Текст книги "Жажда"

– Предлагаю все-таки поужинать, – сказал доктор. – Когда мы с вами тащили этого бездельника, я заметил, что один из постояльцев уплетал жареного гуся. Почему бы нам не последовать его доброму примеру?

Я сказал, что это было бы весьма разумно, и мы с доктором вернулись в харчевню.

Внутри, как и снаружи, она представляла собой не самое приятное зрелище. Мы не имели возможности рассмотреть ее, пока вытаскивали кучера, но теперь нам ничто не мешало это сделать.

Вдоль стен располагались длинные столы, покрытые темными пятнами, царапинами и застывшим свечным салом. Стулья тут оказались на удивление крепкими, хотя слегка и поскрипывали.

В дальнем конце зала виднелся камин, сложенный из плоских булыжников, с огромной чугунной решеткой, местами покореженной и покрытой толстым слоем сажи. Его, естественно, не топили, зато, видимо, не переставали швырять в него всяческий мусор.

Пол сооружен был из широких шершавых досок, посыпанных мелкой стружкой и прогибавшихся при каждом шаге. Стекла на окнах едва пропускали свет из-за слоя копоти, покрывавшего их. Повсюду кружили черные мухи – каждая размером с овода, насосавшегося крови.

Тем не менее мы довольно плотно поужинали, заказали напоследок бутылку мадеры и принялись опустошать ее у холодного камина.

– Как это ни удивительно, но содержатели харчевен почти всегда, даже в условиях голода, способны раздобыть какую-нибудь вполне сносную снедь, – проговорил Мериме, разглядывая этикетку на бутылке, уже полупустой. – Вероятно, здесь сказывается дух конкуренции, когда каждый стремится во что бы то ни стало обойти коллег.

– Возможно, – легко согласился я.

После еды и вина мне хотелось завалиться в постель, но мысль о том, что через несколько минут подушка и простыни станут мокрыми от пота, не позволяла осуществить это желание.

Доктор поставил бокал на подлокотник старого, обшарпанного кресла, извлек из кармана сюртука кисет и трубку, тщательно набил ее и закурил. Сизый дым медленно поплыл над его головой, придавая Мериме сходство с фантомом.

– Вы ведь не курите, насколько я помню? – спросил он, делая между затяжками глоток вина.

Я отрицательно покачал головой.

Мой взгляд рассеянно блуждал по харчевне, выхватывал из полумрака то одну, то другую деталь.

– И правильно делаете. Табак вреден, – заявил Мериме. – Говорю это вам как врач.

– Зачем же вы сами курите? – спросил я.

Однако меня в этот момент больше интересовал не ответ доктора, а картина, висевшая над камином. Она выглядела очень старой и производила на меня неприятное, даже зловещее впечатление. Трудно объяснить причины, но полотно, украшавшее зал харчевни, казалось мне осколком древней эпохи, жестокой и темной, когда мракобесие обуяло даже самые мощные церковные умы, а население впадало в массовые психозы, гонялось за ведьмами, разоряло могилы в поисках вампиров. От холста буквально веяло Средневековьем, причем в его самых отвратительных проявлениях. Это казалось мне особенно странным потому, что написана она была явно не ранее позапрошлого века.

Я сидел и смотрел на холст в тяжелой раме. Это был семейный портрет. Судя по одежде, люди позировали для него где-то в начале семнадцатого столетия. В центре находился мужчина с суровым взглядом светло-голубых глаз, тонкими, почти прямыми бровями, коротко подстриженный. Справа от него стояла высокая рыжеволосая женщина, очень худая, с таким же спокойным и суровым взглядом. На переднем плане, перед мужчиной, сидела девушка, почти ребенок. Ее темные волосы были заплетены в толстую тугую косу, спускавшуюся на небольшую, только формирующуюся грудь. Широко распахнутые зеленые глаза смотрели прямо и чуть насмешливо.

– Курю потому, что привык, – ответил доктор, пока я разглядывал картину. – Великая сила – привычка. Благодаря ей мой двоюродный брат до сих пор состоит в браке, а медицина по сей день воспринимается большинством людей как шарлатанство.

