Текст книги "Записки психиатра. История моей болезни"

Временами деятельность мысли Губаревой ненормально сильно и долго сосредоточивается на нескольких представлениях, которые таким образом почти вполне приобретают характер представлений насильственных (Zwangsvorstellungen). Например, вспомнив о лошади с отрезанным языком, Губарева снова надолго фиксирует в своем представлении это когда-то сильно огорчившее ее происшествие. Приняв в соображение вышесказанное относительно возможности возникновения у Губаревой отрывочных идей бреда, мы нимало не удивимся, что у испытуемой иногда являются на непродолжительное время ложные идеи преследуемости. Так, в больнице Губарева несколько раз, совершенно неожиданно и без малейшего основания, начинала жаловаться, что окружающие больные глумятся над нею, указывают на нее пальцами, называют «арестанткою» и «убийцею». Сюда же от носится наблюдение д-ра Чижа, что «в коробке конфет, принесенной ей родными и обвязанной веревочкой, а не ленточкой, как обыкновенно, Губарева видела и пренебрежение к себе и как бы намек на то, что в ее положении лучше всего удавиться». Наконец, в городском приюте для душевнобольных у Губаревой, непосредственно после истерических припадков, два раза был наблюдаем бессвязный транзиторный бред (delirium hystericum transitorium).

VI

Таким образом, для меня выяснилось, что временами Губарева впадает в чисто болезненные состояния, хотя краткосрочного, но зато полного душевного расстройства. Эти скоротечные состояния, как то: подчинение эпизодически возникающим насильственным и ложным представлениям, неистовство, транзиторный бессвязный бред, преходящие депрессивные и экспансивные состояния, – не производятся у Губаревой лишь одними случайными причинами, а, очевидно, имеют между собою некоторую внутреннюю связь. Однако правильной периодичности или какой-либо законосообразности в их последовательности не существует (разумеется, за исключением того, что в менструальные дни их можно ожидать скорее, чем во всякое другое время). Их появление, нередко связанное со случайными обстоятельствами, возможно только потому, что они суть не что иное, как временные обострения обыкновенного состояния Губаревой, которое, как из вышеизложенного видно, не представляет ни устойчивости нравственного равновесия, ни гармонии между отдельными психическими функциями, а, напротив, характеризуется таким количеством уклонений от нормы для всех сфер душевной деятельности, что тоже должно быть названо состоянием психопатическим. Это постоянное психопатическое состояние Губаревой становится понятным только тогда, если проследить его происхождение.

Главную роль в происхождении психопатического состояния Губаревой играют два момента: наследственность и рахитическое страдание головы, отразившееся в неправильном образовании черепа. Начиная с первых лет жизни Губаревой мы видим, что вследствие неправильной организации нервной системы вообще и головного мозга в частности мозговые функции Губаревой, со включением функций психических, частью приобретают болезненную силу, частью не развиваются достаточно, или же принимают в своем развитии ненормальное направление. Односторонняя талантливость, обнаруженная Губаревой в первые 10–12 лет жизни, очевидно, была не чем иным, как болезненно усиленным функционированием перцептивной стороны души. Что деятельность неправильно развившегося головного мозга Губаревой уже в течение первых 8 лет жизни последней с большою легкостью приходила в острое расстройство, видно из того, что Губарева в этом периоде жизни страдала приливами крови к голове с бредом и галлюцинациями зрения. Затем число уклонений от нормы в невропсихической жизни Губаревой возрастало по мере того, как подвигалось вперед физическое развитие Губаревой. С момента ненормально раннего пробуждения полового инстинкта в душевной жизни Губаревой берет перевес болезненно усиленная деятельность сенситивной стороны души и в то же время обнаруживается, как резкое функциональное уродство, sensus sexualis contrarius (contrare Sexualempfindung). Напротив, интеллективная сторона душевной жизни никогда у Губаревой не обещала получить надлежащего развития и с эпохи наступления половой зрелости стала уже прямо слабеть; в это время получили полное развитие те вышеописанные неправильности в сфере чувствования и те особенности характера, задатки которых были заметны еще в раннем детстве Губаревой. Вместе с тем мы видим, как половое чувство Губаревой, от природы превратное, становится ненормально напряженным и получает определяющую роль как во внешней, так и во внутренней ее жизни; в связи с этим прогрессивно усиливаются явления раздражительной слабости или астении, как в нервной системе вообще (истерия), так и, в частности, в деятельности головного мозга (психическая гиперестезия, умственная нестойкость, импульсивность и проч.). В результате всего этого неправильного хода развития получается вышеизученная нами уродливо странная психическая личность Юлии Губаревой, представляющая значительный ряд ненормальных или даже прямо болезненных явлений, как в сфере чувствования, со включением области органического или инстинктивного побуждения, так и в сферах мышления и действования.

