Текст книги "Записки психиатра. История моей болезни"

3. Что касается до психического состояния обвиняемой, то прежде всего должно сказать, что у нее преобладает грустно-мечтательное настроение. За все время наблюдения за ней она была тиха, рассудительна и приветлива. Бреда, галлюцинаций, приступов психического возбуждения или гневного раздражения, равно как и припадков болезненного страха или меланхолической тоски, у нее не было. Правда, многократно замечалось, что она грустна сильнее обыкновенного и иногда даже плакала, но такое усиленно унылое душевное состояние у нее всегда имело достаточную психологическую мотивировку, а именно зависело от случайных неприятностей или оскорблений, которым она подвергалась иногда от окружавших ее в больнице больных, или обусловливалось оживанием разных тяжелых воспоминаний из ее прошлого, а также боязнью за свою дальнейшую участь. По мере приближения наблюдения за ней к концу она все более и более стала тревожиться от ожидания будущего и наконец 2-го декабря, для всех неожиданно, совершила вполне сознательно попытку отравиться рвотным камнем, тайно пронесенным ею с собою в больницу и искусно ею с того времени скрытым. Мотивом этого покушения была боязнь, что ей предстоит или навеки остаться в доме для умалишенных, или идти в тюрьму. Вследствие скорого медицинского пособия, оказанного ей дежурным врачом, это само отравление не оставило по себе вредных последствий для ее здоровья.

Движение представлений у обвиняемой совершается беспрепятственно. Память у нее вполне удовлетворительная. Суждения ее не лишены логики, и поведение ее крупных странностей или нелепостей не представляет. Ложных идей у нее нет, однако у нее существуют навязчивые представления в форме мыслей о необходимости для нее окончить жизнь самоубийством.

По нраву своему обвиняемая кротка, приветлива, довольно общительна (общению ее с другими лицами в больнице много вредило ее недостаточное знакомство с русским языком), простодушна и доверчива, в высшей степени деликатна и правдива, и вместе со всем этим до крайности сентиментальна. В нравственном отношении она безукоризненна, ибо имеет весьма развитое чувство долга. По-видимому, у нее нет недостатка в решительности, однако нельзя было не заметить, что она весьма склонна подчиняться нравственному влиянию лиц, ей симпатичных, и действовать без рассуждений под этим влиянием. «Она никогда не имела характера, но всегда была лишь подражанием; характер у нее заменен значительной дозой неразумного упрямства», – так отзывается о ней мачеха ее мужа, баронесса Э. Ф.-Бр., в имеющемся у нас объяснительном письме на имя главного доктора больницы св. Николая Чудотворца.

Уровень умственного развития обвиняемой, при всей односторонности последнего, не может считаться низким. Она получила хорошее среднее образование и потом постоянно занималась чтением книг исторического и романического содержания. В особенности она начитана по части немецкой поэзии и сама довольно недурно сочиняет (на своем родном языке) стихи мрачно-трагического или трогательно-меланхолического содержания. Время своего пребывания в больнице она проводила исключительно за умственными занятиями: читала книги, писала заметки для себя или по предложению наблюдавшего ее врача, сочиняла стихи, изучала русский язык, переводила на немецкий язык соотвественными стихами некоторые из произведений наших лучших поэтов. Владеет стихом она порядочно. Ее письменный язык, как рифмованный, так и прозаический, красив, блещет образами и метафорами, но может быть слишком изыскан и напыщен и во всяком случае обращает на себя внимание отборностью выражений, высокостью стиля и большою патетичностью.