– Но вы же не станете отрицать, что во многих отношениях это правда, – заметил я, надеясь, что мой спутник не обидится.

Мериме задумчиво выпустил несколько колец дыма.

– Конечно, нами не до конца изучены некоторые физиологические процессы, – признался он, – но дело ведь не в том, помогает та или иная микстура от геморроя. Важно то, что цель медицины – досконально исследовать человеческий организм и понять, как исцелить болезнь. Бывает, что врачу не удается справиться с недугом, но мы всегда к этому стремимся – в меру своих скромных сил и возможностей.

– Я и не говорю, что доктора пытаются обманывать пациентов, – сказал я, хотя мог бы рассказать Мериме о лекарях, которые сами не верят в то, что прописанные ими средства помогут страждущим, и думают лишь о получении гонорара.

Но Мериме, должно быть, искренне верил в самоотверженность эскулапов или же в свои годы оставался романтиком от Гиппократа. Спорить со мной он не стал.

Я рассеянно улыбнулся ему и огляделся в поисках того человека, который мог бы рассказать мне, что за семья изображена на картине. Однако поблизости не оказалось ни половых, ни хозяина трактира. Поэтому я решил обратиться с вопросом к человеку, в одиночестве сидевшему за соседним столиком. Он был одет в темную куртку и такие же штаны, на ногах – кожаные сапоги на толстой подошве. На вид ему было лет шестьдесят, и я подумал, что он вполне может знать историю появления здесь древнего полотна.

– Эй, любезный, – сказал я, поворачиваясь к нему. – Не мог бы ты удовлетворить мое любопытство по поводу картины, что висит над камином?

– Охотно, сударь. Это портрет семьи Вышинских, польских князей. Они жили в Кленовой роще, правда, давненько, еще в начале позапрошлого века.

– А сейчас? – спросил я.

– Никого не осталось. Как дочка ихняя померла, так Вышинские отсюда и уехали.

– Ты, наверное, не знаешь имена этих людей, – без особой надежды проговорил я.

– Отчего же? Отца звали Владек, а мать – Марина. Это они тут и нарисованы, – мой собеседник ткнул пальцем в картину.

– А девушка на первом плане – их дочь? – уточнил я на всякий случай, снова поворачиваясь к полотну.

– Да, это она. Виолетта. Ей было всего шестнадцать, когда смерть пришла за ней.

– Отчего она умерла?

– Неизвестно, ваше благородие. Это ведь было давно. Однако слыхал я байку, будто она зачахла от несчастной любви, бедняжка. Должно быть, наши мужики эту сказку и сочинили. А вернее, что бабы.

– И кто же был ее избранником? – поинтересовался я, вглядываясь в тонкие черты лица этой девушки, умершей так рано.

От них веяло чем-то холодным, жестким и властным. Юная особа, жизнь которой сгубила несчастная любовь, по-моему, должна была бы выглядеть совсем не так. Гораздо больше она походила на роковую красотку из тех, что отбивают чужих мужей, а затем бросают их, отдают предпочтение молодому любовнику. Во всяком случае, слово «бедняжка» едва ли подходило ей.

– Кто был избранником? – переспросил мой собеседник. – Да ее отец. Поговаривали, что Виолетту отравила собственная мать. Из ревности.

Я перевел взгляд на рыжеволосую женщину. Да, в ней действительно ощущалась чрезмерная страстность, возможно, граничащая с нервной болезнью или даже серьезным психическим недугом. Особенно обращали на себя внимание глаза. В них проступал какой-то маниакальный блеск. Наверное, такие же были у древних вавилонских цариц, не ведавших жалости. Пожалуй, она могла отравить даже родную дочь.

– Значит, Вышинские жили в Кленовой роще? – Я снова повернулся к своему собеседнику.

– Совершенно верно, – кивнул тот. – Именно так я и сказал. Их дом когда-то стоял в низине. Теперь его, конечно, там нет. Время безжалостно к прошлому, ваше благородие. Не щадит никого и ничего. Имение польских князей было когда-то одним из самых прекрасных и богатых в этих местах, но теперь от него не осталось ничего – все рассыпалось в прах.

