Текст книги "Записки психиатра. История моей болезни"

В сфере собственно нервной деятельности должно быть отмечено следующее: позвоночный столб испытуемого почти на всем своем протяжении оказывается весьма чувствительным даже к легкому прикосновению, а давление на верхней половине позвоночника обусловливает боль; на уровне остистого отростка 4-го спинного позвонка испытуемый ощущает, по его словам, постоянную тупую боль, по временам усиливающуюся. Чувствительность кожи к внешним раздражениям на спине, груди и животе повышена; в прочих местах тела изменений чувствительности нет. Мышечные рефлексы с кожи туловища повышены. Рефлекс на cremaster отсутствует. Сухожильные рефлексы без изменений. Электровозбудимость мышц нормальна. Анестезий и паретических явлений нет. Судорогами ни общими, ни местными испытуемый не страдает. Резких сосудодвигательных расстройств я не наблюдал у него. Помимо упомянутых болей в спинном хребте, сам испытуемый жалуется на не всегда удовлетворительный сон, на бывающие у него иногда нервные головные боли и на потерю способности к нормальному половому соитию (мужское бессилие), причем признался, что с 14-летнего возраста предан онанизму и что, в силу давней привычки, и в настоящее время совершает мастурбаторный акт несколько раз в неделю.

Обращаясь к сфере чисто психической, я должен отметить, что сам испытуемый замечает в себе уменьшенную способность к требующим усидчивости умственным занятиям, так что при них у него сравнительно скоро наступает утомление; кроме того, он находит, что память у него, сравнительно с тем, как он обладал ею в своем 16–18-летнем возрасте, ослаблена. Ничуть не желая отрицать этого относительного умственного ослабления (которое сам испытуемый признает за последствие вредной привычки к рукоблудию), в нем объективно убедиться, естественно, я не смог; абсолютной же слабости памяти я не нашел у испытуемого и совершенно неспособным к умственным занятиям его не считаю. Болезненных ложных идей и обманов чувств у испытуемого не бывает. По-видимому, испытуемый не имел блестящих способностей и не отличается выдающимся умственным или нравственным развитием. Однако нет основания думать, что испытуемый успел заметно ослабеть в своих умственных силах сравнительно с тем временем, когда он (в 1883 и 1884 гг.) исправлял обязанности судебного следователя.

Испытуемый сообщал мне, что уже издавна (приблизительно с 18 лет) у него, через различные промежутки времени, бывают приступы подавленности духа, причем он, Т.-Ф., на несколько дней теряет способность чем-либо заниматься и чувствует себя в те дни так, «как будто бы над головою его висит Дамоклов меч», т. е. как будто бы ему предчувствуется какое-то имеющее с ним приключится несчастие. О значении подобного рода приступов я (предположив, что они у испытуемого действительно бывают или бывали) упомяну впоследствии. Теперь же замечу только то, что во время моего наблюдения в больнице я, с объективной стороны, резких уклонений от нормы в настроении духа у испытуемого не находил. Действительно, можно было усмотреть, что обычная вялость испытуемого днями (в особенности в дурную погоду) как будто усиливается, так что испытуемый получает вид некоторой утомленности; бывало также, что иногда (наприм., после прогулки вне стен больницы, после посещения родственников) он являлся несколько более веселым и оживленным, чем обыкновенно; но подобным колебаниям в расположении духа, в зависимости от разнообразных внутренних (напр., нарушение отправлений желудочно-кишечного канала) и внешних влияний, подвержены и люди с сравнительно здоровою нервною системою. Приступов же болезненной тоски, равно как и приступов болезненной экспансивности или экзальтации за время моего наблюдения в больнице у испытуемого положительно не было; точно так же он ни разу не впадал в аффекты (отчаяние, страх, злоба, гнев). Вообще Т.-Ф. вел себя в больнице спокойно, ровно и учтиво; давал ответы охотно и рассудительно и в логическом отношении вполне правильно; вполне подчинялся требованиям больничной дисциплины; ни с кем не ссорился; принимал пищу в количестве достаточном; по ночам не бодрствовал (впрочем, сон его не всегда одинаково хорош); от общения с людьми отнюдь не уклонялся и охотно беседовал с теми из спокойных больных, которые подходили к нему по образованию и общественному положению; весьма часто разнообразил свое времяпрепровождение игрою в карты («в винт» играет не блистательно, но, по-видимому, и не плохо); иногда занимался чтением книг, приносимых им из дома, или разбором и писанием деловых бумаг (по должности секретаря С-го Приходского Братства и участкового попечителя о бедных); выходил в назначенные для того часы на прогулку; лечился, по моим указаниям, душами; довольно часто отправлялся (испросив у меня разрешение) в дом отца или в гости к сестре и возвращался к условленному вперед сроку, в своем обыкновенном состоянии.

