Текст книги "Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути"

16

Как получилось, что в Люберцах Игорь столь занятый в «качалке» и учебой, смог, тем не менее, познакомиться не с одной, а сразу с двумя девушками?… Ну, не так уж он сильно упирался на уроках и в «качалке», чтобы, что называется, ничего вокруг не видеть. Тем более с Ирой они учились в одном классе, сидели на соседних партах и их взаимная симпатия «крепла» постепенно. Однако, вне школы, кроме нескольких совместных походов на каток, да посещений кинотеатра никаких других «контактов» у них не возникло. Ира происходила из интеллигентной семьи, ее отец являлся начальником цеха одного из люберецких заводов, мать врачом. Жили они в пятиэтажке, в квартире со всеми удобствами. Она с самого начала дала понять, что не желает «форсировать» отношения с этим видным мальчиком, приехавшим откуда-то с Казахстана. Да, в темноте кинозала она позволяла держать себя за руку, во время свиданий даже немного себя «потискать». Но во всем остальном Ира жила интересами обычной советской девушки своего времени: сначала хорошо закончить школу, далее поступить в институт, окончить его. Все остальное потом. Даже давая свой адрес Игорю, когда стало известно, что он уезжает с родителями, она, по всей видимости, не думала о каких-то серьезных отношениях.

С Леной все оказалось по иному. Мать Лены была коммунальной служащей, а отца она вообще не знала. Они познакомились по дороге в школу. Увидев идущую туда же, куда и он довольно крупную девчонку с портфелем Игорь ее догнал и уверенный, что она его ровесница спросил:

– А ты из какого класса, из 9-го «А»?

Самого Игоря определили в 9-й «Б» и там он этой девчонки не видел. Всего в школе имелось два девятых класса, и других школ поблизости в том районе не было.

Девочка слегка покраснела и смущенно ответила:

– Нет, я из «Б».

– Как это из «Б», я в «Б» учусь, тебя ни разу не видел, – удивился Игорь. – А, ты может быть из восьмого класса?

– Нет, я из седьмого, еще более смутилась девушка, вернее девочка.

– Из седьмого!? – Игорь не мог скрыть настоящего изумления, глядя на уже вполне сформировавшуюся фигуру, грудь, бедра…

Да, тринадцати лет ей никак нельзя было дать. «Может второгодница или даже два года сидела», – мелькнула у Игоря мысль, хотя по лицу и его выражению девчонка на тупую, ну никак не походила, скорее совсем наоборот. Она оказалась не только не по годам рослой, крупной, но и обладала какой-то особой «задумчивой» красотой, которой просто не могла обладать глупышка. Тем не менее, во время той их первой встречи ее возраст разочаровал Игоря. Да она совсем маленькая – решил он, и обогнав пошел себе дальше, почти сразу перестав о ней думать. Но вскоре они встретились вновь, ибо Лена пришла к тете Вере с какой-то просьбой от своей матери. Ее мать и тетя Вера жили неподалеку друг от друга и хоть не были подругами, но соседские отношения поддерживали. Пока тетя Вера лазила в подпол за тем, за чем пришла Лена, Игорь успел обменяться с ней несколькими фразами. Девочка смотрела на него так… Но Игорь этого не замечал, ибо по-прежнему считал ее, несмотря на внешнюю привлекательность, маленькой для себя. Обратил он на нее внимание уже зимой, в школе, когда их класс пришел на очередной урок физкультуры в школьный спортзал, а его еще не успел освободить седьмой «Б», вернее девочки этого класса, которые там заигрались в баскетбол и не услышали звонка об окончании урока. Когда девчонки увидев вошедших в зал мальчишек-старшеклассников с визгом стали убегать, а наиболее хулиганистые девятиклассники растопырив руки вроде бы их ловить… Самая крупная и фигурная семиклассница не завизжала и не побежала, а с достоинством пошла к выходу и оказалась рядом с Игорем.

– Здравствуй, – произнесла Лена и чуть задержалась.

