Текст книги "Сонька. Конец легенды"

– И сколько же придется ждать?

– Вы мне напоминаете господина Тобольского, – произнес Губский. – Он так же был нетерпелив в своем желании, и это закончилось печально.

– Жаль, что я не напоминаю вам Марка Рокотова, – огрызнулась Табба. – Мне этот господин много ближе!

– Мадемуазель Бессмертная, – заговорил наконец полный господин. – Я отношусь к числу ваших поклонников. Когда вы блистали в сцене, я охапками таскал в театр цветы, но вы, естественно, меня не замечали.

– Прошу меня за это простить, – насмешливо ответила бывшая прима.

– Это вы простите меня за настырность, – улыбнулся господин. – Позвольте представиться? Барон Красинский.

– Мне приятно ваше общество, барон, – склонила голову бывшая прима. – Вы также сочувствуете революционерам?

– Не только сочувствую, но всячески способствую их делам.

– Делу, которое мне прочат господа, вы также готовы способствовать?

– Думаю, в первую очередь.

– И что же это за столь важное дело?

В комнате рассмеялись.

– Мадемуазель Табба, – сухо произнес Губский. – Давайте все-таки подчиняться внутрипартийной дисциплине. Иначе все может закончиться крахом, – он снова закашлялся. – Первое… Вам следует сменить кардинально внешний облик, чтобы образ дамы в кисее не прилип к вам. Второе… Держать связь с нами будете только в исключительных случаях через господина Беловольского или его уполномоченных. Никакой инициативы. И третье… Надо почаще выходить в свет, желательно со спутником. Даже если кто-то узнает в вас бывшую приму, это придаст не только пикантности вашему существованию, но и легализует вас в обществе. Хотя лучше бы играть роль дамы таинственной и непонятной. Это позволит вам завести в свете весьма полезные знакомства.

– Позвольте роль спутника для первого выхода в свет зарезервировать за мной, – с улыбкой обратился барон к Таббе.

– Как вам угодно, – пожала она плечами. – Мне совершенно без разницы, на чью руку опираться и кому улыбаться.

– Обидно, зато откровенно. Не желаете ли посетить театр, который когда-то был связан с вашим именем?

Бывшая прима на миг задумалась, неожиданно ответила:

– Почему бы нет?

– Значит, билеты будут куплены, и вам сообщат об этом заранее.

– Буду ждать. – Бессмертная поднялась, опустила на лицо кисею. – Я могу идти?

– Да, вы свободны. И помните мои советы, – протянул ей руку Губский. – Особенно по поводу смены облика.

– Да, я приняла к сведению, Ефим Львович. Лишь бы господин барон при встрече не обознался.

– Да уж постараюсь, сударыня.

Табба откланялась, Беловольский направился ее провожать. Вышли в прихожую. Здесь было пусто и гулко. Стали спускаться по деревянной лестнице и вдруг услышали шаги поднимающегося человека.

Беловольский слегка замедлил шаг, даже отстранил гостью к стенке, как вдруг перед ними возник не кто иной, как Константин Кудеяров.

Граф непринужденно улыбнулся, протянул руку Беловольскому, как давнему знакомому.

– Мое почтение, – и приподнял шляпу в сторону дамы. – Сударыня?..

– Здравствуйте, – негромко ответила Табба.

– Меня ждут? – поинтересовался Константин.

– Вас ждут всегда, граф, – ответил Беловольский.

– Прелестно, – улыбнулся тот. – А мадемуазель уже уходит? – он явно не узнал Таббу.

– Да, мадемуазель торопится.

– Жаль. Не мог предположить, что в вашей партии столь очаровательные особы! – Кудеяров поспешил наверх, пару раз оглянувшись вдогонку уходящим.

Когда вышли во двор, Табба спросила Беловольского:

– А что здесь делает граф Кудеяров?

– Он помогает партии.

– Деньгами?

– Ну не болтовней же! – рассмеялся Беловольский. – Вы с ним знакомы?

– В прошлой жизни.

– Он не узнал вас?

– Видимо, да. Это и к лучшему.

Когда уже подходили к воротам, провожающий приостановил девушку.

– Вы для нас действительно бесценны. Тем более что мы готовим акцию, которая заставит вздрогнуть Россию.

– С моим участием?

