Текст книги "Встречи и расставания"

– Снег, конечно, замечательный, – сказал он, – и благодаря ему мы с тобой познакомились…

– Судьба.

Произнесла она это слово легко, не задумываясь, а у Глеба даже дыхание перехватило. А вдруг…

Но как же Татьяна…

Он попытался представить её сейчас здесь – и не смог. Рядом со Стасей трудно было вообразить кого-то другого.

– Ты так просто всё определила.

– А зачем усложнять? – Она обернулась, её волосы блестели тающими снежинками. Продекламировала, дирижируя руками: – Всё в этом мире пред-оп-ре-деле-но и не случай-но… – И, глядя ему в глаза, серьёзно добавила: – Надо наслаждаться каждым мгновением. Как в песне: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…» Или ты не согласен, Глебушка?

И от этого ласкового и многообещающего «Глебушка» ему захотелось петь, и он затопал ботинками по мокрому расползающемуся снегу, обрызгивая и себя, и её, забегая перед ней петухом и уже совсем не думая о мокрых ногах.

Где они шли, он уже не понимал, как потерял и ощущение времени, но троллейбусы нет-нет и проходили по пустынным ночным улицам и возвращали в реальность: к мокрым ногам, холоду, усталости и желанию очутиться где-нибудь в тёплой комнате.

– За мной! Не отставай…

Стася нырнула в арку между двумя высотками, они обогнули большой двор, миновали ещё несколько пятиэтажек, и вдруг, когда он уже хотел поинтересоваться, куда они идут так целеустремлённо во втором часу ночи, вошла в подъезд и застучала каблуками по лестнице. На площадке третьего этажа остановилась, открыла ключом обитую коричневым дерматином дверь и, полуобернувшись, поторопила:

– Заходи.

– Ты здесь живёшь, – догадливо произнёс Глеб, оглядывая небольшую прихожую, отделённую от всего остального китайской шуршащей занавеской, и ожидая, когда Стася снимет сапоги и передаст ему пальто.

Пока вешал её пальто и свою алеутку на ажурную настенную вешалку, она исчезла за занавеской.

Он с удовольствием скинул ботинки, помедлив, снял и мокрые носки, босиком пошёл следом.

За занавеской оказалась кухонька, и Стася уже ставила на плиту чайник.

– А где ванная? – спросил он, не догадавшись спрятать носки.

Стася прыснула.

– Видок у тебя… Пошли.

В коридоре толкнула дверь, нащупала выключатель. Ванная тоже была маленькой и чистенькой. Похоже, Стася любила всё белое.

– Советую погреться, – сказала она. – Я сейчас полотенце принесу.

– Не откажусь.

Он открыл кран с горячей водой и с удовольствием подставил руки под струю.

– Держи.

Полотенце упало ему на спину, дверь закрылась.

Глеб повесил его на голубенькие аккуратные крючки, одежду сложил на стоящую в углу маленькую стиральную машину, быстро прополоскал под струёй носки, повесил их на горячий змеевик, надеясь, что они должны высохнуть быстро, и с удовольствием залез в ванну, наслаждаясь набирающейся тёплой водой…

Из ванной он вышел окончательно разомлевшим и полуспящим.

– Пей чай, меня не жди, – встретила его на кухне Стася. – И взглянула на часы: – Ещё поспать успеем.

И ушла в ванную.

На столе стояли чашки, вазочка с вафлями и заварник. Он налил чаю, добавил кипятку, прихватил вафлю и прошёл к окну. Напротив виднелась пятиэтажка с единственным светящимся на втором этаже окном. Глеб стал думать, кому ещё может не спаться в эту ночь, но додумать не успел, вошла Стася в голубом халатике, раскрасневшаяся и сногсшибательно пахнущая. Он шумно втянул этот запах.

– Нравится?

– С ума схожу…

– Правда?.. Это рижские духи, взяла на пробу. Не обманываешь, правда нравятся?

– Слушай, Стася, у меня такое ощущение, что мы с тобой знакомы уже тысячу лет, – признался Глеб. Встретил её взгляд и словно утонул в зрачках. – И я просто-напросто безнадёжно схожу с ума…

– Так в чём же дело…

Она положила руки ему на плечи.