Для обозначения подобных состояний в науке существует множество названий, чаще других употребляются термины: manie raisonnante, folie hereditaire, psychische Entartung, impulsives Irresein. Каждое из этих названий выдвигает на первый план то одну, то другую сторону психопатии, поэтому в одном конкретном случае пригоднее одно из этих обозначений, в другом – другое. Случай Губаревой, по моему мнению, всего лучше определяется с медицинской стороны названием psychopathia originaris cum degeneratione mentis progressiva. Это состояние относится к сумасшествию от случайных причин совершенно так же, как телесные уродства с пороками физического развития относятся к случайно приобретаемым физическим болезням.

Психопатическое состояние Губаревой во всей своей целостности не обнимается ни одною (в отдельности) из тех рубрик, которыми по закону исключается вменяемость; с другой стороны, из всего вышеизложенного очевидно, что свобода действования у Губаревой в различное время весьма неодинакова. Находясь в одном из таких состояний, как подчинение эпизодически возникающим насильственным и ложным представлениям, кратковременное неистовство, транзиторный бессвязный бред, скоротечные депрессивные и маниакальные состояния, Губарева абсолютно лишается свободной воли, ибо здесь ее действование с безусловною необходимостью определяется ее болезненно усиленными инстинктивными побуждениями, болезненными чувствами и идеями. Кроме того, не должно также оставлять без внимания возможности у подсудимой опьянения, которое, при неправильности мозговой организации Губаревой и при той легкости, с какою последняя впадает в транзиторные состояния маниакального возбуждения и неистовства, несомненно, может принимать у Губаревой резко патологический характер; в таких случаях картина обыкновенного опьянения, причем человек еще представляет относительную разумность действования, под влиянием какого-нибудь случайного условия может измениться в картину острого психоза (напр., в приступ маниакального возбуждения с импульсивностью действования), где о свободе действования, разумеется, уже не может быть речи.

Далее, аномальный характер Губаревой, ее аффективность и импульсивность, ее психическая гиперестезия, равно и констатированные у нее неправильности в возникновении и движении представлений заставляют меня заключить, что даже в пределах своего постоянного психопатического состояния Губарева не пользуется полной нравственной свободой (здесь я имею в виду, разумеется, не столько libertatem judicii, сколько libertatem ronsilii³⁰). По мере того, как настроение Губаревой перестает быть покойным, свобода действования испытуемой ограничивается все более и более и, наконец, в вышеописанных состояниях острого душевного расстройства прекращается совершенно.

Предварительное следствие не дает точки опоры для суждения о том, в каком именно состоянии была Губарева в ночь на 30-е августа 1881 года. Лично мною добыты некоторые, впрочем, довольно скудные и мало доказательные сведения, по моему мнению, отчасти помогающие решению этого вопроса, а именно:

a) То обстоятельство, что Губарева, приходя в больнице в состояние маниакального возбуждения, очевидно не симулированное и потому прямо исключающее рассчитанность действования, неоднократно требовала вина, будучи сопоставлено с относящимися к тому же пункту анамнестическими сведениями, дозволяет предположить, что Губарева действительно по временам злоупотребляла спиртными напитками, из чего следует, что в ночь на 30-е августа 1881 г. она могла быть в состоянии опьянения.

