Текст книги "Струги на Неве. Город и его великие люди"

Военный совет

Барон Густав Горн, полный мужчина в роскошном чёрном камзоле, украшенном фламандскими кружевами, важно опустился в услужливо подставленное комендантом кресло и кивнул покрытой роскошным чёрным париком головой. Томас Киннемонд, Якоб Берониус и артиллерийский майор разом, как по команде, заняли свои места за столом. Все молча кого-то ждали. Жёлтые языки пламени плясали на кончиках толстых свечей в массивных серебряных подсвечниках, только что лично камердинером барона Игнациусом водружённых на стол. Спустя несколько минут в полутёмную залу неторопливо вошёл важный гость: недавний генерал-губернатор этих земель, а теперь президент Высшего суда Дерпта, стареющий, но ещё сохранивший следы мужественной красоты Карл Мёрнер, при виде которого офицеры вновь встали и подождали, пока он устроится поудобнее в кресле рядом с бароном Горном.

– Я попросил гере Мёрнера прервать свой отдых в Мёрнерсхольме, чтобы помочь нам своими советами. Он лучше вас всех знает этот суровый край, – барон учтиво наклонил голову в сторону старика. – Теперь перейдём к делу. Итак, русский царь Алексей начал войну против нашей трудолюбивой процветающей Швеции! – сообщил присутствующим губернатор. – Как вы знаете, его величество король назначил меня не только генерал-губернатором Ингерманландии и Кексгольмского лена. Недавно он сделал меня и генерал-лейтенантом. Это говорит о высоком доверии, которое оказывает государь. И я оправдаю его, буду требователен к каждому подданному Короны на этих землях, невзирая на его служебное положение.

Сюда я прибыл из Нарвы, чтобы лично руководить истреблением русских войск, незаконно вторгшихся в Ингерманландию. Царь Алексей отказался подтвердить Столбовский мир, щедро подаренный его отцу нашими предками в 1617 году, и всячески поощряет подданных Короны к бегству в Московию. Мы теряем уже многие сотни людей, а следовательно, и немалые налоги, которые они уже не заплатят в шведскую казну. С этим пора кончать.

Офицеры согласно закивали. Жёлтые языки заплясали на свечах, и голова Горна вдруг отбросила на стену причудливую тень, напоминающую голову хищной птицы.

– Русские начали войну против шведской Короны. Губернатор Олонца воевода Пушкин идёт к Кексгольму и со дня на день возьмёт его в осаду. Камергер, или, как в Московии их величают, стольник, заодно и воевода Потёмкин нацелился на Нотебург, комендант которого, майор Граве, прислал мне письмо с весьма легкомысленным предложением.

Барон Горн, выдержав паузу, надул и без того круглые щёки, обвёл глазами присутствующих, не смевших перебивать генерала, и продолжил:

– Он считает, что как только Потёмкин осадит Нотебург, из Ниеншанца должен быть выслан отряд, с помощью которого мы русских возьмём в клещи – сам майор выйдет из крепости с десантом – и… Ну, просто стратег!

– Мм-м, – неопределённо замычал Томас Киннемонд.

– Вы хотели взять слово, подполковник? – небрежно поинтересовался Густав Горн.

– Да, гере генерал, – шотландец, продолжая что-то прикидывать в уме, предложил:

– Если высылать помощь, то никак не меньше ста-ста двадцати человек с парой лёгких пушек.

– Вы, правы, мой друг, – согласился губернатор.

– Но это значит, что в крепости почти не останется солдат. Полсотни артиллеристов и мушкетёров, если случится беда, не долго удержат Ниеншанц без командиров.

– Абсолютно верно, – подтвердил Густав Горн. – Но беды не случится. Во-первых, шведы непобедимы, а во-вторых, мы к Нотебургу отсюда не двинемся. Вы что-то хотели сказать, ритмейстер? – обратился он к Берониусу выпучившему в удивлении свои старые бесцветные глаза.

– Да, гере генерал. Мне кажется, майор Граве предложил отличный план. Мы могли бы нанести мощный удар в тыл русским на суше, пройдя извилистыми тропами прямо от шанцев.