– Здравствуй, – ответил Игорь, на этот раз не в силах оторвать глаз от девочки, облаченной в облегающий ее тренировочный костюм с двойными белыми лампасами по плечам куртки и брюкам. Впрочем, нижнюю часть ее спортивного костюма брюками с полным на то основанием назвать было нельзя, то были обтягивающие ее штаны, обтягивающие так… Лена, находясь совсем рядом, сейчас чем-то напомнила Игорю его мать, когда та так же облачалась в спортивный костюм и ходила в нем по дому, занималась уборкой. Через тонкую ткань прорисовывалась зрелая женская плоть, которой в избытке обладала Анна Демьяновна Ратникова. И он, делая, например, уроки, украдкой подсматривал за матерью, когда та поворачивалась к нему спиной и не могла отследить те взгляды. И когда вознамеривалась за какую-нибудь провинность наказывать сына, Анна тоже облачалась в спортивный костюм, так как в нем было удобнее ловить, наклонять и лупить нашкодившего сына, нежели в платье, или халате. А Игорь и не думал сопротивляться в полную силу, даже будучи уже хоть и худощавым но довольно рослым восьмиклассником. Вернее он только убегал, уворачивался, но оказать более действенное сопротивление в какой-то степени даже опасался – уж очень мягкими, нежными смотрелись, облитые тканью тренировочного костюма, налитые формы материнского тела. Не дай Бог ненароком своими угловатыми костлявыми конечностями причинить всей этой колышущейся мякоти какой-нибудь ущерб…

И вот уже в Люберцах он что-то очень похожее узрел в девочке-семикласснице – облитое тканью спортивного костюма налитое нежной мякотью, конечно еще не женское, не такое фактурное, как у матери, но с отличными задатками девичье тело. Сами собой в его сознании возникли сравнения тринадцатилетней Лены с его одноклассницей, нравившейся ему пятнадцатилетней Ирой. Ира превосходила Лену ростом и имела, в общем-то, хорошую спортивную фигуру, ибо с детства занималась художественной гимнастикой. У нее явственно прорисовывалась талия, а грудь, живот и бедра были, так сказать, подтянуты, гармонично сочетались друг с другом, то есть излишне ничего не выпирало, не колыхалось. Но у Лены в фигуре уже в ее возрасте угадывалось куда больше женского, даже можно сказать бабьего, то, что с раннего детства привык видеть Игорь в облике собственной матери, и что с возрастом формировало его, так называемый, мужской вкус. Грудь у Лены казалась не такой подтянутой, «стоячей», как у Иры, зато чувствовалось, что со временем она станет значительно больше, хотя, скорее всего, «стоять» не будет, а слегка отвиснет и будет колыхаться, особенно сильно без бюстгальтера, опять же как у матери Игоря. Казалось бы именно Игорю, спортивному, мускулистому парню должны более нравиться такие же спортивные девочки, но нет… Узрев через спортивный костюм визуально мягкий округлый и обещавший со временем еще более округлиться и выдаться вперед животик Лены, явно не обладавшей развитыми мышцами брюшного пресса, он сам, имевший стальной пресс, вдруг почувствовал до того никогда не посещавшее его волнение. В этом животике было столько призывной неги, он так волнительно колыхался при движении, особенно в такт с колыханием груди. У Игоря вновь возникла ассоциация с матерью, как у нее колыхались одновременно грудь, живот да в придачу и прочие округлости, когда она, например, выбивала половики или вывешенный на улице ковер. Или когда, опять же, выведенная из себя каким-нибудь его проступком, она с отцовским ремнем бегала за ним по квартире, и он инстинктивно более опасался эти округлости как-то задеть и причинить матери боль, чем получить от нее ремнем.

На четырнадцатом году жизни девочки, как правило, в половом развитии далеко опережают своих ровесников-мальчиков. Потому Лена не могла не заметить этот взгляд, который Игорь оказался не в силах отвести от тех мест, которые так «красноречиво» облегал ее спортивный костюм. Чуть зардевшись, она с лукавой улыбкой произнесла:

– Можно пройти?

Особой необходимости спрашивать разрешения не было, ее одноклассницы просто прошмыгивали мимо девятиклассников из зала в свою раздевалку. Так же могла поступить и она. Но Лена предпочла задержаться, дать себя рассмотреть получше, и когда Игорь посторонился, с высоко поднятой головой прошла мимо, теперь уже чувствуя его взгляд на своей спине и ниже…

Отношения, если их так можно назвать, с Леной не имели ничего общего отношений Игоря с Ирой. С Ирой имела место просто дружба одноклассников симпатизирующих друг другу. С Леной… то было что-то совсем иное. Эта не по годам развитая во всех отношениях девочка явно пыталась ему нравиться, и Игорь в конце концов не мог этого не почувствовать. Тем не менее, именно с Ирой отношения как бы носили официальный, публичный характер с обязательными, хоть и нечасто случавшимися «атрибутами» подростковой дружбы (кино, каток…). С Леной отношения были «заочные» – они встречались в основном случайно, он вроде бы даже пытался сначала не замечать ее, разве что отвечал на «здравствуй». Но ее взгляды, обращенные на него, он это не мог не почувствовать, то были совсем не детские взгляды. И вот в спортзале впервые не по детски посмотрел на нее и он. Тем не менее, «заочность» их общения таковой оставалось до самой весны.

