Текст книги "Журналюга"

– Ладно, – сказал Лозовский. – Есть еще один фактик. Если и его ты встроишь в свою версию, будем считать, что мы просто не в состоянии разобраться в том, что происходит. Когда Кольцов купил акции Средне-Волжского завода?

– Два месяца назад.

– А разработку «Курьера» он начал полгода назад. Летом прошлого года.

– Уверен?

– Его сотрудник прилетал в Москву, водил Милену в ресторан «Царская охота» и подробно расспрашивал о ситуации в «Курьере».

– Полгода назад? Она не путает?

– Она не путает. Она была в черной косухе и сильно потела.

– О Господи! – сказала Регина. – Но это же значит...

Ручка двери задергалась, легкая стеклянная дверь затряслась, потом в матовое стекло повелительно постучали.

– Ну не дадут спокойно поговорить, – проворчал Тюрин, отпирая дверь.

В загон вошел главный редактор «Российского курьера»

Альберт Николаевич Попов. Он вошел так, как может войти только главный редактор. Вся его низкорослая рыхлая фигура в дорогом, но все равно мешковатом костюме источала решительность, а из– под тусклых, сваливающихся на лоб волос мрачно сверкал начальственный взгляд.

– Что это такое? – раздраженно спросил он, бросая на стол Лозовского бирку «Не беспокоить». – Это редакция, а не бордель! Вы тут что, пьете?

– Пьем, – с невинным видом подтвердила Регина. – Кофе.

Очень хороший, свежий. Хотите? Только кружки «Алик» у нас нет.

Кружки «Регина» тоже нет, почему-то не делают. Даже «Эльвиру» делают, а «Регину» не делают. Так что я пью из обычной «Нескафе». Но вам могу налить в «Павлика» или в «Вову». Что вы предпочитаете? В «Вову»?

– Мне надоели ваши шутки, Смирнова! – отрезал Попов. -

Павел Петрович, где статья "Игра в «семерочку»? Я сказал «срочно». Когда главный редактор говорит «срочно», это и значит срочно!

– Работаем. Вот. Обсуждаем, – извиняющимся тоном объяснил Тюрин.

– Вижу, как вы работаете! Заперлись, курите и болтаете!

Лозовский, у меня все чаще возникают сомнения в вашей способности руководить отделом. Очень большие сомнения!

– Альберт Николаевич, выйдите, пожалуйста, и закройте дверь с той стороны, – вежливо попросил Лозовский, глядя не на Попова, а в окно, за которым угасал тусклый январский день.

Попов даже задохнулся от возмущения:

– Да вы!.. Вы!..

– Иначе я встану и буду гнать вас по коридору пинками до самого вашего кабинета, – так же равнодушно, сонно пообещал Лозовский. Немного подумал и уточнил: – Поджопниками.

Регина прыснула и, не выдержав, расхохоталась.

– Извините, – ответила она на грозно-недоумевающий взгляд Попова. – Я представила себе эту картину... Нет, не могу!.. Извините!..

Попов перевел тяжелый взгляд на Лозовского:

– Надеюсь, ты понимаешь, что после этого нам придется расстаться?

– Алик, я буду по тебе очень скучать. А теперь пошел вон.

Лозовский не знал, служил ли Попов в армии, но развернулся он по-военному круто, через левое плечо, и рубанул строевым шагом. Правда, с правой ноги.

– Ну, ребята, с вами не соскучишься, – вытирая выступившие от хохота слезы, сказала Регина. – Шеф, тебе не кажется, что для разговора с главным редактором ты выбрал не самый корректный тон?

– Да шел бы он! – буркнул Лозовский. – Ты сказала:

«Это же значит». Что, по-твоему, это значит?

– Мелькнула одна мысль. Но версия совершенно идиотская. Хотя в нее укладываются все факты. Буквально все. Даже это, – показала Регина на телеграмму из Тюменского УВД. – Но она не выдерживает никакой критики. Ненаучная фантастика. Так что не буду и говорить.

