Текст книги "Сонька. Конец легенды"

– Скажи, милости ради, – бывшая прима налила бокал почти до края, – что мне делать?

– Ложиться спать.

– Будешь хамить, тотчас получишь по морде!

– Но вам и правда лучше лечь спать.

– Ты меня не расслышала.

– Расслышала. Но вдруг придет хозяйка, и может случиться скандал.

– А мне плевать!.. Слышишь, плевать! Я хоть завтра могу собрать манатки и покинуть эту вонючую гробницу! Я задыхаюсь здесь, мне нечем в этих стенах дышать, я схожу с ума! Ты это понимаешь?

– У нас нет денег, чтобы снять приличное жилье.

– Как ты сказала?.. Нет денег?

– Мы с вами живем за счет княжны.

Бессмертная с трудом поднялась с кресла, направилась к серванту. Она выдвинула один из ящичков, добралась до ящичка потайного, вынула бархатный мешочек с Черным Моголом.

Положила золотую коробочку на стол, открыла ее.

– Смотри!

Бриллиант дышал, манил, завораживал.

– Что это? – шепотом спросила Катенька.

– Черный Могол!.. Прекрасный и страшный! Из-за него погиб князь Брянский.

– Откуда он у вас?

– Не твое свинское дело! – слегка покачиваясь, ответила бывшая прима и захлопнула крышку. – Он бесценен!.. И если я продам его, то обеспечу всю свою жизнь!.. Куплю все и вся! Даже этот поганый склеп!.. Со всеми потрохами! Даже с княжной вместе!.. Ты не веришь? – спросила она, заметив удивленный взгляд прислуги.

– Верю, госпожа, – ответила та смиренно. – Но лучше мы поговорим об этом завтра.

– Поговорим? – изумилась актриса. – Это я с тобой должна «поговорить»? А кто ты такая, что я должна с тобой разговаривать?

– Вы неверно меня поняли, госпожа.

– Я – Бессмертная! Прима оперетты! На меня ломился весь Петербург! Я хоть завтра могу пойти в этот смрадный театришко, и они мозгами двинутся, что я снова на сцене! Театр опять оживет, потому что мне нет равных! – Табба наклонилась к прислуге, взяла ее за воротничок, притянула к себе, зашептала: – Я недавно была в театре! Они меня не узнали, а я всех этих тварей увидела! Эта ничтожная мразь… бездарь… Изюмов в швейцарской ливрее – кланяется, скалится, приглашает, заискивает, ручки всем лижет. А Гаврила Емельянович, скопище лжи и предательства, тут же визиточку сунул! Звоните, приходите, – она ударила по столику кулаком. – Вот вам всем! Не дождетесь! Я если и войду в театр, то совершенно с другого входа.

– А может вам и вправду стоит вернуться в театр? – с надеждой спросила Катенька.

– А вот это уж нет! – поводила актриса пальцем перед ее лицом. – Увольте! Телега под названием «театр» проехала! Я теперь живу другой, совершенно другой жизнью! Ты даже не догадываешься, какой.

Прислуга неожиданно насторожилась, поднесла палец к губам.

– Кажется, госпожа.

– Пойди, глянь.

Пока Катенька ходила глянуть, что происходит в доме, Табба торопливо подошла к серванту, спрятала бриллиант, вернулась на место.

Катенька, вернувшись, доложила:

– Княжна провожает князя Андрея. Как бы к нам не заглянула.

– Закройся на ключ и не открывай.

Девушка выполнила приказание, принялась убирать со стола посуду.

– Я его убью, – неожиданно произнесла Табба.

– Кого?

– Князя Андрея.

– За что?

– За то, что я для него пустое место.

– Что вы, госпожа? Он вас очень даже уважает.

– Уважать – это значит не замечать. А любить – это думать, каждую секунду сходить с ума! И я, Катенька, схожу. Каждый день, каждый час, каждую секунду.

В дверь вдруг раздался несильный стук, обе замолчали. Табба подала знак девушке, та довольно громко спросила:

– Кто здесь?

