Текст книги "Родное. Избранное"

Родиться заново
Размышления о поэзии Виктора Кирюшина

Елена Крюкова

Ах, необъятный Космос… Мы забываем голову закинуть к многодышащему, многоглазому звёздному небу, распахнутому смоляному сундуку с царскими сокровищами; оно и многорадостно, ибо щедро-праздничны его бессчётные искры-россыпи; оно и многоскорбно, ибо все его звёзды – наши слёзы; оно и равнодушно – ровно, мерно и немыслимо-постоянно вращаются все светила северной полусферы вокруг звезды Полярной, Золотого Кола; мы мчимся, задыхаемся, бежим, летим!.. и вдруг застываем. Чем вкопаны в землю? Столь же незыблемо-вечную, как небеса? От чего мороз по спине, чем потрясены, каким громом-грозой, каким одиноким голосом, что внезапно звучит над нами, как грандиозный хор?..

Человек… Один. Он стоит в широком поле. Один – на виду у нашей русской ли, азийской вековечной степи. В эту землю много крови лилось. И на крови-костях ковыль всходил; и над не погребёнными после битвы костями Солнце всходило. А человечек – так вот он, снова! Он – туда же! Зачатый – к рождению, к явлению на свет Божий, а живой, живущий – к неизбежному прощанью! Горечь какая, полынная… смута слёз задёргивает глаза пеленою усталого долгого дождя…

И развиднелось… и снова вёдро… А человек стоит. И его обдувает ветер.

Кочевой; бешеный; безумный; родной.

 
Пусто.
Ни крика, ни эха.
Торчит, как обида,
В поле трава из-под снега
Сиротского вида.
 
 
Превозмогая
Терпеньем жестокое время —
Былка сухая,
Давно потерявшая семя.
 
 
В звёздные верши
Минувшая канула небыль…
Что её держит
Под этим неласковым небом?
 
 
Травы и люди…
Мороз пробегает по коже:
Как мы по сути,
По судьбам нелепым
Похожи!
 
 
В этом же поле,
Где ветер гудит не стихая,
Плачу от боли —
Такая же былка сухая.
 

Этот человек – поэт.

Имя его – Виктор Кирюшин.

Столкнул он лбом, не убоясь, два далёких масштаба. Две жизни, под Солнцем-Луной, под Богом они равно растут-цветут и увядают: травы и человека. Для Господа все едино – что трава, что волчонок, скулящий в весеннем лесу, что серебряная рыба, играющая в дикой забытой (а значит, чистой!..) реке, что людское сердце: захлёбываясь от непрошеных слёз, бьётся, колотится так неуёмно, так напоследок… И верно, всякий день наш – последний. Ибо мы не знаем часа своего. Никто не знает. И это – благо.

Господи! Благодарю тебя, что есть, есть поэзия. И есть Русские Поэты, что вот так, одиноко, с непокрытой головою, в поле выходят. Под ветер. Под ливень. Под жар-птичье, яркое, слепящее-горящее звёздное небо.

Да, поэт издревле измеряется каратами звёздного света. А ещё – жёсткостью камня. А ещё – вольно льющейся водой: в жажду – лови воду-жизнь губами, пригоршню жадно подставляй!

 
Мы разные, но мы одних кровей
Со всем преобразившимся однажды
В молчанье камня,
Музыку ветвей,
Глоток воды, спасающий от жажды.
 

Я догадалась. Природа – вот кто благословляет Виктора Кирюшина на поэзию. На вольную песню. На высокое, подчас скорбное раздумье. А природа есть Бог. Мы тысячелетия напролёт пытаемся разгадать тайну природы: как она сотворена, меняется или держит марку незыблемости и великой памяти, живут ли внутри неё Добро и Зло, или она свободно обходится без этой людской символики-моралите, без этой древней, пусть даже и Библейской, бытийной, заповеди? Веками спорим мы, до хрипоты, о границах нравственности и морали.

Но тревога!.. Но какая же неизлечимая тревога!..