– По-моему, я знаю, какая мысль у тебя мелькнула, – включился в разговор Тюрин. – У меня она тоже мелькнула. И она не кажется мне идиотской. Мысль вот какая, – объяснил он Лозовскому. – Все это – не маленький невинный пиар. Все это – очень крутая афера. Нефти в «Нюде» сколько добывали три года назад, столько и сейчас добывают. А всю остальную Кольцов приписывает.

– То есть? – удивился Лозовский. – Ты хочешь сказать, что он покупает составы с нефтью на стороне и продает как свою?

– Да нет, – отмахнулась Регина. – Это как раз проще простого. В нефтетрейдинге вообще черт ногу сломит. Нефть еще в пласте, а ее уже продали. Она в трубе, а ее уже перепродали.

Она плывет в танкере и успевает три раза сменить владельца.

Взаимопоставки, взаимозачеты. Так что это для Кольцова не проблема.

– Но он же платит налоги! Миллионы долларов! Он же переплатил... Сколько?

– Сейчас скажу. – Регина пощелкала клавиатурой компьютера и выдала результат: – Очень грубо, на круг. За первый год он переплатил миллиона два. За второй – четыре. За последний – шесть. Итого – двенадцать.

– Двенадцать миллионов долларов! – повторил Лозовский. -

Смысл?

– Продать за четыреста миллионов компанию, которая не стоит и десяти, – пояснил Тюрин.

– Десять стоит, – возразила Регина. – Даже больше. Реальная цена «Нюда-нефти» при нынешней конъюнктуре – миллионов пятьдесят.

– Пусть пятьдесят. Пятьдесят и четыреста. Почувствуйте разницу.

– Твою мать, – сказал Лозовский, взлохматил волосы и даже почесал в затылке. – Почему это кажется тебе ненаучной фантастикой? – обратился он к Регине.

– Кольцов не сможет продать «Нюду». Пиар пиаром, но ты представляешь, как проверяют компанию перед тем как купить?

Проводится полная экспертиза всего. Геология, геофизика, оборудование, черт в ступе. Деталей не знаю, не специалист, но уверяю вас, что работают эксперты высшего класса, и их на кривой козе не объедешь.

– Сможет, – возразил Тюрин.

– Как, Петрович? Как?!

– Не знаю. Но Кольцов знает. Если он действительно это затеял, знает. То, чего нельзя сделать за деньги, можно сделать за большие деньги. То, чего нельзя сделать за большие деньги, можно сделать за очень большие деньги. А ставка в этой игре – на минуточку – триста пятьдесят миллионов долларов!

– Ты снова рассуждаешь как мент.

– Я рассуждаю как бывший старший следователь по особо важным делам Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями. И уж там я всякого насмотрелся.

– Даже такого? – с иронией поинтересовалась Регина.

– Нет, с таким не сталкивался. Но я уже давно в отставке. А время идет вперед. И новые идеи завоевывают умы.

– Погодите! – перебил Лозовский. – Но ведь новый владелец компании очень быстро поймет, что его кинули!

– Конечно, поймет, – согласилась Регина. – Поэтому Кольцов и пытается впарить компанию «Бритиш петролеум».

– Но они же подадут в суд!

– Это уж точно. И будут судиться. Очень долго. Получая удовольствие от процесса, а не от результата.

– А если «Нюду-нефть» купят наши? Тоже будут судиться?

– Нет, – сказал Тюрин. – Наши судиться не будут.

– Что же мы имеем? – попытался подвести итог Лозовский. -

Нет ни одного факта, который эту версию опровергает. Но нет и ни одного, который ее подтверждает.

– Еще не вечер, – неопределенно заметил Тюрин. – Володя, нам пора, человек ждет.

– Едем. Региночка, детка, огромная к тебе просьба.

Пройдись по "Игре в «семерочку» рукой мастера. Статью нужно доделать как можно быстрей.

– Для Попова? – удивилась Регина.

– Для генерала Морозова. Петрович отвезет ему статью сегодня вечером.

– Сегодня не получится. Завтра.

– Значит, завтра. Сделаешь?

– Шеф, ты злоупотребляешь моим ангельским терпением.

– Такое уж я говно, – со вздохом сказал Лозовский. -

Злоупотребляю. Но – любя.