– Анастасия, – послышался из-за двери голос. – Мадемуазель уже спит?

– Да, уже более часа.

– А мне показалось, что кто-то в комнате разговаривает. И довольно громко.

– Нет, нет… Это я читала молитву.

– Ладно, тогда завтра.

– Что-то срочное?

– До завтра терпит.

Раздался звук удаляющихся шагов, актриса с кривой ухмылкой произнесла:

– Наверняка желала отчитать, чтоб не орали, – она зацепилась за воротничок прислуги, зашептала: – Нас здесь все ненавидят! Надо сматываться! Куда угодно, только не здесь! И чем быстрее, тем лучше. Устала, надоело, боюсь…

На Петропавловской крепости пробило полночь.

Табба привела себя в надлежащий вид только к одиннадцати дня, и когда вышла из спальни, увидела, что ей навстречу направляется княжна.

Анастасия бросила взгляд на слегка припухшее лицо актрисы, поинтересовалась:

– Неважно себя чувствуете?

– Заметно?

– Слегка.

– Наверное, мигрень.

– Вы в состоянии уделить мне полчаса? Мне важно с вами посоветоваться.

– Разумеется. Распоряжусь только, чтоб Филипп принес мне чашку кофию.

– Я сама, – княжна ударила в ладоши, крикнула: – Филипп!

Дворецкий возник немедленно, будто специально стоял за дверью.

– Слушаюсь, госпожа.

– Кофий мадемуазель!

Филипп удалился, девушки уселись на диван в каминной комнате. Анастасия с сочувственной улыбкой поинтересовалась:

– Может, велеть принести порошок?

– Само пройдет, – слабо усмехнулась Табба, положила руку на колено княжны. – Простите, что доставляю вам столько хлопот.

– Это пустое, – та помолчала, решая, с чего начать. – Вы часто вспоминаете мать и сестру?

– Странный вопрос, княжна.

– Ничего странного. Мне важен ваш искренний ответ.

Дворецкий принес поднос с кофейным прибором, откланялся и бесшумно удалился. Табба налила чашку, сделала пару глотков.

– С ними что-то случилось?

– Нет, разговор не об этом. Вы ведь любите их?

– Я все же не понимаю смысла ваших вопросов.

– Сейчас поймете… Неужели вам не хотелось бы их увидеть?

– Хотелось бы. А временами очень… Особенно когда тоска.

– А вы бы могли отправиться на Сахалин?

– Шутите?

– Вполне серьезно, сударыня.

– Странно… И вы ждете откровенного ответа?

– Да.

Актриса подумала, пожала плечами.

– Думаю, вряд ли. Во-первых, не вижу целесообразия. А во-вторых, полгода на пароходе… Нет, это выше моих сил.

Анастасия с торжественным злорадством посмотрела на нее.

– А вот князь Андрей видит целесообразие.

Табба на миг даже притихла.

– Простите, не поняла.

– Он намерен отправиться на Сахалин, чтобы встретиться с Михелиной.

– Он в своем уме?

– Сомневаюсь.

Бывшая прима на какое-то время замолчала, даже забыв про мигрень и кофе, наконец не без удивления произнесла.

– Вы хотите, чтобы я поговорила с ним?

– Это бесполезно. По этому вопросу его принимал даже великий князь. Но он стоит на своем, – Анастасия налила себе кофе, сделала совсем крохотный глоток. – Я бы просила вас отправиться в Одессу.

– Меня в Одессу? Зачем?

– Вместе с Андреем.

– Теперь я вообще ничего не понимаю.

– Сейчас поймете, – княжна подсела поближе. – Пароход на Сахалин отправляется из Одессы. Неплохо было бы договориться с капитаном, дать ему достаточно денег, и Михелина обратным рейсом могла бы вернуться сюда.

– Но почему этим должна заниматься я?

– Андрей не совсем здоров. Он совершенно не приспособлен к жизни. И было бы неплохо, если бы вы помогли ему. Если вы этого не сделаете, мы можем просто потерять его.