b) Хотя истинность рассказанного мне Губаревой относительно происшедшего в вечер 29-го августа и в последующую затем ночь ничем не доказана, однако нельзя не выставить на вид, что в этих сообщениях, с одной стороны, нет ничего прямо противоречащего данным предварительного следствия и что, с другой стороны, в них имеются указания, которые, при отсутствии других путей к уяснению дела, могут иметь некоторое значение. Из объяснений Губаревой видно, что вечером 29-го августа у нее была причина прийти в сильное беспокойство; действие вина, будто бы выпитого затем Губаревой, конечно, было весьма достаточно, чтобы переменить ее настроение из депрессивного в экспансивное и после привести ее (прямо или через присоединение какого-нибудь случайного момента, как, например, вид драки) в чисто маниакальное состояние, каковое, не только по словам самой Губаревой, но и по некоторым намекам, заключающимся в следственном деле (веселость Губаревой при продаже лошади, замеченная барышником Александровым; покупка шампанского; записка с «ха, ха, ха»), как будто бы продолжалось до вечера 30-го августа. Прибавлю, что объяснения Губаревой придают делу 29-го августа освещение, вполне гармонирующее с характером и с привычками обвиняемой, и что сбивчивость, отрывочность и неопределенность той части этих объяснений, которая относится лишь к резко ограниченному промежутку времени между 10 часами вечера 29-го августа (начало действия будто бы выпитого вина) и 4–5 час. утра следующего дня, наводят на мысль о частной амнезии за это время. Впрочем для решительных заключений в этом направлении нет твердой почвы.

Таким образом, на этих страницах я почти дословно привел представленный мною, от 12-го августа 1882 г., С.-Петербургскому окружному суду письменный медицинский отчет по моей экспертизе над девицей Губаревой. Заканчивая этот отчет, я резюмировал заключение в следующих выражениях:

I. У Губаревой мною констатировано постоянное, органически обусловленное психопатическое состояние, начавшееся с первого времени ее жизни и в самом себе носящее условия своего прогрессивного усиления (psychopathia originaris³¹ cum degeneratione mentis progressiva³²); в последние годы это хроническое страдание по временам обостряется у Губаревой в скоропреходящие состояния полного душевного расстройства.

II. Свобода действования у обвиняемой и при обыкновенном состоянии последней значительно ограничена и уменьшается по мере того, как психическое состояние Губаревой, вообще крайне изменчивое, приближается к вышеупомянутым временным состояниям полного душевного расстройства.

III. В ночь с 29-го на 30-е августа 1881 г. Губарева могла находиться в состоянии, вполне исключающем свободу действования; однако по данным предварительного следствия невозможно решить, находилась ли она в эту ночь в таком состоянии действительно.

VII

После представления моего медицинского мнения прокурору девица Губарева была подвергнута новому освидетельствованию в распорядительном заседании С.-Петербургского окружного суда. Мое письменное мнение относительно состояния умственных способностей обвиняемой, по причине обширности своей, не могло быть целиком прочитано г-дам экспертам, вызванным судом (д-ра Майдель, Чечотт и Фрей), а было сообщено им лишь в извлечении. Не найдя возможным подтвердить мое заключение, г-да эксперты высказались в этот раз в том смысле, что, не отрицая общего психопатического состояния Губаревой, они не видят в ней никакой определенной формы психического расстройства; предварительное следствие не доставило никаких данных для положительного решения вопроса относительно психического состояния обвиняемой в ночь на 30-е августа 1881 г.; однако ничто не дает права предполагать, чтобы она находилась в эту ночь в состоянии умоисступления. Вследствие такового результата экспертизы в суде Губарева была переведена из больницы Св. Николая Чудотворца в Дом предварительного заключения и затем, вместе с Чудиным, предана суду с участием присяжных заседателей. В Доме предварительного заключения пришлось держать обвиняемую под строгим присмотром, ибо она неоднократно покушалась на самоубийство; так, она намеревалась разбиться, бросившись вниз головой с лестницы; однажды же, находясь в каморе одиночного заключения, она пыталась повеситься на полотенце, так что найдена была уже в совершенно бессознательном состоянии и только благодаря своевременности помощи могла быть возвращена к жизни. Кроме того, в тот же день она пыталась удавиться, затянув себе шею шнурком от шейного креста.