– Это единственное, что тебя оправдывает. Ладно, сделаю.

Так и не скажете мне, в чем дело?

– Обязательно скажем, – заверил Лозовский. – Когда сами поймем.

– Поедешь на своей тачке, а я на своей, – сказал Тюрин, когда они вышли из лифта. – Мне нужно будет потом отвезти этого человека домой.

– Что за дела? – спросил Лозовский. – Теперь-то можешь сказать?

– Плохие дела, Володя. Очень плохие. Навел я кое-какие справки. Кольцов вылетел в Лондон три дня назад. Вчера утром вернулся и сразу же улетел в Тюмень.

– А Стас?

– Ни три дня назад, ни позже гражданин Российской Федерации по фамилии Шинкарев государственную границу Российской Федерации не пересекал.

VI

Темно-вишневая «Вольво-940» Тюрина остановилась возле проходной ГУВД Москвы на знаменитой Петровке, 38. Лозовский припарковал свой джип сзади и вышел из машины.

– Знакомьтесь. Подполковник Саша Муравьев, второй отдел МУРа, как говорят: убойный, – представил Тюрин поджидавшего их человека лет сорока в заурядной кепке и турецкой дубленке. – А это мой шеф, журналист Володя Лозовский.

Подполковник Саша Муравьев пожал Лозовскому руку, потом посмотрел на тюринскую «Вольво» и на «Ниссан»

Лозовского и покачал головой.

– По-моему, я выбрал не ту профессию, – проговорил он и полез в услужливо открытую перед ним Тюриным дверь «Вольво».

Через полчаса, поторчав в пробках на Ленинградском шоссе и покрутившись на прилегающих улицах, машины въехали в ворота больничного комплекса и остановились возле служебного здания в глубине двора. Лозовский сразу понял, что это за здание – морг.

Подполковник Муравьев зашел в кабинет дежурного врача, через несколько минут вышел и жестом предложил Тюрину и Лозовскому следовать за ним. Врач ввел их в просторное, ярко освещенное холодным светом люминисцентных ламп, стерильно чистое помещение с воздухом без запахов, но словно бы обезжизненным, мертвым. В стене были морозильные камеры, похожие на ячейки вокзальных автоматических камер хранения, только размером побольше.

– Неопознанный, поступил три дня назад днем, – кивнул врач санитару. Тот выдвинул из ячейки каталку и привычным жестом раскрыл «молнию» черного пластикового мешка. Узкая глубокая рана страшно зияла на лбу от левой брови до аккуратного пробора в черных волосах на сером, как булыжник, каменном даже с виду лице.

Это был Стас Шинкарев.

– Чем это его? – проявил профессиональный интерес Тюрин.

– Неужели кастет?

– Кастет, – подтвердил Муравьев.

– Надо же. Редкость по нынешним временам.

– Да, сейчас это оружие на любителя. Ваш?

– Нет, – опережая Тюрина, сказал Лозовский.

– Точно не ваш?

– Точно, – чуть помедлив, кивнул Петрович.

– Уберите, – распорядился Муравьев. – А ведь все сходится, – проговорил он, когда вышли из морга на живой воздух. -

Подняли его три дня назад утром за Химками. Ни денег, ни документов. Даже ключи от квартиры забрали. Ехал, вероятно, в Шереметьево, сел в подставную тачку. Типичное ограбление и убийство.

– Убивать-то зачем? – спросил Лозовский.

– Чтобы не опознал машину и водителя. Твою мать. Только полдня зря потратил, – подосадовал Муравьев.

– Саша, свой ужин в «Арагви» ты заработал, – утешил его Тюрин. – И мобилу получишь. «Нокию». Устроит?

– Но ведь я ничего не сделал.

– Вот, Володя. А пишем: милиция коррумпированная, милиция коррумпированная. Не вся. Еще есть в ней люди, которые не берут бабок за работу, которую не сделали. Все в порядке, Саша. «Российский курьер» умеет ценить друзей. Покури, а я перекинусь парой слов с шефом.

– Вот это и есть цена вопроса, – проговорил Тюрин, отойдя с Лозовским к «Патролу». – Почему ты его не опознал?