Перед восьмым марта, сэкономив из денег, что посылали ему родители, Игорь покупал подарки и подписывал открытки, матери, сестре, тете Вере, бабушкам, Ире. Ему бы и в голову не пришло поздравлять Лену, если бы та, вдруг, не сделала ему подарок на 23 февраля. Она «подстерегла» его по дороге в школу и вручила мужские духи «Шипр», которые достать в условиях товарного дефицита можно было только съездив в Москву. Естественно теперь он обязан был «отдариваться» на восьмое марта. Все подарки он купил в той же «качалке», где параллельно с накачкой мускулатуры отдельные завсегдатаи занимались продажей импортных шмоток и косметики. Там он и приобрел для матери французскую компактную пудру, для сестры югославский детский берет ее размера, для тетки тоже пудру, для Иры польскую губную помаду. По инерции продолжая и Лену считать малявкой, он думал ей подарить примерно то же что и сестре, но все же сообразил, что дарить надо что-то иное, а лучше всего учитывая его ограниченные финансовые возможности мелкую но обязательно «взрослую» косметику. Потому для нее он приобрел югославские тени для век. Подарок хотел вручить, так же, как и она ему, где-нибудь по дороге или в школе. Но, как нарочно нигде не мог ее встретить и потому уже вечером в сам праздничный день пришлось идти к ней домой. Игорь думал, что отдаст подарок с открыткой и тут же вернется, но «малявка» думала совсем по-иному и поломала все его планы. Самым неожиданным оказалось то, что Лена поблагодарив за подарок, стала приглашать его в дом. Игорь как мог отнекивался, не представляя, что он, оказавшись в доме, скажет ее матери. Но Лена как бы ненароком сообщила, что она дома одна и удивительно настойчиво продолжала уговаривать:

– Мама допоздна у подружек будет, она в гости пошла и меня звала, а я не захотела идти. Трудно сказать, как собиралась встречать женский праздник сама Лена. Неужто, она была уверена, что он к ней придет? Но он вполне мог и не прийти, а если и прийти, то только отдать подарок и тут же уйти, как и собирался сделать. Тем не менее он вошел в дом, снял куртку.

– Хочешь есть?… Я сейчас…

– Нет, не хочу, я недавно пообедал… меня тетя Вера ждет, я сказал, что скоро вернусь…

Через пять минут Игорь уже сидел за столом, а хозяйка неполных четырнадцати лет хлопотала вокруг него вполне по-взрослому. Сказать, что Игорь смутился, ничего не сказать, он был просто растерян, поминутно оглядываясь на дверь, с ужасом предчувствуя, что будет, если все-таки придет мать Лены. Тем не менее, он принялся за еду хоть и совсем не хотел есть. Лена положила на стол непочатую коробку с конфетами:

– Вот попробуй отличные конфеты, мама по делам в Москву ездила и достала, они с коньячной начинкой.

Не рискнув в открытую, «по взрослому» поставить своему гостю на стол какое-нибудь спиртное, эта девочка вот так интуитивно все же предложила ему то же спиртное, но в такой вот безобидной форме, в виде дефицитных конфет с коньячной начинкой. Игорь выпил чашку кофе, съел три конфеты, и хотел, было, уже распрощаться, когда обнаружил что «малявка» между делом умудрилась переодеться, сняла домашний халат и предстала в полупрозрачной блузке и юбке, туго охватывавшую ее сверху и клешеную снизу от бедра к коленям. На ней также оказались новые импортные колготки, не длинную, но толстую темно русую косу она перекинула вперед. Лена смотрелась совсем взрослой девушкой, ибо и в ушах у нее сверкали сережки, которых пять минут назад не было, как и крестика на цепочке тускло желтевшего на ее шее. Игорь уставился на нее, словно не узнавая, и не знал, что сказать и как себя вести, ведь было яснее ясного, что все эти переодевания делались ради него и уходить стало как-то неудобно. Лена по-своему расценила его взгляд, обращенный на ее серьги и крестик:

– Ты не думай, это не мамины, это мои… вернее бабушкины. Она у меня в позапрошлом году умерла, и ее золотые вещи ко мне перешли. Так положено… Потанцуем?