Он приобнял её, тёплую и душистую, коснулся губами её губ, неожиданно сильных, энергичных, и уступил им, стал торопиться, окончательно теряя голову и понимая, что теперь его не удержит ничто…

Он вернулся в этот мир на белоснежной простыне рядом с самой желанной женщиной на свете, злясь на себя за нетерпение, сожалея об оставшемся в прошлом миге, но гибкое и сильное тело обвило его:

– Ты так вкусно пахнешь.

И этот шёпот придал сил, терпения и они с одинаковой страстью отдались друг другу…

– Между прочим, скоро рассветёт, – прервала молчание Стася. Поднявшись, прошла к балконной двери. – Ты не возражаешь, если я приоткрою? Жарко.

– Нет, конечно.

Глеб откровенно её разглядывал и втайне удивлялся происходящему. Это было похоже на сказку: и этот мартовский снег, и эта опьяняющей красоты фигура, и нежность женского тела…

Он слушал, как в ванной бежит вода, и ему хотелось пойти следом за Стасей, видеть её, осязать её кожу, вновь ощущать себя в ней…

– Проветрилось?

Она, привстав на цыпочки, прикрыла дверь, дотянулась до верхнего шпингалета, и он опять удивился тому, что это тело принадлежит ему… Сразу же обнял, как только она опустилась рядом, словно боясь, что она может исчезнуть, и согласно покивал, в ответ на её слова:

– Надо поспать, Глебушка.

И ещё послушал её ровное дыхание, пока не заснул сам…

Они проспали восемь часов по Москве, но это не имело никакого значения. И даже не потому, что снег всё так же лениво падал на землю. Они начали утро с любви. Потом долго пили на кухне чай, поглядывая друг на друга и время от времени беспричинно прыская. Наконец Стася предложила всё же съездить в аэропорт.

– Родители извелись. – сказала она. – Если сегодня не улечу, сдам билет. А им позвоню.

– В принципе, мне-то уже и лететь опасно. Застряну там, а послезавтра в командировку.

Мелькнула мысль о Татьяне, но ровная, нисколько не волнующая, и на смену ей пришла другая: а зачем ему лететь? Может быть, прав Паша, и не стоит тратить время и деньги на невесть что…

– Но ехать придётся. Хотя бы для того, чтобы сдать билеты.

Стася поднялась, потянулась, гибкая, желанная: он не удержался и обнял, поймал её губы, влажные, вкусные, но она вывернулась, пригладила волосы.

– Лучше потом…

Самолёты, оказывается, уже летали: вот и пойми эту авиацию, снег так же идёт, а с восьми, как и было обещано, порт открылся. Но по многолюдному, нервному и шумному регистрационному залу можно было подумать, что, наоборот, всё идёт к закрытию аэропорта, может быть, даже к концу света: всем непременно именно сейчас нужно было попасть на самолёты. Регистрация шла у всех стоек, правда, на их рейсы регистрацию ещё не обьявляли.

Он вернулся к Стасе, ждущей его у газетного киоска, и, подходя, вообразил, как смотрят на неё другие мужчины. Пришёл к выводу, что смотреть они могут только с вожделением, и предложил сразу сдать билеты.

– Это первая волна, а мы с тобой где-то в третьей, – привёл свои доводы. – Часа три-четыре. А уже время…

– Уж полдень минул, – подсказала Стася, смеясь глазами, и прижавшись к нему, прошептала: – Я знаю, чего ты хочешь.

– Ужасно хочу, – признался он. – Я не представляю, что мы можем сейчас сесть в разные самолёты.

– У меня будет потом напряжённый период, а у мамы скоро день рождения, вот хотела заранее…

– Есть идея, – возбуждённо произнёс он. – В таком случае мы оба полетим к тебе. Я сейчас сдаю свой билет, покупаю…

– Не фантазируй, – она приложила к его губам палец. – Во-первых, билет на мой самолёт ты не купишь…

– А вдруг кто-то так же, как и я, круто меняет жизнь.

– А во-вторых, – продолжила Стася, не слушая его, – мои родители будут в шоке, если я приведу кого-нибудь без предупреждения.

– Но у тебя же были… мужчины.

– Были… Первый, лейтенантик, папин ученик. Кирилл. Это ещё в школе. Но об этом так никто и не догадался…

– Чёрт с ним, с Кириллом, – поймав себя на ревнивом чувстве, перебил Глеб. – Мы уже далеко не школьники.

– Ты не знаешь мою маму.