– Не думаю. Ваша акция должна случиться в ближайшие два-три месяца и носить она будет предупредительный характер. Главное же мероприятие мы планируем провести к осени, и касаться оно будет едва ли не главного лица страны.

– Государя?

– Нет, царя трогать не будем. Он слишком слаб и ничтожен. Мы возьмем на прицел фигуру более мощную и влиятельную.

– Премьер-министра?

– Это ваши фантазии, но не мои, мадемуазель, – Беловольский с усмешкой поцеловал руку девушки. – Благодарю, до ближайшей встречи.

Пролетка ждала артистку. Она легко встала на ступеньку, махнула Беловольскому, застывшему в улыбке, и извозчик погнал лошадей в сторону города.

Мирон Яковлевич разложил на столе несколько карандашных портретов предполагаемых налетчиков – дамы под кисеей, господина с бородкой, Китайца. Жестом пригласил Гришина подойти.

Тот, взглянув, хмыкнул.

– Колоритная компания… Налет на банки был совершен именно этими особами?

– Налетчиков было несколько. Но лидеров трое: дама под кисеей, господин с бородкой и азиат – то ли китаец, то ли кореец.

– Лицо дама всегда прячет под кисеей?

– Всегда. Это ее фирменный знак. Причем, по рассказам очевидцев, именно она главный персонаж банды. Мужчины всего лишь прикрытие.

– Как думаете, почему она прячет лицо?

– Версии две. Первая – желание создать некий загадочный образ. Робин Гуд под сеточкой.

– В таком случае мужчина также должен был бы придумать какую-либо хреновину на физиономию.

– Логично. Поэтому возникла вторая версия… Мы не исключаем, что лицо сударыни имеет определенный физический дефект.

– То есть она его все-таки прячет?

– Получается что так.

– Любопытно, – Егор Никитич вновь принялся внимательно изучать рисунки. – Какие-либо косвенные подтверждения данной версии существуют?

– Да, существуют. Один из банковских чиновников сообщил, что правый глаз дамы перехвачен широкой черной ленточкой.

– Даже так? – искренне удивился Гришин. – Это уже нечто, – отложил рисунки, опустился на стул. – В картотеке есть криминальные личности с подобным дефектом?

– Таковых, Егор Никитич, нет. Мы предполагаем, что это либо какие-нибудь залетные, либо из политических.

– Политических? – удивился Гришин. – Им-то зачем так рисковать?

– По данным агентуры, эсеры, анархо-коммунисты и прочая революционная дрянь для добывания денег идут на любые преступления, вплоть до сращивания с воровским миром. Поэтому налеты на банки вполне могут быть делом их рук.

– Вы правы, – согласился Егор Никитич. – В моей практике был подобный случай. Помните дело поэта Марка Рокотова?

– Обижаете, Егор Никитич! – развел руками Миронов. – Там еще фигурировал некий поляк, финансировавший «Совесть России».

– Совершенно верно. Казимир Тобольский… Любопытно, какова его судьба?

– Пожизненная каторга. Там и сгниет.

– Лекарю лекарево, а пекарю пекарево, – заключил Гришин, с удовлетворением потер ладони. – Занятное дельце намечается.

– Я бы сказал, заковыристое, – уточнил Мирон Яковлевич. – Мои агенты разбросаны бог знает по каким лункам, и пока никакого улова.

– Вот потому и занятное. Когда все как на ладони, никакого азарта. А здесь есть, за чем погоняться.

– Будем работать, Егор Никитич? – протянул ему ладонь Миронов.

– А кто вам сказал, что нет? – Гришин постоял в некотором раздумье, заметил: – А вот с азиатом они, похоже, просчитались. Его как раз проще всего посадить на зацепку. Слишком заметен… Объясните, Мирон Яковлевич, это своим агентам.

– Да уж постараюсь, Егор Никитич.

Они ударили по рукам, и Гришин твердым уверенным шагом покинул кабинет Миронова.

Табба плотно прикрыла дверь, подошла к серванту, выдвинула один из ящичков, внутри него нажала потайную задвижку. Сбоку отщелкнулся еще один маленький ящичек, в котором обнаружился бархатный мешочек. Девушка аккуратно вытряхнула из него золотой сундучок, двумя пальцами приподняла крышечку.