4. Не будучи безумной или сумасшедшей в смысле 95 статьи Улож. о наказ., баронесса Мария Ф.-Бр., как обнаружилось для нас при ближайшем ознакомлении с ее характером и обстоятельствами ее жизни, отличается во всех сферах душевной деятельности многими особенностями, которые делают из нее субъекта исключительного и обязывают рассмотреть ее с медико-психической стороны повнимательнее.

a) Отдельные стороны ума и характера обвиняемой не гармонируют между собою, на что следует смотреть частью как на прирожденный недостаток, частью как на результат односторонности ее умственного и нравственного развития. Имея некоторый литературный талант и дар к стихотворству (двое из ее двоюрдных братьев обладали этим даром еще в большей степени, нежели она), она во всех прочих отношениях умственно ниже посредственности: малосообразительна, наивна, легковерна, лишена практичности, мало сведуща в сфере будничных житейских отношений, лишена понимания материальных интересов. Хозяйкой дома она никогда не была, да и не способна на эту роль. О деньгах заботится мало, и когда небольшие деньги (приданое) у нее были, она не знала им цены. Рукоделием заниматься не любит, на костюм свой не обращает достаточного внимания, предпочитая чтение стихов и рисование починке белья.

b) Понятия ее о людях фантастичны, ибо она весьма наклонна идеализировать людей и смотреть на них сквозь призму своего романтического воображения. В особенности она идеализирует людей ей симпатичных, к которым привязывается беззаветно. Малейшей доли проявленного к ней участия довольно, чтобы она начала смотреть на человека, как на идеал верного друга [так было в больнице по отношению к одному из врачей (…ву)]. В больнице она сильно привязалась к больной О. Ф. К., с которой без страданий теперь не может быть разлучена. К мачехе мужа, несмотря на заметную холодность к ней последней, относится (что видно из писем, писанных ею вовсе не напоказ) горячо и любовно, как любящая дочь. Мужа, несмотря на его пренебрежительное к ней отношение и на его болезнь (dipsomania с приступами бешенства), все время любила страстно и всецело находилась под его влиянием. Мачеха мужа в своем вышеупомянутом письме говорит об обвиняемой, что «она всегда жила односторонней и печальной, полной смиренности и уничижений жизнью любви», «была слепым подражанием своему мужу» и «находилась в рабской подчиненности ему» («sclavische Unterwtirfigkeit»). Мечтательность есть основное свойство ее ума; она вечно думает о симпатии сердец, об идеальной любви, сочиняет и обсуждает драматические коллизии («Sie sicht nach arnormen Verhaltnissen», по выражению мачехи мужа), вновь переживает разные из испытанных ей «катастроф». Привожу для примера несколько отрывков из ее письменных заметок в переводе на русский язык:

«Как могло это сердце вынести столько счастья, столько любви и столько бесконечной скорби, – и не умереть, не перестать биться?.. Измучено, слишком устало и измучено это сердце, чтобы еще раз отважиться в бурный водоворот жизни, в бушующее море страстей!.. Нет для меня иного спасения, кроме смерти, – вот единственный ответный отзвук, глухо слышащийся мне со всех сторон. Если бы снова зажегся во мне светоч жизни, – я хочу жить не во мраке, о, нет! я хочу жить под ярким светом солнца, чтобы оно могло быстро выпить из меня остающиеся во мне силы; постепенного умирания, медленного, капля по капле, иссякания сил я не хочу. Я жажду ринуться в поток, бурно свергающийся с пеной и заглушающий могучим шумом своим все другие звуки!.. Меня охватывает неодолимое томление, я жажду приникнуть к груди верного, любящего друга, чтобы хотя на время утолить жгучую скорбь моего сердца. Жить без любви, нет, нет, лучше могила!» etc.

c) Любовь Марии Ф.-Бр. к мужу (об этом красноречиво свидетельствуют обстоятельства прежней жизни обвиняемой, упоминавшееся письмо баронессы Ф.-Бр. и письменные признания самой Марии Ф.-Бр.) носила чрезвычайно страстный и всепоглощающий характер. Муж до конца остался для нее тем же, чем был с самого начала, именно казался ей идеалом мужчины. Она была всецело предана мужу; готова была сносить от него всевозможные оскорбления, лишь бы жить с ним вместе. Много раз он гнал ее от себя, предлагал ей развод; но ей казалось легче умереть, чем оставить его (отсюда ведут отчасти начало ее постоянные мысли окончить жизнь самоубийством). Его склонность к водке она считала (и не без основания) болезнью и потому смотрела на своего мужа как на страдальца (порою он изливал свои муки в звучно-трагических стихах), как на жертву жестокого рока, тяготеющего над родом Бр. (члены этого рода наследственно предрасположены к сумасшествию и самоубийству). Резкость обращения мужа Марии с женою, его холодность к ней, его давняя дружба со своей мачехой, – все это скорее способствовало поддержанию страстности любви Марии к мужу. Мачеха мужа отзывается (в упоминавшемся письме) о горячности этой любви как о чем-то «неестественном» и «анормальном». Сама обвиняемая пишет об этом так:

«Он был моим богом; в нем заключался весь мой мир, вся моя жизнь. Этот человек был моей судьбой; ему я обязана сладчайшими упоениями любви, но вместе с тем и жесточайшими муками ада, отчаянием, доводившим меня до умопомрачения. Ни на какие сокровища мира не согласилась бы я обменять последние 6 лет моей жизни. Без него, без моей бесконечной любви к нему, для чего было бы мне жить?..»

«О, дайте мне возможность успокоиться в могиле, приникнув к мертвой, холодной груди моего мужа, прижав мои губы к его бледным онемелым устам! Даже в объятиях смерти покоиться сладко!»

Мачеху мужа она письменно просит похоронить ее по левую сторону мужа, так чтобы она (Мария), «украсив его труп своим миртовым венком, могла постоянно ощущать близ себя дорогое тело».

d) Обвиняемая отличается редко встречающимся нравственным ригоризмом. Так, ей почти невозможно дурно отозваться о ком-либо. Как бы ее ни оскорбляли, она никогда не станет жаловаться третьему лицу. Будучи поставлена в необходимость говорить о способе действования людей, ей хорошо известных, она изменяет своей обычной правдивости, умалчивая о некоторых фактах или умышленно их переиначивая, из боязни вызвать у своего собеседника дурное мнение о подлежащем лице. Не сдержать данное ей слово – для нее почти невозможно, хотя бы это слово было дано под давлением чужой воли. Правда, она покушалась в больнице на самоубийство, хотя раньше дала мачехе мужа обещание не делать этого; однако еще задолго до покушения она во многих письмах к баронессе Ф.-Бр. настойчиво и неотвязно умоляет эту особу освободить ее от обязательства, налагаемого взятым с нее словом.

e) Независимо от мечтательности и страсти ко всему романтичному у обвиняемой имеется постоянная наклонность к самоубийству. Эта ее особенность должна быть рассматриваема как наследственно-патологическая черта. По науке нам известно, что импульсивные побуждения к самоубийству бывают наследственными в некоторых семьях. Прежние авторы относили инстинктивные побуждения к самоубийству (suicidomania) в число мономаний. Теперь же или считают эту болезненную склонность одним из видов импульсивного уморасстройства (impulsives Irresein), или же ставят ее в зависимость от навязчивых идей, не представляющихся редкостью на наследственно-нейротической почве.

5. Замкнутость небольшого круга курляндских баронов и постоянные браки между немногими семьями, причем часто повторялись браки между родственниками (двоюрдные братья и сестры), достаточно делают понятным тот процесс вырождения, которому, как сейчас будет видно, подвергся род Бр.

Мария Ф.-Бр., урожденная ф.-Г., имела своей матерью Елизавету, урожденную Ф.-Бр., родную сестру отца своего мужа; следовательно, муж обвиняемой, Александр Ф.-Бр., был двоюродным братом своей жены. Александр Ф.-Бр. в течение последних шести лет перебывал во многих домах для умалишенных, как то: в Витебске, в Риге, в С.-Петербурге (в лечебнице д-ра Лоренца, в больнице св. Николая Чудотворца с 23-го октября 1886 по 13-е февраля 1887 г.), а потом в загородном приюте для душевнобольных и окончил жизнь самоубийством. С 8-го по 18-й год своей жизни он страдал Виттовой пляской, а с 17 лет начал пить запоем. В дни запоя он впадал в буйство, доходившее до бешенства, и в 1880 году в припадке болезни нечаянно причинил смертельную рану своему родному брату, почему и был судим по 1464 ст. Улож. о нак.; его отец и мачеха в 1886 году лично сообщали в больнице, что и их жизнь неоднократно находилась от него в опасности. В промежутках между приступами дипсомании он страдал нервным расстройством (частное явление хронического алкоголизма) и в последние годы обыкновенно был в меланхолическом состоянии, причем постоянно имел в виду окончить жизнь самоубийством.