Внутри мгновенно исчезающей минуты, секунды…

Внутри этого спокойного, раздумчивого, часто распевного стиха, стиха-песни, стиха – тайной молитвы…

Да, вся поэзия – песня и молитва, здесь, склоняясь над стихами Виктора Кирюшина, с постулатом, почти сто лет назад высказанным Мариной Ивановной Цветаевой, соглашаешься счастливо и благодарно…

 
Как царевна юная наивна,
В небе пышнотелая луна,
А под ней Коломна
И Крапивна,
Нерехта, Кириллов, Балахна…
 
 
Примеряют белые одежды
Улочки, бегущие к реке.
Ангелы тревоги и надежды
Неразлучны в каждом городке.
 
 
Свят покров над пажитью и пущей.
Шепчут губы: «Господи, спаси!»
Что нам обещает день грядущий?
Холодно.
Предзимье на Руси.
 

Маленькие наши, все щедро усаженные, как медный оклад иконы – сканью, изобильно украшенные нежными храмами городки и городочки… наше дивное небо, цвета весенних колокольчиков, цвета праздничного плаща Пречистой Богородицы, что вот-вот прольется слезами сумасшедшего слепого дождя на тихую землю нашу, тоже до рыданья родную, да кровь и жизнь не жаль за неё, родимую, до капли отдать… а почему думы мои о грядущем так выворачивают душу, так отжимают ее досуха, – так баба отжимает на реке белье… Где обещанье счастья? Да полно, есть ли оно?

Наше счастье – холод. Осень. Резкая синева. Чугунные кандалы, а иной раз серебряные цаты царственной зимы.

Всё дышащее, всё живое, спаси, не замерзни, не умри, двигайся, плещись, лети, отзовись!..

 
Задыхаюсь от косноязычья,
Но уже не зайти за черту —
Слово рыбье, звериное, птичье,
Словно кость, застревает во рту.
 
 
Снова древнюю книгу листаю,
Чей волнующий запах знаком.
Вы, от века живущие в стае,
Не считайте меня чужаком!
 

Виктор Кирюшин по этому предзимнему полю, по мерзлой, твердейшей, почти железной этой степной земле идёт вперёд, идет дальше Алексея Прасолова и Юрия Кузнецова, хотя я, музыкант, великолепно слышу наследие их интонаций, их криков и шёпотов в текучей, то богато изукрашенной, то скупо-прозрачной словесной вязи его стихотворений, рождённых строго-космично, под крылом предвечной гармонии; но ведь это так и надо, чтобы поэт шёл дальше и выше; а ещё – чтобы он однажды возвратился к воде ключевой детства, к песне материнской рождения. Тогда исход становится истоком.

А кто перемешал нам времена?

Да есть ли Время? Может быть, оно – выдумка человека, что так не желает уходить с родной земли, пусть острые камни, тернии и волчцы впиваются в живую плоть и в плачущую душу, а у Господа, там, в надзвёздных чертогах, никакого Времени нет и в помине? И юность легко сравнима со старостью, обнимаются они, как весёлые сёстры, и по-толстовски мощно зеленеет старый дуб-богатырь, и перекликаются юный нежный соловушка и старая мудрая, уставшая человечьи года считать, седая кукушка?..

Но ведь символ это тоже трагический… символ-знак… Кукушка-то – да, нам годы считает… Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить?..

Мы птице этой такой вопрос детьми задавали, заливисто хохоча, заслышав её мерные, монотонные, как тиканье часов или удары метронома, вскрики в лесу. Чаща жизни! Всё равно перейдем тебя из конца в конец!

 
Варится варево, мелется мелево —
Вечности неистощимая снедь.
Старое дерево, старое дерево
Снова надеется зазеленеть.
 