– Но вы ведь знаете о моем отношении к князю? – усмехнулась Табба.

– Знаю. И считаю, что это тоже в пользу. В процессе поездки вы узнаете друг друга ближе, и в итоге либо что-то случится между вами, либо вы расстанетесь навсегда. Возможно даже как друзья.

Табба поднялась, с натянутой светской улыбкой заявила:

– Я не сказала – да. У меня есть своя жизнь, свои дела, свои проблемы, которые предстоит решить. Простите… – и с подчеркнутым достоинством вышла из каминной комнаты.

В загородном конспиративном доме совещались трое – Ефим Губский, Беловольский и барон Александр Красинский. В комнате было довольно накурено, отчего Губский кашлял еще чаще, но никому курить не запрещал, потому как сам не мог отказаться от этой дурной привычки.

– Девица презанятна, – восторженно докладывал Красинский. – Артистична, умна, легка, подвижна – просто божий для нас подарок.

– Неужели никто из былых ее воздыхателей не признал ее? – усомнился Беловольский.

– Абсолютно! Более того, директор театра настоятельно пытался уговорить мадемуазель выйти на сцену! Он просто влюбился в нее!

– Вот и отлично, – Губский, глуша платком кашель, поднялся из-за стола, прошелся по скрипучим половицам. – Если она так талантлива, смела, решительна, будем ее готовить к покушению на генерал-губернатора.

– Вопрос о покушении решен? – вскинул брови Беловольский.

– Да, Центральный комитет принял решение.

– Но у нас проблема с деньгами, Ефим Львович! Товарищи из провинции жалуются, требуют! Некоторые даже шантажируют!

– Что вы предлагаете?

– Налет на банк. Мы об этом с вами говорили.

– Да, налет будет. Но уже без госпожи Бессмертной.

– С кем же?

– С вами, господин Беловольский.

– Со мной?!

– Да, с вами. Определите банк, изучите обстановку. Команда у вас есть, действуйте!

– Простите, но это крайне неожиданно.

Губский зло уставился на Беловольского, лоб его перечеркнула бьющаяся вена.

– А вы хотите, чтобы все было по плану, по расписанию?.. Лежать на печи и плевать в потолок? Нет, любезный Даниил Матвеевич! Мы обязаны жить по другому принципу! А принцип этот – каждый день опасность, каждый день смерть! – Он снова закашлялся, встал у окна и долго не мог прийти в себя от вспышки гнева. Сделал пару глотков прямо из графина с водой, сел за стол. – Госпожу Бессмертную готовить к акции срочно. Немедленно! Необходимо изучить особенности поведения генерал-губернатора, маршруты передвижения, наиболее подходящее место для покушения.

– Лучше всего, если это будет приемная генерал-губернатора, – негромко предложил Беловольский. – Он любит строить из себя демократа и в вольном режиме принимает просителей по средам в своей приемной.

– Что значит – в вольном режиме? – не понял Красинский.

– Без охраны, без какой-либо предварительной записи. Принимает всех, кого вынуждают обстоятельства.

– Господа! – с детским возмущением воскликнул Красинский. – Вы меня удивляете! Покушение на градоначальника – это ведь сложнейшее дело!

– А что вы так нервничаете, барон? – с иронией удивился Губский.

– Не нервничаю, а задаюсь вопросом! Если мы тщательнейшим образом не проработаем все детали будущего покушения, то не только провалим затею, но потеряем мадемуазель, о которой вы так трогательно распространяетесь! Ее или пристрелят, или же задержат. А уж ежели задержат, то как бы вся наша шайка-лейка не оказалась дружно в департаменте полиции.

– Вы сказали – шайка-лейка? – повернулся к нему Ефим Львович. – Это вы о нас?

– Простите, оговорился. Вырвалось.

– На первый раз прощаю. Но только на первый, – Губский уперся в стол локтями так, что лопатки остро выступили за спиной. – Рекомендую принять к сведению на будущее. Никакого задержания! Никакого ареста! Никакого последующего допроса быть не может. Только смерть! От рук наших же товарищей! И это будет высшей честью для погибшего. Он – избранный!