Родная сестра матери обвиняемой, Молли ф.-Г., урожденная Ф.-Бр., была сумасшедшей, пользовалась у д-ра Капеллера в Шлоке (близ Риги) и окончила жизнь самоубийством: отравилась рвотным камнем. Из троих сыновей Молли ф.-Г. (они приходятся обвиняемой двоюродными братьями) Рейнгольд много лет находится в качестве неизлечимо сумасшедшего в заведении Ротенбург близ Риги, остальные двое: Лео и Бернгардт – в короткое время один за другим застрелились. Родной дед обвиняемой, Карл-Отто Ф.-Бр., в старости впал в ипохондрию, а его родной брат, Герман Ф.-Бр., периодически был совершенно сумасшедшим. Родная бабка (по матери) обвиняемой, Иоганна-Женни Ф.-Бр., урожд. ф.-И., периодически страдала меланхолией, в одном из припадков которой покушалась на самоубийство. Все только что приведенные обстоятельства удостоверяются протоколом Митавского обер-гауптманнсгерихта от 5-го мая 1881 г., с какового акта у нас имеется официально засвидетельствованная копия. По полученным нами частным сведениям еще можно прибавить, что мать обвиняемой, Елизавета ф.-Г., урожд. Ф.-Бр., отличалась значительной нервозностью; двоюродный брат обвиняемой Юлий Г. застрелился, как говорят, по неимению достаточных средств к жизни; отец застрелившихся Лео и Бернгардта, Георгий ф.-Г., в старости (всего около года тому назад) тоже застрелился. Правда, последнее из только что названных лиц в кровном родстве с обвиняемой не состояло, но мы о нем упоминаем потому, что оно могло повлиять на Александра и Марию своим примером; всем известна высокая степень заразительности примеров этого рода, много раз обусловливавшая возникновение настоящих эпидемий самоубийства.

