Текст книги "Когда поёт жаворонок"

В комнате на некоторое время повисла тишина. И Прошкин, и девушка не вмешивались, ждали решения партизанского штаба. Хая сидела на руках у Гили, с интересом рассматривая присутствующих, аппетитно посасывала собственный палец.

– Что тут сказать, надо спасать. Вот только неизвестно как, – доктор заговорил первым.

– Если спасать, то надо спасать всех мирных жителей без разбора, – молодой мужчина принялся крутить самокрутку, говорил, не отрывая глаз от кисета. – Что ж мы выделяем: этих спасать, а тех куда? Под расстрел?

– Поясни, Петро, что ты хочешь этим сказать? – подался вперед командир. – Слушаем тебя.

– Еврейские семьи надо выручать, не спорю. А завтра немцы дознаются про семьи наших партизан и решат уничтожить их? Что тогда?

– Вон ты куда загнул, – Корней Гаврилович заерзал на скамейке. – Командир, правильно говорит Петро. Думать надо наперед.

– Ну, так думайте! Я вас зачем сюда пригласил? На меня посмотреть? Думайте, думайте и предлагайте.

– Может, отправить людей за Волчий кордон рыть землянки под лагерь для семей? И место глухое, болота вокруг. Пересидят лихую годину, а там видно будет, – подал голос пожилой партизан с окладистой бородой.

– Хорошо. Еще какие предложения будут? – Лосев откинулся на спинку стула, ждал.

– А чем кормить в семейном лагере людей? Где взять столько продовольствия? – Петр обратился к бородатому партизану. – Ты, дядя Семен, перед тем как говорить, думай! А вдруг кто укажет на лагерь фашистам? Те возьмут да с самолетов сбросят несколько бомб на лагерь, тогда как?

– Не учи ученого! – вспылил тот. – Молод еще меня учить!

– Тихо! – хлопнул по столу Корней Гаврилович, – Это совещание, а не колхозный рынок. Все правильно, кормить надо такую ораву. А чем? Охранять, а кем?

– Давайте решим сначала, что делать с еврейскими семьями, а потом возьмемся и за партизанские, – молчавший до сих пор партизан, что сидел слева от командира, поднял руку, попросил слова:

– Хотя, какая разница: и те и другие – наши, наши люди. Спасать, защищать их – святая обязанность.

– Комиссар, не надо политграмоте учить, ты дело предлагай, – остановил его командир. – Мы для того и организовали партизанский отряд, чтобы защищать наших граждан. А ты снова про Фому, а тут про Ерему.

– Вот я и говорю, что надо вывести еврейские семьи за линию фронта. Тем более, товарищ лейтенант туда направился. Ему это по пути, чего уж…

– Это как? – не сразу понял Прошкин. – Я думал, Гиля с ребенком останутся у вас, а я прямым ходом к своим.

– Дельное предложение, Никита Петрович! Ай да комиссар! А мне ни слова, ни полслова! – командир улыбался, довольный. – Вот за компанию и заберешь, Иван Назарович, мирных жителей. А то ты все беспокоился за нас, остающихся здесь. Мол, как мы, да с кем мы? А ты возьми, да и личным примером покажи нам, сирым да убогим, как надо спасать мирных людей.

– Да вы представляете себе, о чем говорите? – от негодования лейтенант подскочил, забегал по комнате. – Это ж не прогулка за грибами, это смерть почти на каждом шагу – или от врага, или от голода, от холода. А топи? Я знаю, что говорю! А вдруг кто заболеет, кого-то ранят? Что тогда делать?

– Раз знаешь, так и поведешь. Если бы кто-то из наших людей имел опыт, то обошлись бы без тебя, – комиссар остался при своей точке зрения. – А пока сядь на место.

Гиля молчала, только переводила взгляд с одного на другого, ждала конечного решения.

– Еще какие мнения будут? – торопил командир. – Давайте решать, не то немцы очухаются, да и нагрянут, а мы все совещаемся.