– Потому что мы еще не поняли, что происходит.

– Володя, мы поняли все, что происходит! После разговора со мной Стас кинулся к капитану Сахно – как он считал, человеку с биржи. Представляешь, что он ему выдал? «Суки! Рубите десятки миллионов, а мне отстегнули всего полторы штуки?! Да я вас». А дальше все просто. «Стас, – сказали ему, – ты известный журналист, со связями, иди к нам начальником пресс-службы, будем работать вместе. Быстренько увольняйся и подписывай с нами контракт». А почему? Потому что два подряд убитых журналиста «Курьера» – это наводит на размышления.

– Дурак, – сказал Лозовский. – Хоть о мертвых и не принято так говорить.

– Хуже, – поправил Тюрин. – Дурак-шантажист. Вещи несовместимые. Одно из двух: или ты дурак, или шантажист.

– Все равно жалко. Жить бы ему и жить.

– Ну, не знаю, сколько бы он еще прожил. У шантажиста век короткий. Он не понял, в какую игру сунулся. Вспомни: ставка в этой игре – триста пятьдесят миллионов долларов! И нам в нее тоже соваться нельзя. Я не говорю, что опасно. Это бы ладно.

Главное – бесполезно. В деле Степанова тюменские менты будут стоять на своем намертво. Да хоть сам генпрокурор приедет.

Виновник драки арестован, дадут ему по двести шестой года три за злостное хулиганство. И мы никогда не узнаем, что там было на самом деле. А доказать, что Кольцов затеял аферу, мы не можем ничем. У нас нет ни единого факта, только догадки.

Согласен?

– Согласен.

– Ну, я рад, что ты все понимаешь. На капитана Сахно я дам наводку Саше Муравьеву, пусть копают. И на этом наши возможности исчерпаны. Но вот что я тебе, Володя, скажу: Бог не фраер. Он не фраер, Володя! Он долго терпит, но больно бьет.

Значит, договорились – в это дело не лезем. Договорились?

– Договорились.

– Железно?

– Железно.

– Вот и хорошо. Ладно, поеду с Сашей в «Арагви». Не хочешь присоединиться?

– Да нет, спасибо. У вас свои разговоры, я вам буду только мешать.

– Тогда езжай домой и выспись как следует, на тебе лица нет.

– Так я и сделаю, – пообещал Лозовский.

– Тогда до завтра?

– До завтра.

В тот же вечер, заехав на полчаса домой переодеться и взять деньги и документы, Лозовский вылетел в Нижневартовск.

Глава шестая
КОНЕЦ ОХОТЫ

I

Если бы Лозовского спросили, что его гонит в Нюду, он не смог бы ответить. Его тянуло в Нюду, как одинокого ночного пешехода тянет заглянуть в угрожающе темный переулок, чтобы убедиться, что там нет ничего угрожающего, кроме самой темноты, или наоборот – есть. Он знал, что должен появиться в поселке так, как появился в нем Коля Степанов, – никого не предупреждая, инкогнито. И если с ним ничего не случится, версия Регины и Тюрина так и останется ненаучной фантастикой, и за дальнейшим развитием событий можно будет спокойно наблюдать со стороны. Если же случится... О том, что может с ним случиться,

Лозовский старался не думать.

Он никому не сказал, куда собрался лететь. Татьяне сказал, что едет на дачу под Калязин, чтобы в спокойной обстановке, без телефонных звонков и отвлечений на мелкие домашние дела, доделать статью, как уезжал не раз, когда нужно было срочно отписаться от командировки. Для убедительности даже назвал статью – о налоговой полиции, "Игра в «семерочку». То же велел говорить всем, кто его будет спрашивать по телефону. Он не любил врать жене, но сейчас это было вранье вынужденное. Если бы о его решении узнал Тюрин, он сказал бы: «Только через мой труп». И был бы по-своему прав. Но по-своему прав был и Лозовский. К сорока четырем годам в его памяти и без того накопилось достаточно много воспоминаний, терзающих сердце в бессонницу. Ни к чему было прибавлять к ним еще одно, нестерпимо жгучее. А избежать этого можно было одним– единственным способом: лететь в Нюду. Чтобы потом можно было сказать себе: «Я сделал все, что мог, совесть моя чиста».