 
Свежей корой затянуло отметину
Молнии, плоть опалившей твою.
Слышишь, за речкой кукушка ответила
Юному, в неге любви, соловью? (…)
 

Виктор Кирюшин в поэзии – и живописец, и музыкант; его мазки и штрихи видишь, его музыку, даже тишайшую, слышишь; но звучит в нём, во всей совокупности его творчества, одна могучая нота, и она часто пересиливает всё красочное, строгостью церковного хора побеждает любые мiрские изобразительные моменты.

Это нота высокой философии.

Всякий художник – философ.

А основная позиция художественно рождённой философии Кирюшина – и это в стихе тоже видно и слышно, – пожалуй, даже не отдельно взятая нота, а интервал.

Сопряжение малого и великого, микромира и Вселенной – и боль суждённого всем ухода с нашей прекрасной, столь измученной-избичёванной-исполосованной нами, людьми, многострадальной земли.

Консонанс ли этот интервал? Или диссонанс?

 
Вселенная без края и конца
Вселяла б ужас до последней клетки,
Когда б не трепыхался у лица
Листок зелёный
С муравьём на ветке.
 

Мы носим великость Космоса в себе. Порой эта ноша неподъёмна. Садимся, утыкаем лицо в ладони. Ах, это уже с нами было! Когда-то! Давно! И вот повторилось… Повторяемость Мiра, репризность его, возвращение наше на круги своя – и не только наше, но и Времени самого… ведь и Время, то идучи то в ногу с нами, то, насмешливо хохоча, убегая прочь от нас, и не можем понять-определить, назад или вперёд… – как охота разгадать дрожащую в тумане дней траекторию, открыть, как учёный открывает планету, заплатив за это пускай целою жизнью, судьбой, – почему Время возвращается, как звери возвращаются на водопой, и вместе с собою возвращает нас…

И мы находим потерянное.

И мы изумляемся себе: почему я про это, наиважнейшее, гибельно забыл!..

И мы спокойно и светло глядим туда, куда вчера глядели с ужасом и отчаяньем.

 
Наступает в свой черёд
То, что было многократно:
Даже двигаясь вперёд,
Возвращаешься в обратно.
 
 
Прорастает, как лоза,
Наше прошлое в грядущем,
Но раскаянья слеза
Не видна во след идущим.
 
 
И мы можем молиться и прощать.
Ибо прощение – благодать.
Снова сгорают в багряном огне
Тихие рощи.
Время подумать о завтрашнем дне
Строже и проще.
 
 
Что там в логу, на ветру трепеща,
Шепчет осина?
Время прощать,
Даже то, что прощать
Невыносимо.
 

Поэт прямо, храбро и печально глядит в лицо смерти. Смерть – не та материя, о которой можно упомянуть походя, вскользь, густо изукрасив речь свою самоцветами эпитетов и восклицаний, беззастенчиво впадая в лживый, лицемерный пафос. Смерть – то, рядом с чем нужно и можно молчать. Но как быть поэту, тому, кто искусством своим избрал Слово, гордый самосветящийся Логос?

«Умри и возродись» – древний архетип. Умирающий и воскресающий Бог нам о той незапамятной древности всем Своим Бытием говорит. И мы не можем не помышлять об этом парадоксальном и, для многих, житейски, бытово настроенных людей, нереальном пути. Так же, как Господь, мы будем просить в урочный час: «Отведи от меня чашу сию!» И так же смиренно и счастливо закрывать глаза, ощущая: суждено, суждено не только уснуть во смертных муках, но и проснуться…

 
Ходит солнце по низкому кругу,
Гаснут стылые дни вдалеке,
Чтобы снова по кроткому лугу
Вышла цапля к остывшей реке.
Это дерево знает и птица,
И вода понимает,
И твердь:
Можно заново будет родиться,
Если только рискнёшь умереть.
 

* * *

Виктор Кирюшин работает с архетипами и работает на архетипах.

Почему это так важно?

Да ведь это напрямую – работа с основными положениями и всеземной, и родной русской культуры.

Вот идёт в стихах Виктора Кирюшина странник.