– Ритмейстер! А кем вы будете наносить удар? – нервно рассмеялся барон Горн. – У вас, насколько мне известно, нет не только эскадрона – даже полного корнета рейтар[40]40
  Кавалерийский полк шведских рейтар (примерно 520 всадников) состоял из четырех эскадронов по 125 человек каждый. Эскадрон, в свою очередь, состоял из четырех взводов (корнетов).


[Закрыть]!

– Да, у меня только два десятка рейтар с сержантом и столько же драгун с корнетом[41]41
  В данном случае – звание младшего офицера.


[Закрыть], но это – настоящая маленькая армия! У меня не только что набранные по всей Ингерманландии финские рейтары! – скривил губы в презрительной усмешке Берониус. – Все мои воины – шведы, служат давно, не раз побывали в делах. Гере Киннемонд ударит мушкетёрами и пикинёрами, а я, как и положено, с боков – кавалерией. Из Нотебурга выйдет Франц со своими рейтарами и солдатами – и дело решится! Две сотни знающих строй шведов разобьют отряд любой страны числом до восьми сотен человек, а больших сил русские там не выставят!

– Нет, вы только посмотрите, какие под моим началом служат герои, – с силой хлопнул ладонями по столешнице ингерманландский губернатор, – языки пламени задрожали, и тени сидевших рядом Берониуса и Киннемонда метнулись в сторону, сделавшись много длиннее своих высокорослых хозяев.

– То есть, вы хотите, чтобы я двинулся против какого-то русского не то камергера, не то региментария[42]42
  Чин в шведской армии, равный полковнику.


[Закрыть] и дал сражение? А я не двинусь с места и сражения не дам. Потому что всё его войско вскоре разбежится. А вот остатки мы и разобьём.

Присутствующие в изумлении уставились на барона Горна.

– Как воюют русские, вы знаете? – с усмешкой на губах объяснял офицерам Горн. – У них командует не самый умелый генерал, как в любой приличной армии Европы, а самый знатный дворянин. При нём и лучшие, отборные части. Воеводы Потёмкин и Пушкин подчиняются даже не напрямую своему государю Алексею, а – Новгородскому воеводе принцу Голицыну или, как именуют русские всех своих многочисленных принцев, кроме детей их монарха, – князю. И если бы этот важный русский князь лично прибыл сейчас под Нотебург из своей ставки, как я в Ниеншанц из Нарвы, – повод беспокоиться был бы нешуточный. Он захватил бы с собой все регулярные стрелецкие роты, а также стоящий неподалёку в его владениях полк новой русской кавалерии.

Артиллерист понимающе улыбнулся, Киннемонд и Берониус согласно закивали: действительно, новгородский воевода озаботился бы привести более значительные силы, чем камергер Потёмкин.

– Но князь в Новгороде, – широко улыбнулся барон Горн, – его милость Голицын почему-то не вышел в поход сам, а потому и людей дал воеводам из тех, что похуже – не может же он отдать свои лучшие войска. Расчёт прост: получи он приказ царя выступать, кого ему тогда придётся возглавить? Всякий сброд? На это знатный русский барин никогда не пойдёт. Лучшее всегда будет при нём, то, что похуже – при подчинённом, а всякая дрянь – при ещё менее значительном начальнике – и так далее. Потому мы имеем следующее: ближайшие сильные русские регименты стоят в Новгороде и никуда без князя Голицына не выступят, а те, кого привели с собой Потёмкин и Пушкин, – не стоят и внимания. Кексгольмский комендант Роберт Ярн, говорят, хочет поймать обоих воевод и посадить на цепь, на которой русским медведям самое место.

Офицеры дружно засмеялись. На стенах задрожали причудливые тени.

– Я не стал бы недооценивать русских, в тюрьмах у которых сиживали на цепях персоны позначительнее гере Ярна, – заговорил молчавший весь военный совет Карл Мёрнер.

– Мы внимательно вас слушаем, – почтительно склонил голову в его сторону Густав Горн.