Итак, по вопросу о состоянии умственных способностей девицы Юлии Губаревой между врачами возникло некоторое разноречие. Оба врача, действительно исследовавшие Губареву и в течение продолжительного времени наблюдавшие ее (д-р Чиж и я), признали психическое состояние обвиняемой болезненным, эксперты же, призванные в распорядительное заседание суда, определенной формы психического расстройства не нашли. Впрочем, это разноречие по сущности своей далеко не так значительно, как кажется с первого взгляда. Во-первых, г-да эксперты Майдель, Чечотт и Фрей согласились, что девица Губарева имеет, как они выразились, психопатический внутренний склад; во-вторых, и я, настаивая на том, что постоянное душевное состояние Губаревой есть состояние психопатическое, не утверждал, что оно равнозначащее с полным сумасшествием в смысле закона, и ничуть не предрешал вопроса о вменении, но лишь показал, что в ночь на 30-е августа 1881 года обвиняемая могла находиться в состоянии острого транзиторного психического расстройства. Прямых данных, служащих к положительному решению вопроса о душевном состоянии обвиняемой в ночь на 30-е августа, предварительное следствие не могло представить.

Впрочем, разноречие между экспертами по поводу Губаревой совсем неудивительно; этот случай принадлежит к числу самых затруднительных случаев в судебно-медицинской практике, именно, не к простому сумасшествию, происходящему от случайных причин, а к так называемым наследственно-дегенеративным психозам. По отношению к этим случаям, больше чем по отношению к каким-либо иным, справедливы следующие слова Каспера: «Психическое расстройство не составляет нечто целое, ограниченное, предельное; напротив, пределы его тесно соприкасаются и сливаются с нормальным состоянием, и только личная опытность и качества психиатра дают ему возможность отличать уклонения там, где большинство неопытных психиатров не заметит ничего ненормального. Понятно, что там, где мы должны основываться на личных качествах, а не на объективности, легко возможны ошибки; этот вывод оправдывается действительной жизнью: несогласия и даже противоречия относительно нормальности и ненормальности умственных отправлений одного и того же субъекта встречались, встречаются и будут встречаться даже между лучшими психиатрами. Понятия о помешательстве непросты, они составляются из многих и различных элементов, а потому остается прибегать к множеству средств, при помощи которых стараются облегчить разрешение этой трудной задачи в возможно большем числе случаев»³³.

Вперед предвидя возможность разногласия между врачами в этом трудном судебно-медицинском случае, я в своем письменном мнении умышленно постарался выставить обнаруженные моим исследованием и наблюдением фактические данные отдельно от моих выводов и заключений. Строгое отделение фактов от вытекающих из них медицинских заключений было важно здесь вот в каком отношении: о фактах, раз они надлежащим порядком и достаточно твердо установлены, уже не спорят; на этой почве, если можно было ожидать разноречия в экспертизе, то разве только между мною и д-ром Чижом, ибо из всех врачей, игравших роль в этом процессе, только мы двое, д-р Чиж и я, могли бы сказать: «мы наблюдали Губареву, мы ее действительно исследовали». Но совсем другое дело выводы из фактов; различные мнения здесь, разумеется, возможны, ибо возможны (выражусь снова словами Каспера) разные степени физиолого-психологического и опытного понимания человека. Итак, я готов допустить, что из устанавливаемых мною медицинских фактов могут быть сделаны заключения не такие, какие сделаны мною, но я не допускаю возможности никакого сомнения в правильности констатирования самых фактов. Впрочем, можно и прямо видеть, что моя фантазия не играла здесь никакой роли; в противном случае, факты, устанавливаемые моим исследованием, не находились бы в такой строгой гармонии, с одной стороны, с результатами исследования д-ра Чижа, с другой же стороны, с анамнестическими данными, заключающимися в тех сообщениях, которые даны при предварительном следствии (а впоследствии и перед судом) лицами, близко знающими прежнюю жизнь Губаревой.