Собеседник мой наверняка был не из крестьян. Уж очень грамотной оказалась его речь.

– Но почему их портрет висит здесь, в сорока верстах от того места, где они жили? – спросил я.

Незнакомец усмехнулся.

– Дело в том, – ответил он, вытирая ладонью усы, – что хозяин харчевни – выходец из Кленовой рощи. Он купил эту картину еще там, у какого-то старьевщика, а потом повесил здесь. Наверное, думает, что она добавляет благородства его заведению.

– Ты хорошо осведомлен, – заметил я как можно дружелюбнее.

По понятной причине мне хотелось завоевать расположение человека, знакомого с историей тех самых мест, в которые я направлялся.

– Еще бы! – воскликнул мой собеседник, оживляясь. – Ведь я служу в Кленовой роще лесничим. – Он явно гордился этой должностью, и я решил ему подыграть.

Мне показалось большой удачей встретить свидетеля по делу, которое я ехал расследовать, именно сейчас. Он ведь принимал меня за обычного путешественника и готов был делиться со мной информацией, не беспокоясь о том, что я могу его самого включить в число подозреваемых. Все складывалось даже удачней, чем я рассчитывал. Вместо человека, просто знакомого с местами, где произошло преступление, я получил возможность поговорить с непосредственным участником трагических событий.

– Неужели?! – воскликнул я с притворным удивлением и даже немного восторженно. – Вот это да! А скажи-ка, любезный, это не ты обнаружил труп, о котором писали в газетах?

– В газетах? – поразился мой собеседник. – Не может быть! Вы не шутите? Об этом действительно писали в газетах? – Мне казалось, что он был потрясен до глубины души.

Я подтвердил, что именно так и обстоят дела.

– И там написано про меня? Что именно я нашел тело графини?

Получив утвердительный ответ, лесник зарделся.

– Вот ведь как, – пробормотал он в усы. – На старости лет сподобился. Попал в газету. Это ж надо, а? Вот это я учудил! Что скажет на это моя старая жена, которая все ворчит и не знает, что ее муженек теперь знаменитость?

«Надо же, – подумал я, – а ведь этот человек показался мне вначале весьма неглупым».

– Как, ваше благородие, называется та газета, в которой, вы говорите, была напечатана статья про меня? Я грамоте обучен, очень хочу почитать.

Мне пришлось объяснить, что об убийствах в Кленовой роще пишут все петербургские газеты, отчего лесник пришел в полный восторг.

– Так вы, значит, из Петербурга? – спросил он с почтением.

– Да, из него. Едем по делам, – мне даже не пришлось лгать.

Впрочем, лесника, похоже, меньше всего интересовало, кто мы такие. Он упивался тем фактом, что о нем писали в столичных газетах.

– А скажи, Никифор, страшно тебе было, когда ты ее нашел? – спросил я.

Лесник поднял на меня изумленные глаза и осведомился:

– Вы знаете, как меня зовут?!

– Конечно, – подтвердил я, – ведь твое имя было напечатано в газете.

Это был выстрел в яблочко. Я понял, что мгновенно стал для лесника самым дорогим человеком на земле.

– Господи! – воскликнул он, воздевая руки к небу. – Спасибо тебе! – Затем глянул на меня влюбленными глазами и продолжал чуть спокойнее: – Так что вы хотите знать, господин хороший? Было ли мне страшно? Отвечу вам со всей прямотой: еще как! Не каждый день в нашем тихом местечке увидишь такое. Пожалуй, разве только в Петербурге иногда случаются подобные вещи. Грудь бедняжки была пробита насквозь. Такая вот беда, ваше благородие! Сам я этого, конечно, не заметил, но лекарь, который делал вскрытие, мой добрый друг, – мне показалось, что тут в словах лесник на секунду запнулся, – сказал мне потом, что удар рассек сердце пополам. Можете представить себе такое? Несчастная женщина. Кому могло прийти в голову убить ее? Только изуверу, поверьте моему слову!