В частности сфера воли у испытуемого не представляет другого болезненного расстройства кроме того, что испытуемый не оставляет привычки к рукоблудию. По нраву своему испытуемый является субъектом робким, уступчивым, сговорчивым, не довольно решительным и вместе с тем весьма склонным подчиняться влиянию лиц, имеющих с ним общение. Резко определившегося нравственного облика испытуемый не имеет. Нравственного же чувства он не лишен.

Таким образом, на основании данных моего непосредственного знакомства с обвиняемым я могу лишь утверждать, что Т.-Ф. есть человек нервно больной; он страдает раздражительною слабостью нервной системы вообще (neurasthenia cerebro-spinalis) и спинного мозга в особенности (irritatio spinalis). Болезнь, именуемая «раздражительная нервная слабость» (reizbare Nervenschwache), выражается при полной степени своего развития и некоторыми симптомами со стороны психической сферы, а именно: плохим сном; легкими и быстрыми переменами настроения без достаточных внешних причин; возвышенною психическою чувствительностью больного; его скорою утомляемостью при умственной работе и уменьшенною умственною производительностью; его раздражительностью и подверженностью аффектам; а также уменьшенною устойчивостью головного мозга при различных действующих на него вредных влияниях, в частности – при влиянии спиртных напитков. Но эти психические симптомы общей нервной слабости, даже в том случае, когда они все, в надлежащей выраженности, имеются в наличности, душевной или психической болезни в точном смысле этого термина не составляют, ибо, по единственно возможному (психологическому) определению, «душевное расстройство (как это прекрасно выражено в руководстве Гейнр. Шюле) есть болезнь личности, исключающая собою способность волевого самоопределения». Так как Т.-Ф. в том состоянии, в каком он находится обыкновенно, не может не понимать значения и свойства деяний, им совершаемых, и не лишен возможности выбора между различными ему представляющимися мотивами действования, то я имею право заключить, что он не есть субъект душевнобольной, даже независимо от того, что в течение моего за ним наблюдения я не нашел у него ни одного из тех симптомокомплексов, которыми составляются клинически определенные формы психического расстройства, а нашел лишь нервную слабость, или нейрастению.

Из собранных при предварительном следствии сведений видно, каким путем развилось нервное расстройство обвиняемого. Несмотря на то, что в роду отца обвиняемого существует наследственное предрасположение к заболеванию душевными и нервными болезнями, Т.-Ф. никакими болезнями в детстве своем не страдал и до 16 лет, по объяснениям отца его (делопроизв. следователя, л. 25), «был один из благоразумнейших мальчиков, постоянно веселый, вполне откровенный и общительный». Из объяснений же свидетеля, доктора Чечотта, равно как из сообщений, сделанных мне самим обвиняемым, явствует, что обвиняемый с 14-летнего возраста предан онанизму, рано начал злоупотреблять спиртными напитками и половыми сношениями с женщинами, причем даже до настоящего времени не оставляет вредной привычки к рукоблудию. Поэтому неудивительно, что с 16-летнего возраста в нем стало замечаться изменение характера к худшему; известно, что онанисты, частию от упреков совести по поводу их безнравственной привычки, частию от стыда перед окружающими и боязни, что люди узнают об этом тайном пороке, становятся несообщительными, замкнутыми в самих себе и мрачными; к этому, вследствие постоянного полового истощения, присоединяются болезненные явления малокровия и общего расстройства нервной системы. В некоторых случаях дело не ограничивается нервным расстройством, а развивается даже настоящее сумасшествие (metaho, paranoia masturbatorum, а также dementia), чего в случае Т.-Ф. мы, однако, не имеем. Половые эксцессы со включением рукоблудия и нередкие кутежи и проводимые без сна ночи составляют в совокупности причинный момент, более чем достаточный для произведения той «раздражительной слабости нервов», которая констатируется у обвиняемого.