Предложение прозвучало для Игоря совсем неожиданно. Не дожидаясь ответа, Лена как будто заторопилась.

– Только я туфли одену, – она побежала в другую комнату… и оттуда уже вернулась обутая в туфли на высокой «горке». На этой «горке» она уже, что называется, почти сравнялась с Игорем. Они ритмично стали передвигаться под магнитофонные записи «Самоцветов», «Рикки э повери», «Тото Кутуньо», «Машины времени», «Цветов»… Им было все равно, что то за музыка, рок или попса. Они уже настолько тесно прижались друг к другу, что Игорь всем своим телом ощущал то, что наблюдал визуально тогда в спортзале через ткань спортивного костюма, только сейчас уже через ткань блузки и юбки, ее тело, казавшееся на контрасте с его мускулатурой невероятно мягким и нежным. Прежде всего он ощущал податливые грудь и живот, а его руки сами собой сползли с ее талии на бедра. А она будто этого не замечала. Танец следовал за танцем, они уже съели все конфеты, Игорь больше не смотрел на дверь, он смотрел только на Лену, его руки проникли снизу к ней под блузку и постепенно продвигались к бюстгальтеру. Она негрубо но решительно высвободилась из его рук – как раз закончилась кассета – отошла к магнитофону, хотела поставить другую, но передумала, и повернувшись к нему вдруг спросила:

– Я тебе нравлюсь?

– Да, – несколько ошарашено ответил Игорь.

– А Ирка, из твоего класса… она тебе больше нравится?

Вопрос поставил Игоря в тупик, он не знал, что отвечать. Но Лена избавила его от этой необходимости:

– Не хочу чтобы она тебе нравилась, я буду красивее ее, когда подросту, я и сейчас красивая, смотри, – она вдруг кокетливо улыбаясь стала перед ним поворачиваться то одним боком, то другим, то в полоборота, то спиной. Если бы мне сейчас было столько лет, сколько ей, я бы, знаешь, какая была?

Игорь на это совершенно не мог ничего сказать, чувствуя, что почти четырнадцатилетняя Лена в некоторых вопросах, явно взрослее его почти шестнадцатилетнего.

– А ты мне нравишься с самого первого раза, когда я тебя увидела. Знаешь, как я злилась когда видела тебя с этой Иркой? Глаза ей выцарапать была готова.

Даже коньяк, что Игорь употребил вместе с конфетами не подвиг его к пониманию такой откровенности, он по-прежнему пребывал в глубоко «тормознутом» состоянии, и не знал как реагировать. Совсем забыв, что уже вечер, и что наверняка беспокоится тетка, которой он сказал, что отлучается ненадолго – как тут не потерять голову от таких признаний от девчонки, которую он, в общем, почти не замечал. Но не потеряла голову «малявка» Лена, где то уже около восьми вечера, она после очередного танца сказала, что скоро уже вернется ее мать и им надо расставаться. На прощание они целовались так, будто это было уже далеко не первое их «свидание». Тут все же Игорь не сдержался и несколько раз «засосал» ее шею и верх груди. Лена… эта юная кокетка притворно охала, и вроде бы сожалела, что теперь останутся следы.

После того вечера проведенного с Леной, отношения с Ирой, конечно же, показались Игорю слишком «пресными». Тем не менее, он их не прерывал, чем вызывал яростные, «красноречивые» взгляды Лены. Ира, впрочем, и не подозревала, что у нее появилась соперница. Но ведь Игорь ей был интересен в роли красивого и здорового парня, с которым где-то два-три раза в месяц сходить в кино или прогуляться по так называемому «Бродвею», а потом распрощаться с дежурным поцелуем. Ни в каком другом качестве он, во всяком случае на ближайшее будущее, и не рассматривался. Свидания с Леной тоже носили урывочный характер – она приглашала его к себе, когда мать уезжала по делам в Москву. И Игорь ради этих свиданий жертвовал своими тренировками в «качалке». Но случались эти свидания не часто, два раза в марте, два раза в апреле, да раз в мае. А в июне приехали родители и стало ясно, что десятый класс Игорь будет заканчивать в своей прежней школе, в Новой Бухтарме.