– Ты знал ее? – спросил я. – Видел до того, как нашли тело?

– Конечно, ваше благородие. Графиня часто беседовала со мной, когда я проходил мимо. Она любила качаться на качелях, что стоят у них перед домом, и всегда окликала меня, если я шел из леса.

– И о чем вы разговаривали?

– Ну, по правде сказать, она спрашивала почти всегда одно и то же: все ли в порядке с деревьями, со зверями. Нравится ли мне моя работа. Иногда просила сказать ей, как называется та или иная птица. Словом, ничего особенного.

– И ты сразу узнал ее, когда нашел?

Лесничий закивал.

– Да-да, тотчас же! Я вначале подумал, что ей сделалось дурно. Подбежал, а у нее в груди рана, кровь так и хлещет!

– Что, очень сильно текла? – Я сделал сочувственное лицо.

– Да, ваше благородие. Я как подумаю об этом, так меня даже зло берет! – Узловатые пальцы лесника сжались в кулаки.

– Отчего же?

– Да ведь если кровь не свернулась, да еще так сильно шла, то это значит, что графиню почти перед самым моим приходом убили. Вот я и думаю, что кабы пришел на минутку-другую пораньше, так, глядишь, и не было бы несчастья. Ведь не посмел бы душегуб при мне на нее напасть. Как вы сами-то думаете?

– Надо полагать, что так, – согласился я.

– Об этом я и говорю, – кивнул лесничий.

– А скажи, ты, собственно, куда сейчас направляешься? Я спрашиваю потому, что мы с приятелем едем в Кленовую рощу и будем рады, если ты составишь нам компанию. – Я повернулся к доктору, как бы спрашивая у него подтверждения.

Тот кивнул и сказал, что мы, безусловно, будем рады.

Лесничий покачал головой и проговорил:

– Я бы удовольствием, ваше благородие, вот вам крест, но мне очень нужно встретиться здесь с одним человеком. Точно не знаю, сможет ли он завтра прибыть сюда. Но затем я, конечно, вернусь домой и тогда уж милости прошу, заходите. – Наш собеседник встал и неловко поклонился. – Я живу на окраине, но если вы спросите кого угодно, то вам наверняка укажут дорогу – там все меня знают.

Мы поблагодарили Никифора за приглашение, и я подумал, что не премину им воспользоваться.

– Что ж, – сказал лесничий. – Пора мне идти. Время позднее, а вставать рано.

Он распрощался с нами, надвинул на лоб мятую широкополую шляпу и ушел, слегка пошатываясь.

– Видите, доктор, как благодаря мне вы обзавелись новым другом и даже получили приглашение наведаться в гости, – заметил я, допил свое вино, снова наполнил стакан и добавил: – Главное, безо всяких усилий с вашей стороны.

– Отдаю вам должное, – отозвался Мериме, салютуя мне трубкой. – Это было весьма ловко проделано. Когда вы собираетесь раскрыть ему свое инкогнито?

– Во время визита, конечно.

– Маленький сюрприз?

– Именно.

Мы с доктором чокнулись и выпили.

– Неплохое начало расследования, не правда ли? – заметил он и выпустил несколько дымных колечек.

– Может быть, – ответил я, возвращаясь взглядом к картине, висящей над камином. – Но, во всяком случае, как вы совершенно справедливо заметили, это только начало.

– Вы не знакомы с теорией вечного возвращения? – поинтересовался Мериме, откидываясь на спинку стула. – Ее придумал Фридрих Ницше – весьма модный в нынешнее время немецкий философ.

Я отрицательно покачал головой. Работа в полиции не оставляла мне возможностей для чтения трактатов подобного рода, да и новых философских течений развелось немало – за всеми, пожалуй, и не уследишь. Но доктор, конечно, был из другого теста. Он интересовался всем. Не раз я выслушивал из его уст лекции о вещах, которые представляли весьма мало интереса для меня, но, рассказанные Мериме, обретали даже некоторую привлекательность.