В комнате стало тихо, Ефима Львовича в очередной раз стал душить кашель, и он долго не мог унять его.

Приоткрылась со скрипом дверь, в комнату заглянул мужчина.

– Мадам пришла.

– Пусть подождет в соседней комнате. Я сейчас подойду.

Проводив гостей, Губский вошел в соседнюю комнату, протянул руку привставшей со стула мадам Гуральник.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна.

– Здравствуйте, Ефим Львович. Рада вас видеть живым и здоровым.

– Я вас также, – он жестом велел ей сесть, сам пристроился на спинку дивана напротив. – Ну, чем вы нас порадуете?

– Радостей мало, скорее проблемы.

– Проблемы тоже иногда приносят радость. Что-нибудь о госпоже Бессмертной?

– Да, ею всерьез заинтересовалась полиция.

– Вас туда пригласили?

Мадам двумя пальчиками поправила очки, с ироничной улыбкой заметила:

– Вы запамятовали, Ефим Львович. Я там служу.

Губский рассмеялся сквозь кашель.

– Полагаете, ссылка отшибла мне память, Елизавета Петровна?.. Я все помню, – достал из кармана платок, вытер рот. – И чем же привлекла полицию мадемуазель?

– Последним налетом на банк. Они составили довольно точный ее портрет.

– Они его вам показали?

– Разумеется. Портрет настолько удачный, что я в какой-то момент растерялась. Затем увильнула от прямого вопроса сыскаря.

– Значит, рано или поздно они могут выйти на нее?

– Скорее, рано, чем поздно. По моим наблюдениям даже дворецкий княжны стал слишком внимательным к артистке.

Губский помолчал, глядя в окно, согласно кивнул.

– Хорошо, я буду думать.

До прибытия парохода на Сахалин оставалось меньше месяца.

Был март, весна уже довольно основательно подплавила снег, он прямо на глазах оседал от идущего от земли тепла, народ в поселке оживал, хмельно радовался скорому теплу, раньше времени сбрасывая с себя тяжелые зимние бушлаты.

Поручик Гончаров пребывал в заметном нервном напряжении, реагировал на все резко, часто немотивированно.

– Пароход в Александровск прибудет через три недели, – говорил он, сидя на стуле и глядя в пол. – К этому времени все должно быть готово.

В его комнате находились двое – Сонька и Михелина. Мать стояла рядом с дочкой, которая также сидела на стуле. Живот у нее был весьма заметен, она прятала его под длинным неудобным пальто, полы которого регулярно разъезжались, и приходилось все время поправлять их.

– Что значит – все готово? – не поняла Сонька.

– Все! – Никита поднял на нее глаза. – Вам никогда раньше не приходилось бегать с каторги?

– Приходилось, – спокойно ответила женщина. – Но я всегда рассчитывала исключительно на себя. Теперь же приходится надеяться на вас.

– Приходится?

– Да, приходится. Потому что я отвечаю не только за себя, но и за дочку.

– Добавьте еще – и за мужа тоже.

– Да, и за мужа.

– Соня, – попыталась снять возникшее напряжение Миха, – мы с Никитой многое уже обсудили, теперь осталось только дождаться парохода.

– Но я должна иметь хотя бы элементарное представление, к чему готовиться.

– Элементарное представление вы получите, когда я обо всем договорюсь с капитаном! – обронил Гончаров.

– Знаете, поручик, – женщина взяла свободный стул, села на него, – я готова бежать одна. Через материк – мне не привыкать. Лишь бы не было погони. И недомолвок было бы меньше, и нервы меньше трепали бы друг другу. А дочку отправите пароходом.

– Я не отпущу тебя, – покрутила головой Михелина. – А как я одна на этом пароходе?!

– Не одна, а с ребенком, – сострила Сонька.

– Вот именно… Рожу по дороге, и кто со мной будет возиться?

– На пароходе всегда есть фельдшер, – бросил Никита.

