – спросил Сергей.

– Его.

Стариков был старый знакомец еще по академии, мужик хороший, болтать не будет. В молчаливом ожидании они допили вторую бутылку, и генерал заметил:

– Споил вам, сволочам, неприкосновенный запас.

– Воздается, товарищ генерал, – сказал Сергей. Сейчас он был готов расцеловать морщинистую физиономию Бельского. У них появлялся по крайней мере день, притом день спокойный, с едой, под охраной.

– А свинку вы где мою взяли? – поинтересовался капитан.

– В кабинете твоем забрал. Жалко скотину стало, сдохнет ведь… Хотел внуку отнести, да она как-то прижилась у меня, развлекает, настроение создает…

– Ну, спасибо. А то я, признаться, волновался.

Стариков лишних вопросов не задавал. Он погрузил их в «бобик» и отвез в отделение на Толстого, где сдал дежурному, наказав посадить в камеру, хорошо кормить и никого не пускать ни с какими бумагами, пока не поступит личное разрешение от начальника управления. Ошарашенный дежурный – белобрысый лейтенантик, которого Сергей не знал, – едва ли не с почестями проводил их в КПЗ и даже выгнал оттуда мирно спавшего пьяницу, тот уходить не хотел и плакался, что уже очень поздно и домой он не доберется.

– Спокойной ночи, – пожелал лейтенант и ушел, заперев дверь.

Хейти тут же заснул, устроившись на жесткой лежанке, а к Сергею сон не шел. Поди ж ты, совсем недавно только того и хотелось, что упасть и уснуть. А теперь вот ни хрена не получается…

Вспомнились слова генерала: «Хрен знает сколько народу вы там положили». А действительно, он ведь до последнего не думал, старался не думать о неминуемых жертвах Понятно, что они там по ночам не работают, нет такой нужды, но охрана-то была… И старик-сторож, которого уложил Хейти со своими «тараканами»… И Кожемякин, хоть его уж совсем не жалко, но ведь убил-то тот же самый Хейти, мирно сопящий в метре от Сергея.

Страшно.

Жутко.

И никаких угрызений совести. То ли перегорело, то ли и не было их вовсе…

И внеземное чудо, сгоревшее в подвалах института, тоже не жалко. Если все, что они сумели оттуда выковырнуть за столько лет, – это мерзкие штучки для штамповки зомби, туда этому чуду и дорога. Не лекарство от рака или СПИДа, не вечный двигатель, не антигравитация…

А какие они были? Лежали, наверное, в капсулах больших и прозрачных, наполненных фосфоресцирующей жидкостью… Или в морозильниках. А что еще вернее, разобрали их еще полвека назад на органы и развезли по стране… Как, между прочим, могли развезти и хитрую начинку, так что рванули мы институт или не рванули, а следы-то остались, следы никуда не делись… И пластинка. Осталась у Борисыча в мусорном ящике. Одна надежда, выбросит он ее. А может, и не выбросит. Может, отнесет куда следует, когда услышит, в какую историю вляпался капитан милиции Слесарев.

Так какие же они были?

Зеленые человечки с маленькими ртами и лягушачьими зенками?

Или со щупальцами, костисто-слизистые, как в дерьмовом ура-патриотическом боевике «День независимости»?

Или такие же, как мы? Только начинка другая. Желудок, к примеру, в голове, а мозги – в заднице.

Сергей хихикнул.

Ах да. Старик Жабенко сказал: «Как жабы, только с волосами». Забыл, совсем забыл…

Смешно. Жабенко – жабы.

Ква-ква.

Некстати – или кстати – припомнилась песенка его, и Сергей забормотал под нос:

 
Кто здесь самый главный анархист?
Кто здесь самый хитрый шпион?
Кто здесь самый мудрый судья?
Кто здесь самый удалой Господь?
Неба синь да земли конура.
Тебя магазин да меня дыра.
Пока не поздно – пошел с ума на х…!
Пока не поздно – из крысы прямо в ангелы.
 

На картинке – красная морковь Поезд крикнул – дернулась бровь Лишь калитка по-прежнему настежь Лишь поначалу слегка будет больно

 
Бери шинель – пошли домой,
Бери шинель – айда по домам.
 

Эй… – тихонько позвал его проснувшийся Хейти.

Сергей обернулся.