– Ладно, я тебя не слушаю и иду сдавать свой и добывать себе билет на твой самолет. Жди. Жди меня, и я вернусь… – вспомнил он строку из стихотворения и, не давая Стасе возможности возразить, быстро направился в сторону билетных касс…

Она была права: его билет буквально вырвали из рук, а вот все его попытки попасть на рейс Стаси оказались тщетными: в толпе таких же жаждущих он понял, что почему-то именно на этот борт было более всего желающих. Потолкавшись с полчаса, он вернулся к киоску, но Стасю не застал. Она появилась минут через пять, хитро прищурившись, подставила щёку для поцелуя:

– А снег всё продолжает падать. Почему ты поцеловал просто так?

– Почему просто так… Мне нравится…

– Нет, поцелуй – это поощрение. Когда я была ма-аленькой девочкой, мама меня поощряла поцелуями-медальками, папа – орденами.

– Как это?

– Мама так, чмок… В щёчку, в лобик, в ушко, куда придётся. А папа – чвак, исключительно в лоб.

– Так у меня медалька…

– Да, получается. Хотя я вполне заслуживаю, может быть, даже высшей награды…

– В губы, – догадался Глеб. – Сейчас вручу.

– Нет. – Стася отстранилась. – Так неинтересно. Во-первых, ты не знаешь, за что, а во вторых – поздно.

– Хорошо. Я готов исправиться и раздать множество высших наград.

– Всегда должен быть повод. Я только что пообщалась с мамой по телефону…

– И?

– И сказала, что у нас нелётная погода.

Глеб обхватил её рукой за талию, намереваясь поцеловать, но она, отстранившись, произнесла:

– Теперь пойдём сдавать мой билет.

Эта процедура не заняла много времени, и вскоре они вышли на улицу.

Снег закончился. На горизонте над крышами виднелся краешек голубого неба, выползающий из-под уже облегченных туч. На лётном поле завывали самолётные двигатели, словно торопясь нагнать упущенное время.

– Прогуляемся, – предложила Стася и пошла вперёд, снимая снег с перил оградки, со скамейки, с обвисших веток… – Можно было, конечно, полететь, но тогда бы ты обиделся, правда?

– Обиделся, – согласился Глеб и предложил, вытянув вперёд надоевшую ему сумку: – Давай мы её тоже сбагрим, как билет.

– Ни в коем случае. Ты что. Там у меня спортивный шикарный костюм, брюки, рубашка… – начала перечислять она, загибая тонкие пальцы. – Всякие женские вещички, духи… Французские, между прочим.

– Ладно, – вздохнул Глеб. – Но учти, за всё придётся платить…

Она остановилась, ожидая его. Прижавшись, коснулась губами его губ, и, чуть отстранившись, прошептала:

– Я готова.

И от этого интимного, тайного для окружающих обещания ему захотелось что-нибудь сделать, и он рванулся вперёд, обогнал её и, разбежавшись, проехал по начавшему таять снегу.

– Я тоже, – сказал он и, сжав её ладонь, потащил вперёд…

Как только за ними закрылась дверь квартиры, Глеб отбросил в сторону сумку, начал снимать со Стаси пальто, сапоги, свитер, брюки, подхватил на руки, и как был, в ботинках и алеутке, понёс её в комнату, опустил на кровать, стал торопливо раздеваться сам, а она с любопытством наблюдала за его суетливыми движениями, он видел это, но сдерживаться уже не мог, и лишь когда её горячее тело слилось с его, перестал суетиться, наслаждаясь сладостью близости…

Они лежали, отдыхая и успокаиваясь. Молчание нарушила Стася.

– А что тебе нравится в моём теле?

– Всё.

– Так не бывает. Вот мне нравятся твои руки. Они жилистые и сильные.

– И волосатые, – добавил он.

– Да. – Она провела ладонью по его руке. – А тебе моя грудь нравится? – Она коснулась указательными пальцами коричневых сосков, и он накрыл их своими ладонями, любуясь её гибким телом.

– Очень.

– Но она же маленькая. Все говорят, что слишком маленькая.

– Кто все?

– Ревнуешь?

Она поймала его взгляд, и он не выдержал, отвёл глаза.

– А ты знаешь, что ревность – это пережиток? Это атавизм. Вот нам сейчас хорошо?

– Да.