В душевной жизни девицы Губаревой я должен был различить ее постоянное или обыкновенное психопатическое состояние от тех состояний полного и, так сказать, острого душевного расстройства, в которые она впадает по временам. Уклонения от нормы, представляемые постоянным состоянием Губаревой, подробно описаны выше; итог же им будет таков: весь строй душевной жизни обвиняемой существенно характеризуется непостоянством, изменчивостью, неустойчивостью, отсутствием внутреннего равновесия, дисгармонией своих отдельных сторон; многие из умственных функций оказываются у Губаревой положительно ослабленными, действование ее нередко является носящим на себе печать импульсивности. Спрашивается теперь, составляет ли это постоянное состояние Губаревой, которое, несомненно, есть состояние психопатическое, определенную форму душевной болезни или же нет?

Спросим себя прежде, что такое значит «определенная форма психического расстройства»?.. Можно ответить: это такая форма, существование которой как отдельного и самостоятельного вида душевного расстройства всеми авторитетными психиатрами без исключения признано. Но существование определенных, в этом смысле, форм психического расстройства предполагает существование определенной и общепринятой, для всех психиатров равно обязательной классификации душевных болезней. Однако такой классификации у психиатров нет; притом в настоящее время, меньше чем когда-либо, можно говорить о какой-либо общепринятой классификации, ибо настоящее время, т. е. 70-е и 80-е года текущего века, есть в психиатрии время переходное, время замены прежних, односторонне симптоматологических воззрений, оказавшихся неудовлетворительными именно по несогласию их с действительностью и по происхождению от произвольно предвзятых психологических теорий, воззрениями клиническими, основанными на точном изучении, на терпеливом и всестороннем наблюдении душевного расстройства в его различных конкретных или клинических формах, т. е. в тех, так сказать, естественных формах, которые имеются в действительности, а не в искусственных, теоретически построенных на основании какого-либо одного произвольно избранного симптома.

Впрочем, наш закон вовсе не требует от экспертов объяснения, принадлежит ли или нет данный случай к какой-либо определенной форме психического расстройства, и ничуть не обязывает экспертов придерживаться той или другой, всегда условной психопатологической классификации. Наш закон лишь заставляет судей спрашивать у врачей, не учинено ли данное преступление или данный проступок безумным от рождения, или сумасшедшим, или, наконец, человеком просто больным, в припадке умоисступления или совершенного беспамятства. Под выражениями «безумие», «сумасшествие», «умоисступление» и «беспамятство» закон разумеет не какие-либо наукою определенные формы психического расстройства, а лишь известные душевные состояния, коими исключается вменение в вину учиненного. Каждый конкретный случай, где болезнь, все равно душевная или физическая, приводит человека в такое состояние, в котором он в это время не может иметь понятия о противозаконности и самом свойстве своего деяния или лишается способности сознательно управлять своими поступками, должен подойти или под какое-нибудь одно из этих упоминаемых в законе состояний или даже одновременно под два из них; в самом деле, в умоисступление может впасть как человек, бывший до того времени психически совершенно нормальным, так и человек от природы слабоумный; с другой стороны, человек сумасшедший не лишен, по крайней мере, возможности приходить в беспамятство. Таким образом, в конкретных случаях могут встречаться разные комбинации из этих четырех указанных законом состояний.