– Нам следует молиться, что царь Алексей послушал не патриарха Никона, а своего фаворита Ордин-Нащокина, – начал неторопливо развивать свою мысль экс-губернатор. – Да, да, гере генерал-лейтенант, – он умышленно назвал барона только по званию, – у меня остались кое-какие старые связи. И я знаю, что Никон просил царя послать всё его огромное войско в наши края. Не менее пятидесяти тысяч человек! Всё население Ингерманландии вряд ли дотянет до этой цифры, особенно после массового бегства крестьян! И в Ореховском, в Кексгольмском уездах пустошей всё прибавляется. Помещики, похоже, не понимают, что с человека можно содрать только одну шкуру, ну да ладно. Вернёмся к теме совета.

Поход войска во главе с царём, превосходной осадной артиллерией московитов, означал бы конец Нотебургу и прочим менее значимым крепостям. О Ниеншанце и говорить не стоит. Наши коменданты, кроме старого ворчуна Граве, совсем заврались и после моей отставки слали в Стокгольм отчёты, в которых расписывали прекрасные крепости, готовые отбить любой штурм. А на деле – все требуют серьёзной починки! И Нотебург тоже! Я знаю, гере барон: вы, когда узнали о подлогах, докладывали о действительном состоянии укреплений, но время-то было упущено! Конечно, за враньё Короне этих офицеров следовало бы казнить, но сейчас не до разбирательств. К тому же у них есть прекрасный шанс умереть в бою за короля!

– Я почти не сомневаюсь, – спокойным тоном продолжал Мёрнер, – что все жители края, исповедующие православие, станут добровольными шпионами и помощниками русских. На крестьян же – немецких колонистов и лютеран, которых московиты именуют латышами, нам рассчитывать не стоит. Их или перебьют, воспользовавшись суматохой, духовные дети главного русского попа Никона, или они сами попрячутся по болотам и лесным заимкам, а кто побогаче – убежит под защиту крепостных стен в Нарву. Значит, мы остаёмся без лазутчиков, если не считать русских дворян, принявших лютеранство. Но ещё большой вопрос, захотят ли они рисковать. Вероотступников в Московии не жалуют.

– Скажите, – обвёл тяжёлым взглядом всех присутствующих Мёрнер, – многие из вас могут вечером перейти по деревянному мосту из крепости в Ниен, миновать его и отправиться на прогулку за русские поселения? Без солдат, естественно.

Офицеры непонимающе заёрзали на стульях. Задёргались жёлтые языки на свечах, тень Горна вновь обрела черты хищной птицы.

– Может, только гере Берониус. А ещё? Молчите? А я – могу хоть сейчас, тем более, что началась пора светлых ночей, и погода сегодня стоит чудесная. Русские знают: до того как оставить свой пост, я всячески закрывал глаза на визиты священников из-за границы, никого не преследовал за веру, одёргивал не в меру ретивых фогтов, даже писал королеве Кристине, что надо увеличить число священников для православных и назначить им жалованье от Короны. Русским я этого, естественно, не говорил, но её величеству писал: взамен они должны были присягнуть королеве, а со временем стали бы нашими помощниками, а не агентами патриарха Никона и царя Алексея. И склоняли бы граждан к спокойствию, а не к бунту. Но этого не случилось, и мы оказались в сложнейшей ситуации.

– Что же вы предлагаете, гере президент? – с плохо скрытой тревогой в голосе спросил барон Горн.

– Выслать всех горожан в Нарву и занять оборону. Половина войска Потёмкина осаждает Нотебург, вторая половина идёт сюда. Надо сегодня же послать гонцов за подкреплениями в Нарву, а в Стокгольм – за помощью кораблями. Говорят, эти русские построили свой флот. Пушек у нас достаточно, укрепления неплохи, склады забиты зерном и провиантом. До прихода помощи продержимся, – завершил своё выступление Карл Мёрнер.

– Благодарю вас, гере, думаю, мы именно так и поступим, – затряс жирными щеками Густав Горн. – Завтра же объявим приказ о высылке жителей в Нарву!