– Ты думаешь, что это продлится долго?.. Ты не прав – это миг. Минуты. Пусть даже часы, но это пройдёт. Мы доставили удовольствие друг другу, и это прекрасно. Но прекрасно, пока желания будут совпадать. А если нет?

Она прошлась по комнате.

– Тогда один будет насиловать другого. То есть, оба будут несчастны. Ты согласен?

Остановилась напротив. Он не сводил с неё глаз.

– Ты любуешься моим телом? – Стася пристально глядела на него. – Тебе приятнее смотреть на мои ноги или на лицо?

– Стась, я устал от таких вопросов, – взмолился он. – Честное слово. Ты же сама сказала, нам хорошо. Иди сюда…

Он обхватил её ногу выше колена и потянул к себе. Она неохотно опустилась на кровать, но ложиться не стала.

– Уже вечер. Пошли погуляем.

– Если хочешь, – без радости согласился он.

– Ладно, не пойдём. Ты не хочешь, и с моей стороны это будет насилие.

Она накинула халат.

– Давай лучше пить чай.

И исчезла на кухне.

Он поднялся, надел рубашку, помедлив, натянул брюки и неторопливо пошёл следом.

Чайник уже стоял на плите, а Стася делала бутерброды, накладывая на тоненькие ломтики хлеба кусочки колбасы. Он уже заметил её страсть ко всему маленькому. Трусики на ней были совсем крохотные, бюстгальтер она не носила. В книжном шкафу он видел какие-то маленькие сувениры, чайные чашечки были на один глоток.

Она вскинула глаза, неожиданно спросила:

– А ты меня сравнивал с твоими девушками?

– Когда? – растерялся он.

– В постели и так… Правда, я лучше всех?

– Несомненно. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто…

Она налила чай, положила сахар и стала размешивать, задумчиво глядя в тёмное окно.

– Стася, – окликнул её Глеб и щёлкнул перед ней пальцами. – Ты где?

– Извини, – повернулась она. – Так, отвлеклась, перенеслась во времени…

Ему почему-то стало обидно, и он запоздало отпарировал:

– А ты сравниваешь меня со своими мужчинами?

– Да, – отозвалась она. – Ревность, между прочим, – это уязвлённое чувство самца, и не более. И возникает оно из-за комплекса неполноценности. Владея женщиной, такой мужчина просто самоутверждается, она ему нужна для решения своих проблем.

– Для меня это слишком по-медицински… Но если я правильно понял, ты сторонница свободной любви…

– Мне нравится, когда любят меня.

– То есть, тебе нравится, когда я люблю тебя, но на моём месте может быть любой другой.

– Ну почему любой, ты мне понравился. С тобой не скучно.

Он долго смотрел на неё, но так ничего и не смог прочесть в её глазах. Улыбнулся:

– Только насчёт ревности – слишком однобоко. Женщины ведь тоже ревнуют, значит и у них комплекс.

– И у них тоже.

Зависла пауза.

– Почему мы говорим о таких глупостях?

Он обхватил ладонями её лицо, наклонился, стал целовать, – имитирующую сопротивление и нежелание и наконец уступившую, подчинившуюся полностью. И вновь появилось желание, но уже не столь острое, как прежде, и он с восторгом подумал, что у них вся ночь впереди, и ещё день, и ещё…

– Вообще-то у меня есть мужчина, – неожиданно сказала она, глядя ему в глаза. – И он так смешно ревнив…

– А зачем ты с ним, – сказал Глеб как можно безразличнее, хотя поймал себя на неприятном чувстве: значит, это тело может быть таким ласковым не только с тем лейтенантом из далёкого и неведомого прошлого, но и с кем-то ещё, совсем рядом. Впрочем, когда Глеб впервые увидел её в троллейбусе, он и не мечтал о том, что произошло…

– Он такой внимательный и умный.

– Слушай, а кроме него… – Глеб запнулся, подумав, что этот вопрос может испортить их отношения, и закончил: – Всё это, моя милая Стасенька, полная ерунда и бессмыслица, как говорит в минуты тотального непонимания мой шеф Хохлов. Так что лучше забыть и не помнить.

Он обхватил её за талию, развернул и стал целовать. Не сдерживая страсти, перенёс на кровать, ещё не остывшую от тепла их тел, и они вновь ласкали друг друга, а потом уже ни о чём не говорили, молча лежали рядом, смотрели на разгорающиеся за окном звёзды и незаметно заснули.