6. Переходим теперь к обстоятельствам прежней жизни обвиняемой и к выяснению отношений между ней и ее мужем. Заметим, что сведения, устные и письменно сообщенные нам обвиняемой, во всех существенных чертах подтверждаются много раз упоминавшимся письмом мачехи мужа. Мария ф.-Г. родилась в Гродненской губернии в имении, где отец ее был управляющим; семь лет жила в учебном заведении в гор. Митаве, потом снова находилась у отца, где вела тихую и уединенную жизнь, предаваясь девическим мечтам, чтению романов и стихов. С Александром Ф.-Бр. она знакома с детства, влюбилась в него на 15-м году своей жизни, но характер всепоглощающей страсти эта любовь получила на 20-м году жизни Марии, с того времени, когда в 1881 году Александр в течение двух с половиной месяцев гостил у отца Марии. Постоянное пребывание в его обществе, прогулки при луне вдвоем, его видная наружность и некоторая талантливость, его прежняя слава Дон-Жуана, а также его красноречивые жалобы на судьбу и мольбы об участии имели результатом то, что Мария привязалась к Александру на всю жизнь. Но Александр, по-видимому, лишь играл с ней в любовь и сначала вовсе не думал о законном браке; между молодыми людьми последовали бурные объяснения и затем кратковременный разрыв. 15-го мая 1882 г. Александр и Мария сошлись опять, и 18-го мая состоялась их помолвка. Однако при возобновившемся постоянном общении с Александром Марии показалось, что он относится к своему положению жениха совсем несерьезно, и романтическая девушка 21-го числа того же месяца пыталась отравиться кусочком металла калия (калий находился в доме потому, что годится для фейерверков: горит, будучи брошен в воду). После этой попытки Мария была долго больна, а с женихом у нее последовал разрыв, длившийся около года. В апреле 1883 г. между ними опять завязалась переписка; в ноябре Александр явился лично и, уступая любви и ожиданиям девушки, вторично сделал ей предложение. Отец Марии, равно отец и мачеха Александра, были против этого брака, так как Александр по причине своей застарелой болезни (dipsomania) совсем не был в состоянии добывать себе средства к жизни. Мечтательная девушка была убеждена, что ее любовь поможет Александру вылечиться, и потому настаивала на браке, грозя, что в противном случае окончит жизнь самоубийством. Цель ее была достигнута, ибо 22-го января 1884 г. свадьба наконец состоялась. Первое время Александр и Мария жили одни, причем последняя отдала в бесконтрольное распоряжение мужа свое маленькое приданое (2000 руб.), которое в короткое время все было истрачено. Потом Александр стал жить у своего отца, получая от него на себя и на жену по 50 р. в месяц. По сообщению мачехи, Александр вскоре стал чувствовать отвращение («Adversion») к своей жене. Мы имеем основания думать, что он был очень неумерен в половых требованиях, так что телесно слабая Мария, больше понимавшая платонические, чем плотские отношения, не была в состоянии его удовлетворять. Как бы то ни было, но из сообщения мачехи Александра видно, что преданная мужу Мария должна была жестоко страдать, ибо муж был к ней холоден и пренебрежителен, многократно предлагал ей развод и, будучи пьян, гнал ее ночью на улицу. Формального развода Мария не хотела, но все-таки была принуждена временно оставлять мужа. Так, в 1884 г. она уезжала на три месяца за границу; в 1885 г. была в течение 10 месяцев на месте гувернантки в Курляндии (ее муж в это время находился в заведении для умалишенных, Ротенбург близ Риги); в 1886 г. семь месяцев была гувернанткой в Орловской губернии. Подолгу не видеть мужа было для нее, по ее словам, невыносимо. В декабре 1886 г. муж, находившийся тогда в больнице св. Николая Чудотворца, вытребовал ее в С.-Петербург и с этого времени, как она говорит, относился к ней тепло и дружественно, настаивая, чтобы она как можно чаще навещала его в заключении.