– Суть теории заключается в том, что в природе все рано или поздно возвращается к тому, что уже было. Я же имел в виду то, что человек, начиная некий путь, может и не знать, что в результате вернется к его истоку.

– Хотите сказать, что мы зайдем с этим делом в тупик? – спросил я.

Мое собственное образование ограничилось гимназией – в университетах я не учился, да и широким читательским кругозором похвастать не мог.

– Я хочу сказать, что прозрение может настигнуть вас в любой момент. Для этого вовсе не обязательно носиться по всей Кленовой роще в поисках улик и потрошить трупы.

– Полагаю, последним займетесь вы, доктор, – ответил я. – Не забудьте, вас дожидаются три покойницы.

– Я всегда готов к встречам такого рода.

– Вот и прекрасно. А теперь скажите, что вы думаете об этой картине. Не кажется ли она вам весьма загадочной и мрачной?

Доктор скользнул взглядом по полотну и пожал плечами.

– По-моему, все очень в стиле того времени, – ответил он. – Вспомните хотя бы семейство Борджиа. Стоит ли удивляться маленькому инцесту, произошедшему в каком-то захолустье, если родственники папы римского устраивали оргии чуть ли не на ступенях Ватикана? Кроме того, в современной психологии рассматривается такой вопрос, как комплекс Электры – случаи, когда девочки влюбляются в собственных отцов. Вы слышали о трудах некоего Сигизмунда Фройда? В последние годы он становится все популярней.

– Читал какую-то статью о его методе.

– Весьма любопытная теория.

– А описания случаев, когда матери травят из ревности своих дочерей, в трудах этого господина попадаются?

– Могу задать вам сходный вопрос, – парировал Мериме. – В вашей работе такое встречалось?

– Бывало всякое. Еще и почище. Так этот ваш Ницше считает, что когда-нибудь все вернется и будет, как прежде?

– Что-то в этом роде, – кивнул доктор. – А почему вы спросили?

– И все убитые поднимутся из могил?

– Вероятно, – ответил Мериме, чуть подумав. – Возможно, они уже сейчас рождаются в новых видах и живут среди нас. Хотя я мог что-нибудь и напутать. Ведь моя область медицина, а не философия. Но даже в Библии есть пассаж на эту тему.

– «И когда умрет человек, то будет ли жить снова», – процитировал я отрывок из книги Иова.

– Именно, – кивнул Мериме.

В последнее время я все чаще обращался к Библии. Не за утешением, нет. Я искал в ней намеки на то, что ждет умерших в ином мире. В первую очередь невинно убиенных. Пытался отыскать в строках Писания надежду.

Я взглянул на портрет, висевший над камином, и подумал о том, что если такая красота и молодость исчезают навсегда, то это обидно. Однако можно ли жалеть о том, что погибает столь необузданный и болезненный нрав?

Когда мадера была допита, мы с Мериме заказали еще бутылку, прихватили ее с собой и отправились ко мне в номер, чтобы распить вино на сон грядущий. Хотя, вообще-то, я собирался предоставить большую часть содержимого доктору. С зеленым змием я боролся и вроде бы победил его. Но эта мерзкая тварь известна коварством. Она не стремится легко отпускать своих жертв.

Оказалось, что, пока нас не было, конюхи на станции перетащили нашего кучера в дом и положили спать в своей комнате на скамейке, так что за его судьбу можно было не беспокоиться.

– Скажите, господин Инсаров, – обратился ко мне доктор, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж, – вы считаете, что убийства в Кленовой роще связаны между собой? Я спрашиваю потому, что последняя жертва явно была умерщвлена другим способом, нежели остальные.

– Иное орудие убийства – еще не доказательство того, что и преступник был другим.

– Но обстоятельства смерти тоже разные. На телах первых двух женщин обнаружены следы борьбы, а на теле третьей – только одна рана.