…Он проснулся в одиночестве. Долго прислушивался, пока не понял, что Стася на кухне. Встал, на цыпочках прокрался к двери и, прислонившись к косяку, стал наблюдать, как она нарезает тоненькими ровными квадратиками сыр. С распущенными волосами, без макияжа, в домашнем халатике, она выглядела не столь эффектно, как в одежде или совсем раздетая. Черты лица у неё были несколько удлинённые, рот великоват, нос с маленькой горбинкой, порознь всё это не было столь привлекательным, как в сочетании с чёрными, с тайной искоркой, глазами.

– Не подглядывай, – сказала она, не поднимая головы.

– Ты меня услышала?

– У меня отличный нюх.

– А у меня не очень, – сознался он. – Но вот запах кофе я чувствую. А посему тороплюсь привести себя в порядок.

Они завтракали молча, поглядывая друг на друга. Наконец он прервал молчание.

– Сегодня воскресенье. Завтра мне в командировку…

– Далеко?

– На Север. Почти к Полярному кругу. Надо купить билет. Поедем в аэропорт?

– Мне завтра на работу, хочу поваляться ничем не занимаясь.

– Давай съездим, а потом вместе…

– Сегодня вечером придёт мой друг, – произнесла она ровным голосом и посмотрела ему в глаза.

– Как это… Отправь его, и всё. Или давай, это сделаю я.

– Нет, Глебушка.

– Как же так…

Он хотел её обнять, но она отвела его руку и сказала:

– Мы – взрослые люди. И к тому же свободные… Ты когда вернёшься?

– Через две недели.

– Заходи.

Она собрала чашки, блюдечки, сложила их в раковину, открыла кран, стала мыть, словно его уже не было в комнате. Ополоснула, поставила на стол.

– Мы расстанемся? – неожиданно сорвавшимся голосом спросил он.

Она подошла, обняв Глеба, приникла к его губам… Целовала так, что он решил: никуда сейчас не поедет. Но Стася вдруг отпрянула и произнесла голосом, не терпящим возражений:

– Всё. Любовью заниматься мы больше не будем. Если захочешь, заходи, когда вернёшься.

– Хорошо, – сдержанно произнёс он.

Вышел в прихожую и, одеваясь, смотрел на неё, стоящую в коридорчике, неожиданно отдалившуюся, незнакомую.

Остановился на пороге, ожидая последнего прощального поцелуя, но она лишь махнула узкой ладошкой, и, с трудом справляясь с неожиданной горечью, а может быть и той самой рудиментарной ревностью, он произнёс:

– Я обязательно приду. Сразу же.

Она молча кивнула и, закрывая дверь, ещё раз пошевелила пальчиками…

Он довольно долго простоял за билетом. Вышел из аэровокзала, когда солнце, по-весеннему яркое, уже растопило грязные снежные валы на обочинах и улицы покрылись журчащими ручейками. Постоял на распутье, с трудом соображая, что делать. Его тянуло к Стасе. Он помнил её тело, её лицо… Но вернуться не мог.

…Павла дома не было.

Походил по комнате, всё ещё не зная, как поступить. Более всего хотелось плюнуть на гордость, поехать к Стасе, но мысль о «друге», которого он может застать, сводила с ума. Наконец он решил, что сейчас лучше всего отвлечься, посмотреть какой-нибудь фильм, и поехал в центр.

В кино не попал, не было билетов. Прогулялся по центральному скверу среди парочек, отчего ещё более расстроился. Выстоял очередь в любимой всеми студентами города пельменной, съел двойную порцию в бульоне, почувствовав себя гораздо бодрее, и, игнорируя общественный транспорт, пошёл домой пешком.

Было уже поздно.

Паша читал, лёжа в постели. Встретил он Глеба как всегда сдержанно. Подождал, пока тот разденется, и поинтересовался, не передавали ли ему что-нибудь родители.

– Я никуда не летал, – отозвался Глеб, с трудом отгоняя мысли о Стасе.

– Как не летал?

Паша даже привстал.

– Погода нелётная, – коротко пояснил он.

– Да… – Паша подумал и уточнил: – А где же ты ночевал? Две ночи…

– Неважно. – Глеб достал из бумажника деньги, отсчитал. – Я завтра к Бычкову, билет уже взял. Ты теперь раньше меня слетаешь, отдашь долг.