Мерно гудели самолетные двигатели, проплывали внизу, в жуткой бездонной бездне, заснеженные поля, леса, скованные льдом реки, редкие огни городов, мерцающие в бездне Стожарами, мертвые хребты Урала, снова леса. Луна блестела на крыле, потом вспыхнул первый солнечный луч, а Россия внизу все не кончалась и не кончалась.

Господи, помоги России.

И немножечко мне, добавил Лозовский. Совсем немного, чуть-чуть.

Наконец пошли газовые факелы Самотлора, самолет начал снижение, сотрясаясь всем корпусом, как на плохой дороге, ударил шасси по промороженному бетону и взревел реверсами турбин, гася скорость. Пассажиры проснулись, зашевелились. Из первого салона донеслись жидкие аплодисменты – там летели какие-то иностранцы. Бортпроводница объявила:

– Наш самолет произвел посадку в аэропорту Нижневартовска. Местное время шесть часов утра. Температура воздуха минус тридцать шесть градусов. Командир и экипаж прощаются с вами и желают счастливого пути. Просьба не вставать до полной остановки двигателей. Пользуйтесь услугами компании «Тюменьавиатранс».

Внизу только-только начало рассветать. Летное поле было затянуто морозным туманом, в нем огромными рыбами стыли самолеты на стоянках. Аэродромные огни просвечивали сквозь туман низкими, словно осыпавшимися на землю, звездами.

Лозовский намерен был воспользоваться услугами компании «Тюменьавиатранс», но здесь его ждал облом.

Дежурный в отделе перевозок объяснил, что вахта на «Нюда– нефти» сменилась неделю назад, следующая будет только через неделю, а никаких попутных вертолетов, на один из которых надеялся пристроиться Лозовский, в Нюду не идет. Между тем аэровокзал, обезлюдевший после того, как схлынули пассажиры московского рейса, начал заполняться крепкими хмурыми мужиками в черных овчинных полушубках, в меховых сапогах и в унтах.

– Это с Новооктябрьского, – объяснил Лозовскому дежурный. – У них сегодня смена вахты.

– А где это Новооктябрьское?

– За Нюду еще километров четыреста.

– Летят мимо Нюды?

– Мимо, – подтвердил дежурный. – Только чужих они не берут.

«Ну, это мы еще посмотрим», – подумал Лозовский. В служебном помещении он отыскал дежурку вертолетчиков, вызвал в коридор бортмеханика и доверительно объяснил, что ему кровь из носа нужно в Нюду:

– Баба у меня там, жена. Сказали: хахаля завела себе.

Застукать хочу. Застукаю – убью паскуду.

– Не, убивать не надо, – сразу проникся пониманием бортмеханик. – Что ты! Сидеть потом за нее! Ряшку начисти – и будет. И разводись. Если баба начала гулять – это, считай, все.

– Да, это все, – скорбно согласился Лозовский. – Так и сделаю. Не подбросите до Нюды? Сядете на минуту, я выскочу. В долгу не останусь. Как?

– Разрешение есть?

– А как же? От Бенджамина Франклина, – ответил Лозовский и извлек из бумажника стодолларовую купюру.

– Не, разрешение от фирмы, – пояснил бортмеханик.

Лозовский достал еще одну купюру:

– Не заменит?

– Не, мужик, – со вздохом сказал бортмеханик. – Не катит.

– А так? – спросил Лозовский, повышая ставку еще на сто долларов.

– Постой тут, поговорю с ребятами.

Минут через десять бортмеханик вернулся и с сожалением повторил:

– Не катит. Без разрешения никак. Не лезь в карман, не трави душу! За неделю до Нового года ребята подбросили в Нюду одного без разрешения, так весь экипаж уволили, вкалывают сейчас ремонтниками. И профсоюз не помог. Есть договор с фирмой: без разрешения никого не брать. А где сейчас работу найдешь? Так что извини, рады бы выручить. Ты вот что – вали на базу Новооктябрьского, они забрасывают оборудование по зимнику. А зимник идет как раз мимо Нюды. С ними и доберешься. И бабок не надо. Поставишь ребятам пару бутылок – без вопросов добросят.