Однако в данном случае необходимо обратить внимание и на оценку влияния наследственности. Из имеющихся сведений видно, что предрасположенность к душевным и нервным заболеваниям могла в силу наследственности передаться обвиняемому лишь со стороны отцовской, т. е. со стороны генерал-майора Н.Н. Т.-Ф.; что же касается до матери обвиняемого, то сведений о ней в деле нет, а по словам самого испытуемого я должен думать, что она пользуется удовлетворительным здоровьем и что в ее роду психопатической наследственности нет. Брат жены деда (деда по отцу) обвиняемого, N. N., страдал умственным расстройством, и г-жа К., внучка этого N. N., будучи душевнобольною, пользовалась в К-ском доме для умалишенных. Дед обвиняемого страдал тою же болезнью спинного мозга (ataxia progressiva), от которой уже 7 лет лечится отец обвиняемого; впрочем, ни отец, ни дед обвиняемого в сумасшествие не впадали. Родная сестра обвиняемого больна истериею, а один из его двоюродных братьев, И. П., пользовался от душевной болезни в доме умалишенных в г. K. и потом в городе Х. (л. 37 обор., 42 об.). Тем не менее по одному тому обстоятельству, что в роду отца обвиняемого существует наследственное расположение к душевным и нервным заболеваниям, я не могу заключить, что обвиняемый «одержим наследственным сумасшествием», если самого сумасшествия не нахожу. Между лицами, предрасположенными к заболеванию, в силу влияния наследственности, одни действительно впадают в умопомешательство, другие заболевают лишь теми или другими нервными болезнями; наконец, третьи не заболевают ни тем, ни другим. Прибавлю, что ни в телесной, ни в душевной организации обвиняемого особых прирожденных аномалий я не нашел: у него нет ни физических, ни функциональных (за исключением, впрочем, приверженности к онанизму) признаков так называемой «психической дегенеративности»; в его умственных отправлениях не оказывается совокупности болезненных явлений, составляющих то, что с клинической точки зрения, но независимо, однако, от отношения к практике судебно-медицинской, описывается в литературе под названием «folie impulsive», «Moral insanity». По всему этому я не вижу возможности признать обвиняемого страдающим дегенеративно-наследственным умопомешательством.

Вышеизложенное неизбежно приводит к необходимости подвергнуть специальному обсуждению вопрос о том, в каком состоянии находились умственные способности обвиняемого в мае 1884 г., т. е. в то время, когда он совершил деяния, законом предусмотренные.

В объяснениях свидетеля доктора Чечотта указывается, между прочим (л. 36 и об.), что у обвиняемого через неправильные, иногда значительные промежутки времени бывали приступы угнетения духа с душевным беспокойством, вследствие чего Т.-Ф. бросал свои обычные занятия и старался заглушить тоску кутежом и усиленными половыми эксцессами. На подобные приступы, о которых мне говорил и сам обвиняемый, но которых я сам не наблюдал у него, можно смотреть различно. Во-первых, они могли иметь реактивное значение, т. е. быть не причиною, но естественным результатом кутежей, бессонных ночей, усиленных половых эксцессов и неизбежных, вследствие всего этого, укоров совести и сожалений об истраченных деньгах. Во-вторых, они могли быть и приступами тоски чисто болезненной, т. е. иметь значение временной меланхолии, но в таком случае тоска не остается единственным болезненным симптомом, но непременно сопутствуется и явлениями психической задержки (которые большею частию доступны и объективному наблюдению), происходит замедление всех психических актов – актов восприятия, мышления и воли. При болезненной тоске человек, совершенно потеряв способность к занятиям, ищет уединения и избегает всего, что может выводить его из состояния в самой себе замкнувшейся неподвижности. При высших степенях болезненной тоски последняя, пересилив явления психической задержки, захватывающие двигательную сферу, может довести человека до безотчетного блуждания (dysthymia errabunda), но при этом болезненное состояние уже бывает настолько ясно отразившимся в выражении лица и в поведении больного, что едва ли может остаться незамеченным окружающими. Нет сомнения, что у невропатических субъектов возможны и временные состояния экспансивности, но что касается болезненной экспансивности или временной маниакальной экзальтации, то при ней формальные расстройства в сфере представления тоже неизбежны. Впрочем, если приступы болезненной тоски (т. е. припадки преходящей меланхолии) или приступы болезненной экзальтации (припадки маниакальные) и случаются у обвиняемого, то все-таки остается вопросом, был ли у него таковой приступ в промежутке времени между 1 и 20 мая 1884 г., ибо из сведений, сообщенных доктором Чечоттом (л. 36), явствует, что обвиняемый иногда бывал свободным от приступов тяжелого настроения духа, равно как и от припадков маниакальной возбужденности, в течении многих месяцев; так, по словам этого свидетеля, с весны 1879 по осень 1881 (т. е. более двух лет) обыкновенное душевное состояние Т.-Ф. совсем не прерывалось. Ввиду этого весьма важно, замечали ли лица, видевшие обвиняемого ежедневно или, по крайней мере, очень часто, у него какие-либо временные явления психического расстройства вообще и в мае 1884 г. в особенности. Из объяснений отца обвиняемого, генерал-майора Т.-Ф., скорее должно заключить, что он в своем сыне признаков действительного умопомешательства, хотя бы и временного, не замечал ни в мае 1884 г., ни раньше; он мог лишь видеть, что с 16 лет характер сына стал изменяться к худшему, и потом, что из сына вышел человек легкомысленный и слабохарактерный. Сомнение в нормальности умственного состояния обвиняемого возникло у отца главным образом (л. 25) потому, что ему, отцу, иначе было непостижимо, каким образом его сын мог совершить растрату и подлоги и затем в течение всего лета скрывать от отца свое положение. Муж сестры обвиняемого до конца августа 1884 г., когда у обвиняемого, после обнаружения растраты, был период отчаяния, ничего особенного в умственном состоянии Т.-Ф., по-видимому, тоже не замечал.