Черный Могол вспыхнул, заиграл всеми гранями.

Табба замерла, завороженно смотрела на таинственный камень и не в состоянии была отвести от него глаз.

Затем медленно закрыла сундучок, спрятала его в мешочек и поместила в потайной ящик.

…Спустя какое-то время она постучала в дверь комнаты княжны. Та занималась рисованием.

– Войдите, – не совсем довольным тоном ответила Анастасия.

Бывшая прима остановилась на пороге, виновато произнесла:

– Простите, княжна, что отвлекаю, но у меня к вам деликатная просьба. Вы как-то рассказывали, что после моей матери осталась дюжина париков, которыми она не воспользовалась.

– Вы желаете примерить их? – спросила та, продолжая работать кистью.

– Да, мне хотелось бы воспользоваться ими.

– Уж не в свет ли вы намерены выйти? – с насмешкой спросила княжна.

– В театр.

– Надеюсь, не в оперетту?

– Нет, нет. В оперетту мне вход заказан.

Анастасия оценивающе оглянулась на бывшую приму, неожиданно предложила:

– В гардеробе моей маменьки много роскошных платьев. Если вас это не смущает, можете примерить некоторые из них. Вдруг что-то подойдет.

– Благодарю. Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, – Табба поклонилась и прикрыла дверь.

Работа на шахте была тяжелой, грязной, изматывающей. Мужики рубили кирками уголь, женщины нагружали его лопатами на тачки и вывозили антрацит по дощатым помостам к высоченной общей куче.

Сонька и Михелина были в числе тех самых, кто вывозил уголь.

Толкали тачки быстро, без остановок, под постоянным присмотром и окриками надсмотрщиков. Запрещалось останавливаться, разговаривать, пить воду.

Все бегом, все в спешке, все под тычками.

– Живее, барышни!.. Веселее, шалашовки!

В общей цепочке Михелина двигалась за матерью. Видела, как той трудно, как временами подкашивались у нее ноги, как она задыхалась.

– Соня, держись… – шептала. – Скоро перерывчик, держись.

– Не беспокойся, все хорошо. Главное, сама не надорвись!

Сонька оглядывалась, пыталась улыбнуться, тут же надсмотрщик орал:

– Не болтать! Не останавливаться!.. Бегом, мрази!

Вместе с женщинами вывозил уголь Михель. Он толкал тачку с каким-то остервенением, обгонял всех, что-то выкрикивал, вываливал уголь на общую кучу, мчался обратно и, лишь когда равнялся с Сонькой и Михелиной, придерживая бег, мычал:

– Соня… Сонечка… Мама… – и несся дальше.

– Гля, как придурок бегает! – веселились надсмотрщики.

– Пущай бегает… Дурной силы хоть отбавляй.

– Так ведь никто не заставлял!

– Перед Сонькой старается! Любовь у него к ней!

Неожиданно на заснеженной дороге показалась пролетка, запряженная в одну лошадь. Конвоиры напряглись, каторжане слегка замедлили бег.

Ехал начальник.

За вожжами сидел он сам, управлял лошадью легко и умело, одет был в франтоватую легкую шинель. Остановил пролетку неподалеку, не слезая понаблюдал за работающими, развернул лошадь, хлестанул ее и покатил в обратную сторону.

Все, застыв, смотрели ему вслед, и лишь Михель поднял кулак и погрозил уезжающему поручику.

Луна в небе светила полная и яркая.

Каторжане медленно, устало брели в сторону поселка. Надсмотрщики лениво подгоняли их, некоторых толкали в спины прикладами винтовок, хрипло покрикивали:

– Шевелись… Шагай живее.

– Расторопнее, сказано!

При входе в поселок все вновь увидели коменданта каторги.

Он стоял в стороне от дороги, широко расставив ноги, смотрел на измученных людей, ритмично ударяя хлыстом по голенищу сапога.

Михелина взглянула на мать. Та усмехнулась, негромко бросила:

– Бесится барин… Не знает, с какой стороны подойти.

– Это хорошо или плохо?

– Посмотрим. По крайней мере, веревочка брошена, есть за что подергать.

Далеко за полночь, когда все уже спали, в барак, грохнув входной дверью и потоптавшись валенками, ввалился надсмотрщик Евдокимов Кузьма, во всю глотку гаркнул:

– Михелина Блюхштейн!.. Немедля к начальнику!