7. С 1-го февраля 1887 г. мачеха Александра заняла место надзирательницы в одном загородном приюте для душевнобольных, а 13-го февраля был переведен в этот приют и Александр из больницы св. Николая Чудотворца. Врачи обоих этих заведений для умалишенных признавали Александра Ф.-Бр. неизлечимым, а потому ему, в силу 95 ст. Улож. о наказ., предстояло оставаться в доме для умалишенных неопределенно долгое время. В приюте Александр почти ежедневно было отпускаем на квартиру мачехи для свидания с последней и тоже почти каждый день виделся с посещавшей его женой. Врачу приюта, д-ру Дм-ву, Мария Ф.-Бр. казалась субъектом ненормальным, а другой врач, д-р С-лов, заметил, что Мария относится к мужу со слепым чувством подчинения и доверия и с привязанностью, которая мужем едва ли разделялась (лист предв. следствия 38 об.). После 2-го апреля, когда Александр, отпросившись к отцу, целые сутки пьянствовал, его перестали отпускать к мачехе, и с этого времени он стал убеждать жену доставить ему оружие. Жена не могла внутренне не согласиться с ним, что жизнь для него – непрерывное унижение и мучение, и понимала, что для него нет надежды на лучшее будущее. После тяжелой борьбы с собою она пришла к убеждению, что, любя мужа, она должна считать своим долгом помочь ему избавиться от муки; 10-го апреля, уступая продолжавшимся мольбам и убеждениям со стороны мужа и боясь, что он иначе будет стараться убить себя способом более неверным или мучительным (он говорил, удавиться или повеситься), она (как объяснила нам письменно) принесла Александру револьвер, находившийся у его отца. Об ответственности, ожидающей ее за содействие мужу в совершении акта самоубийства, она думала весьма мало, ибо вознамерилась лишить себя жизни тотчас же после самоубийства мужа. В этот самый день, 10-го апреля, муж при расставании дал ей (по ее словесному объяснению) скрытую им при себе маленькую скляночку с белым порошком, сказав, что это яд, который может ей со временем пригодиться. На скляночке (она теперь в больнице св. Николая Чудотворца) имелся желтый ярлык с напечатанным на нем словом «наружное»; кроме того, на ярлыке была полустершаяся надпись чернилами: «Brechweinstein» (обвиняемая приняла внутрь этот порошок, которого было около одной драхмы, 2-го декабря, в больнице св. Николая Чудотворца; в скляночке остались лишь немногие частицы порошка, приставшие к стенкам). Мы не знаем наверное, почему Александр не попробовал отравиться этим веществом; но весьма возможно, что он побоялся сопряженных с отравлением рвотным камнем физических страданий. 12-го апреля между Александром и Марией был продолжительный разговор, между прочим и о домашних делах. Александр стал требовать от жены, чтобы она обратилась к своему отцу (с которым она по настоянию мужа прервала письменные сношения) и упросила его не взыскивать с баронессы Э. Ф.-Бр. давнего долга (500 р.), а считать эти деньги отданными ей, Марии, как добавок к ее приданому. Мария дала мужу обещание постараться устроить это дело, но (под влиянием прилива чувства жалости к мужу) поставила условием, чтобы Александр отдал ей обратно принесенный ею 10-го апреля незаряженный револьвер. Александр на это согласился, так что в этот день, 12-го апреля, обвиняемая унесла револьвер с собой. Однако через несколько дней Александр стал просить оружие с еще большей настойчивостью, чем прежде, и при каждом свидании с женой по-прежнему старался укрепить ее в мысли, что помочь ему в деле самоубийства – ее долг. Мария еще раз уступила, и 23-го апреля вечером вторично доставила мужу незаряженный револьвер (один патрон от этого револьвера был захвачен Александром с собой в больницу). 12-го, 13-го, 14-го, 16-го, 17-го мая Мария, как видно из ее имеющегося у нас письменного признания, приносила Александру немного водки (1/4 бутылки), уступая его требованиям, что небольшое количество водки спасает его от мучительной бессонницы лучше снотворных средств; кроме того, она два раза приносила ему немного хлоралгидрата. 17-го мая между мужем и женой происходило длинное дружеское объяснение, причем для Марии обнаружилось, что причина всегдашней холодности к ней мужа заключалась в ее малой способности к половым наслаждениям. 18-го мая в 3 1/2 часа утра Александр Бр. прекратил свою жизнь выстрелом в правый висок. По смерти мужа обвиняемая, как свидетельствуют врачи приюта, была в отчаянии, близком к умоисступлению, рыдала, рвалась, умоляла, чтобы ей отдали окровавленную наволочку с подушки ее мужа (лист 43). Сначала не знали, как и когда Александр добыл себе револьвер; но 29-го мая Мария Ф.-Бр. по собственной инициативе предъявилась к приставу Лесного участка и сообщила, что именно она доставила револьвер Александру Ф.-Бр., и притом зная, что оружие послужит ему для самоубийства.

8. Таким образом, в числе психологических мотивов действования обвиняемой не оказывается и тени своекорыстного расчета. Каждый день видя терзания мужа, Мария Ф.-Бр. с 3-го по 23-е апреля почти ежедневно слышала горячие убеждения и страстные мольбы его помочь ему избавиться от жизни, сделавшейся для него пыткой и позором. Ее страстная любовь к мужу и порыв острого чувства жалости к нему подсказали ей, что содействовать мужу в выполнении его намерения есть для нее нравственный долг, перед которым должны умолкнуть всякие эгоистические побуждения, как то: предстоящее горе от разлуки с любимым человеком навеки, ответственность перед законом. Но кроме того, если не признать у Марии Ф.-Бр. импульсивного побуждения к самоубийству, то придется согласиться, что ее действование носит на себе печать самоотверженности, ибо заключает в себе полнейшее игнорирование естественного побуждения к самосохранению (намерение лишить себя жизни вслед за мужем). Таким образом, мы имеем здесь один из тех немногих случаев, где совершение деяния, законом запрещаемого, есть результат субъективно-нравственных соображений, результат чувства долга (ошибочно понятого).