– Который с радостью примет роды у беглой каторжанки, – зло заметила Михелина. – А потом с такой же радостью сдаст меня полиции.

Поручик помолчал какое-то время, снова уставившись в пол, затем подошел к Михелине, присел перед нею на корточки.

– Послушайте меня внимательно. Две женщины на борту – это еще можно как-то объяснить. Но некий господин с вами…

– Мой муж, – пожала плечами Сонька.

– Но он сумасшедший.

– Не больше чем вы!

Гончаров укоризненно посмотрел на нее.

– Это почти хамство, мадам.

– Простите.

– Но он действительно не сумасшедший! – искренне воскликнула Михелина. – Он нормальный!

– Я устрою ему побег через материк.

– Нет, – Сонька поднялась. – Или он с нами, или я с ним.

– А обо мне опять забыли, – заметила Михелина.

– Хорошо, – поручик тоже поднялся. – Я буду думать, мадам.

– Спасибо, милый, – улыбнулась Миха и благодарно поцеловала начальника в выбритую щеку.

Когда воровки вышли из дома начальника каторги, из-за дощатого забора им навстречу вышел Кузьма Евдокимов и с ухмылкой заметил:

– Ох, и крутите вы нашим Никитой Глебовичем! Прямо как две гадины… Глядите, как бы вам это боком не вышло, шалашовки!

– Гляди, как бы самому не выперло туда, откуда меньше всего ждешь, – ответила Сонька, взяла дочку под руку и осторожно повела по улице.

Воровка пришла к Михелевой хибаре, когда уже сильно стемнело. Он стоял возле входа, увидел Соньку, заспешил к ней навстречу.

Попытался обнять, она отстранила его.

– Не надо от чужих глаз.

– Так ведь никто не видит.

– Как говорил один полицмейстер, береженого и куры боятся, – женщина оглянулась, никого не заметила, присела на бревно под хибарой.

Михель примостился рядом.

– Ну, чего он?

– Вроде уломали.

– А как надует?

– Не должен. Он хоть и псих, но слово держать умеет. Из благородных все-таки.

– Дай бы бог.

Михель попытался снова приобнять воровку, она резко отстранилась.

– Хватит, сказала! И так народ шепчется, что часто шастаю!

– Ты моя жена.

– Была.

– Была? – Михель отпустил ее. – А сейчас?

– Не хочу об этом. Есть дела поважнее.

– Я хочу знать.

– Спроси еще, были ли у меня после тебя мужчины.

– Спрошу!

– Были. И не один…Что дальше?

– Ты их любила?

– Любила, страдала, мучилась! Этого тебе достаточно?

Вор вцепился в ее плечи.

– Я убью тебя!.. Если что узнаю – убью!

Сонька сильно оттолкнула его.

– Убьешь и хрен выберешься отсюда!

– А мне без разницы, где подыхать! Но и ты хрен куда денешься! Вцеплюсь, не отпущу, убью! – Михель обхватил ее, изо всех сил прижал к себе. – Ты моя!.. Только моя! Никому не отдам…

– Пошел ты!

Женщина выскользнула из его объятий, зло взглянула и зашагала в сторону поселка, не видя, что из-за ближнего барака за ними наблюдал Кузьма Евдокимов.

Гончаров лежал на кровати, забросив ногу на ногу, читал Толстого, когда в дверь неуверенно постучали. Удивленный поручик отложил книжку, сбросил ноги на пол.

– Кто?

Дверь приоткрылась, в ней показалось лицо Евдокимова.

– Извиняюсь, Никита Глебович, – он стащил шапку с головы. – Я с важным наблюдением к вам.

Недовольный офицер поднялся, махнул надсмотрщику:

– Заходи.

Тот робко перешагнул порог, старательно вытер ноги о половичок, но дальше идти не решился.

– Имею наблюдение, ваше благородие.

– Говори.

– К вам часто шастают две воровки – Сонька и ее дочка, и мне в голову вдруг ударила мысля. Чего они так часто к вам шныркают?

– Ну и чего?