– Полностью согласен: вывести людей в безопасное место, то есть, в тыл, за линию фронта – первейшее, надёжное дело. Вот только спешка здесь не нужна, Леонид Михайлович, – слово опять взял Павел Петрович Дрогунов:

– Надо обсудить каждую деталь. Мелочей не должно быть. Видите, эти люди шли втроем, а сложностей натерпелись столько, что не сосчитать. А в той группе будет семнадцать человек. Это уже много, это толпа. И схорониться в случае чего, и прокормить такую ораву – целая проблема. И не забыть медицинское обеспечение. Хотя бы самый минимум. Это я беру на себя.

– Хорошо. Одежду и продовольствие в дорогу организует Семен Никитич.

– Слушаюсь, товарищ командир, – бородатый партизан встал и снова сел. – Да я только не знаю, что надо на такой переход.

– Лейтенант Прошкин с девушкой все тебе расскажут, дядя Семен, ты не волнуйся, – Лосев считал эту тему закрытой. – И люди что-то с продовольствия, с одежды возьмут с собой сами. Какие-то запасы у них есть. Сейчас надо проводника дать, чтобы без проблем вывел их за Днепр и Сож. А там уже Россия, линия фронта. На тебя, Иван Назарович, вся надежда.

– Вы бы хоть у меня спросили, – Ваня поднялся, растерянно обвел глазами присутствующих, замахал руками. – Без меня меня женили, получается. Я так не согласен! Еще, куда ни шло, втроем идти, а такой массой – увольте, не пойду! Да и не смогу я, товарищи, с такой оравой по лесам да болотам.

– А кто у тебя спрашивать будет? Сможешь! Это приказ, лейтенант Прошкин! – в голосе командира слышались железные нотки. – Я, как командир партизанской воинской части на временно оккупированной территории, приказываю, понятно?

– Так это… как это? – Иван растерялся, не знал что сказать.

– Лейтенант, сядь! – Корней Гаврилович одернул гостя. – То ты знаменем трясешь, как баба тряпкой, то привел к нам своих людей, – мужчина махнул рукой в сторону притихшей Гили с девочкой. – Вы, мол, товарищи партизаны, думайте, что с ними делать дальше. Как вылечить, прокормить, уберечь, а я побежал к своим. Это как понимать?

– Да не думал я такого! – подскочил Прошкин. – Просто ребенок заболел, вот и все.

– Это называется загребать жар чужими руками, – гнул свою линию Корней Гаврилович. – Мы все когда-то служили в Красной армии и знаем, что такое дисциплина. Поэтому, товарищ лейтенант, выполняй свой воинский долг – спасай мирное население! А не то получится, что ты просто бежишь за линию фронта спасти собственную шкуру. Правильно, быть в составе регулярной Красной армии намного интересней, чем с нами. Но свой офицерский долг выполнять обязан, где бы ты ни находился. Так что выполняй, товарищ лейтенант!

– Есть! Слушаюсь! – Иван обмяк вдруг, согласившись, и уже старался ответить четко, по-военному, хотя на душе скребли кошки.

Во-первых, разговор для него вышел не очень лицеприятный, тем более в присутствии Гили.

А во-вторых, он, как никто из партизан, представляет, с какими трудностями будет связан данный переход. И, главное, на его плечи ложится огромная ответственность за мирных безоружных людей. Ладно бы это было вооруженное подразделение, тогда с ним можно хоть на край земли. А тут?

– Только я шкуру свою не спасаю, не надо так говорить. Тут уже один пробовал доказать мне такое, – мельком бросил взгляд на командира. – Одно, общее дело делаем, товарищи. Только каждый делает это в силу собственных представлений и личных способностей. Я как могу, так и поступаю.