– Тем не менее согласитесь, доктор, – сказал я, отпирая дверь своего номера, – что если убийца использовал в третьем случае, скажем, саблю или шпагу, то у него отсутствовала необходимость бороться со своей жертвой, ибо подобные удары наносятся с некоторого расстояния. Кроме того, все женщины убиты в течение двух недель, а их тела, если я правильно понял, найдены едва ли не в одном лесу. Впрочем, нам придется самим осмотреть места преступлений, хоть я и мало верю в то, что мы сможем обнаружить там что-нибудь полезное. Наверняка наши бравые коллеги превратили землю вокруг трупов в перепаханное поле.

Доктор согласно кивнул. Аккуратность рядовых полицейских давно стала среди следователей притчей во языцех. Мериме, подвизавшийся судебным медицинским экспертом, об этом, конечно, хорошо знал.

Мы зашли в мой номер, и я зажег свечи в кособоком канделябре. Пламя заплясало по стенам, удлиняя тени и придавая всему окружающему красноватый отсвет.

Я не любил темноту. С тех пор как погибли Маша и Олег, в ней мне мерещились суставчатые конечности и извивающиеся щупальца. По ночам, ложась в постель, я зажмуривался и заставлял себя не открывать глаза, пока на меня не навалится сон.

– Надо заметить, что условия тут вполне сносные, если, конечно, клопов окажется не особенно много, – со смешком заметил Мериме, сев на стул. – Лишь бы не набрать вшей. Впрочем, у меня есть с собой приличное средство от этих тварей. Всегда беру его с собой в дорогу.

Я достал из шкафа два стакана, на вид вполне чистых, но все равно на всякий случай протер их полотенцем.

– Как по-вашему, с кем встречается здесь этот Никифор, которого вы так ловко разговорили? – осведомился доктор. – Ему же наверняка запрещено покидать Кленовую рощу до окончания расследования. Ведь, в конце концов, он тоже может оказаться преступником.

– Вы так считаете?

Мериме достал из кармана трубку и принялся ее набивать.

– Говоря по правде, нет, его я не подозреваю, – сказал он, наконец-то закурив и выпустив изо рта клубы сизого дыма. – Этот малый так тепло говорил об убитой женщине, что скорее можно подумать, будто он был в нее влюблен.

– А, по-вашему, это не мотив? – спросил я.

– Что вы хотите сказать? – удивился доктор.

– Представьте себе такую картину, – начал я, разливая вино в стаканы. – В деревне поселяется молодая графиня, она оказывает знаки внимания простому, неотесанному лесничему, которому, может, и в мечтах не являлось заговорить когда-нибудь с аристократкой. Эта женщина не только хороша собой, но еще и очень добра. Она интересуется его работой, расспрашивает о вещах, которые он хорошо знает и поэтому может рассказать о них. Никифор не чувствует себя с ней неловко, ему приятно и лестно ее внимание. Словом, он, конечно, влюбляется. Дальше у нас есть два мотива на выбор. Лесничий убивает ее из ревности, поскольку графиня замужем, либо совершает преступление в гневе. Он признался ей в своих чувствах, но был отвергнут. Как вам это, доктор? Разве не правдоподобно?

– Вполне, – согласился Мериме, принимая от меня стакан. – Хотя мне трудно представить, чтобы графиня заигрывала с лесничим.

– Возможно, он нафантазировал, но какая-то почва для этого наверняка была.

– Скорее всего. Я слышал, что аристократки нередко отличаются ветреностью. Однако мне кажется маловероятным, что Бродков способен на любовное признание.

– Отчего же? Если он возомнил, что может рассчитывать на взаимность, то вполне мог решиться на объяснение. Впрочем, в любом случае остается еще ревность. Кроме того, если убийца лесничий, то становится понятным отсутствие на жертве синяков и царапин.

– Почему же?

Я пожал плечами.

– Разве не очевидно? Он не хотел делать возлюбленной больно.

– Но тогда получается, что он встретился с ней специально для того, чтобы убить. Это не могло быть внезапным поступком, минутным ослеплением. Да и ваша версия с признанием отпадает.

– Почему?

– Зачем брать оружие на свидание, если собираешься признаваться в любви?

– Он лесничий и может всегда ходить с оружием.