После сказанного ясно, что я как эксперт немного объяснил бы, если бы сказал на суде: в данном случае определенной формы сумасшествия я не вижу. Ведь это значит только, что я в этом случае не встретился ни с одною из форм, являющихся для меня в настоящее время определенными; но ведь может же быть, что через два-три месяца я к числу форм, для меня определенных, прибавлю новую; может быть, наконец, что для моего коллеги уже теперь является весьма определенным то, что для меня еще не стало таковым. Можно идти дальше и выразиться так: если я, как эксперт, говорю перед судом, что в настоящем случае я не нахожу ни одной из определенных форм умственного расстройства, то это даже не будет значить, что в данном случае нет сумасшествия по настоящему разуму нашего закона. В самом деле, возможно следующее: после медицинского анализа состояния человека в момент совершения преступления с полнейшею несомненностью выясняется, что по состоянию своему в то время обвиняемый не мог иметь понятия ни о противозаконности, ни о самом свойстве своего деяния; в этом случае нет места вменению, ибо для наказуемости преступления требуется, чтобы последнее было совершено сознательно, в здравом состоянии. При таких обстоятельствах я, как эксперт, может быть, буду иметь возможность показать, что обвиняемый потому в то время не имел понятия о противозаконности и о самом свойстве совершенного им деяния, что он и вообще-то есть человек умственно ненормальный или психически больной. Но при всем этом – я могу быть поставлен в затруднение, если меня спросят: принадлежит ли данный случай к одной из определенных форм психического расстройства, и если принадлежит, то к какой именно? Данный случай душевного страдания может одной своей стороной подходить под одну из существующих условных рамок, другой же своей стороной под другую; но он может также и совсем не подходить ни под одну из них: может быть, что это – новая, до сих пор клинически еще неустановленная форма душевного расстройства, которая для того, чтобы быть включенною в число форм определенных, ждет лишь, чтобы ее описал, например, Вестфаль или Легран-дю-Солль…

Предположим же пока, что психопатическое состояние Губаревой не подходит ни под одну из доселе определенных форм психических страданий. Из вышесказанного видно, что этим предположением мы не только не разрешим вопроса: «в каком состоянии находились умственные способности обвиняемой в ночь на 30-е августа 1881 года», но даже не дадим окончательного решения вопроса о состоянии умственных способностей Губаревой в настоящее время. Раз серьезное медицинское исследование открывает в случае девицы Губаревой целую группу болезненно этиологических и патологических моментов, существование которых до 29-го августа не подлежит никакому сомнению, раз уже после 29-го августа и во время испытания обвиняемой (а надо заметить, что Губарева подвергалась в сущности двукратному испытанию в специальных заведениях, которое оба раза дало результат приблизительно одинаковый) тщательным медицинским исследованием и наблюдением доказано, что эти патологические моменты не перестают оказывать вредное влияние на психическое состояние обвиняемой³⁴, то понятно, что вопрос о нормальности или ненормальности умственного состояния Губаревой во время учинения ею преступного деяния остается в прежней силе.

Что касается до меня, то я даже не могу согласиться, что психопатическое состояние г-жи Губаревой не подходит ни под одну из определенных наукою форм душевных страданий. Но, разумеется, для того, чтобы стать на настоящую точку зрения, я должен был отрешиться от мысли, что возможное число отдельных видов психического расстройства роковым образом ограничено девятью рубриками той, так сказать, официальной классификации душевных болезней, которая еще в 1863 г. предписана медицинским департаментом для отчетности по отделениям и домам для умалишенных. Относительно этой классификации достаточно сказать, что она совершенно не соответствует современному уровню развития психиатрии; мало того, что она далеко не исчерпывает всех главных психопатологических форм, установленных до сего времени наукою, она целиком основана на принципах, начавших свое господство в Германии еще в сороковых годах, но теперь совершенно утративших прежнее значение.

Так как такой классификации душевных болезней, которая, вполне соответствуя современному состоянию нашей науки, могла бы считаться классификациею, между психиатрами общепринятой, в настоящее время еще не существует, то каждому специальному психиатрическому учреждению, желающему держаться на уровне современного состояния науки, приходится теперь для своего ежедневного практического обихода вырабатывать свою собственную классификацию. Точно так и мы, врачи больницы св. Николая Чудотворца, движимые настоятельной необходимостью введения между нами единства в обозначении и в классифицировании душевных расстройств (без такового единства медицинская отчетность по больнице становится чрезвычайно затруднительною) старались, по инициативе нашего старшего доктора, О.А. Чечотта, составить свою классификацию и притом такую, которая, при условии удовлетворительности ее с точки зрения современных научных воззрений, была бы по возможности краткой. В той классификации, которой мы решили в настоящее время (с начала прошлого, 1882 года) придерживаться, уже не 9 форм, а 15; в нее вошли формы, вновь в науке установленные, как, например, ideophrenia, или первично-бредовой психоз³⁵, а рядом с рубрикой psychoepilepsia есть рубрика psychohysteria.