– А поступаешь ты, товарищ лейтенант, вполне себе правильно, как и подобает офицеру Красной армии. Вот это уже по-нашему, по-мужски, – Лосев вышел из-за стола, крепко, с чувством пожал руку Прошкину. – Молодец, я верил в тебя и не ошибся! Только не обижайся на нас, Иван Назарович. Поверь, не от хорошей жизни мы в такой ситуации оказались, но выходить из нее будем вместе, только так и сможем победить, – закончил командир.

Вокруг послышались одобрительные голоса, все с облегчением вздохнули.

– Только тянуть никак нельзя, – это уже комиссар опять взял слово. – Сейчас конец августа, надо торопиться.

Три дня после того совещания пролетели как один. Не хватало времени поговорить друг с другом. Еще и еще раз проверяли и перепроверяли количество и наличие вещей, продуктов. Медикаментами занималась Гиля, благо, в этом ей помогал Дрогунов Павел Петрович. Где и как он доставал лекарства – неведомо, но они были. И за это девушка была благодарна доктору.

Труднее обстояли дела с продуктами и одеждой. Правда, общими усилиями трех деревень – Пустошек, Вишенок и Борков удалось кое-как укомплектовать и одеть путешественников-беженцев. Особенно постарались для детей, а их в группе было пять человек в возрасте от шести месяцев до трех лет. Остальные – взрослые люди от двенадцати до семидесяти лет. Самая старая бабушка Ривка Малкина, ей под семьдесят, но выглядит вполне бодро. Ее мужа деда Мордухая расстреляли несколько недель назад прямо в собственном дворе. Он не стал прятаться во время облавы, а находился дома. Вот и…

В семье Кацев старшим был хозяин – мужчина лет шестидесяти, и на вид крепкий, жилистый. Сын оставался в Вишенках в партизанском отряде. Остальные – или женщины, или дети.

Все это Прошкин узнал за эти три дня, познакомился со всеми, стараясь запомнить несколько непривычные для русского уха имена.

Сложность появилась там, где ее никто не ждал.

Когда в очередной раз стали перепроверять продукты, которых и так было мало, особенно для маленьких детишек, старший Кац, дядя Ицхак, решительно выбросил из вещмешка все сало, что положили местные жители в дорогу.

– Нет! Еврей не может есть запрещенное Всевышним!

– Как это? – лейтенант опешил. – А что есть прикажешь в дороге? Столовых и харчевен не будет, не жди. Гиля, объясни, в чем дело? Мы же ели. И Хая с удовольствием ела. Если бы не сало, то еще неизвестно, выжили бы мы или нет?

– Ваня, по нашим законам евреям на самом деле запрещено есть свинину. Она не кошерная. Оставь это. Я сама разберусь со своими.

– Чем же вы собираетесь питаться, товарищи евреи? Одним хлебом? – не отступал лейтенант.

– Чем угодно, только не тем, что положили в дорогу неразумные дети Отца нашего, – старик оставался непреклонным.

– Ну, что ж, воля ваша. Гиля, – лейтенант обратился к девушке. – Все сало сложите в мой сидор. Мне ничего не запрещено.

– Оставь в покое человека, он сам вправе решать. Только ничего не говори больше, хорошо, Иван Назарович? – Гиля боялась, чтобы не возник случайно конфликт между лейтенантом и дядей Ицхаком. – Дорога нас рассудит.

Павел Петрович долго и обстоятельно инструктировал девушку на случай различных болезней, которые могут возникнуть на переходе.

– Медикаменты расходуй очень бережно. Больше достать не смог. В селах тоже люди болеют, и для них надо. Не стесняйся заходить в деревни, ищи сразу доктора. В любом случае он обязан помочь. Это наш долг. А детишек берегите пуще всего. По возможности давайте им кипяченую воду. Хотя бы раз в сутки должна быть горячая пища. Лучше всего – супчики, кашки. Продукты для этих целей у вас есть, как есть и котелки, в чем будете варить. Следи, чтобы посуда была чистой. В этом – залог вашей безопасности.

– Спасибо, огромное спасибо вам, Павел Петрович! – было искренне жаль расставаться с таким замечательным доктором. – Как вы помогли нам, дядя Паша! Что бы мы без вас делали?