– Пою вот, – смущенно сказал он.

– Что за песня?

– Группа такая, «Гражданская Оборона».

– Название странное.

– У вас и таких небось нету. Один этот… Тынис Мяги, – обиделся Сергей. – Жирный такой. Он жив еще?

– Не знаю. Я «Роллинг Стоунз» люблю.

– Вот и слушай.

Посидев в молчании, Сергей хотел сказать эстонцу еще что-нибудь обидное, но тот снова уснул. Сон упорно не шел, и Сергей побродил по камере, почитал однообразные надписи на стенах.

«Выйду отсюда… Если выйду, подам заявление в Чечню. Не смогу здесь больше, – решил он, – Но это все вилами на воде… Если в органах оставят, если не прихлопнут, если вообще что-то будет ПОСЛЕ. Вот господин Карутар спокойно поедет в Эстонию… Если опять же не помрет в дороге от инфаркта, например. Инфаркты у нас делать умеют».

Надо спать. Спать.

Посчитать, что ли, белых тигров?

Сергей опустился на доски, устроился поудобнее, закрыл глаза.

Один белый тигр…

Два белых тигра…

Три белых тигра…

Четыре белых тигра…

Пять белых тигров…

Сергей хихикнул: лейтенант его с перепугу даже не обыскал, и автомат по-прежнему был тут, больно давил на ребра. Сижу в КПЗ с автоматом… Анекдот.

Четыре белых тигра…

Нет, четыре уже, кажется, было.

И пять было. Кто вообще придумал этот бред? Он только отвлекает. А еще, говорят, овечек считают, которые прыгают через барьерчик, и бегемотиков каких-то…

«Хорошо Хейти. Спит без задних ног, если только не притворяется и не обдумывает, как бы меня прищучить. Словно с миной замедленного действия сосуществую. А ну как я усну, а он меня душить станет?

Чушь.

Столько моментов уже было, а я жив.

А ну-ка, еще раз…»

Один белый тигр.

Два белых тигра.

Три белых тигра…

ГЛАВА 38

Лишь калитка по-прежнему настежь

Лишь поначалу слегка будет больно.

Егор Летов

Пьяное марево перед глазами коверкало картину мира. Уже привычно.

Генерал милиции из наиболее вероятного противника оказался вполне мирным и приятным человеком, готовым помочь и вообще… предоставить камеру в личное пользование на неограниченный срок. А большего от него, собственно говоря, и не требовалось.

Надо отметить, что разговор Слесарева со своим руководством Хейти упустил. О чем говорили и каким путем Сергей уломал генерала предоставить им камеру, все это прошло мимо.

В голове было пусто, глаза постоянно норовили закатиться, а сознание то и дело срывалось в темноту. Хейти хватало только на то, чтобы регулярно накачиваться генеральским спиртным. После очередного провала он очнулся на жесткой поверхности нар, удивился и уснул, мигом погрузившись в глубокий сон, насыщенный алкогольными испарениями.

В темноте угадывались стены. Бревенчатые, сложенные на многие и многие сотни лет. В воздухе пахло так… Как не пахло никогда и нигде. Пахло как будто домом и чем-то другим, незнакомым. Угадывался запах еловой хвои, можжевельника, березовых веников и дыма.

Стены были где-то далеко, как будто вне пределов видимости. Только иногда вдруг из темноты, которая окружала Хейти, выглядывали округлости бревен, обработанные сучки. Пространство вокруг могло стать твердым, могло пропустить, могло задержать. Оно жило своей жизнью, само по себе.

«Это же я во сне… – пришла в голову Хейти очевидная мысль, – Мне все это снится».

И он с уже подзабытым удовольствием провел ладонью по шершавой и бугристой поверхности стены, потрогал твердый пол под ногами и, вытянув руки, начал медленно двигаться в темноту, туда, где угадивались какие-то смутные очертания и, кажется, горел маленький огонек свечи, а может быть, даже лучины.

Он шел долго, обходя странные углы, полки и постоянно натыкаясь на стопки бумаг, папок, предписаний.

«Что это?» – сердито подумал Хейти, в очередной раз разбросав стопку неаккуратно сложенных бумажек.