Бабы на нарах заворочались, кто-то сделал свет от лампы посильнее.

– Живее, мамзель! – поторопил Кузьма. – Никита Глебович не любят ждать!

– Мам, зачем он? – встревоженно спросила Михелина, натягивая юбку. Ее била нервная дрожь.

– Не знаю. Может, опять напился?

– Не пускай к нему дочку, Соня, – подала голос соседка. – Разве можно за полночь к мужику?

– Я не пойду, мам.

– Я с тобой, – Сонька стала тоже одеваться, бросила конвоиру: – Я пойду с дочкой.

– Не велено! – ответил тот. – Сказано, только мамзель!

– Но я мать.

– А я конвоир!.. И хрен из барака выйдешь!

Воровка села на кровать, беспомощно посмотрела на дочку. Михелина опустилась рядом.

– Не бойся, Соня… Убить не убьет, а со всем остальным я справлюсь, – поцеловала мать. – Сама же сказала, не знает, как подойти. Вот и решил ночью.

Сонька печально усмехнулась, приложила ее руки к губам.

– Если что, я сама его убью.

– Увидишь, все обойдется.

Поручик ждал Михелину.

При ее появлении он вышел из-за стола, жестом велел надсмотрщику исчезнуть, негромко попросил:

– Снимите, пожалуйста, верхнюю одежду.

Девушка молча и послушно выполнила просьбу. Гончаров повесил бушлат на вешалку, кивнул на стул:

– Присядьте.

Воровка опустилась на табуретку, вопросительно посмотрела на начальника.

– Я слушаю вас.

– Лучше вы выслушайте меня.

– Хорошо.

Никита помолчал, сплел пальцы рук, хрустнул ими.

– Я хочу попросить у вас прощения. Не желаете спросить, за что?

– Скажите.

– Скажу, – поручик снова помолчал. – Прежде всего за то, что отправил вас с матерью на самые тяжелые работы.

– Мы каторжанки…

– Прежде всего вы женщины.

– На шахте работает много женщин.

Гончаров посмотрел на девушку, неожиданно произнес:

– Обещаю, что закрою шахту и переведу всех на человеческие работы.

– Здесь есть такие? – усмехнулась она.

– Есть. Женщины будут работать в поселке. – Никита встал, налил из самовара теплой воды, жадно выпил. – И следующее… Я хочу, чтобы вы простили меня за пьяную выходку.

– Я ее уже не помню.

– Неправда. Это непросто забыть.

– Я забыла.

И здесь произошло нечто совершенно неожиданное. Поручик сжал лицо ладонями и стал плакать горько, безутешно, как плачут маленькие дети.

Воровка медленно поднялась, подошла к нему, прижала его голову к себе, замерла.

Никита долго не мог успокоиться, затем стал целовать ее руки, одежду, бормоча:

– Я едва не сошел с ума. Вы не можете представить, что со мной происходило. Бессонные ночи, ненужные дни, головная боль до воплей, содранные в кровь пальцы, – он показал ей исцарапанные, искусанные пальцы. – Видите? Я не мог жить так дальше. Я не мог больше ждать. Я должен, я обязан вас видеть. Я люблю вас. Слышите, люблю, люблю!

Михелина опустилась на колени, стала целовать его мокрое от слез лицо, глаза, губы. Поручик отвечал взаимностью. От счастья, восторга он не мог все еще успокоиться. Затем они опустились на пол, и их ласки продолжались здесь.

После этого была постель. Она была первой и для девушки, и для молодого человека. Ласки, страсть, нежность были бесконечными. Бесконечным было и познание друг друга, от которого влюбленные потеряли счет времени, забыли о стенах, в которых находились, не замечали наступающего утра.

…Михелина вернулась в барак, когда каторжанки уже проснулись, толпились возле умывальника, причесывались, натягивали одежду.

При появлении молодой воровки все затихли. Она, слегка покачиваясь и улыбаясь, прошла к матери, крепко обняла ее, прошептала в самое ухо:

– Я буду спать, мамочка… Мне разрешили.

Сонька без слов откинула одеяло, помогла дочке прямо в одежде улечься, бросила:

– Спи… Поговорим потом.