Я готов согласиться, что на психопатическое состояние г-жи Губаревой без большой ошибки можно смотреть как на одну из форм истерического психического страдания. Так и взглянул на дело врач, заведующий городским приютом для душевнобольных, который, подобно мне, имел возможность наблюдать г-жу Губареву в течение нескольких месяцев и, кроме того, был достаточно ознакомлен с результатами предварительного следствия по ее делу.

Напомню, что у нас в официальных сферах еще в 30-х годах было известно, что истерия принадлежит к числу болезней, в которых бывают бред и умоисступление. В правилах, Высочайше утвержденных в день 18-го февраля 1835 года, относительно освидетельствования тех, кои в припадках сумасшествия учинили смертоубийство или посягнули на жизнь другого или собственную, в пункте 1-м сказано: «болезни, в коих случается бред и умоисступление и кои потому сходствуют с самим сумасшествием, суть: воспалительная, нервная, желчная, гнилая, родильная и белая горячки; воспаление мозга и его оболочек; рожа на лицо; истерика и ипохондрия; падучая болезнь и проч».

Что касается до истерики, то она бывает разная. В своей простой форме истерия, подобно эпилепсии, есть нервная болезнь, характеризующаяся известного рода судорожными припадками, причем резких расстройств в психической сфере не замечается. Но весьма часто встречается истерия, осложненная психическим расстройством, так называемая psychohysteria. Истерическое психическое расстройство, как прекрасно описано в известном учебнике Крафта-Эбинга, равно как и в специальном новейшем труде Леграна-дю-Солля, бывает различно, как по степени, так и по характеру. Вместе с названными авторами можно различать три степени или три рода психической истерии: а) Истерический невроз постепенно осложняется множеством расстройств в элементарных психических функциях; результатом этого получается общее изменение психической личности, болезненность характера, неустойчивость всего внутреннего равновесия, короче – если не все, то многие из тех уклонений от нормы, которые изучены нами на г-же Губаревой в ее постоянном состоянии. С легальной точки зрения это не есть полное сумасшествие или полное безумие, ибо нельзя сказать, чтобы в пределах такого постоянного состояния больная женщина была вполне лишена способности свободного волеопределения, но можно выразиться, что таковое состояние есть, с легальной точки зрения, полусумасшествие или полубезумие; именно так смотрят на дело большинство западных авторитетов по судебной медицине, и этот взгляд отразился и в некоторых из западных законодательств, особенно в новейшем австрийском, устанавливающем для подобных состояний целую систему смягчающих обстоятельств, которыми, по указанию экспертов, т. е. смотря по тому, куда ближе данный случай, к полному здоровью или к полному душевному расстройству, ответственность преступницы изменяется, так что ее вина, как говорит проф. Крафт-Эбинг, иногда сводится до minimuma. b) Вторую форму психоистерии составляют кратковременные острые приступы настоящего сумасшествия с характером преходящей мании или, еще чаще, преходящие приступы бреда. с) Наконец, третья форма психоистерии есть постоянное, хроническое истерическое сумасшествие. Если перед судом доказана вторая или третья из упомянутых форм психоистерии, то вменение, понятно, не имеет места; если же преступница страдает лишь первой формой психоистерии, то (но крайней мере в Австрии) ответственность преступницы является условною, т. е. она больше или меньше, может быть даже сведена до minimuma, – все зависит здесь от особенностей данного конкретного случая, так как относительно вменяемости тут не может быть никакого общего правила.