Кузьма помял шапку, доверительно улыбнулся.

– Похоже, цель какую-то нехорошую имеют.

– С чего ты взял? – ухмыльнулся поручик.

– Так ведь воровки. А одна из них – сама Сонька Золотая Ручка. Представляете, чего могут наворотить?

Никита Глебович закурил, прищурился от дыма.

– Какие мысли имеешь, Евдокимов?

– Как бы побег к весне не готовили! Вас облапошат, а вы потом за все отвечай.

– Сам додумался, или кто подсказал?

– Сам, ваше благородие. Я ведь ушлый, из крестьян. Мой тятька сто десятин имел, пока Соньке подобные не нагрели. За карты сел с землей, а поднялся – в одних штанах. С тех пор и ненавижу всевозможную воровскую заразу. Так и вешал бы их всех подряд.

– Что еще можешь сказать к своим наблюдениям?

– Придурок этот… Михель… он какой-то не такой стал. Вроде и дурачок, а в то же время не до конца. Будто соображает чего-то. И Сонька вокруг него ошивается. Может, попытаете их?

– Считаешь, надо бы?

– А то! Я бы тут каждого второго на дыбу поднимал, чтоб вели себя по-людски.

Поручик задушил окурок в пепельнице, кивнул.

– Молодец, Евдокимов. Ступай и следи дальше. Только гляди – никому ни слова. А то ведь брякнешь где, и никакого улова не будет.

– Будет улов, ваше благородие! – заверил надсмотрщик. – Я теперь буду держать глаз топориком. Востро! Ни одна зараза не проскачет! Вмиг засеку!..

– Ступай с Богом.

– Благодарствую, ваше благородие! – Кузьма задом попятился к двери, толкнул спиной дверь и вывалился в темный коридор.

Глубокой ночью из темной парадной дома торопливо вышел Китаец, огляделся и направился в сторону виднеющегося неподалеку Николаевского вокзала.

Народу на вокзале было совсем ничего – отдельные праздно шатающиеся личности. Китаец с оглядкой вошел в местное почтовое отделение, протянул девице за стойкой монету.

– Барышня, позвонить.

Она кивнула на один из аппаратов. Китаец снял трубку, попросил:

– Сорок пять, сто двадцать один, – дождался соединения, торопливо произнес: – Завтра в полдень, угол Одиннадцатой линии и Большого, – повесил трубку и поспешно покинул помещение.

В этот раз объектом для нападения был выбран банк «Васильевский» на углу 11-й линии и Большого проспекта Васильевского острова. Здание выходило на обе улицы, что во многом облегчало отход в случае неудачной операции.

Подстраховщики расположились почти по той же схеме, что и во время ограбления «Нового Балтийского» на Петроградке, хотя распределение боевиков было несколько иным.

Сотник с Хохлом сидели в пролетке прямо за углом 11-й линии. Жака и Китайца назначили также караулить в пролетке по диагонали от банка. Обе группы видели друг друга отменно и могли в самый критический момент легко прийти друг другу на помощь.

Все ждали, как и в прошлый раз, прибытия главных персон – Беловольского с командой.

В его команде должны были быть Ворон и Аслан.

Прошло уже более часа после условленного, а пролетка с Беловольским все не появлялась. Нервы были на пределе.

– Чего это они? – проворчал Сотник, глянув на карманные часы. – Полчаса как пора. Уж не случилось чего?

– Не должно быть, – ответил Хохол с сильным малороссийским выговором. – Може, сбегаю к Китайцу?

– И чего он ответит?.. Дубеет, как и мы. Сидим уж, подождем.

– А я мигом!

– Сиди, курва нерусская! – беззлобно выругался Сотник. – Ждем!

Жак молчал, изредка поглядывая на Китайца. Тот тоже ничего не говорил, смотрел перед собой спокойно и бесстрастно.

Жак наконец не выдержал.

– Чего молчишь?

– А чего говорить? – огрызнулся тот. – Ждем.

– В полиции был?

– Был.

– И чего?

– Видишь, сижу? Значит, отпустили.