Перед встречей с Гришиным князь Икрамов провел короткое разносное совещание со следователями Потаповым и Конюшевым. Они были вновь не совсем готовы к разговору, что вызывало прямое раздражение Ибрагима Казбековича.

– Как я понимаю, никаких новостей о банковских грабежах у вас нет, и в ближайшее время они вряд ли появятся?

– На подобное, ваше высокородие, наскакивать аллюром вряд ли стоит, – вежливо и холодно объяснил Конюшев. – Мы работаем с агентурой, разрабатываем варианты по направлениям, а их более чем достаточно – от политических до откровенно криминальных, не считая залетных гастролеров.

– Это все?

– Увы. Но мы не стоим на месте, ваше высокородие. Если учесть…

– Учитывайте не в моем кабинете… У вас такая же песня? – посмотрел князь на Потапова.

– Не работа, а песня, – попытался отшутиться тот.

– Если нечего сказать, пойте!

Следователь смутился, забормотал:

– Мы, ваше высокородие, восстанавливаем былые связи, завязываем крючочки, занимаемся более глобальными проблемами.

– Глобальными? – удивился князь. – Россия и без того уже ими завалена! Масштабов уйма, дел никаких.

– Если позволите…

– Позволю, когда будете готовы! Каждое утро ровно в девять доклад о ходе работы!

– Разумеется, – склонил голову Потапов. – Но должен повторить, ваше высокородие…

– Каждое утро ровно в девять.

– Будет исполнено.

– Если господин следователь в приемной, приглашайте.

Они откланялись и покинули кабинет.

В приемной помощник разбирал бумаги. Гришина же пока видно не было.

Следователи переместились в коридор, и Потапов недовольно произнес:

– Он или полный солдафон, или идиот.

– И не то, и не другое, – возразил Конюшев. – Во-первых, наверняка его поджимает обер-полицмейстер. А во-вторых, учитывайте темперамент князя и самолюбие. Хочется все и сразу! Думаю, со временем он войдет в новую стезю, и даже нам будет чему у него поучиться.

– Ну, это уж, батенька, вы перегнули.

– Поживем, увидим.

Из глубины коридора послышались тяжелые шаги, и вскоре появился Егор Никитич Гришин, мрачный и задумчивый.

Обменялись рукопожатием, Гришин спросил:

– Меня ждете?

– Вас ждет князь, а мы всего лишь стряхиваем пыль сапог, – ответил Потапов.

– Получили по полной?

– Пока разминочно, – засмеялся Конюшев. – Если не возражаете, совет. Меньше говорите, больше слушайте.

Князь при появлении Гришина даже вышел из-за стола, протянул руку:

– Рад визиту. Каково настроение?

– Рабочее.

Икрамов вернулся на место, следователь уселся напротив.

– Слушаю, ваше высокородие, – произнес он.

Князь улыбнулся.

– Я бы желал вначале выслушать вас.

– Меня? Я пока пуст, как бутылка из-под вина.

– И никаких соображений?

– Самые крохотные.

– Изложите их мне.

Гришин вытер рукавом вдруг вспотевший лоб.

– Вначале два условия, князь. Во-первых, прошу не касаться скандала, который случился со мной несколько лет тому назад.

– Самострел?

– Именно так.

– Второе?

– Я прошу дать мне полную свободу в поисках материала. Никакого давления, спешки, недоверия. Я соскучился по работе, и не в моем интересе затягивать ее, плутать, врать. Предпочитаю действовать честно, без моргания глазами.

– Я принимаю ваши условия, – кивнул Икрамов.

– И третье…

– Все-таки третье?

Гришин поднял на него тяжелые, навыкате глаза.

– Жалованье. Оно должно быть достойным, чтобы не думать о куске хлеба, который я должен принести в семью.

– Хорошо, – согласился князь. – Я доложу господину обер-полицмейстеру, и, думаю, он решит этот вопрос, – помолчал, снова улыбнулся. – Теперь соображения по работе, Егор Никитич?

Тот сложил ладони лодочкой, подумал.

– Я уже встречался с Мироном Яковлевичем, и мы наметили некий план действия. Начнем с того, что занесем в картотеку всех особ женского пола, имеющих увечья надбровной части лица.

– Как вам это удастся и насколько быстро?