Так и получилось, что в Нижневартовск Лозовский прилетел рано утром, а до Нюды, расположенной в ста восьмидесяти километрах северо-западнее Нижневартовска, добрался только вечером на санно-тракторном поезде из двух десятков гусеничных тягачей с волокушами, загруженными буровым оборудованием для Новооктябрьского месторождения.

Часов восемь он просидел в вагончике со сменными трактористами и ремонтниками, угорая от жара работающей на солярке печки и густого табачного дыма, при очередной остановке перебрался в кабину головного трактора.

Зимник сначала ломился по лесотундре и промерзшим болотам, каждые километров десять поезд останавливался, ремонтники, матерясь, выскакивали на мороз и обегали волокуши, проверяя крепление груза, потом дорога выровнялась.

– На реку вышли, на Нюду, – сказал тракторист, огромный, как и его трактор, средних лет мужичина в промасленном полушубке и сбитом на затылок заячьем треухе. – Километров восемьдесят будет нормалек, а потом снова начнется тряхомудина.

– Сколько же вы идете до места? – поинтересовался Лозовский.

– Когда как. Если в трое суток уложимся – считай, повезло.

А то, бывает, и четверо. А если, не дай Бог, запуржит – так вообще.

– Платят-то хоть хорошо?

– Сколько в городе получают, так хорошо. А если как при коммунизме – никакого сравнения. По две-три тысячи за рейс привозили. Купить, правда, на те деньги чего захочешь – хрен в рыло, побегаешь и втридорога переплатишь. Но жить можно.

Можно жить. Я так говорю: рабочему человеку, если руки-ноги есть и голова на плечах, при любой власти жить можно. Что коммунисты, что демократы, рабочему человеку одна холера. Те болтали, эти болтают. Свобода, свобода. Ее на хлеб не намажешь.

А языком трепать и раньше трепали. Только что тогда в курилках, а нынче на митингах.

Быстро стемнело. Зачернел лес по левому пологому берегу, правый был высокий, голый. Над его увалами взошла и поплыла, сопровождая поезд, полная ледяная луна. Тракторист словно бы подобрался за рычагами, время от времени останавливался, высовывался из кабины, шарил по заснеженному руслу фарой– искателем.

– Вешки гляжу, – объяснил он Лозовскому. – Тут родники, подмывают лед. Не дай Бог проглядеть. Вон видишь – парует? Это открытая промоина, ее видно. А других не видно. Сверху лед и лед, снегом замело. А сунься туда – и ухнешь, с концами, поминай как звали. За вешками дорожники следят, но и самому нужен глаз да глаз.

– Такие случаи были?

– С нашими нет. Наши тут каждый поворот знают. А с городскими бывает. Особенно по весне. Поедут на вездеходе на рыбалку, глаза водярой зальют – и сами к рыбам. В Нюду-то тебе зачем?

– Насчет работы хочу узнать.

– В городе не узнал?

– В городе наобещают с три короба. Надо на месте посмотреть, с народом поговорить.

– Это ты правильно, – одобрил тракторист. – На слово никому верить нельзя. Слова все насобачились говорить, только слушай... Вон твоя Нюда. Видишь – огни справа? Это и есть Нюда.

Подальше – это аэропорт, раньше сюда гидросамолеты летали, сейчас на вертолеты перешли. А сам поселок ближе, за бугром.

Когда-то тут староверы жили. Как нефть нашли, они дальше ушли, на севера. А поселок под вахтовый приспособили. Тут у «Нюда– нефти» склады, заежка, общежития для холостяков. Семейные в избах. Но семейных мало, конторские, а так народ все больше в городе, оттуда вертолетами возят.

Огни поселка приблизились, чуть ниже аэропорта затеплилось круглыми огнями иллюминаторов что-то вроде пассажирского двухпалубного теплохода, над ним помигивали не в лад красные неоновые буквы, всего две, не подряд: «П... а...»