Он поднял одну из них и, приглядевшись, понял, что она исписана мелким, очень знакомым почерком. Поднес ее к глазам. Как по команде, где-то позади него загорелся свет, и сквозь путаницу строк удалось прочитать:

»…согласно мнению экспертов, партия оружия, задержанная при провозе через Таллинский порт, предназначалась для реализации на сопредельных территориях. В частности, на территории Финляндии, где и находится заказчик или временный пересылочный пункт. Версия о том, что груз должен был поступить в распоряжение курдских террористических организаций, не представляется жизнеспособной…»

Еще через несколько абзацев стояли какие-то столбцы, цифры, даты встреч.

Затем еще одна подпись, под чьей-то косо прилепленной фотографией:

»…вчера снова вышел на контакт агент из… обнаружены новые рычаги управления, возможно упрочение контакта».

– Боги мои, куда я попал? – вслух спросил себя Хейти, вглядываясь в вереницу фраз, слов, просто букв. Одна строка наслаивалась на другую, буквы наползали друг на друга, смешиваясь в хаотический рисунок.

»… Линда обиделась на то, что я не явился на вечер. Плевать, все равно у нас с ней не клеится. Тем более что сейчас конец месяца. Не хватает только забивать себе голову всякой мутью».

В памяти Хейти смутно появилось миловидное женское личико. Что-то припомнилось, какие-то обидные слова… Хлопок дверью…

Хейти посмотрел на последнюю запись.

«Велло избили панки…»

И без всякой связи дальше:

«Завтра концерт Роллингов Обязательно пойду!»

Листок выпал из пальцев и, переворачиваясь в воздухе, шурша, опустился на пол.

– Пыльный чердак моей памяти… – сказал Хейти, оглядываясь.

Ему стало грустно.

Неясная тоска окатила тело, подобно теплой воде. Не бодрит, как вода из проруби, не обжигает, как кипяток, а так… противно и гнусно.

Уже не обращая внимания на стопки бумаги и папки с делами, путающиеся под ногами, Хейти направился в сторону огонька, что маячил впереди. Звук шагов тонул в пространстве, поглощался тоннами бумаги, записей, записок, свертков…

Показалось, что где-то рядом, большой и лохматый, осторожно переступает длинными ногами знакомый лось.

«Вот мы с ним и встретились, – подумал Хейти. – Ну и черт с ним, пусть идет… Он часть меня, пусть идет. Все вокруг – это я».

Огонек все приближался и приближался. Хейти уже различал, что это старая керосиновая лампа стоит на деревянном столе и сквозь закопченное, черное стекло пробивается красное пламя. Света мало, но достаточно, чтобы разглядеть, что за столом сидят двое… Или больше?..

Хейти пригляделся:

– Старые знакомые…

Один стул был свободен, и Хейти сел.

Слева от него сидел, выпрямившись и положив руки на стол, человек в сером плаще. Худой, кости черепа жутко выступают под бледной кожей. Глаза смотрят тускло, но при этом с невероятной силой вонзаются в душу, как будто излучают рентгеновские лучи.

А справа сидит дед. Сидит таким, каким его помнит Хейти. С короткой лопатой седой бороды и волосами под «горшок». Облокотился на стол одной стороной, словно сидеть ему трудно, давит что-то на плечи. И кажется, он один, а приглядеться… Нет, не один он, за спиной у него тоже кто-то стоит, только в темноте не разглядеть.

Глядя на деда, Хейти вспомнил выражение какого-то философа-мистика:

«Каждый человек – это пирамида, которая стоит вершиной вниз. Над ним, все расширяясь и умножаясь, стоят все его предки, все деды-прадеды, воплощением которых и является вершина пирамиды. Человек и его род, который всегда стоит за его спиной. Всюду, где бы он ни был…»

Случайная фраза, заскочившая когда-то в память, да так и оставшаяся там на каком-то из исписанных вкривь и вкось листочков.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Хейти у худого в сером плаще. – Это же моя память!

Тот посмотрел на Хейти неподвижными глазами и проговорил, почти не раскрывая рта:

– Ты ошибаешься. Это не твоя память. Это нечто иное. Скорее, это можно назвать сознанием. И мне здесь самое место!

Голос этого человека никак не сочетался с его манерой разговаривать. Голос был жесткий, высокий и злой. Энергичный голос. Вырывавшийся из безжизненного рта…

– Ты кто? – спросил Хейти.

Человек снова посмотрел на него и ничего не ответил.