– Вас торопят?

– Есть такое.

– Через своих агентов, ваше высокородие, мы соберем сведения, систематизируем их, после чего начнем вести тщательную слежку за наиболее вероятными личностями.

– А почему увечья именно надбровной части лица?

– Дама, возглавлявшая налеты, прикрывала черной повязкой как раз этот лицевой сегмент. Не думаю, что ею руководило желание эпатажа. Скорее всего, некое увечье. А это уже серьезная зацепка.

– Но возможны и другие варианты наличия той же кисеи или повязки на глазу? Например, желание максимально скрыть лицо.

– Зачем?

– Понятно, зачем. Повести полицию по ложному следу, сбить с толку, максимально запутать историю.

– Нет, ваше высокородие. Преступники в своей массе много глупее, чем мы себе представляем. Составлять хитроумные схемы, чтобы самим же в них запутаться – это не для наглого и бесцеремонного налета. Поверьте моему опыту, все значительно проще и натуральнее.

– Хорошо, – поднял ладони Икрамов. – Вы много опытнее меня в вашем ремесле, поэтому я доверяю вам. Просьба… Если у вас появится некая ясность в ведении дела, обязательно проинформируйте в первую очередь меня.

– Можете в этом не сомневаться, ваше высокородие, – Гришин пожал протянутую руку Икрамова и покинул кабинет.

…Был ранний вечер. Варвара Антошкина уже покинула кабак на Конюшенном, где провела не один час в бесполезном глазении на полупьяных и пьяных мужиков, стала ловить случайного извозчика. И вдруг от неожиданности даже застыла.

В кабак направлялись два господина, и один из них был азиат.

Антошкина отмахнулась от подкатившего лихача, поискала глазами возможного городового и увидела его на другой улице в каких-то ста шагах.

Заспешила к нему.

– Чего тебе? – недовольно спросил тот, видя спешащую к нему деваху.

– Слушай сюда, – торопливо заговорила та. – Зови еще пару фараонов, возможно, будем крутить одного господина.

– Совсем сбрендила, манька? – возмутился городовой. – Гляди, как бы саму сейчас не скрутил в участок.

Антошкина достала из кармана нижней кофточки филерскую бляху, сунула ему чуть ли не под нос.

– Понял? Зови подмогу и топчитесь возле того кабака.

– Долго топтаться?

– Пока не появлюсь. А как свистну, сразу его и хватайте. Косенький такой, азиат!

Городовой с недоверием посмотрел ей вслед, затем поспешил в сторону двух полицейских, прогуливавшихся на углу Невского и Екатерининского канала.

В кабаке половина столов была свободна. Варвара бегло оглядела помещение, наметанным глазом вмиг поймала азиата и его приятеля в дальнем углу – это были Жак и Китаец, – направилась к соседнему с ними столику.

Громко отодвинула тяжелый стул, рухнула на него грузно, со вздохом.

– Половой!

Половой подошел сразу, поинтересовался:

– Решили вернуться?

– Не твое поганое дело!.. Вина бутылку!

– Французского или подешевле?

– Пьем только французское!

– Слушаюсь, госпожа.

Половой ушел выполнять заказ. Антошкина обвела неуверенным взглядом зал, остановилась на соседях. Они о чем-то почти неслышно спорили, и состояние у них было довольно нервное.

– Кавалеры! Ку-ку! – позвала Варвара. – Не желаете разделить одиночество прелестной дамочки?

– В следующий раз, – отмахнулся Китаец и снова углубился в разговор с Жаком.

Половой принес бутылку вина, при клиентке откупорил ее, дал попробовать девице. Она одобрительно кивнула.

– Наполни.

Тот исполнил распоряжение и удалился.

Варвара подняла бокал, кокетливо позвала:

– Мужчинки!.. Ваше драгоценное! – выпила, посидела какое-то время, снова налила вина. – Господа! – поднялась, направилась к соседям. – Умоляю, развлеките женщину. У нее сегодня препоганое состояние! – опустилась на свободный стул рядом с Китайцем, попыталась положить ему руку на плечо. – Как тебя кличут, милый?

Он довольно грубо сбросил руку, так же грубо ответил:

– Ишаком! Который не только возит, но и брыкается!

– Так вы Ишачок?.. Очень дивное животное. Обожаю ишаков.