Ирина известие об отъезде Игоря восприняла спокойно хоть и выразила сожаление. Лена отреагировала совсем по-другому, на ее глазах выступили слезы, и она с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться. Но когда он стал уверять, что после десятого класса сюда приедет, и будет учиться в Москве, а жить у тетки, Лена радостно запрыгала, словно вспомнив свой истинный возраст, а затем кинулась ему на шею, взахлеб твердя:

– Игорек, милый, я буду тебя ждать, только приезжай!

И вот теперь письма от Иры и от Лены приходили попеременно на «точку» и мать, перехватывая их, уже не один раз серьезно поговорила с сыном, и решилась таки поставить в известность и Ратникова, чтобы наметить совместный план действий против этого, как она называла, «донжуанства».

17

В новом учебном году Анну стали вызывать в школу из-за того, что одноклассники сына все чаще стали страдать от резко возросшей физической мощи Игоря. Ратников по этому поводу обычно ничего не говорил, считая, что стычки между мальчишками дело обычное. Но Анна после таких вызовов стала приезжать крайне раздраженной (не ближний свет мотаться за двадцать километров туда-сюда). Раньше она в таких случаях прибегала к весьма действенному средству – ремню. Но заведенный порядок пришлось изменить после годичного пребывания Игоря в Люберцах. Еще, будучи в гостях у Веры, Анна заметила, что сын слишком уж вольно себя ведет, даже огрызается на замечания, чего раньше никогда не случалось. Дома, она с первых дней принялась методично выбивать из него этот «дух вольности». Окрики и легкие шлепки за плохо вымытые руки, разорванный рукав, или грязь, принесенную в дом с улицы, все это Игорь внешне сносил, как и прежде, но вот он допустил более серьезное «прегрешение»…

В один из осенних дней дивизионные школьники возвращались из школы. А возили их на машине, оборудованной специальной будкой, в которой и помещались дети. В тот день мальчишки начали шалить. Игорь самый старший, не говоря уж о том, что самый сильный тоже принял участие в потасовке, уподобясь Гулливеру среди лилипутов. Не соразмерив силы, он неудачно швырнул головой о стенку будки вредного сына начальника штаба майора Колодина. Из головы этого тщедушного семиклассника потекла кровь. По приезду школьников на «точку» к Анне прибежала мать пострадавшего и закатила скандал. Колодина давно копила зло на командиршу и травма сына, что называется, переполнила чашу ее «терпения». Зло то основывалось на нежелании Анны собирать вокруг себя, как это имело место на других «точках», коалицию из жен заместителей командира дивизиона. Она относилась к «замшам» так же как и к прочим, ничем не выделяя. Тут Колодину как прорвало, она в течении минуты озвучила все свои набухшие претензии, в том числе и насчет многочисленных взысканий, которыми Ратников как елку игрушками обвешал ее мужа. Дескать, мало того, что издеваются над мужем, теперь и до сына добрались. Помрачневшая Анна горой надвигаясь на мелкую Колодину, вытеснила ее из своей квартиры, зло напутствуя вслед:

– Заткнись стерва, я тебе это еще припомню!

Последняя часть фразы сразу отрезвила Колодину и она, предчувствуя неминуемые санкции, быстро ретировалась. Выведенная из себя Анна решила примерно наказать сына, по ее мнению совсем распустившегося у тетки. Применять по старинке ремень против здоровенного 16-ти летнего парня было весьма необдуманно, но она так сильно разозлилась, что не могла рассуждать трезво. Сына Анна всегда наказывала дома, чтобы никто не видел. И сейчас она, выпроводив дочь гулять, переоделась в спортивный костюм и, вооружившись ремнем, вошла в комнату притихшего Игоря. Тот стал оправдываться, но это не возымело действия – у матери за последнее время против него накопилось много всего. Еще полтора года назад, когда сын учился в восьмом классе и она вот также его наказывала… Наверное, и тогда вряд ли бы она смогла с ним справиться и наказать как обычно – за шею наклоняла сына и лупила ремнем по заднице – если бы он вздумал сопротивляться. Но Игорь тогда почти не смел сопротивляться, разве что бегал от нее по квартире. Сейчас она вновь решила, что вполне может провести ту же экзекуцию. Но сын на этот раз воспротивился, стоял как скала, и наклонить его у Анны никак не получалось. Отчаявшись, она стала просто стегать его ремнем по рукам, но и здесь не смогла добиться желаемого результата, ибо сын поймал жалящий конец ремня и ловким рывком обезоружил мать. Анна даже не успела возмутиться такой наглостью, ибо сын тут же убежал на улицу. Испугавшись, Игорь до вечера не возвращался домой и лишь пришедший со службы отец нашел его в квартире у офицеров-холостяков. К чести Анны, она в тот день и словом не обмолвилась о случившемся. За ужином чувствовалась какая-то напряженность, которую опять-таки сняла сама Анна. Как ни в чем не бывало, она стала делать сыну обычные выговоры и награждать «дежурными» шлепками. Игорь аж просиял на радостях, видя, что мать на него не сердится.