Вместо него на вопрос откликнулся дед, что сидел справа.

– А это, малыш, твоя беда. Из-за него ты и попал в эту передрягу…

Хейти непонимающе посмотрел на деда.

– Программа, малыш… Программа…

Человек в сером плаще еще сильнее выпрямился.

– Мы так уже долго сидим. Я против него, он против меня. Смешная ситуация получается… – Дед замолчал, не закончив фразу.

– Почему смешная? – спросил Хейти. Дед пожал плечами:

– Понимаешь, то, что я разговариваю с тобой, это ведь ненормально… Сам, наверное, знаешь, чем это пахнет и как называется.

– Наверное, знаю…

– И он, – дед мотнул бородой в сторону человека в сером плаще, – тоже… Чем-то на меня похож. Единство и борьба противоположностей.

И дед хрипло засмеялся, закашлялся, а потом продолжил:

– Получается, как будто безумие борется с безумием. Шизофрения против шизофрении. Бред, правда?

Человек в сером никак не реагировал на этот диалог, просто сидел и смотрел. Безразлично, тускло, сдерживая внутри себя кипящую кислоту сумасшествия.

– Наверное, тебя и выбрали потому, – говорил и говорил дед, хотя Хейти уже, казалось, и не слушал его, вперившись взглядом в костлявую личину сидящего слева. – Потому что ты как бы предрасположен был. Голоса разные. Ты думал, что никто не знает, а вот нет… Оказалось…

Дед на мгновение словно бы захлебнулся словами, а потом продолжил:

– Тяжело мне, малыш, просто трудно. Давит. Один я его не удержу… Без тебя не удержу… Его прервала Программа:

– В вашу задачу входит получение информации. Объект – диск, – И снова, как заводная кукла. – В вашу задачу входит получение информации. Объект – диск. В вашу задачу входит получение информации. Объект – диск. В вашу задачу…

Каждое слово причиняло боль, каждое слово ломало дыхание, каждое слово вбивало гвозди в руки… Хейти закричал, кинулся вперед, переворачивая стол. Керосинка упала на пол, треснуло стекло. На миг стало темно, но потом жадные языки пламени взметнулись к потолку, освещая тесные, как в гробу, сырые стены!!!

Хейти дернулся, уперся руками в крышку, толкнул, напрягая все силы, чувствуя, как рвутся мышцы, лопаются от натуги сосуды…

И ощутил, как голова соскользнула с локтя и упала на нары Бум!

Сон стремительно потускнел, превратился в пошленькую фоновую картинку, потерял остроту и детали. Осталось только давяшее чувство тоски…

Сидя на другом конце нар, Слесарев хрипло распевал какую-то песенку.

Хейти отдышался, мотнул головой…

– Эй!

Слесарев растерянно кашлянул и замолчал. Потом повернулся к Хейти и пояснил для особо тупых:

– Пою вот… с

– Что за песня?

Вместо названия песни Сергей назвал группу, о которой Хейти никогда ранее не слышал.

– Название странное.

На это капитан почему-то обиделся и почему-то вспомнил Тыниса Мяги, расцвет популярности которого пришелся еще на советское время, да и то многие путали его с Юрием Антоновым.

Хейти вспомнил свой сон и, чтобы не слишком расстраивать капитана, пояснил:

– Я «Роллинг Стоунз» люблю.

Слесарев расстроился еще больше, и Хейти быстренько прикинулся спящим.

Капитан повздыхал, а затем, растянувшись на нарах, начал под нос бубнить что-то про белых тигров.

«Вот ведь послал бог сокамерника… – подумал Хейти, тщетно стараясь снова провалиться в сон. Алкоголь уже немного отпустил, и спать не слишком хотелось. – Надрался до белой горячки. Тигров считает! Как бы не кинулся… Нет, вроде не должен…»

Слесарев упомянул бегемотов и особо прыгучих овечек. Затем снова перешел на тигров.

«Загадочный аспект русской натуры… – Ничего умнее на ум не пришло. – А что он там пел про анархиста?»

Хейти сел.

– Слушай, капитан, ты что там пел?

– Ничего, – обиженно пробормотал Слесарев.

– Нет, ну серьезно. Что там про анархиста было?