– Ну, тогда будет легко выяснить, с чем он ходил до убийства и что из его оружия пропало. Хотя, честно говоря, мне кажется маловероятным, что лесничий бродит по лесу с саблей. Скорее уж с ружьем, причем охотничьим. Кроме того, когда мы его видели, никакой сабли у него не было.

– Возможно, он где-нибудь оставил оружие. Зачем ему было тащить его сюда?

Мериме поразмыслил. Табачный дым окутывал его голову сизым облаком, поднимался, слегка завиваясь, к потолку и там таял.

– Вообще-то вы, пожалуй, правы, – согласился доктор.

– Более того, мы не знаем, что именно послужило орудием убийства. Никифор Бродков – очень сильный человек. В припадке ревности он может нанести глубокую рану и просто длинным кинжалом или ножом. А уж его-то лесничий наверняка при себе имеет постоянно. Даже сегодня он мог прятать оружие под одеждой так, что мы и не заметили.

– Хорошо, господин Инсаров, оставим это. Давайте вернемся к свиданию. Я, собственно, имел в виду только то, что если и было такое рандеву, то первое и последнее. Допустим, что Бродков признался графине в любви, и тут же поймем, что на второе она не пришла бы.

– Справедливо, – согласился я. – Но остается неясным, зачем она вообще приняла его приглашение, если не чувствовала к нему склонности.

Мериме пожал плечами и проговорил:

– Лесник мог заманить ее хитростью. Например, пообещал показать какую-нибудь редкую птицу или что-то в этом роде. Из рассказа Бродкова у меня сложилось впечатление, что графиня была немного не в себе.

– Потому что сама заговаривала с простолюдином?

Мериме кивнул и сказал:

– Да еще и эти качели. Замужние дамы так себя не ведут. Им не присуща подобная непосредственность. Да и свои амурные дела на стороне они устраивают иначе.

– Это вы тоже почерпнули у Фройда? – с улыбкой осведомился я.

– Из жизни, господин Инсаров, – парировал Мериме.

– Но не забывайте, что она не могла бродить по лесу в одиночестве, даже не известив об этом мужа, – возразил я. – Ведь если графиня не считала это свиданием, то ей незачем было таиться.

– Это в случае, если она была нормальна.

– Но сей момент нужно вначале выяснить.

– У кого? Муж может отрицать болезнь жены, а окружающие едва ли знали ее достаточно хорошо.

– Почему вы так считаете?

– Если она общалась со многими людьми, то вряд ли была сумасшедшей. Муж не стал бы держать здоровую жену дома. Но если она вела жизнь более или менее затворническую, то мы можем и не узнать, был причиной этого душевный недуг или же дело в ее характере.

– А может, муж просто ревнивец и не выпускал жену за порог, опасаясь измены? – предположил я.

– И это вполне вероятно. Тогда не исключено, что у него были основания для этого. Кто знает, обладала ли его жена высокой нравственностью. Если же дело все-таки в том, что муж обыкновенный тиран, то можно понять, почему она разговаривала с лесником.

– Да?

– Разумеется. Ей было скучно.

– В этом случае ее мог убить и муж. Если он и вправду такой ревнивый, как вы предполагаете. Например, Киршкневицкая влюбила в себя Бродкова с целью уговорить его помочь ей сбежать от мужа. Тот узнал об этом или настиг ее во время бегства.

– Тогда Бродков должен подозревать графа. Особенно если тот был в курсе побега супруги, – проговорил Мериме и выпустил клуб дыма. – Но в таком случае лесник наверняка выложил бы местной полиции свои соображения. Кроме того, в его рассказе я услышал больше сожаления, нежели горя и скорби по возлюбленной.

– Признаться, я тоже. Но мы ведь не знаем, любил он графиню или просто помогал ей.

– Мы и этого не знаем, – вставил Мериме.

– Согласен. Речь идет о предположениях. И вообще, Бродков мог руководствоваться другими мотивами.

– Между прочим, у графа наверняка есть и сабля, и шпага, и куча другого холодного оружия. Я могу живо представить себе, как он хватает со стены коллекционный палаш и бросается в погоню за неверной женой. – Мериме вдруг рассмеялся и заявил: – Знаете, господин Инсаров, мы с вами говорим о мотивах одного из трех преступлений, а сами еще даже не доехали до Кленовой рощи!