О, какой архетипический образ для всего русского искусства! Тут и Афанасий Никитин, идущий-плывущий за три моря, и скорбный странник с посохом в «Боярыне Морозовой» Василия Сурикова, и с котомкой кочевой за плечами, прищур направивший вдаль, молодой Горький, и лирник Родион Ивана Бунина, и повлекшийся за Катюшей Масловой, ставший невольным странником присяжный заседатель Нехлюдов у Льва Толстого… Паломники, путешественники, скитальцы… Скажите, кому не хотелось кинуть на плечи котому и пуститься однажды в неведомый путь…

 
Всё бродит, взяв суму да посох,
Вдали от псов сторожевых,
В полях пустых и безголосых,
В лесах почти что неживых.
 
 
Где ливень хлещет,
Ветер свищет,
Блистают молнии во мгле…
Того, что странник этот ищет,
И не бывает на земле.
 

Очень показателен здесь грозовой, ненастный пейзаж. Пространство буйствует, гремит, устрашает. Пространство движется, оно безумствует, оно юродиво так же, как юродив Христа ради, в состоянии высокого аффекта провидящий будущее и выкрикивающий, вкупе с проклятиями насквозь грешному Мiру, ему – сияющие – благословенья…

И – смотрите! Поля – пусты. Они – молчат. Не звучат. Таким бывает не земля – Иномiрие. Запредельность. Посмертие.

Но каков и ландшафтный, и образный контраст! Леса странно неживые, а воздух вокруг странника, вся атмосфера, то, чем он дышит, – неистовствует и содрогается. А скиталец-то этот, дождями побиваемый, как казнящими Голгофскими кнутами, бредёт – куда? Ищет – что? Да он и сам не знает! Стремится к незнаемому! К тому, чего на земле никогда не бывало!

К небывалому…

Помните русскую сказку, где царь приказывает Андрею-стрелку: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»? Куда пойти? В Мiръ Иной. Это значит – за грань жизни. В смерть.

Что там, в посмертии, найти – и принести обратно, в Мiръ живых?

Странник, дай нам ответ!

Опасно там, в Ином Мiре. Страшно. Необъяснимо.

Да надо ли объяснять неминучее?

Да ведь Андрей-стрелок может там, в посмертии, и навек остаться…

И – всякий из нас…

Как прекрасно жить! Здесь и сейчас! Жить, быть, дышать! Любить…

 
Не уходите, помедлите чуть у порога,
Не возвращает ушедшего эта дорога.
Прошлое можно лишь
памятью сердца окликнуть.
Надо привыкнуть,
к чему невозможно привыкнуть.
 
 
Только успеть бы,
свечой на ветру догорая,
Просто обняться
у самого-самого края,
У рубежа,
за которым иная обитель…
Не уходите, друзья мои,
не уходите!
 

Что вся наша философия рядом с живою, горячей любовью?

Что все наши трагические размышленья в виду рыбацкого костра, мерцанья звезд, нежно светящегося в ночной тьме любимого лица?..

 
Мне столько в жизни выпало любви!
Ту речку вспоминаю и поныне,
Где молнией мерцали голавли
В предутреннем тумане
На стремнине.
 
 
Стоял июнь,
Цвели вокруг луга,
К воде клонились сумрачные ели…
Потом иные были берега,
Водовороты, омуты и мели.
 
 
(…)
 
 
Жизнь, как река, —
Внезапна и быстра.
А был ли счастлив я на самом деле?
Лишь только там,
У тихого костра,
Среди земли,
Как будто в колыбели.
 

Поверим. Сбережём. Запомним. У сердца понесём. Утешимся. Возрадуемся. Восплачем.

Помолимся.

Вместе с большим и светлым русским поэтом Виктором Кирюшиным.

Об авторе

Кирюшин Виктор Фёдорович – поэт, публицист, переводчик.