– После войны обязательно к нам в гости, Гилячка! Я буду ждать.

– Непременно, дорогой вы наш человечище!

Глава 7

Покидали деревню тайком, на рассвете, хотя перед этим во всеуслышание было заявлено об отправке колонны беженцев на следующий день вечером. На этом настоял начальник штаба партизанского отряда Кулешов Корней Гаврилович.

– Вокруг люди, и что они могут думать – нам неведомо. Вдруг кто-нибудь из местных донесет немцам, а те и встретят наш обоз? Береженого Бог бережет.

На трех подводах с возницами и проводником, сорокалетним егерем соседнего лесничества Прокопом Кузьмичом Ласым, выдвинулись из семейного лагеря до восхода солнца.

Хорошо смазанные телеги шли почти бесшумно, только изредка подрагивая на корнях деревьев, что нет-нет да попадались на дороге, да ещё фырканье лошадей нарушало предрассветную тишину. Ночная темень пока не успела покинуть лес, однако приметы начинающего дня не оставляли ей шансов. Прямо по ходу движения зарождался рассвет; заалела полоска неба над горизонтом, предвещая приход последнего утра уходящего лета.

Старики и детишки расположились в телегах, взрослые шли пешком. Прошкин и Гиля чуть отстали, замыкали колонну. За Хаей присматривала бабушка Ривка, добровольна взяв над ней опекунство. Вот и теперь та спала на руках старушки во второй подводе.

– Даже не знаю, как тебе сказать, – Гиля шла налегке, сумку с медикаментами оставила на возу вместе с продуктами.

Девушка уже несколько раз пыталась заговорить с Иваном, поделиться своей тайной, но как-то робела, стеснялась, да и времени не было. Дело в том, что с ней в последние дни стали происходить странные вещи: появилась тошнота, легкое головокружение. Правда, все это быстро проходило, исчезало, как и появлялось без каких-либо причин. Сначала она винила нерегулярное питание, физическую усталость, но два дня назад бабушка Ривка застала Гилю на краю семейного лагеря, когда девушка, согнувшись, пыталась как можно незаметней справиться с тошнотой, спрятавшись за толстую сосну, и все встало на свои места.

– О, внученька, да ты никак беременна?

– Скажите тоже, бабушка! Просто съела что-то, вот и все.

– Я и говорю – съела. Мужика проглотила, вот что!

– Вам это откуда известно? – девушка покраснела, смутилась, постаралась поскорее уйти от неприятного ей разговора. – Уставшая я, вот и плохо мне. Но вы не беспокойтесь – сейчас все пройдет.

– Я и не волнуюсь. Это тебе надо волноваться, у меня такое давно позади. А вот за ребеночком я поухаживаю, ты и не спорь, дочка. Так будет лучше и маленькой, и тебе. Мои внуки взрослые и сами неплохо смотрят за своими детишками.

С тех пор старушка не спускает с рук Хаю, а Гиля и не возражает: она теперь спокойна за племянницу, и у самой появилось больше свободы. Впереди дорога длинная, и ее помощь может потребоваться в любой момент.

Но как сказать о беременности Ване, как отнесется он к такому известию? Вдруг рассмеётся в глаза и пошлет куда-нибудь подальше? Что тогда?

Она украдкой наблюдала за парнем, видела, что он красив, умеет организовывать вокруг себя людей, находит общий язык и с малым, и старым. Смелый, мужественный. В этом приходилось убеждаться не один раз. Ей приятно, что Иван такой. Но как отнесется к своему новому статусу отца? Однако надо расставить все по своим местам, тянуть не следует.

– Что ты хотела сказать? – парень привлек к себе девушку, поцеловал в щеку. – Знаешь, как я без тебя соскучился? – и сам же ответил: – Сильно-сильно!

– Пусти, люди увидят! – Гиля пыталась вырваться из объятий, но делала это без видимого желания, а руки сами собой обхватили Ванину шею, всё крепче прижималась к нему.