Сведения о прошлой жизни обвиняемого не могут не иметь значения. До 16-летнего возраста Т.-Ф. был совершенно здоров. Получил образование в Императорском училище правоведения, начав с приготовительного класса; был в заведении девять лет, так как в предпоследнем классе оставался два года, кончил курс в 1880 году, 22 лет от роду. Под влиянием товарищей познакомился с кутежными развлечениями еще во время пребывания в училище. К 1879 г. относится история, заключавшаяся в сообщениях его отца (л. 2 7): Т.-Ф., как только наступило для него время гражданского совершеннолетия, выдал, по наущению товарищей, вексель на довольно значительную сумму (2000 или 3000 р.); из денег, добытых под вексель, часть раздал взаймы товарищам, остальное собрался тратить сам. Впоследствии Т.-Ф. запойным пьяницею не сделался, но привык довольно часто посещать рестораны (с товарищами и, еще чаще, с камелиями), пил там водку (рюмок по 10–15 в вечер, как он сам мне сообщил), а после того обыкновенно пил шампанское. Скандалов в нетрезвом виде не учинял, до бесчувственности и беспамятства не напивался, возвращался домой на своих ногах. По окончании курса в училище Т.-Ф. в мае 1880-го определен на службу кандидатом на судебную должность при Санкт-Петербургском окружном суде. С января 1881 г. (как это видно из формулярного списка, л. следствия 10 и 11) по апрель 1883 г. исправлял должность помощника секретаря суда, но потом, пожелав заняться следственною частью, снова определился кандидатом на судебные должности. Получив право самостоятельного производства следствий, он в ноябре 1883 г. был командирован в Санкт-Петербургский уездный следственный участок, а в апреле 1884 г. был переведен в С.-Петербург.