– Вы правы, – согласился я. – Но расследование начинается сразу после совершения преступления и происходит прежде всего в голове. Кленовая роща даст только улики, материал, а правду придется искать нам самим.

– Это так, – согласился Мериме. – Ну а сейчас, пожалуй, мне пора идти спать, – он поставил пустой стакан и поднялся. – Доброй ночи.

– И вам.

Доктор вышел и помахал мне из коридора на прощание.

Я запер дверь. В комнате было душно, а Мериме, кроме того, сильно надымил трубкой. Поэтому я отодвинул занавеску, поднял щеколду и открыл окно.

На улице уже стемнело. Прямо передо мной росло толстое раскидистое дерево – кажется, дуб. Он стоял так близко, что я мог бы, протянув руку, дотронуться до веток, покрытых узловатыми наростами и извивавшихся как толстые уродливые змеи. Листы не трепетали, ибо не наблюдалось даже легкого дуновения ветерка. Все в природе замерло.

Мне вдруг сделалось не по себе. Невольно я представил, что ночью кто-то может забраться по дереву ко мне в комнату.

Из окна виднелись конюшни. Рядом с ними на земле стоял фонарь, прикрытый ветошью, в слабом свете которого я разглядел две мужские фигуры. Судя по всему, эти люди о чем-то шептались, оживленно жестикулируя. Один из собеседников был довольно высок и широк в плечах. На голове у него сидела шляпа, низко надвинутая на глаза. Через некоторое время его собеседник наклонился, поднял фонарь и двинулся в сторону станции. Я быстро задул свечу и немного прикрыл окно, чтобы остаться незамеченным. Теперь эти люди направлялись ко мне. Когда они проходили мимо, я напряг слух в надежде уловить хотя бы обрывки их разговора.

– …был прав, – сказал один голос, низкий и чуть хрипловатый. – Надо будет зарезать… ведь подумать только, кабы я не узнал… приедет… грозила бы каторга, а то и виселица…

– Но теперь все в порядке? – прозвучал второй голос, сильно приглушенный. – Он знает… убил эту графиню?

Собеседники удалились, и голоса стихли.

Я сел на кровать. Признаться, все это произвело на меня крайне неприятное впечатление. В словах субъектов, неизвестных мне, было что-то зловещее, отдающее готовящимся преступлением.

Я смотрел на пламя свечи и размышлял.

Что могли означать обрывки фраз, подслушанные мной? Кто были эти люди и о чем они говорили? Вдруг их разговор касался меня? По крайней мере, в нем упоминалось убийство. Я ехал расследовать его. Сегодня мне рассказывал о нем лесничий.

Может, под окном были именно он и тот человек, с которым ему нужно было здесь встретиться? Фигурой Бродков вполне походил на одного из собеседников. Да и шляпа показалась мне знакомой.

Правда, лесничий сказал, что не может ехать с нами в Кленовую рощу потому, что у него назначена встреча с человеком, который еще в пути. Следовательно, она не должна была состояться сегодня ночью. Впрочем, ничто не мешало ему соврать. Вполне возможно, что Бродков просто не хотел с нами ехать и придумал отговорку.

С другой стороны, если под окном был он, а речь шла об убийстве Киршкневицкой и каторге, то те слова, которые я разобрал, вполне могут относиться ко мне. Вдруг Бродков каким-то образом пронюхал о приезде следователя, решил перехватить его на почтовой станции и убить? Правда, не совсем понятно, для чего, ведь полицейский пока не представляет для него опасности, но отбрасывать подобный вариант было бы легкомысленно и небезопасно. С другой стороны, если это предположение соответствует действительности, то Бродков, конечно, и есть преступник.

Впрочем, возможно и другое объяснение. Лесничий решил сбежать из Кленовой рощи, опасаясь быть ложно обвиненным, и встретился на почтовой станции с человеком, помогающим ему в этом.