Поразмыслив о случившемся, супруги уяснили, что в отношении сына требуются коррективы воспитательного процесса. Но даже тут Анна не позволила мужу вмешаться, сохранила свое преимущественное право на воспитание и наказания. Она стала меньше распускать руки, сделав больший упор на уговоры и упреки, несколько снизила запретительный ценз. Тем не менее, контроль по-прежнему осуществляла жесткий, так что сын постоянно чувствовал над собой не подавляющую, но твёрдую волю матери.

К дочери Анна относилась совсем по-иному. Она переживала за ее слишком замедленное физическое развитие. Как-то насмотревшись в бане на проступающие ребрами и позвоночником тело Люды, она поделилась опасениями с мужем:

– Что делать будем, 12-ть лет девчонке, а у нее нет намека на грудь, и живот совсем не проявляется, какой-то бесполый заморыш. Как такую замуж выдавать будем?

Ратников резонно возразил, что еще рано, подрастет, выправится. Однако Анна не успокоилась, мысленно переносясь в свое детство, вспоминая себя в 12-ть лет, когда она после летних каникул пришла в свой класс и, переодеваясь на урок физкультуры, вдруг обнаружила, что майка на ее груди топорщиться значительно сильнее, чем у других девочек. Когда начался урок, сей факт не остался без внимания мальчишек и самый хулиганистый на весь зал возвестил: «Гля, ребя, как у Аньки-то грудя выпирают…». Выпирало, конечно, не так уж сильно, но явно выпирало только у нее, потому и вызвало такую реакцию. Тогда она была готова сквозь землю провалиться. Но, прошло время, «выпирать» стало у многих и в конце концов у всех девочек, и это уже никого не шокировало. Анна сейчас припоминала своих самых худосочных одноклассниц: в каком возрасте они начинали обзаводиться женскими формами, и тревога за дочь несколько притуплялась. Тем не менее, обидно, что именно у нее, всегда считавшейся девчонкой фигурной, в теле, растет такая невзрачная, болезненная дочь. Анна никогда не била, и очень редко наказывала Люду. Ей казалось, что та умрет от слишком сильного к ней прикосновения. Дочь чувствовала эту жалость, сродни брезгливости и тянулась к отцу.

Дивизион строится на вечернюю поверку. Старшина опять издает гортанные звуки – любит покомандовать, покрасоваться перед строем. Да не к тому командиру попал Муканов: чем каблуками щелкать лучше бы регулярно счет дивизионному имуществу вел, да казарму ремонтировал без напоминаний.

– Вольно! – перебив старшину на середине доклада, скомандовал Ратников. – Начинайте поверку! – подполковник спешил. Ему надо многое успеть сказать, поставить задачу и в то же время вовремя уложить людей спать – времени выслушивать многословный рапорт не было.