Обстоятельства совершения деяний, Уложением о наказ. предусмотренных, таковы. В начале мая 1884 г. обвиняемый, приготовляясь к отъезду на лето в деревню, был занят заканчиванием имеющихся у него на руках следственных дел. По одному из порученных ему дел он должен был возвратить рядовому П. отобранные у последнего талон к ассигновке на 579 р. и две облигации С.-Петербургского Кредитного общества, в 100 р. каждая. Утром 11-го мая обвиняемый был, по обыкновению, на службе, а вечером того же дня, случайно имея эти принадлежавшие П. ценности вместе с собственными деньгами у себя в кармане, он отправился в Демидов сад, пригласил двух встреченных им там женщин и стал их угощать ужином и вином, причем и сам пил водку и шампанское. Привожу нижеследующие подробности, узнанные мною от самого обвиняемого при освидетельствовании его мною в больнице, в чем руководствуюсь 333 статьею Устава угол. судопроизводства. Когда своих денег у Т.-Ф. (около 60 р. их было у него) не хватило, он разменял, еще в Демидовом саду, одну из облигаций по цене, несколько низшей против курсовой. Все происходившее в Демидовом саду он помнит удовлетворительно, ибо тогда он еще не был очень пьян. Но естественно, выпитое вино не могло не иметь влияния на его скорую решимость истратить чужие деньги; вместе с тем, ему тогда представлялось, что для него не составит большой трудности на другой день добыть денег от отца или, заимообразно, от кого-либо из знакомых, на пополнение растраты. Из Демидова сада Т.-Ф. отправился с обеими женщинами (на двух пролетках) в ресторан Бореля; там кутеж продолжался, причем обвиняемый снова пил водку и шампанское, так что охмелел еще значительнее. В ресторане Бореля была разменена другая облигация. Около четырех часов утра, от опьянения уже смутно понимая происходящее с ним, Т.-Ф. поехал с обеими женщинами на квартиру одной из них, оставался там с ними около двух часов и, уезжая, заплатил им, сам вынув деньги из своего бумажника; помнит, что одной из них дал одну двадцатипятирублевую бумажку, одну десятирублевую и «может быть» еще одну, две пятирублевки; другой женщине дал не меньше двадцати пяти рублей (помнит одну белую бумажку). Приехав домой, он не имел и двух часов времени, чтобы выспаться. Встав в обыкновенное время, начал собираться на службу и непосредственно перед выходом из дома видел мимоходом отца и дядю (последний временно имел пребывание в их доме). Далее я привожу лишь сведения, имеющиеся в следственном деле. Придя в суд, Т.-Ф. занялся допросом свидетеля (л. 15) в ожидании прихода П., накануне вызванного на этот день для получения обратно своих ценностей. Пришедшему П. он возвратил талон и сказал, что облигации будут выданы после. В эту минуту (л. 15 об.) обвиняемому вдруг пришла мысль взять такую расписку с П. в получении талона, чтобы можно было потом сделать сверху приписку, что П. получил вместе с талоном и обе облигации. Такая расписка и была взята с П. обвиняемым в этот день, 12-го мая; но в течение целой недели он не мог решиться сделать приписку, причем, однако, не принимал мер к тому, чтобы достать денег на удовлетворение П. (иными словами, всю эту неделю обвиняемый колебался в выборе способа действования). Наконец, видя необходимость сдать дело прокурору, обвиняемый утром 19-го мая принес дело П. в суд и там (л. 16) своею рукою сделал на расписке П. подложную приписку. На другой день, т. е. 20-го мая, обвиняемый уехал в деревню, в К-скую губернию, оставался там до августа, т. е. до того времени, когда факт растраты и подлога обнаружился, мучился там раскаянием, упреками совести и ожиданием имеющего разразиться над ним судебного преследования (лл. 16 и об., 25 и об.), но ничего не предпринимал и отцу о своем затруднительном положении не говорил ни слова; впрочем, он не мог знать, что П. до августа не пойдет в суд за своими облигациями. В течении лета обвиняемый усиленно занимался сельским хозяйством (л. 86), и домашние ничего особенного в нем, по-видимому, не подозревали. В Петербург обвиняемый возвратился 19-го августа, уже по обнаружении его растраты и подлога, а 21-го августа П. была уплачена стоимость двух облигаций. Попав под следствие, Т.-Ф. был, по показанию его родных, в большом отчаянии и, во избежание позора быть судимым, собирался окончить жизнь самоубийством; впрочем, до попытки дело не дошло: обвиняемый уступил уговариванию со стороны отца и оставил свое намерение (л. 24). В таковом поведении обвиняемого, по моему мнению, нет ничего, указывающего, для беспристрастного взгляда, на расстройство умственных способностей Т.-Ф. Отец, однако, усомнился в нормальности умственного состояния сына и просил в сентябре 1884 г. д-ра Чечотта подвергнуть Т.-Ф. специальному освидетельствованию. Из показания свидетеля д-ра Чечотта видно, что последний находит умственное состояние обвиняемого вообще ненормальным, но не видно, чтобы при этом домашнем освидетельствовании (имевшем место, по-видимому, во второй половине сентября 1884) обвиняемый оказался действительно умопомешанным, в смысле определения, приведенного мною на обороте 2-го листка этого медицинского заключения.

Резюмирую мое заключение в следующих трех пунктах:

I. Т.-Ф. к числу лиц безумных либо сумасшедших не принадлежит; обыкновенное состояние его умственных способностей таково, что он может понимать свойство и значение своих действий и не лишен возможности управлять своими поступками.