– Родная моя, любимая! – шептал лейтенант, целую девушку.

– У нас будет ребенок, – в перерывах между поцелуями прошептала Гиля, и с волнением стала ждать реакции Вани.

Иван остановился, какое-то мгновение смотрел на девушку, потом вдруг подхватил ее на руки, закружил по лесной дороге.

– Родная, родная, любимая моя! Нет, нет! Родные мои, любимые! – опустился на колени, стал страстно целовать глаза, щеки, губы. – Родные мои человечки! Я вас люблю и обожаю, и никому не дам в обиду! Никому! Никогда!

Замерла, застыла в его руках, слушала болтовню, и слезы сами катились, катились по щекам, а она и не вытирала их. И было так легко, покойно, хорошо, как никогда еще не было!

Обоз догоняли уже бегом, благо, тот не успел далеко уйти.

– Так, запоминай, Гиля Яковлевна, – лейтенант держал под руку девушку, в очередной раз рассказывал, что ей надо делать после перехода линии фронта. – Добираешься до Барнаула, это Алтайский край.

– Да знаю я, знаю, – отмахивалась та. – В Барнауле найду улицу Селекционную. Там живет Прошкина Клавдия Ивановна – самая лучшая мама в мире, она нас встретит как родных. Так?

– Нет, не так, – нервничал Ваня. – Не «как родных», а просто родных! Большая разница, понятно, мамаша?

– Да понятно, понятно, папаша!

– И ты себя должна с этого времени беречь, это факт! Не обсуждается.

– А как, Ванечка? Ежедневно перед сном ходить на прогулку в парк? Не поднимать тяжелого? Излучать только положительные эмоции? Питаться только здоровой полезной пищей? Ты это мне гарантируешь, лейтенант Прошкин? – голос девушки подрагивал, с ироничного тона вдруг перешел на плач. – Ой, не вовремя, Ваня, ой, не вовремя у нас ребеночек зародился! – и уже плакала навзрыд, обхватив голову руками.

– Ну-ну, будет тебе, не надо, хорошая моя. Успокойся, – Прошкин прижал к себе девушку, гладил по спине, целовал заплаканные глаза. – А судьбу не гневи, не надо. Дети зарождаются тогда, когда им определено свыше, по любви, и никак иначе. Наша с тобой задача – сделать все, чтобы ребенок родился. И ты его обязательно родишь, я в этом уверен! Все, пошли, мамаша, нас, наверное, уже потеряли.

Деревни обходили стороной: помощь местных жителей пока не требовалась, и светиться лишний раз на чужих глазах не следовало. Проводник свое дело знал, шли почти без остановок. Правда, в полдень по требованию возниц пришлось дать отдых лошадям.

Лейтенант несколько раз вместе с Прокопом Кузьмичом на песке чертили схему маршрута. Иван старался запомнить путь на всякий случай. Он хорошо знал, что неожиданности могут поджидать их на каждом шагу, за любым кустом.

– К исходу дня, по моим расчетам, должны выйти к Днепру. Все, шабаш. Почитай, полсотни километров позади. Хорошее начало – половина успеха, – проводник специально дождался Прошкина, чтобы поделиться планами, а теперь они вместе шли за обозом. – Телеги уйдут обратно, а мы потопаем дальше. Важно, чтобы у кума в деревне Озерки не было немцев. Он у меня заядлый рыбак, на лодке переправит нас по очереди. Вот на Соже придется поломать голову.

– Почему? – не сразу понял лейтенант.

– Кума там нет, – ответил Прокоп Кузьмич. – Знал бы, что такой случай будет, покумился бы с кем-нибудь и на Соже.

– А, вот ты как! – оценил шутку Иван. – Там у тебя последняя точка, и уходишь обратно?

– Да, командиры поставили такую задачу. Переправлю вас через Сож и – домой.