Родился в Брянске 17 октября 1953 года. Служил в Советской армии. Окончил факультет журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Журналистский путь начал корреспондентом газеты «Машиностроитель» Брянского машиностроительного завода. Работал в газете «Брянский рабочий», был редактором областной газеты «Брянский комсомолец». Руководил «Библиотечкой журнала «Молодая гвардия», где издавались молодые литераторы. Был заместителем главного редактора, затем главным редактором книжного издательства «Молодая гвардия», издательского дома «Сельская новь».

Удостоен высшей награды Союза журналистов России – знака «Честь. Достоинство. Профессионализм».

Член Союза писателей СССР с 1989 года.

Стихи Виктора Кирюшина публиковались в журналах «Нева», «Юность», «Континент», «Смена», «Москва», «Наш современник», «Поэзия», «Сибирские огни», «Подъём», «Молодая гвардия», «Родная Ладога», «Новая Немига» (Белоруссия), «Простор» (Казахстан), «Литературной газете», альманахе «День поэзии», антологиях «Венок славы», «Русская поэзия: ХХ век», «Русская поэзия: ХХ1 век», «Час мужества». Стихи переводились на болгарский, сербский, украинский и грузинский языки.

Виктор Кирюшин – автор шести поэтических книг, заслуживших высокую оценку критики и читателей. О его поэтическом творчестве высоко отзывались известные критики Валентин Курбатов, Нина Ягодинцева, Иван Голубничий, Виктор Петров, Елена Крюкова.

Известный поэт, лауреат Государственной премии, Владимир Костров, так отозвался о творчестве Виктора Кирюшина, «Стихи его традиционны и свежи. Традиционны, потому что не стараются выломиться заносчиво из тысячелетней национальной традиции, а свежи оттого, что противостоят, по существу, потоку рифмованного физиологизма, грязнословия и невротического накачивания, увы, захлестнувшего наш книжный рынок».

Творчество поэтов такого уровня таланта и мастерства, как Виктор Кирюшин, отмечается критиками, даёт нечастую ныне возможность почувствовать красоту и силу настоящих стихов – живых, искренних, порой пронзительных, порой созерцательных, современных, но удерживающих прочную связь с золотой нашей национальной традицией, исполненных истинного мастерства и высокого достоинства. Виктор Кирюшин из тех поэтов, кто не поддался соблазнам суетного времени, кто сохранил цельность поэтического мировосприятия, вкус к художественному слову и верное знание о предназначении поэзии. Его имя уже давно известно истинным ценителям русской поэзии. Одно из главных, душевно близких, мощно притягательных свойств стихов Кирюшина – глубокое национальное чувство. В них ощутимо живое чувство Родины, родной земли, истории, слова.

Поэт много и успешно занимается переводческой деятельностью. В периодической печати и книгах опубликованы его переводы с французского, серболужицкого, грузинского, казахского и других языков.

Виктор Фёдорович Кирюшин – лауреат многих Всероссийских и Международных литературных премий. Уже первая его поэтическая книга «Стезя» была удостоена премии Ленинского комсомола в области литературы и искусства. Также его творчество отмечено Всероссийскими премиями – имени Фёдора Тютчева «Русский путь», имени Николая Гумилёва, имени Марины Цветаевой, имени Бориса Корнилова «Навстречу дня», Международной премии имени Андрея Платонова «Умное сердце». Золотой лауреат фестиваля-конкурса «Русский Stil» в Германии, «Литературная Вена» в Австрии.

В настоящее время Виктор Фёдорович Кирюшин является секретарём правления Союза писателей России, председателем творческого Совета по поэзии. Им составлены пять поэтических сборников, посвящённых специальной военной операции на Украине, выпущенных издательством «Вече», в том числе при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Сам неоднократно бывал в Луганской и Донецкой республиках, выступал перед воинами и в госпиталях.

Виктор Кирюшин много работает с молодыми литераторами, часто выезжает для этого в российскую провинцию. Неоценим его вклад в популяризацию современной поэзии. Уже много лет поэт готовит и ведёт творческие вечера современных поэтов в Центральном доме литераторов.

Является Заслуженным работником культуры Российской Федерации. Живёт в Москве.