– Вот так и отпустили?

– А чего им со мной?.. Девку наказали, меня отпустили.

– Белобрысый к тебе с деньгами приходил?

– Дал две сотенные.

– Мне тоже.

Китаец повернул голову к Жаку.

– Про меня зачем сказал?

– Ничего не говорил. Сказал только, что возле Апраксина случайно столкнулись и больше ничего.

– Не надо было говорить.

– Вырвалось.

– За такое глотку следует вырвать.

В этот момент они увидели, как по Большому проспекту в сторону 11-й линии движется черная карета, которую бойко везли две лошади. Похоже, это была главная команда.

Карета подкатила к главному входу в банк, из нее вышел сначала статный и серьезный Аслан, после него спрыгнул на мостовую Ворон и только затем степенно показался Беловольский.

Китаец вдруг вздрогнул, суетливо потер ладони.

– Чего ты? – повернулся к нему Жак.

– Трясет что-то. Мандраж.

– Так вроде все идет по-задуманному.

– Все одно калдырит. Под ложечкой сосет.

Беловольский в сопровождении Аслана и Ворона скрылись за банковскими дверьми. Ничто вокруг не предвещало беды.

Сотник подбадривающе махнул Китайцу и Жаку, те ответили тем же жестом.

И вдруг что-то будто глухо лопнуло.

С двух сторон на нескольких пролетках к банку вынеслись полицейские, горохом высыпались на асфальт и опрометью кинулись к главному входу.

– Едрит твою в корень! – ахнул Китаец.

– Мчим туда! – почти заорал Жак. – На подмогу!

– Сидеть, баран! – вызверился азиат. – Гляди, что дале будет!

Сотник и Хохол также онемели от увиденного, ждали команды от второй пролетки.

Китаец замахал им руками, чтоб не высовывались.

– Может, подмогнем мужикам? – неуверенно заголосил Жак, сжимая револьвер. – Иначе зачем мы здесь?

– Подмогнешь знаешь где? – ощетинился Китаец. – Теще в ноздре колупать. Или еще где!

В этот момент из банковских дверей выскочили сначала несколько полицейских, образовав некое каре, после чего в проходе показался скрученный Беловольский, за спиной которого растерянно толкались схваченные наручниками Аслан и Ворон.

– Все, – тихо вымолвил Китаец. – Хана!.. Нужно тикать. Причем без задних! – ткнул в спину извозчика, коротко приказал: – Гони, брат, и не оглядывайся!

Тот натянул вожжи, подельники увидели маневр, также рванули с места, и пролетки понеслись от гиблого места в разные стороны.

…Табба, одетая в легкий бежевый костюм, в светлом парике, в очечках, жестом велела Илье открыть калитку. Тот с готовностью поспешил исполнять желание госпожи, с улыбкой заметил:

– Вы, сударыня, каждый раз как на маскерад. С первого взгляда и не признать.

– Тебя это потешает?

– Радует. Такой красивой барышни в жизни не видал. И правду говорят, артистка.

– Кто говорит?

– Двор. Все девки кругом перешептались. Желали с вами поговорить, да боятся.

– Бояться нечего, да и говорить не о чем, – усмехнулась бывшая прима, оглянулась.

Со двора вслед ей с видом строгого учителя гимназии смотрел дворецкий.

Она вышла на край тротуара, распорядилась привратнику:

– Останови для меня извозчика!

– Будет исполнено, сударыня! – радостно ответил тот и побежал на улицу ловить экипаж.

Гаврила Емельянович при виде входящей в кабинет девушки едва не грохнулся в обморок.

– Не ожидал… Клянусь, не ожидал. Даже невзирая на телефонное предупреждение, – пододвинул кресло, показал рукой: – Прошу вас, мадемуазель… Простите, запамятовал…

– Мадемуазель Жозефина Бэрримор.

– Да, да, да… Жозефина!.. Чего желаете пригубить, чудная Жозефина? Чай? Кофий? Или не откажетесь от пятигорской минеральной водички?