– Ресторан «Причал», – объяснил тракторист. – Один армяшка держит, Ашот. Купил дебаркадер, устроил в нем ресторан. Ресторан не ресторан – кафешка. Кормят хорошо, ничего не скажу, но цены кусаются. Иной раз остановишься, а иной раз только слюни сглотнешь и мимо проедешь.

Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил.

Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту.

Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина.

И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху – одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся?

Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас

Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела.

Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит – не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще – пусть у других об этом голова болит.

И так разозлился он на себя, что, была бы возможность догнать санно-тракторный поезд, догнал бы, доехал бы на нем до Новооктябрьского, там первым же попутным бортом в Нижневартовск, а оттуда – в Москву. И забыть обо всем, выкинуть из головы. Бессонница? Бессонница не смертельна, можно перетерпеть.

Но даже габаритных огней последней волокуши уже не было видно.

Лозовский поглубже натянул шапку и капюшон «аляски», забросил на плечо сумку и двинулся в поселок по укатанному траками вездеходов спуску, прикрывая лицо рукой в меховой перчатке от слабого, но режущего кожу, как терка, ветра.

Было девять вечера. Широкие улицы поселка, застроенные основательными, сложенными на века избами, ярко освещали холодные ртутные фонари. Среди изб мусором, времянками, теснились вагончики и балки, в стороне серебрились арочные ангары промзоны, высились штабеля труб, какие-то громоздкие агрегаты в дощатой обшивке, емкости склада ГСМ. Поселок еще не спал, светились окна в избах, но улицы были совершенно безлюдны. Лишь елозил вдалеке, постепенно приближаясь, милицейский патрульный «УАЗ» с включенными зачем-то мигалками.

Встреча с милицией в планы Лозовского не входила, поэтому он скрылся в тени трансформаторной будки и выждал, пока «УАЗ» завершит круг по поселку и вернется к приземистому, похожему на лабаз дому, над крыльцом которого светилась какая-то вывеска. Так надо понимать – к опорному пункту милиции.

Неподалеку от него темнело двухэтажное здание – контора промыслов. Там же тянулись окна длинного барака, в половине из них был свет, остальные чернели – заежка, как называют в вахтовых поселках гостиницы и дома приезжих. Заезжки Лозовскому было не миновать, если он не хотел ночевать на улице, но спешить туда не следовало. Там потребуют паспорт, а расшифровываться раньше времени ни к чему.

Он прошел вдоль берега к дебаркадеру, над которым горела красная неоновая вывеска «Причал». Со стороны поселка все буквы были на месте. Вряд ли ресторан работал в этот поздний безлюдный час, но Лозовский все же спустился по вырубленным в камне ступеням, прошел по скрипучему трапу, соединяющему берег с верхней палубой дебаркадера и толкнул обшитую вагонкой дверь с уважительной надписью «От Вас». Над дверью висела рында – судовой колокол, соединенный с дверью рычагом.

Рында ударила, как показалось Лозовскому – оглушительно громко, в тамбуре его обдало сухим теплом калорифера, он толкнул вторую дверь и оказался в просторном зале с низким потолком, задрапированным рыбацкими сетями. В ячеях сети торчали пробки от шампанского – следы чьих-то лихих разгулов.

Ресторан работал, хотя посетителей было всего четверо.

Довольно молодые, интеллигентного вида, «конторские» – они сидели за угловым столом без скатерти, пили пиво из высоких стеклянных кружек и играли в карты. В преферанс, определил Лозовский по листу, расчерченному для пули. Остальные два десятка столов щетинились ножками поставленных на них стульев.

Конечно же, это был не ресторан, а кафе, теплое, обжитое, с гардеробом в углу, с баром с высокими круглыми табуретами.

Над стойкой вполголоса бормотал цветной телевизор, убеждая в преимуществах зубной пасты «Блендамед». За стойкой, подперев волосатой рукой небритую щеку, дремал грузный пожилой армянин в черной кожаной жилетке, с большим мясистым носом, с густыми усами и низким лбом. Это и был, судя по всему, хозяин ресторана «Причал» Ашот Назарян, сына которого, 22-х летнего Вартана Назаряна, обвинили в злостном хулиганстве за драку с журналистом Степановым.