Муканов говорил по-русски свободно. Поселяясь в Новой Бухтарме казахи, до затопления жившие на левом берегу, довольно быстро русифицировались и уже их дети русский язык знали лучше родного. Если бы не монголоидная внешность и разные религии, наверняка произошло бы почти полное смешение их с русскими, как это случилось, например, между русскими и мордвой, удмуртами, карелами… Но в данном случае именно внешность, некоторые бытовые особенности и в последнюю очередь религия (казахи никогда не являлись ревностными мусульманами) сыграли взаимоотталкивающую роль. Русские еще с дореволюционных времен считали казахов во всех отношениях ниже себя, и с ними, как правило, не «мешались». Нельзя сказать, чтобы к этой единственной на «точке» казахской семье допускали какую-нибудь дискриминацию, но они держались обособленно. И одна из главных причин той обособленности заключалась в разном понимании чистоплотности. Кто его знает, если бы какая-нибудь средняя русская семья оказалась в окружении немецких семей, в таком же замкнутом мирке, наверное, ту семью чистюли-бюргеры и бюргерши именовали бы неряхами (а кое-кто и русскими свиньями). Такое же примерно отношение к Мукановым сложилось и на «точке». Для остальных обитателей «точки», особенно женщин, квартира старшины с ее особым кислым запахом, как в кочевой юрте, казалась рассадником всякого рода заразы. После них старались не занимать очередь в баню, а уж если не получалось, то тщательно отмывали полок горячей водой. У каждого народа свои критерии чистоты, и кто тут более прав… Может быть мыть мылом мостовую, по-немецки – это уж слишком, а может и совсем не вреден тот самый плохо переносимый без привычки кислый запах войлока и курдючного сала, которым буквально пропитаны казахские юрты. Ведь до революции казахи в тех юртах и жили, и кочевали и при этом не вымерли от эпидемий. А вот когда их стали насильно в колхозы загонять, да на землю сажать… Сколько их тогда перемерло, и не считал никто. Говорят, не один миллион.

Поверку Муканов проводил быстро, на память, почти не заглядывая в список. Опоздавших в строй не было – все знали, что на поверку придет сам командир. В заключении поверки, как обычно, старшина сделал объявления: зачитал наряд на завтра, сержанты назначили уборщиков… Поверка закончилась, строй ждал, что скажет командир, хотя для многих солдат, то уже не было тайной. Ратников находился еще в пути, когда «уши» дивизиона, телефонисты, пустили вихрем распространившийся слух: скоро приедет большое начальство, новый корпусной командир.

– Товарищи! – официально начал подполковник, подчеркивая значимость сообщения. – Довожу до вашего сведения, что в ближайшее время к нам в подразделение, в целях ознакомления, приезжает новый командир корпуса полковник Агеев, который заступил на место убывшего к новому месту службы прежнего командира корпуса генерала Хоренко!

То, что Хоренко просто-напросто «ушли» с должности и отправили дослуживать начальником кафедры в академию, дабы освободить перспективное место для молодого, «растущего» не по дням, а по часам Агеева, Ратников, конечно, говорить не стал.

– Наша с вами задача, показать новому комкору, что мы здесь не зря хлеб едим, свое дело знаем и делаем! Теперь конкретно, – оборвал официальную часть своего обращения подполковник. – Завтра с подъема вместо физзарядки стартовая батарея расчищает плац и все дорожки к нему. Бланько, запоминай, завтра комбату своему передашь, – обратился он к рослому сержанту, стоящему крайнем на правом фланге. – Кроме того, стартовикам же выделить трех человек в распоряжение замполита. Клуб Физюкову поможете расчистить, и еще четверых на свинарник.

– Товарищ подполковник, трех мало будет, – писклявый голос Физюкова нарушил безмолвие строя.

– Хватит! Ты бы почаще лопатой махал, сам давно бы справился и людей бы из-за тебя по пустякам не отрывали бы! – вынес окончательный вердикт Ратников.

– Что он мой, что ли, этот клуб? – обиженно отреагировал Физюков.

– А чей же!? – Ратников повел рукой, будто обнимал весь строй. – У них у всех свои обязанности имеются. Они пусковые установки, взводные укрытия, капониры, станцию наведения ракет каждый день обслуживают и от снега очищают, в караул через день ходят, и еще завтра тебе помогать должны, бездельнику!

Строй с молчаливым одобрением внимал командиру. Работающее большинство не любит пристроившихся на теплых местах ловкачей. Подполковник намеренно не оборвал Физюкова по уставному, а «избил» словесно, объяснив, кто есть кто в дивизионе.

Ратников время от времени практиковал отдание приказаний не через офицеров, а вот так, непосредственно контактируя с солдатами. Вообще-то по субординации надо было вызвать командиров батарей (на ночь глядя) и те довели бы командирские установки до своих подчиненных, но… Ратников осознавал, что это может обернуться бессонной ночью и для солдат и для офицеров. Каждый комбат в свою очередь вызовет начальников отделений и командиров взводов, те опять соберут солдат и до полуночи будут ставить и уточнять задачу. А ночью все должны спать, кроме дежурной службы, чтобы отдохнуть насколько это возможно в прохладной казарме и завтра работать. Ведь и завтра и все последующие, до приезда комкора, дни предстояла обычная нелегкая советская штурмовщина.