Люди устали. Многие шли, уже держась руками за возы, да и кони сменили резвый шаг и еле волочили телеги, возницы лишний раз даже не подгоняли их. День клонился к закату, когда проводник скомандовал привал.

– Это последний отдых на сегодняшний день. Так что, дорогие граждане, отдыхайте, набирайтесь сил. Следующий привал уже будет на той стороне Днепра, – оповестил всех Прокоп Кузьмич и потом добавил: – Если все будет хорошо.

Отпустив чересседельники, возницы кормили коней на поляне, люди попадали, кто где мог.

Гиля присела рядом с бабушкой Ривкой, взяла на руки Хаю.

Лейтенант собирался тоже отдохнуть, но его насторожили какие-то звуки, что раздавались чуть впереди по ходу обоза. Он подошел к проводнику.

– Ты что-нибудь слышишь?

– Да, – Ласый подобрался, изготовился как к прыжку. – Мне послышались голоса и лай собак.

– Может, деревня? – с надеждой спросил Иван.

– Нет, до ближайшего населенного пункта около трех километров. Что-то другое. Слышишь, работают машины? Там проходит дорога из района в Озерки.

– Пойду, разведаю, – лейтенант поправил автомат, готовый немедленно идти в разведку, но тут же остановился. – Надо людей на всякий случай подальше от дороги увести, как думаешь?

– Решение правильное. И я так думал. Ищи нас в метрах пятистах в глубине леса, – согласился Прокоп. – Давай, беги!

Прошкин пробирался на шум, что доносился впереди чуть справа. С каждым шагом шум был все отчетливее и отчетливее. Сомнений не оставалось: так, не таясь, могут себя чувствовать только немцы, тем более, рев машин почти не прекращался. Пригнувшись, от дерева к дереву, внимательнейшим образом вглядываясь и вслушиваясь в лесные звуки, Иван подходил к дороге.

То, что увидел, заставило заволноваться: вдоль машин, что стояли на обочине, выстраивалось в одну шеренгу около роты немецких солдат с овчарками.

«Неужели прочесывать лес? – пронзила мысль. – Неужели кто-то донес об обозе? Не может быть! Но факт налицо! Впрочем, сейчас они это делают часто – вылавливают выходящих из окружения красноармейцев».

Не раздумывая, лейтенант бросился обратно в лес, от прежней стоянки резко взял влево и по следам телег вышел к своим, нагнал их в движении.

Прокоп Кузьмич уже ждал Ивана, выбежал навстречу, отвел в сторону.

– Ну, что там?

– Немцы. Готовятся прочесывать лес. Как раз наш маршрут, – отрывисто, еле переведя дыхание, поведал тот.

– Неужели нас разыскивают? Облава? Во, дела!

– Не знаю, нас или не нас, но надо спасаться, пока еще не поздно, – Прошкин уже решал, как лучше вывести людей из-под облавы. – Быстро возниц ко мне! – приказал проводнику.

Дожидаясь возниц, времени даром не терял, решал, как безопасней выйти из создавшегося положения.

– Прокоп Кузьмич, срочно уводи людей вглубь леса. Встречаемся на северной окраине Озерков. Условный сигнал – три раза кукует кукушка.

– Какая кукушка, лейтенант, в начале сентября? – скривил лицо в ироничной ухмылке проводник. – Лучше петухом прокукарекать.

– Вот ты в ответ и пропоешь петухом, приказ ясен?

– Так точно! – улыбка исчезла, ответил четко, по-военному. – Разрешите выполнять?

– Да, людей уводи, постарайся, чтобы без паники.

– Слушаюсь!

Лишь только ушёл проводник, как лейтенант обратился к возницам:

– Ваша задача: вывести лошадей снова на просеку, по которой мы только что шли, и ждать меня, моей команды. Без команды – ни с места!

– Хорошо, командир, – ответили вразнобой. – Как скажешь.

– Выполняйте!

Сам опять бросился к дороге, где были немцы.