При появлении Лозовского конторские отвлеклись от игры, с любопытством посмотрели на незнакомого человека и вернулись к пуле. Ашот Назарян что-то сказал по-армянски, возник молоденький чернявый официант, услужливо принял у Лозовского «аляску» и шапку, почтительно проводил к столу, снял с него стулья, ловко набросил крахмальную скатерть, расставил приборы. Подошел хозяин, пузатый, на тонких кривых ногах, заулыбался, закланялся:

– Я Ашот. Ашот Назарян из Карабаха. «Парень веселый из Карабаха, так называют всюду меня». Слышал такую песню, уважаемый? Про меня. Кушать будем?

– Будем.

– Немного выпивать будем?

– Будем. Народу-то у тебя, уважаемый, – не протолкнуться, – пошутил Лозовский.

– Зима, уважаемый. Мало работы. Аванс дают, получку дают – есть работа. Вахта меняется – есть работа. Вахта меняется, погоды нет – много работы.

– А летом?

– Летом хорошо, много работы. Туристы на теплоходе плывут, где кушать будем? У Ашота кушать будем. Рыбаки на путину идут, с путины идут, речники навигацию открыли-закрыли, геологи прилетели-улетели – все к Ашоту идут. Ашота все знают.

На всей Нюде знают, на Оби знают. Лаваш дам, зелень дам, лобио дам?

– Давай, – кивнул Лозовский.

– Люля-кебаб дам?

– Давай.

Ашот нагнулся к Лозовскому, дохнув чесноком, доверительно спросил:

– Чачи дам?

– Обязательно. Кчюч дашь?

– Кчюч не дам. Кчюч! Для кчюч молодой барашка нужно. Где взять молодой барашка? Нет здесь молодой барашка. Откуда знаешь кчюч? Кушал кчюч?

– Было дело, угощали.

– Где угощали?

– В Шуше.

– Ты был в Шуше? Был в Карабахе? – недоверчиво спросил Назарян.

– Был, – подтвердил Лозовский.

– Когда был? До был или после был?

– Во время.

– За кого воевал? За азеров воевал – не говори. За наших воевал – тоже не говори. Не хочу знать. Забыть хочу. Не могу забыть. Какой Карабах был! Наши – ваши. Какие ваши, какие наши? Одна земля – все наши. Дружно жили, весело жили.

«Парень веселый из Карабаха». Где теперь тот Карабах? Где теперь тот парень?

Приглушенно ударила рында, дверь распахнулась от пинка, в зал ввалилось нечто в белом овчинном тулупе до пят, какие выдают часовым и железнодорожной охране, обвязанное по глаза башлыком, приказало:

– Ашот, чачи!

– Чума на мою голову, опять пришел! – пробормотал Ашот и кинулся к вошедшему, семеня кривыми ногами и угодливо улыбаясь, стал суетливо помогать ему выйти из тулупа, размотать башлык, приговаривая при этом:

– Ай, спасибо, уважаемый, не забываешь Ашота. Такой гость – именины сердца для Ашота, праздник для Ашота.

Еще раз звякнула рында, вошли два крепких молодых человека в ушанках с черным кожаным верхом и утепленном, ловко подогнанном камуфляже с эмблемами охранной службы на рукавах, с карабинами «Сайга». Пристроили карабины у стойки, сняли шапки и уселись на высокие табуреты. Мальчишка– официант, не задавая вопросов, налил им по кружке пива. Они сделали по глотку и закурили.

Тем временем из тулупа выпростался средних лет мужичонка в форме капитана милиции с красным скуластым лицом и маленьким подбородком, который делал его лицо похожим на кукиш. А мальчишка-официант уже летел по залу с подносом, на котором стояла большая рюмка с чачей. Капитан хряпнул чачу, с чувством занюхал рукавом и грозно огляделся:

– Азартные игры? Непорядок!

– Шел бы ты спать, шериф хренов, – не отрываясь от карт, лениво посоветовал один из конторских. – Достал уже всех, третий раз за вечер приходишь.