Офицеры одобрительно закивали головами. Заметались по стене носатые тени.

– Но совет ещё не окончен, – важно заявил Густав Горн. – Гере президент справедливо указал, что сейчас появится много русских лазутчиков, и его слова не замедлили подтвердиться. Один из них уже пойман.

Присутствующие с удивлением начали переглядываться.

– Да, да, сейчас членам военного совета для допроса будет представлен русский шпион! Эй, там, заводи! – махнул рукой губернатор.

Только он договорил, как два мушкетёра втащили в комнату упирающегося Василия. Ворвавшийся вместе с ними порыв ветра едва не задул свечи, но выскочившему из тёмного угла Игнациусу не пришлось их вновь зажигать: дверь затворили, и почти погасшие язычки вновь взметнулись вверх. Ритмейстер Берониус, не находивший себе места на неудобном стуле с низкой спинкой, застыл от неожиданности.

– Назовись, – строго приказал генерал-губернатор.

– Поповский сын Василий Свечин, – по-шведски ответил арестованный.

– Владеешь языком? Превосходно! С какой целью выведывал о крепости?

– Ничего я не выведывал, гере главный начальник.

– Я – генерал-губернатор Ингерманландии! Не ври мне!

– Я и не вру, гере генерал-губернатор. Отец умер, кругом война – я сирота и приехал просить защиты у ритмейстера Берониуса.

– Это ваш бывший слуга? – обернулся к Берониусу барон Горн.

– Нет, гере генерал! – вскочил со стула тот. – Я давно знаю этого юношу – он помогал своему отцу лечить меня от тяжёлой болезни. Прошу отметить, гере генерал, что он ухаживал за мной больше месяца и спас жизнь шведского офицера!

– Хорошо, это ему зачтётся, продолжайте, – поджал губы губернатор.

– Примерно год назад они с отцом покинули крепость, а вчера этот молодой человек постучался в дверь моей комнаты. Он сообщил, что его достойный отец скончался, и ему опасно оставаться в столь неспокойное время в каком-либо из погостов. Да и крестьяне, к тому же, бегут к московитам, так что в округе шастают одни разбойники. Я и разрешил ему поселиться у меня на квартире.

– Всё так? – уставился на Василия Густав Горн.

– Сущая правда, гере генерал-губернатор, – подросток с невинным лицом затряс светлыми кудрями.

– Ах, какая пастораль, – подняв подбродок, сложил руки лодочкой барон, – деревенский русский мальчик выхаживает больного шведского офицера, а когда начинается война, кругом горят селения, этот офицер защищает его от возможных опасностей. Только с этим-то мне что делать?

Губернатор щёлкнул пальцами, и ещё один мушкетёр ввёл в залу невысокого роста толстого молодого человека с нечёсаной копной тёмных волос, одетого в приличное шведское платье. Жёлтые язычки дёрнулись и осветили опухшее, видимо, от постоянного пьянства, не бритое несколько дней багровое лицо с массивным носом и пухлыми губами.

– Назовитесь! – с неприязнью оглядывая вошедшего приказал барон.

– Дворянин Иван Лобухин, гере генерал-губернатор, лютеранин и верноподданный его величества короля Карла Десятого Густава.

– Вы случайно не знаете этого молодого человека? – придав своему голосу безразличный вид, спросил Горн.

– Знаю. Это сын русского попа. Кажется, Свечин.

– Верно. Где вы его в последний раз видели?

– В последний раз утром на шанцах, ваша милость, как я и сказывал – и сразу же побежал вам доложить.

– И правильно сделали. А до того?

– До того – у московского воеводы в лагере!

Офицеры за столом оживились. Берониус дёрнул себя за ус и зло посмотрел на доносчика, понимая, что только присутствие барона Горна мешает ему свернуть эту жирную дворянскую шею. Язычки склонились в его сторону – на стену упала грозная тень от левой руки ритмейстера, крепко сжимавшей рукоять шпаги.