Лай собак и команды на чужом языке остановили Прошкина на полпути: растянувшись цепью, немцы уже прочесывали лес.

Иван выскочил на просеку, по которой еще час назад двигался их обоз с беженцами, и неспешно направился к ожидавшим его возницам. Они стояли на месте, с нетерпением поглядывая на дорогу, не выпуская из рук вожжи, внимательно прислушивались к лесным звукам. Собачий лай, крики и команды немцев слышались все отчетливей, все ближе.

– Дай-ка винтовку, – обратился к пожилому вознице Иван.

Взяв оружие, вернулся немного назад, встал за толстый ствол дуба, выжидая.

В прицел попал солдат с собакой на поводке. Следующий выстрел послал в офицера, который резко выделялся своею фуражкой с высокой тульей.

Убедившись, что выстрелы достигли цели, бросился к возницам на просеке.

– Гони!! – вскочив на последнюю телегу, приказал лейтенант.

Повторять не пришлось: подгоняемые, кони летели по дороге, телеги громыхали на весь лес. Это как раз и надо было Прошкину.

Отъехав с километр, приказал остановиться.

– Ну, товарищи! Сейчас выпрягайте коней, уходите верхом. Спасибо вам огромное! – обошел, попрощался за руку с каждым.

– Ты, командир, приглядись к проводнику, – пожилой мужчина отвел Ивана в сторону, зашептал:

– Скользкий больно мужичок, себе на уме, не доверяйся особо, вот мой сказ. А ты думай, командир, думай. На то и голова дадена. Куркулистый Прокоп, не надёжный. Как бы того… правильно чтоб вывел. Ну, все, прощевай!

Оставшись один, Прошкин долго кружил по лесу, пока не вышел к северной окраине Озёрок на берег Днепра.

Не очень широкая речная гладь тускло отсвечивалась при лунном свете.

Лейтенант трижды прокуковал в ночи. Ответ не заставил себя ждать: тут же с хрипотцой пропел петух.

Люди находились чуть дальше вверх по течению.

– А мы тебя уже заждались, – Ивана встретил проводник.

– Все целы, живы, здоровы? – первым делом поинтересовался лейтенант.

– Всё нормально, командир, насколько может быть нормальным такое положение людей, – ответил Прокоп Кузьмич. – Война – это уже ненормально.

К ним подошел высокий бородатый мужчина, протянул руку Ивану.

– Семен, – представился командиру.

– Лейтенант Прошкин, – Ваня с чувством ответил на рукопожатие. – Значит, проблема с переправой решена?

– Не спеши говорить «гоп», начальник, – Семен повернулся лицом к Днепру. – Вода – это стихия, а Днепр чуден только в книжках.

Переправились на лодке по очереди. В первой партии была и Гиля: Иван наказал ей следить, чтобы там не разбредались, ждали остальных. Сам переплыл в последнюю очередь вместе с дядей Ицхаком.

– Прямиком не идите, – Семен наставлял на прощание кума и Ивана. – Там болото, лучше сместитесь правее, обойдете его по кромке. Потом по этой же кромке и идите. Болото выведет вас до шоссе Гомель – Орша. Перевалите его, упретесь в другое шоссе, что ведет в Рославль, Юхнов и на Москву. Можно и вдоль его пробираться, только смотрите, вдоль таких дорог много населенных пунктов. Лучше перейти шоссе, да на восток и на восток. Так надежней будет. А как Сож перешагнете, там и до России рукой подать. Ну, с Богом!

Ночь скрыла цепочку людей, что пробирались по лугу через кустарники в сторону чернеющей кромки леса. Вел колонну проводник Прокоп Кузьмич Ласый, замыкал – лейтенант Прошкин Иван Назарович. Гиля была где-то в средине, тащила на себе торбу с едой и небольшой медицинский саквояж с медикаментами, который дал в дорогу Павел Петрович Дрогунов.

А на высоком берегу Днепра еще долго видна была фигура одинокого человека на фоне ночного неба.