– С тобой что-то произошло? – проницательно произнёс тот, забирая деньги.

– Может, и произошло, – согласился он.

– Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щёчке родинка… – фальшивя и перевирая, пропел Паша. – Кстати, Настя очень интересовалась, куда ты пропал.

– Я улетел. Для всех и надолго.

– Ладно. Передам. Ты от Бычкова рыбки солёненькой привези.

Паша облизнул губы и уткнулся в книгу.

Глеб стал смотреть в потолок, стараясь думать о чём угодно, лишь бы не о том, что сейчас может быть в маленькой квартире Стаси…

…Ему повезло, в Братске с трапа самолёта он успел на стоящий под винтами вертолёт лэповцев, вылетающих на трассу. Они согласились сделать маленький крюк, и до темноты он был на месте.

Весной здесь ещё и не пахло. Два часа, пока трещали на вертушке, внизу расстилалась заснеженная тайга.

Бычков, встретивший его у вертолётной площадки, в полушубке и тёплых сапогах, иронично хмыкнул, принимая сумку, и не без скрытой зависти, под гул винтов подымающегося вертолёта, прокричал:

– У вас что там, лето?

– Лето не лето, но плюс десять было, когда улетал.

Глеб вдохнул морозный воздух и по протоптанной в снегу тропинке пошёл за Бычковым.

На буровой было тихо, лишь мерно рокотали дизели.

– Стоим? – поинтересовался он.

– Грызём… Сантиметрами… А тебя зачем прислали? Опять экспериментировать?

Бычков закончил институт тремя годами раньше, во время учёбы Глеб знал его по общежитской коммуне. Посидев в конторе экспедиции инженером полгода и женившись, он сам напросился мастером на эту тринадцатую, экспериментальную, решив, что лучше в глуши с деньгами, чем в городе без них. Но попутно с улучшением материального положения за прошедшее время пришёл к твёрдому убеждению, что только мастера по-настоящему и вкалывают, а все эти научные сотрудники, инженеры из управления и прочие приезжают с одной целью: нарушать нормальный трудовой ритм.

В вагончике, довольно чистом и тёплом, Бычков бросил полушубок возле двери, поставил чайник на электроплиту.

– Голодный?

– Не сытый.

– На ужин не успел. Что-нибудь сообразим… – И вышел из вагончика.

Глеб присел на лавку, стоящую возле стены, вытянул ноги, расслабляясь, и осознал усталость уходящего дня. Прислушался к ровной работе дизелей, подумал, что в принципе совсем недурно, что он очутился здесь. Будет время разобраться… во всём…

На тринадцатой он уже был, осенью. Тогда они испытывали новый рецепт промывочной жидкости на малой глубине. Испытания были долгими, он успел походить на тетеревов, которых тут немало. Тогда ему понравилось. Жёлто-зелёная тайга, запах листьев и хвои, изумрудная речушка, где-то далеко впадающая в Енисей… Пару раз он ловил в ней хариуса. И рыбалка ему тоже понравилась.

Вернулся Бычков, поставил на стол две полукилограммовые банки тушёнки, засыпал в чайник заварки.

– Садись, ешь.

Охотничьим ножом открыл банку.

– Хлеба нет. Повариха только тесто поставила.

– Обойдусь.

Глеб зацепил ложкой кусок говядины.

– Передали, что новый рецепт сообразили, – не сдержал любопытства Бычков.

– Угу, – кивнул Глеб, продолжая жевать.

– Делать нечего. Тут без этого всего хватает. Долота летят, прихваты… Месяц уже сижу здесь, домой не вырвусь. С Люськой только по рации целуемся. А Хохол твой со своими выкидонами…

– Я-то при чём? – вскинулся Глеб. – Моё дело – взять под козырёк. Ему и выскажи.

– И выскажу. Выйдет на связь – прямым текстом.

Дверь распахнулась, в клубе холодного воздуха вошла девушка в летнем халатике и больших, не по росту, резиновых сапогах. Глянула на Глеба, протянула Бычкову пол-лепёшки.

– Пётр Гаврилович, Полина сказала, хлеб нужен. Вот, остался…

– Спасибо, Люба… Видишь, инженер прикатил, с ним тебе работать придётся.

Глеб кивнул, подтверждая сказанное.

Девушка ещё раз бросила на него взгляд, прикрыла ладонью матовую ложбинку в отвороте халатика и исчезла за дверью.