– Пошла отсюда!

– Нехорошо… Очень нехорошо так с девушкой разговаривать. И потом такие резкие жесты!.. Не только ишак, но и быдло!

– Мадемуазель, – вмешался Жак, – мы закончим беседу и непременно уделим вам внимание. Будьте любезны, посидите пять минут за своим столиком.

– Но он хамит!

– У него сегодня тоже дурное состояние.

– А мне плевать!.. Сегодня я ушла от мужа, и мне необходимо с кем-то побеседовать. Иначе подохну!

– Потом… Чуть погодя, сударыня. Мы к вам скоро подсядем.

– А вы, мой косенький ишачок, тоже обещаете?

Антошкина попыталась погладить Китайца по голове, но он с такой силой оттолкнул ее, что дама свалилась со стула и грохнулась на пол, пролив вино.

– Бьют! – заорала. – Убивают!.. Половой, зови городового!

Тот бросился ее поднимать, но она продолжала кричать:

– Городового зови, сказала!.. Покалечили!.. Избили!

Жак быстро бросил на стол рублевую купюру и вместе с Китайцем заторопился к выходу.

– Держи их! – вопила Антошкина, поднимаясь и настигая мужчин. – Где полиция!.. В участок паразитов! Половой!

Обслуга кабака, привлеченная скандалом, столпилась на входе в поварскую, половой метнулся звать городового. Варвара тем временем догнала Китайца, вцепилась в пиджак.

– Что ж, изувер, натворил?.. За что изуродовал невинную и несчастную?.. В острог тебя, в острог!

Жак отшвырнул девицу, подтолкнул товарища к входной двери, и они вывалились на улицу.

Антошкина не отставала. Увидела городового и двух полицейских, метнулась к ним.

– Полиция!.. Городовой!.. Держите их! Особенно косоглазого! Ишака чертова!.. Избил женщину, покалечил!

Городовой умудрился перехватить убегающего Китайца, прижал к стене.

– Стоять!.. Не двигаться! Немедля в участок! – и принялся дуть в свисток.

Жак метнулся прочь, полицейские бросились было за ним, однако он нырнул в ближайшую подворотню, запетлял во дворах, затерялся, слыша за спиной свистки полицейских.

Мирон Яковлевич в раздумье ходил по следственной комнате. На сидящего на табуретке Китайца не смотрел, собирался с мыслями.

– Значит, еще раз… Фамилия, имя и по батюшке.

– Петров Иван Михайлович, – ответил Китаец, трогая ссадину на лице.

– Все, значит, русское, а мордоварня не русская. Так получается?

– Я крещен, ваше благородие, – ответил Китаец. – Можете проверить по церковным книгам.

– Проверим. Непременно проверим. – Миронов остановился напротив допрашиваемого. – За что набросились на девицу?

– Не набросился. Толкнул… Потому как приставала.

– К вам?

– И ко мне, и к приятелю.

– Приятель где?

– Не знаю. Сбежал, видать.

– Сбежал?

– Сбежал. Испугался. Полиция засвистела, вот и дристанул.

Мирон Яковлевич опустился на стул напротив.

– Будем, Иван Михайлович, по-честному?.. Или маленько поиграем в говорильню?

– А я только по-честному, ваше благородие.

Тот протянул руку назад к столу, взял папку с бумагами, полистал ее, достал карандашный рисунок с физиономией Китайца, протянул задержанному.

– Вы?

Тот посмотрел на портрет, покрутил головой.

– Похож, но не я. Мы, китайцы, все на одно лицо.

– Что верно, то верно, – согласился сыщик. – Вы для нас на одно лицо, мы для вас, – достал портрет Таббы и Беловольского. – Из этих лиц кого-нибудь знаете?

– Нет… Никого, – покрутил Китаец головой, заметно сглотнув сухость в глотке.

– Определенно не знаете?

– Как перед матерью клянусь. А они кто? – кивнул допрашиваемый на рисунки.

– Кто?.. Бандиты. Налетчики! Банки потрошат.

– И госпожа тоже?

– И госпожа тоже. Знаете ее?

– Ответил же, нет. Первый раз вижу.

Миронов положил папку снова на стол и, подперев подбородок кулаками, уставился на допрашиваемого.