9. Итак, мы находимся в необходимости утверждать нижеследующее:

I. Баронесса Мария Ф.-Бр. к числу лиц безумных или сумасшедших (в смысле 95 ст. Ул. о нак.) не принадлежит. Если и признать у нее импульсивное побуждение к самоубийству (suicidomania), то такая ее болезненная особенность не могла иметь неизбежным результатом пособничество другому лицу в совершении самоубийства.

II. Во время доставки мужу смертоносного оружия Мария Ф.-Бр. в припадке умоисступления либо беспамятства не была.

III. Наклонность к самоубийству есть у Марии Ф.-Бр. наследственная черта. В силу этой черты характера обвиняемая должна была относиться к мужниным проектам самоубийства иначе, чем относилась бы без нее.

IV. Обвиняемая совершила то деяние, которое ей ставится в вину, во-первых, под давлением чужой воли со стороны лица, которому она привыкла безусловно подчиняться; во-вторых, под влиянием острого порыва сострадания и самоотверженности на почве постоянной чрезмерно напряженной страсти (любовь к мужу); в-третьих, в зависимости от ошибочно понятого долга.

V. Из пунктов III, IV неизбежно вытекает заключение, что у Марии Ф.-Бр. во время учинения ею законопротивного деяния психологическая свобода действования была в весьма высокой степени ограниченной.

С.-Петербург, 18-го декабря 1887 г.

Прим. изд. – 23-го января 1888 г. гг. врачи-эксперты (в том числе д-р О.А. Чечотт) нашли, что в настоящее время Мария Ф.-Бр. «явных признаков психического расстройства не представляет», в мае 1887 г. находилась «в состоянии умоисступления, развивавшегося на почве сильно развитого наследственного расположения к душевным заболеваниям». Суд принял закл. эксп., и дело было прекр. производством.

VI. Медицинское заключение o состоянии умственных способностей крестьянина Евграфа В., обвиняемого в убийстве.

1. Вследствие определения отделения Санкт-Петербургского окружного cуда от 10-го июня сего 1888 года, крестьянства Лугского уезда, деревни Старые Крувели, Евграф В. доставлен 22-го июня из Санкт-Петербургской пересыльной тюрьмы в городскую больницу св. Николая Чудотворца для судебно-медицинского освидетельствования состояния его умственных способностей. Исследование этого испытуемого и специальное за ним наблюдение было поручено главным доктором больницы мне, старшему ординатору Кандинскому, причем мне была доставлена возможность рассмотреть предварительное следствие по делу В. Результаты испытания, равно как и медицинское обсуждение обстоятельств преступления, изложены мною в нижеследующем.