– Коллектор? – догадался Глеб. – Не помню. Новенькая?

– Сразу после тебя появилась. Жених у неё помбуром. Ладно, жуй, я на мостик. Спать захочешь, спальник там же, где оставил, полати те же. – Накинул полушубок и у двери вспомнил: – Да, своё пижонское барахло сложи до города. В шкафу у меня ещё один полушубок, а вот сапоги – сорок третий, не обессудь. Будешь больше наматывать.

– Всё, усёк, Гаврилыч.

Глеб сыто вздохнул, отодвинул опорожнённую банку и отхлебнул крутого чаю.

– Хорошо…

За маленьким окошечком вспыхнули прожектора, освещающие территорию, дизели натужно взвыли, и он догадался, что начался подъём колонны. Состояние было благодушно-размягчённое, но спать не хотелось. Шевелиться тоже, но он решил, что следует появиться на буровой, поздороваться со знакомыми. Нашёл сапоги, накинул полушубок и вышел из вагончика.

Была уже ночь. Вышка светилась фонарями и прожекторами. Он поднялся к скважине.

На рычаге стоял Митрохин. В ответ на поднятую руку Глеба он приветственно махнул рукой в мокрой верхонке.

Помбура Глеб не знал, а верхового разглядеть не смог. Но кто наверху, спрашивать у Митрохина не стал, догадался по скорости и по тому, как стоял рядом с бурилой Бычков, что подъём идёт не гладко.

Прошёл в дизельную, где в привычном рёве и пекле подрёмывал Якимов, похожий на сказочного старичка-боровичка. Он искренне обрадовался встрече, огорчился, что в таком рёве не поговоришь, и спросил, надолго ли…

– Надолго. У вас что, сложный разрез? – прокричал Глеб.

– Да разлом вроде, – блеснул геологическими познаниями тот. – Я не вникал, моё дело – кони, – кивнул на дизели.

Глеб вернулся к скважине.

Свеча ползла медленно, хотя дизели пели на самой высокой ноте, и он понял, что колонну прихватывает. Наконец она выползла до муфты, помбур захлопнул замок элеватора. Митрохин с ходу раскрутил соединение, а верховой уже кидал верхнюю часть свечи на место в магазин…

Через пару свечей колонна пошла легче.

Бычков отбросил докуренную до мундштука «беломорину» и прокричал Глебу:

– Пошли! Дальше уже легче… К утру поднимут.

– Сколько? – спросил Глеб.

– Почти две восемьсот, и с двух с половиной вот такая мудатень. – Он сплюнул. – Так будем экспериментировать?

– Так вроде как раз рецепт от прихватов, – в тон ему отозвался Глеб.

И Бычков спорить не стал, спросил:

– Фляжку-то привёз?

– Фляжку?.. – Глеб почувствовал, что краснеет, фляжку с коньяком, традиционный подарок всех командированных мастеру, он забыл. – Будет за мной, извини, вертолётчикам пришлось презентовать.

– Жаль, – вздохнул Бычков. – Месяц во рту ни росинки… А может, и к лучшему, голова болеть не будет.

Перед вагончиком он остановился, вслушался в напряжённый гул дизелей, открыл дверь.

– Тогда ложимся. Я встану рано, на керн.

– Не возражаю, – согласился Глеб, чувствуя, что уже почти спит…

Утро выдалось морозное, но солнечное. Бычкова в вагончике уже не было, и по визгу лебёдки и работе дизелей Глеб догадался, что идёт спуск. Быстро оделся, накинул полушубок и вышел.

В свете дня территория буровой не выглядела такой чистой, как ему показалось вчера. Грязный снег был прошит множеством чёрных тропинок, только ближе к деревьям, обступавшим площадку, он становился всё белее, и можно было догадаться, что за разлапистыми елями и лиственницами он ещё девственно чист.

Глеб втянул бодрящего воздуха, казалось, уже подзабытой зимы, выдохнул парное облако, понаблюдал за стремительно падающей в скважину колонной, поёжился от визга лебёдки: не изменился Митрохин, всё так же лихачит, но колонна остановилась, как и положено, как раз под ключ, завертелась-закрутилась и замерла. Стихли дизели, и через пару минут на помосте появился Митрохин, за ним – помбур, Якимов, а сверху по лестнице загремел сапогами верховой, здоровый парень, и Глеб догадался, что заступила новая вахта, а эта – на завтрак и отсыпаться. И заторопился в вагончик, привести себя в порядок, а не стоять туристом.