II. Нет повода предполагать, чтобы в мае 1884 г. Т.-Ф. находился в состоянии временного умопомешательства, в припадке умоисступления либо беспамятства, равно как нет основания думать, что он в то время вовсе не разумел свойства своих поступков или совсем был лишен возможности выбора между мотивами действования. Обстоятельства учинения подлога даже прямо заставляют заключить, что обвиняемый сознавал тогда преступность этого деяния и притом не был влеком к совершению этого дела каким-либо болезненным или просто неудержимым побуждением.

III. Непринужденность выбора между различными мотивами действования у Т.-Ф. при совершении им деяний, Уложением о наказаниях предусмотренных, могла быть в некоторой степени ограниченною, так как он есть человек легкомысленный и слабохарактерный, неспособный твердо противостоять искушениям и соблазнам и не умеющий принимать по собственной инициативе энергические меры к исправлению своих ошибок; кроме того, он страдает нервным расстройством, которое есть последствие в детстве приобретенной привычки к онанизму, а на эту привычку, может быть, следует смотреть как на изолированное обнаружение на Т.-Ф. существующего в роду отца его предрасположения к душевным или нервным расстройствам.

С.-Петербург, 20-го апреля 1886 года.

Прим. изд. – Дело Т.-Ф., начавшееся в августе 1884 г., закончилось 16-го октября 1887 г. в публичном заседании С.-Петербургской Судебной палаты с участием присяжных заседателей. Может показаться странным, почему оно, не представляя по своей ясности и немногосложности никаких затруднений для следственной власти, тянулось с лишком три года. Это объясняется тем, что Т.-Ф. подвергался, собственно, троекратному наблюдению, с промежутками в несколько месяцев между каждым из них, в специальных лечебных заведениях. В первый раз в больнице св. Николая Чудотворца Т.-Ф. был наблюдаем с конца 1884 г. до весны 1885 г. старшим ординатором больницы К.В. Охочинским, который определил у испытуемого страдание позвоночного столба и, как результат наследственного предрасположения к психическому заболеванию, дегенеративное состояние умственных способностей, перешедшее в постоянное болезненное расстройство душевной деятельности. В распорядительном заседании окружного суда гг. врачи-эксперты согласились с мнением д-ра Охочинского, и прокурорский надзор предложил прекратить дело по 92 ст. Улож. о нак. Но Сенат, найдя, что в медицинском заключении К.В. Охочинского умственное расстройство Т.-Ф. недостаточно доказано, возвратил дело для дальнейшего наблюдения над состоянием умственных способностей Т.-Ф. Тогда последний 5-го марта 1886 г. вторично поступил пенсионером в больницу св. Николая Чудотворца, где и находился в течении двух с половиною месяцев под наблюдением В.X. Кандинского. По представлении вышеприведенного медицинского заключения В.X. Кандинского гг. эксперты в распорядительном заседании С.-Петербургского окружного суда просили, ввиду явного разногласия между мнениями обоих наблюдавших Т.-Ф. врачей, произвести в третий раз, уже в другом специальном заведении, испытание относительно состояния умственных способностей Т.-Ф., который для этой цели и отправился в больницу «Всех Скорбящих». Там д-р А.Е. Черемшанский после четырехмесячного наблюдения в конце 1886 г. нашел, что существуют очевидные признаки нервной слабости или нейрастении, по временам болезненное чувство страха и проч. В распорядительном заседании в начале 1887 г. гг. врачи-эксперты, кроме дегенеративного состояния умственных способностей Т.-Ф. признали, что в течение мая 1884 г. он страдал временным расстройством душевной деятельности (в смысле ослабления воли). После того как дело Т.-Ф. вторично восходило до Сената, оно наконец слушалось 16-го октября 1887 г. в публичном заседании С.-Петербургской судебной палаты. В числе троих свидетелей по делу был вызван, со стороны защиты, г. главный доктор больницы св. Николая Чудотворц О.А. Чечотт. Экспертами были вызваны гг. проф. И.М. Балинский, И.П. Мержеевский и гг. врачи А.Е. Черемшанский, К.В. Охочинский и В.X. Кандинский. Таким образом, во время судебного следствия весь интерес дела почти исключительно сосредоточился на экспертизе. Свидетель, д-р О.А. Чечотт, лично знавший Т.-Ф. с 1877 г. в качестве домашнего врача его отца, в своем показании подробно остановился на трех состояниях, замеченных им у испытуемого, а именно: 1) обыкновенное, спокойное состояние, так сказать, нормальное для Т.-Ф., 2) состояние угнетения, иногда с беспокойством, длившееся неопределенно, от нескольких дней до месяца и более, 3) состояние возбуждения с болтливостью, подвижностью. Затем д-р О.А. Чечотт перешел к изложению причин болезненного состояния Т.-Ф. и весьма обстоятельно описал наследственное предрасположение к психическим заболеваниям в семье Т.-Ф., упоминая о нервных и душевных страданиях у лиц, состоящих в третьих и четвертых и т. д. степенях не только родства, но даже и свойства с испытуемым. Гг. эксперты д-ра Охочинский, Кандинский и Черемшанский поддерживали свои заключения, данные при предварительной экспертизе, причем д-р А. Е. Черемшанский дал прекрасное описание нейрастении вообще, с различными встречающимися при ней болезненными ощущениями, упомянул боязнь пустых пространств, площадей, боязнь темноты и т. д., не доказывая, впрочем, наличности всех этих признаков в настоящем случае. Эксперт проф. И.М. Балинский, основываясь на показаниях д-ра О. А. Чечотта, признал постоянное или обыкновенное состояние Т.-Ф. болезненным, психопатическим, а состояние его в течение мая месяца 1884 г. очевидно ненормальным, обострением, равнозначащим временному душевному расстройству. Хотя, отвечая на вопросы г. прокурора, проф. И.М. Балинский и не отрицал, что подлог, сделанный через неделю после растраты для сокрытия этой растраты, совершен безусловно с заранее обдуманным намерением, тем не менее, по его мнению, моментально, в припадке транзиторного умственного расстройства, причем даже высказался в том смысле, что в данном случае самый факт преступления служит доказательством ненормальности, что это, по его личному мнению, «не преступление, а семейное горе, где больной отец страдает из-за сына», «такие люди не могут быть осуждены». Проф. И.П. Мержеевский с замечательным тактом и искусством старался сгладить слишком резкое разногласие во мнениях гг. экспертов, склоняясь, впрочем, к признанию транзиторного умственного расстройства Т.-Ф. в течение мая 1884 г.