2. Евграф В. высок ростом и крепок телосложением, 50 лет от роду. Над левою теменной костью и параллельно стреловидному шву на голове его находится линейный рубец, длиною в 1/2 вершка, подвижный на кости (след раны, полученной в 1885 г.); подлежащая теменная кость представляет удлиненное углубление, по величине и форме соответственное упомянутому рубцу. На правой ноге испытуемого пальцы отсутствуют, над головками плюсневых костей находится прямой и толстый рубец (20 лет тому назад пальцы правой ноги Евграфа В. были отдавлены колесом локомотива, и искалеченная ступня была оперирована в больнице). На головке полового члена и на наружной поверхности краевой плоти у испытуемого несколько круглых рубцов от бывших здесь (в первый раз – лет 20 назад, а во второй раз в 1886–1887 гг.) шанкровых язв. Общего сифилиса у Евграфа В., по-видимому, не было, по крайней мере следов от проявлений этой болезни у испытуемого теперь не оказывается. Неправильностей в строении скелета у В. не имеется. Его лицо представляется асимметричным (скошенным в левую сторону) не от асимметрии костей, а от паретического состояния мышц правой стороны: правый угол рта в сравнении с левым опущен книзу и правая носогубная борозда сглажена. Конец высунутого языка уклоняется в левую сторону. Зрачки нормальной величины, на свет реагируют правильно. Механизм речи у испытуемого не расстроен. Помимо пареза правого лицевого нерва, других паретических расстройств у Евграфа В., при обыкновенном состоянии, не оказывается. Расстройств кожной чувствительности не найдено. Рефлексы кожные и сухожильные нормальны. Деятельность органов чувств правильна. Пульс твердый и сильный, между 60 и 70 в минуту, несколько запаздывающий по сравнению с толчком верхушки сердца. Плечевые артерии прощупываются как уплотненные шнурки. Области тупого перкуссионного звука сердца уменьшены по причине эмфиземы края левого легкого. Область тупого звука печени не увеличена, но левая доля печени явственно прощупывается и несколько болезненна при давлении на нее. Толчок сердца не силен, но сотрясает грудную клетку более, чем следовало бы ожидать, судя по его силе. Первый тон верхушки сердца сравнительно громок, второй тон крайне слаб и глух. Первый тон аорты есть, второй тон почти отсутствует. Второй тон легочной артерии с акцентом.

3. Во время пребывания в больнице Евграф В. жаловался на чувство дурноты в голове и на головную боль, причем боль почти всегда чувствовалась сильнее в правой половине передней части черепа. Испытуемый рассказывал также, что у него издавна, через неправильные промежутки времени (иногда от паренья в бане, иногда после усиленного пьянства), бывают припадки головокружения, умозатмения и полного беспамятства. Все этого рода заявления В. заслуживают внимания, ибо они подтверждены имеющимися у следствия в деле показаниями его братьев и однодеревенцев и кроме того наблюдением в больнице.

4. 29-го июля испытуемый отправился в больничную баню, и там в 12 часов дня с ним сделался (как после оказалось – от паренья на полке) припадок кортикальной эпилепсии. Внезапно издавший крик В. упал на пол в беспамятстве, с пеной у рта и с судорогами, причем последние были резче выражены в правой половине тела. Я увидал его вскоре после этого, уже перенесенного из бани в арестантские палаты: судорог тогда уже не было, но испытуемый продолжал находиться в состоянии бесчувственности (Stupor), зрачки его были сужены и не реагировали на свет, а лицо его, вследствие паралича правых лицевых мышц, было весьма сильно перекошено в левую сторону. Вскоре он, на моих глазах, стал возвращаться к сознанию, причем первое время имел совершенно бессмысленное выражение лица и с трудом понимал даже самые простые из предлагавшихся ему вопросов; правая же рука его, очевидно парализованная, висела, как плеть. Через полчаса после этого он заснул и на другой день находился уже в своем обыкновенном психическом состоянии, жалуясь на чувство общей разбитости и на дурноту в голове, паралитические же явления, постепенно уменьшаясь, были замечены у него в течение двух дней. Другой припадок в больнице был у Евграфа В. 5-го августа и тоже случился в бане: на этот раз судороги были с полной потерей сознания и приступ состоял во внезапно появившемся параличе мышц произвольного движения преимущественно в правой стороне тела, в потере способности речи и во вдруг наступившем состоянии отупелости. Способность речи возвратилась к испытуемому весьма скоро; отупелость исчезла через несколько часов; парез правой руки, постепенно уменьшаясь, оставался в течение двух дней, а резкий парез правой стороны лица (усиленное против обыкновенного искривление лица в левую сторону) был заметен в течение целой недели. После этого Евграфу В. было запрещено (из опасения апоплексии) ходить в баню, и припадки до сего времени не повторялись.