С вечера Бычков выделил ему к сапогам и полушубку рабочие брюки с курткой, но, покрутив их так и этак, Глеб решил, что в столовую и в минуты отдыха всё же будет ходить в своём, и бросил робу на постель.

Ополоснулся под умывальником, пристроенным возле двери, побрился, оглядел лицо в круглом зеркальце, висящем возле окна, решил, что вполне готов к встрече с трудовым коллективом, и искренне обрадовался приходу Бычкова.

Ну как? – поинтересовался он всем сразу, что могло произойти за это время.

– Нормально.

Бычков разделся до пояса, фыркая и брызгаясь помылся под тем же умывальником, но по причине наличия бороды и усов бриться не стал и, вновь натянув тельняшку, а на неё тёплую рубашку, коротко сказал:

– Потопали завтракать.

В столовой допивал чай один Митрохин. Он пожал руку Глебу, поинтересовался:

– Как там на материке, весна?

– Весна, – сказал Глеб. – Лужи. Скоро листья распустятся.

– Да-а… – протянул Митрохин. – Щепка на щепку… Когда это было в нашем климате. Зато у нас всё в две недели. Не доводилось видеть?.. Но ежели надолго к нам, поглядишь.

– Ладно тебе, – появилась из-за перегородки Полина, – иди отдыхай. Завспоминался…

– А что… Давай загуляем?

Митрохин потянулся через стол, достал жилистой рукой ягодицу сдобной поварихи, шлёпнул, и та, косясь в сторону Глеба и Бычкова, отмахнулась:

– Гляди, скажу Вальке.

– Ничо, сойдёт, – невпопад или про что другое сказал Митрохин и вышел из вагончика.

– Кушайте. – Полина поставила перед ними тарелки с горкой наложенной картошкой с мясом. – Ещё блинчики будут.

– Все уже поели? – спросил Бычков.

– Все, так что ешьте.

Бычков склонился над тарелкой, и Глеб последовал его примеру.

Добавив блинов со сладким чаем, он совсем расслабился и, поглядывая в маленькое оконце, подумал, что самое правильное сейчас было бы пойти в вагончик и подремать.

– Пошли отдыхать, – словно прочтя его мысли, поднялся Бычков. – Я сегодня с пяти колгочусь. Не выспался.

– Раствор приготовили? – поинтересовался Глеб.

– Цэ-у не было. Связь в два. Сообщу, что ты приехал. Так что законно можешь отдыхать.

– Я выспался. Пройдусь по буровой. К коллектору зайду.

– А Люба завтракала? – уже на выходе поинтересовался Бычков.

– Была. Чуть свет. Сказала, что пробы брать будет.

– А Вовка у неё отсыпается?

– Да нет вроде, со своими пошёл.

– Она толковая, но опыта маловато, – повернулся Бычков к Глебу. – Так что заодно и подучишь, всё польза.

– Польза во всём будет, – не удержался Глеб, выходя вслед за ним. – Что-то ты совсем консерватором стал.

– Тут впору раком становиться. Проходки нет, прогрессивки нет, премиальных тоже. Поможет твой раствор – ящик коньяка ставлю.

– Ладно, поставишь бутылку и хватит, – сказал Глеб. – Давай, отдыхай, я мешать не буду, осмотрюсь да с этой самой Любой познакомлюсь.

…Любу он нашёл у емкостей. Она стояла на металлическом мостике и смотрела на вязкую массу в коробе, словно любовалась ухоженным прудом.

– Нравится? – поинтересовался он, оглядывая её и, не взирая на резиновые сапоги, полушубок и меховую шапку, находя не такой уж и дурнушкой.

Во-первых, у неё было кругленькое чистенькое личико. Во-вторых, – в чём он не совсем был уверен, но, припомнив вчерашний образ и сопоставив сегодняшние пропорции, пришёл к выводу, – очень даже хорошая фигурка.

– Задумалась, – ответила она, рдея румянцем. – А вы приехали, чтобы раствор поменять?

– Чтобы провести испытания нового состава, – менторским тоном произнёс Глеб и тоже уставился на чуть колышущуюся от вибрации массу. – Давно работаешь? – решил сразу перейти на «ты» – Кстати, меня зовут Глеб.