– Сообщите моим офицерам, при каких обстоятельствах произошла ваша встреча.

– Я возвращался в Ниен, ничего не зная о том, что московиты напали на владения моего короля, – вкрадчивым тоном начал рассказ новоявленный шведёныш. – Неожиданно меня по-русски окликнул казачий разъезд – и вскоре, обобранный до нитки, со связанными руками, я бежал за конём своего обидчика в русский лагерь. Там я назвался русским дворянином и через некоторое время был отведён к воеводе Петру Потёмкину. Таких как я, состоятельных, перед ним собралась целая толпа, причём многие ещё не утратили свои приличные одежды. Как оказалось, даже зажиточные православные и чухна бегут к русским, бросая хозяйства…

– Которые мы передадим верным Короне немцам, а может быть, даже финнам и карелам, – перебил его барон Горн. – Продолжайте.

– Воевода московитов Потёмкин – человек, надо отметить, внушительных размеров и, видимо, физически очень сильный, сидел на раскладном кресле у костра и читал какую-то бумагу. А по правую руку от него стоял вот этот шпион, – Лобухин ткнул пальцем в сторону Василия.

У подростка внутри всё похолодело. Он прекрасно помнил тот вечер, костёр, перебежчиков. А вот Лобухина-то он тогда в толпе не разглядел. И разговора с ним Потёмкина не услышал – воевода услал прибрать только что прочитанную важную бумагу в походный сундучок.

– Этот попович был одет как русский дворянин, в красный тонкого сукна кафтан, синие штаны, зелёные козловые сапожки…

– Дальше и по делу! – подстегнул доносчика нетерпеливым окриком губернатор.

– Потёмкин, дочитав бумагу, передал её этому шпиону, и Свечин отошёл – наверное, понёс бумагу в их походную канцелярию. А меня, как единственного в толпе дворянина, представили воеводе. Ожидая аудиенции, я много чего наслушался и складно рассказал, что шёл к своим, а меня ограбили и связали. Потёмкин страшно рассердился, велел тотчас вернуть мне всё отобранное и предложил записаться в его отряд. Я согласился, получил назад свои деньги и вещи. Меня накормили, указали, где ночевать, сказав, что утром воевода найдёт мне службу. Я поблагодарил – и, так как за мной уже никто не следил, ночью сбежал. Вот и всё.

– Так что, ритмейстер Берониус, к вам явился самый настоящий русский шпион, – расставил точки над i вступивший в беседу Карл Мёрнер. – А я ведь знал твоего покойного отца. Достойный был человек. Зачем тебе было шпионить? Ради денег? Но имея такого покровителя, как королевский офицер, ты мог неплохо устроиться в жизни.

– Это правда, Базиль? – не удержался старый рубака. В глазах его заблестели никем и никогда не виданные самые настоящие слёзы. – Этот русский доносчик тебя опознал, но я не верю… Этот пьяница спутал тебя с кем-то! Его слова не стоят и медного талера! Позвольте, гере генерал-губернатор, я лично его допрошу!

Жёлтые язычки заметались над столешницей, заплясали тени на стене.

– Нет! Это был он! – истошно завопил Лобухин, совсем не желая попадать в сильные руки приятеля поповича. – Его родитель поп Иоанн крестил меня, когда я был младенцем! Я и Васку помню несмышлёнышем!

Ритмейстер повернулся к Свечину:

– Базиль? Этот русский… он лжёт?

– Нет, гере Якоб, – печально ответил попович. – Отпираться не стоит. Только он не русский. Русский – тот, кто говорит по-русски, ходит в православную церковь и радеет за своё Отечество. Так меня отец учил. А его – дед, деда – прадед, и так дальше. Этот же дворянин – перекати-поле. Чтоб свою деревеньку не потерять – в кирку побежал, за ересью лютераньской. И ежели случится ему попасть в туреччину – не моргнув глазом обесерменится, как недавно обесерменился самозванец Анкудинка в Константинополе. Помните, он ещё скрывался в шведских землях? Но всё равно попал на плаху в Москве! И этот плохо кончит! Я же – да, пришёл сосчитать пушки, на которые раньше, увы, не обращал внимания, внимательно рассмотреть шанцы, чтобы подробно рассказать воеводе. Вы то хитростью, то силой захватили наши земли – пришла пора их вернуть.