Ответы гг. присяжных заседателей заключались в следующем: на 1) вопрос, доказано ли, что Т.-Ф. в мае 1884 г. совершил растрату и т. д., присяжные заседатели ответили: «да, доказано, но заслуживает снисхождения». На 2) вопрос, находился ли Т.-Ф. при этом в припадке временного умопомешательства, они отвечали: «нет, не в болезненном состоянии». На 3) вопрос, доказано ли, что Т.-Ф. для сокрытия растраты сделал подложно приписку на оставленном умышленно для сего месте, собственноручно, сверху расписки и т. д., присяжные ответили: «да, доказано». Наконец, на 4) вопрос, совершил ли Т.-Ф. это деяние, находясь в болезненном припадке временного умопомешательства, они отвечали: «да, в болезненном припадке».

(По письм. зам. В. X. К.)

V. Медицинское заключение о состоянии умственных способностей Марии Ф.-Бр., обвиняемой по 1475 ст. Улож. о нак.

1. Вследствие определения С.-Петербургского окружного суда от 14-го августа сего 1887 года вдова барона Мария фон-Бр., урожденная фон-Г., обвиняемая по 1475 статье Улож. о наказ., принята 2-го сентября сего года на испытание в больницу св. Николая Чудотворца, где находится и по сие время.

2. Баронесса Мария Ф.-Бр., довольно высокого роста, правильного телосложения и среднего питания, имеет 26 лет от роду. Она несколько малокровна, страдает хроническим катаром желудка и имеет легкое сужение пищевода вследствие несколько лет тому назад учиненной ею попытки отравиться кусочком металла калия. Прочие внутренние органы у нее здоровы. Рефлексы кожные и сухожильные нормальные. Расстройств периферической чувствительности в форме местных анестезий и гиперестезий у нее нет, равно как и нет никаких паретических явлений. Судорожных припадков у нее никогда не бывало. Тем не менее у нее существует общая нервозность: обвиняемая чувствует себя разбитой и усталой, страдает головной болью (hemicrania) и болью в крестце (colica uterina), подвержена приступам нервного сердцебиения и ощущения замирания в сердце, мало спит по ночам.