– Вы получаете ее прямо из Пятигорска?

– Представьте себе, сударыня. Свежайшую, натуральную, в специальных глиняных кувшинах! Желаете такую же?

– Не откажусь.

– Непременно презентую. Мне водицу организовывает князь Икрамов Ибрагим Казбекович. А уж ему горцы готовы поставлять ее целыми обозами!

Табба от неожиданности даже напряглась.

– Икрамов?

– Да, Икрамов. Вам о чем-то говорит это имя?

– Нет-нет. Имя необычное.

– Ничего необычного!.. Он сам из тех краев, воевал там, даже, по-моему, был ранен. Теперь снова в Петербурге, служит в каких-то чиновных верхах.

Филимонов достал из буфета объемистый графин, осторожно, с предвкушением налил хрустальный бокал, подал гостье.

– Испробуйте, мадемуазель.

Она взяла сосуд, с удовольствием выпила почти до дна.

– Вкусно.

– Ну-с, с чего начнем? – директор уселся напротив, выжидательно сложил ручки под подбородком.

– Вам решать, Гаврила Емельянович, – улыбнулась девушка.

– Боже… Как это знакомо звучит – Гаврила Емельянович. Непостижимо знакомые интонации. Такое впечатление, что вы знаете меня сто лет.

Табба рассмеялась.

– Это все ваши фантазии, дорогой.

– И смех!.. Боже, смех!.. Мне он определенно знаком! Вы, мадемуазель, желаете петь в моем театре?

– Кто вам сказал?

– Разве вы мне это не говорили?

– Не приведи Господь… Это вы предложили мне попробоваться у вас. Но думаю, это была всего лишь шутка.

– Почему?.. Почему шутка? А если и в самом деле вам попытаться, и мы откроем новый талант оперетты?!

– Вы меня смущаете, Гаврила Емельянович.

– Это вы, мадемуазель, меня смущаете! Сидите, соблазняете, сводите с ума пожилого больного господина и при этом ведете какую-то свою игру. Что вы от меня хотите, сударыня?

– Ровно ничего. Нашла вашу визитную карту, решила позвонить. Вот и все. Мне ровным счетом ничего от вас не нужно!

Директор посидел в глубоком раздумье, потом крайне серьезно заявил:

– Давайте все-таки попытаемся.

– Что? – не поняла гостья.

– Попытаемся что-то из вас сделать. Вы должны поверить в меня, Жозефина. И это может быть триумф!

– Хорошо, – после короткого размышления кивнула бывшая прима. – Считайте, вы меня уговорили. Но условие.

– Я его уже принял.

– Не спешите. Вы дадите мне помещение, и я буду репетировать одна.

– Даже без меня?!

– Вы лишь изредка станете смотреть результат. Но никакой информации, никакой огласки, никаких разговоров о моих упражнениях быть не должно. Это должен быть не просто сюрприз, но сюрприз ошеломительный!

– Дивно! Сказочно! Непостижимо! Такое впечатление, будто вы давно готовились к подобному разговору, – Гаврила Емельянович приник губами к рукам девушки и некоторое время не отпускал их. – Благодарю, мадемуазель Жозефина. С высочайшим нетерпением буду ждать звонка.

– Дайте мне еще пару дней.

– Воля ваша.

Филимонов довел гостью до самой двери, остановился.

– Очечки носите от близорукости или для модности?

– Они вас смущают? – удивилась та.

– В некоторой степени. На сцене придется выступать без оных.

– Пусть это будет нашей главной проблемой.

– Дивно!

Директор на прощание еще раз приложился к руке гостьи и, когда дверь за нею закрылась, налил минеральной воды в тот самый фужер, из которого пила Табба, позвонил в колокольчик.

– Изюмова ко мне!

Сел за стол, с усилием стал тереть виски.

В кабинет почти неслышно просочился Николай, тихо напомнил о себе:

– Я здесь, Гаврила Емельянович.

Он поднял голову, уставился на него почти пустым взглядом.

– Проследите за этой дамой и все о ней мне доложите. Немедленно!