– Иван Михайлович… Господин, который попадает сюда по подозрению, крайне редко выходит на свободу невиновным. Мы просто так, случайно, никого не задерживаем. Девица, которую вы обидели, агент. Наш агент. Она спровоцировала, вы поддались. И теперь беседа у нас с вами будет длинной и трудной.

– Она была выпивши и подсела случайно.

– Значит, хорошо справилась с заданием. Ей выпишут за это хорошее жалованье, а с вами придется работать.

Китаец снова сглотнул сухость в горле, вдруг севшим голосом произнес:

– Мне нужен адвокат.

– Разумеется. Вы назовете нам имя подельника, который сбежал, и он приведет вам адвоката.

– Я не знаю, где его искать.

– Скажите имя и фамилию, мы найдем.

– Не помню. Не знаю.

Миронов улыбнулся.

– Из собственного опыта скажу, Иван Михайлович. Когда задержанный на все вопросы отвечает – не знаю, не помню, значит, его надо чуть ли не сразу отправлять в острог. Это проверено и подтверждено, – глубоко и едва ли не печально выдохнул, повторил вопрос: – Так кто сия дама под вуалью?

– Не знаю, клянусь.

– Вы в банде недавно?

– Почти год уже… Но даму мне не представили. Называла себя Виолеттой Мишиц.

– Возраст?

– Молодая.

– Что у нее с лицом?

– Не знаю, повязка.

– Под повязкой?

– Мне неизвестно. Вроде как глаз перевязан.

Миронов взял портрет Беловольского.

– Это кто?

– Подельник.

– Один из главных?

– Мадемуазель, похоже, главнее.

– Имя, фамилия?

Лицо Китайца вспотело.

– Тоже не знаю.

– Как же так? – ухмыльнулся Мирон Яковлевич. – В банде действуешь, а подельников не знаешь.

– У них конспирация. Особая. Тасуют как карты. Чтоб не успели перезнакомиться. Никогда на дело одной и той же командой не посылают. Мы даже адресов друг дружки не знаем. Перед делом вот этот господин… – он потянулся к папке, нашел портрет Беловольского. – Он объезжает всех и назначает место и время встречи.

– Оружие где берете?

– Оружие тоже он выдает. Перед самим налетом. Потом забирает. Там у них все четко.

– Организация как называется?

– Политические. Кажись, эсеры… Они главным образом по бомбистам и налетам.

Миронов удовлетворенно крякнул, потер сухие ладони.

– И все же, Иван Михайлович… Давайте без крутежки… Сбежавший господин… вы ведь с ним сидели в кабаке, беседовали, даже выпивали. И не знаете даже имени?

– Имя знаю. Жак. Но, думаю, это погоняло.

– Дальше?

– После налета на банк мы больше не виделись. А встретил я его случайно. Возле Апраксина двора…Нам не заплатили за работу. Ну, за налет. Точнее, заплатили, но мало.

– Сколько?

– По тридцать рублей.

– Не густо. А в банке взяли сколько?

– Газеты писали – полтора миллиона.

– А вам всего по тридцать?

– Поэтому в кабаке и горевали. Пока эта лярва не подсела. – Китаец помялся, неожиданно спросил: – А по какой статье я пойду?

– Естественно, по политической.

– Как – по политической?.. Я же вор! Какая у меня политика? Круглое таскать, плоское катать! А этих политических сук я терпеть не могу!.. Они, ваше благородие, страшнее даже убийц! Те хоть за дело убивают, а эти за идею. А идея – это что такое? Это вроде запаха от человека!.. Вот, к примеру, не понравился мне ваш запах, я вам немедля в лоб пулю!

Мирон Яковлевич с довольным видом потер ладони, прошелся из угла в угол комнаты.

– Очень хорошо, Иван Михайлович… Будем договариваться.

– О чем? – спросил тот настороженно.

– О сотрудничестве. Вы поможете нам, мы – вам.

– А в чем я могу помочь?.. Я ведь даже не знаю, где кого искать.

– Подумаем вместе, прикинем. Тут главное, без горячки. Не спеша, толково, с расстановкой. А там, глядишь, и вырулим на кого-нибудь из ваших корешей. Правильно я рассуждаю?

Китаец пожал плечами, неуверенно ответил:

– Наверно.