– Не про анархиста, а… – Сергей задумчиво закатил глаза и замолчал Хейти уже было подумал, что тот заснул, но капитан мужественно вернулся в исходное положение и констатировал: – Ты не поймешь.

– Это почему же?! – в свою очередь обиделся Хейти.

– Потому! – резонно пояснил капитан. Хейти почесал заросшую щетиной щеку, ойкнул, когда наткнулся ладонью на широкую царапину на лице.

– Слушай, капитан… Ты давай пой еще. Ато скучно.

– Скучно ему, я тебе что, радио?! – Слесарева явно задело за живое, но чувствовалось, что он слегка отмяк.

– Да ладно тебе… Что-нибудь другое спой, попроще, чтобы я понял.

– Нету там попроще… Там… Да ну на фиг, не поймешь ни хрена, спрашивать будешь…

– Не буду! – горячо поклялся Хейти. – Только скажи, о чем там было, про анархиста?

– Ох, елки… – горестно вздохнул Слесарев. – Значит, так… Это такая песня, в которой за общей грубой формой скрывается глубокое философское содержание. Понимаешь? Чувство протеста и тоски по чему-то… – Он пощелкал пальцами. – Такому. Понял? Короче… – Сергей покосился на Хейти. – Очень русская песня. Не понять так просто… Чувствовать нужно…

Хейти покивал, потер переносицу и прикинул шансы на сон. Шансов было мало.

– Значит, так. Ты давай спой еще, философ. А то, кажется, зацепило меня…

– Что зацепило? Про Тыниса Мяги? Ты не обижайся, это я так… – начал отмякший Слесарев.

– Не про Тыниса! Про анархиста зацепило, пой давай, демагог!

Сергей задумался, а потом поднялся, пошел к двери и начал грохотать кулаком по двери.

– Дежурный! Дежурный, твою мать! Через пять минут послышался топот.

– Что?!

– Гитару тащи из каптерки! Я знаю, есть она там…

– А еще что? – спросил недружелюбный дежурный. – Водки принести?

– Нет, – отверг его предложение Сергей. – Водки себе купи, я разрешаю. А нам гитару… Или ты забыл, по чьему распоряжению мы тут засели? Тебе напомнить?!

Дежурный ничего не ответил, ситуация была довольно бредовая, но в подтверждение сюрреалистичности происходящего в камеру вскоре просунулась желтая гитара.

– Это дело, – обрадовался Слесарев.

Минут пять он настраивал гитару, немилосердно крутя колки. Потом взял несколько аккордов и начал наигрывать что-то, судорожно вздохнув на проигрыше:

 
Под столетними сугробами,
Библейских анекдотов,
Похотливых православных и прожорливых католиков,
Покинутых окопов и горящих муравейников
Вечная весна в одиночной камере.
 

Хейти вспомнился сон. Страшный фоб и давящие стены его сознания.

Под затопленными толпами

Домами, площадями…

Незнакомые слова непонятным образом ложились на грудь, сжимали что-то внутри. Странным образом хотелось рвануть рубаху. Удивительное чувство.

 
Вечная весна в одиночной камере
 

Слесарев все пел, Хейти не понимал некоторых слов, просто не успевал понять. Слова, как вода сквозь сито, проходили через него, оставляя только смутное ощущение какой-то незавершенности. Хейти даже поймал себя на том, что начинает тихо подпевать Слесареву без слов, просто удерживая мотив, будто подвывая.

 
Воробьиная, кромешная,
пронзительная, хищная,
отчаянная стая голосит во мне
Вечная весна в одиночной камере.
 

Хейти не слышал ничего. В голове звякнула мыслишка… Некстати. Напрасная мыслишка, совершенно не нужная ни сейчас, ни потом…

«А ведь меня без диска не выпустят. А пока Слесарев жив, он диск не отдаст…»

Застряла мыслишка. Не выгнать.

Не выгнать, не прогнать, не вымести из пыли сознания!!!

Хейти почувствовал, как голова наливается знакомым звоном. Как немеют руки и свет в глазах начинает вытворять что-то непотребное.

За спиной прозвучал голос деда, сквозь гул:

– Один я его не удержу… Без тебя не…

Хотелось рвать грудь ногтями, хотелось грызть стены, биться головой о них, но не делать того, к чему подталкивала неумолимая сила внутри.

Хейти завыл, закричал негромко, надтреснуто.