Ритмейстер в отчаянии обхватил голову руками:

– Молчи, молчи, Базиль!

Его тень на стене стала неожиданно круглой, как шар.

– Нет, пускай продолжает! Уж не ты ли это сделаешь? – зло бросил подростку Киннемонд.

– Не я. Мне, видимо, пришла пора умирать. Сейчас ты, барон, не думаешь, что будешь вечно гореть в аду, как еретик и душегубец! Я прокляну тебя перед казнью! – повернулся к Горну подросток, и свечи вытянулись в сторону барона, словно желали начать предсказанное. Губернатор невольно вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

А пленник продолжал:

– Подумай о другом: у стольника Потёмкина достаточно людей, чтобы выбить вас из Ниеншанца, а уж он умеет это делать – не зря год назад Люблин взял. Не преминет явиться за такими призами, как генерал-губернатор Ингерманландии и дерптский президент! – распалился Василий, прекрасно понимая: ему уже нечего терять. – Потёмкин имеет с собой секретные сотни личных гвардейцев патриарха Никона, командованием над которыми его наградили за взятие Люблина. Он прикажет привязать тебя, генерал, к столбу с вытянутыми вверх руками, которые перевяжут просмолённой паклей, и подожгут. Будешь гореть, как свеча, оповещая с шанцев шведов и ваших немцев, что пора убираться с русских земель. А потом гвардейцы начнут резать тебя, нехристя, на куски, посыпая раны солью за все притеснения русских людей. И ты будешь медленно умирать…

– Зато ты умрёшь быстро, – перебил его Густав Горн, которому стало не по себе от нарисованной подростком картины мучений. – Властью, данной мне королём, приговариваю тебя к смертной казни за государственную измену шведской Короне. Берониус просил учесть твои заслуги – учту. Вместо того чтобы колесовать или посадить на кол, тебя повесят. Завтра утром. Вернее, – генерал достал из кармана массивные золотые часы, – можно сказать, уже сегодня. Приговор справедлив на ваш взгляд, гере президент?

Свечи немного оплыли, языки пламени стали выше, лица собравшихся лучше различимы в полусумраке. Бывший губернатор внимательно оглядел офицеров и на минуту задумался. В полной тишине был слышен тонкий комариный писк.

– Лично мне жаль мальчишку, но это война, – наконец прервал молчание Мёрнер, поправляя на голове парик. – Конечно, учитывая возраст… о колесовании не может быть и речи, а кол – слишком страшная кара для юноши. Просить о помиловании его величество?.. Кстати, если сын попа будет настаивать на отправке прошения, то вы, как губернатор, – Мёрнер впервые употребил по отношению к Горну этот титул, – вы, гере Горн, будете обязаны всё-таки предоставить ему такую возможность и отложить казнь до получения ответа, учитывая, опять-таки, возраст этого мальчика… Не забудьте также, он – подданный его величества! Наши жизни принадлежат ему!

– Ничего не буду просить у вашего Карла! Он не мой король! Я не его раб, а свободный русский человек. За меня отомстят! – осмелев от отчаяния, выпалил Василий.

Жёлтые языки испуганно метнулись в сторону старика.

– Жаль, что ты не хочешь использовать последнюю возможность, – вздохнул Мёрнер. – Путь прошения был бы долог… Ты так юн, совсем ненамного, наверное, старше моего племянника. Увы, но больше ничего не могу для тебя сделать. Поблизости нет православного священника, ты умрёшь без покаяния.

– Увести приговорённого! Всё! Военный совет окончен! – торопливо распорядился Горн, весьма недовольный неожиданным заступничеством своего предшественника.

Барон обернулся к офицерам и повелительным жестом дал понять, что все должны покинуть залу.

Выскочивший из своего тёмного угла камердинер Игнациус быстро задул свечи.