Текст книги "Мгновение истины. В августе четырнадцатого"

Общее же настроение немецкого общества выразила «Военная газета»: «После того как наш кайзер перепробовал все средства для сохранения мира, для того чтобы уберечь немецкий народ от ужасов ожидаемой кровавой войны, благодаря хитрости и подлости наших врагов на Востоке и Западе… настало величайшее время, когда мы заставим почувствовать наш острый меч, время, которое осыпало нас ненавистью и завистью и которое мы должны встретить с божьей помощью и в гордом осознании справедливого дела…»

Таким образом, массовую эйфорию, переросшую непосредственно перед началом войны в массовый психоз, поддерживало не только германское руководство, тесно связанное с военными кругами и ведущими монополиями, но и пресса – основной источник получения обществом информации. Благодаря всеобъемлющей деятельности информационного бюро Николаи получить достоверную информацию в Германии было практически невозможно, так как, согласно его плану, основополагающий принцип деятельности печатных органов заключался в том, чтобы предоставлять читателям правду, но не в полном объеме. Используя соответствующие приемы, как, например, повторение одной и той же информации, свободная интерпретация сообщений иностранной прессы, публикации сообщений из сомнительных источников. Сообщения в печати создавали агрессивные образы стран Согласия, готовящихся в подходящий момент напасть на Германию.

Если война была вызвана гонкой вооружений, которая захватила не только Европу, но и Америку, то ее развязывание провоцировала пресса, усиливая существующее недоверие между странами. Органы печати Германии, Британии, России или Франции подстрекали свои народы к войне, манипулируя понятиями чести и славы. К этим манипуляциям приложил свою руку и Николаи. Много позже он в свое оправдание заявит: «…германская пресса сыграла провокационную, но не решающую роль в развязывании мирового конфликта…»

Информационное оболванивание не только немцев, но и их союзников и в большей мере врагов продолжалась до самого критического момента. Последними эпистолярными обманками, усыпляющими бдительность враждебных монархий, были телеграммы кайзера своим кузенам, Николаю и Георгу, направленные по рекомендации Вальтера Николаи 31 июля 1914 года. В депеше, адресованной русскому «другу Ники», германский «друг Вили» писал:

«Ответственность за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру, падет не на меня. В настоящий момент все еще в твоей власти предотвратить его. Никто не угрожает могуществу и чести России… Моя дружба к тебе и твоему государству, завещанная мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священна… Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если Россия согласится приостановить военные мероприятия, угрожающие Германии и Австро-Венгрии».

В телеграмме королю Георгу говорилось, в частности, следующее:

«По техническим причинам моя мобилизация, объявленная уже сегодня днем, должна продолжаться на два фронта – Восточный и Западный, согласно плану. Это невозможно отменить, поэтому я сожалею, что твоя телеграмма пришла поздно. Но если Франция предлагает мне нейтралитет, который должен быть гарантирован флотом и армией Великобритании, я, конечно, воздержусь от нападения на Францию и употреблю мои войска в другом месте. Я надеюсь, что Франция не будет нервничать. Войска на моей границе будут удержаны по телеграфу и телефону от вступления во Францию. Вильгельм».

Приказ о мобилизации, которая должна была начаться на следующий день, 1 августа, был подписан в 5 часов пополудни 31 июля, когда телеграммы еще не успели дойти до адресатов. Кайзеру, который долго не решался подписать этот приказ, его ближайшие советники буквально вложили перо в руку. В это время из Лондона пришла депеша с сообщением о британских гарантиях Бельгии. Вырисовывалась перспектива общеевропейской войны, и вести ее Германии пришлось бы на два фронта. Вильгельм не на шутку испугался. Он приказал Мольтке остановить удар на запад, заявив: «Мы лучше бросим все силы на восток». Мольтке категорически ответил, что в этом случае Германия будет беззащитна перед вероломным нападением Франции. Это слова стали последним аргументом, определившим начало Великой войны со стороны Германии.

ГЛАВА VIII Петербург – Красное Село. Июль 1914 г

1

– Ставьте ноль! Ставьте ноль! Сейчас едем к церкви Преображения, где вы, господа юнкера, будете произведены в офицеры, – вскричал полковник Соколовский, неожиданно влетая в барак и видя, как Казакевич вывешивает на стене так называемое дежурство – небольшой плакат, на котором четким штабным шрифтом выведено: «Сегодня дежурит 24-й Драгунский приморский полк» (это значило, что до долгожданного производства в офицеры, которое должно было произойти в день Преображения Господня, осталось 24 дня). Эта традиция, символически означавшая преображение нижнего чина, юнкера, в офицеры, соблюдалась в российской императорской армии вот уже которое десятилетие, и потому команда полковника вызвала у юнкеров искреннее недоумение.

– Господа, вы прекрасно знаете об угрозе, нависшей над Россией. В связи с чем его величество император и самодержец всея Руси приказал произвести церемонию производства вас в офицеры сегодня, – пояснил командир эскадрона.

– Ур-р-а! – закричали юнкера, подбрасывая в потолок бескозырки.

– Господин полковник, – обратился к Соколовскому портупей-юнкер Баташов, дождавшись пока курсанты вдосталь накричатся, – а на параде по случаю производства в офицеры государь император будет присутствовать?

– А как же! Неужели вы могли подумать, что батюшка-царь, несмотря на всю свою занятость, пропустит такое важное в жизни армии событие? Производство, как и в прежние времена, будет проходить в присутствии его императорского величества и высочайшего двора! Итак, господа, поспешайте, – добавил он, видя, что накричавшиеся до хрипоты юнкера, вместо того чтобы готовиться к параду, о чем-то возбужденно переговариваются, – его величество прибудет в Красное Село с минуты на минуту.

– Господа! Прошу вас поскорее надеть полное походное снаряжение, – приказал портупей-юнкер Баташов, – через пять минут построение на линейке.

Через десять минут на центральной линейке лагеря Николаевского кавалерийского училища выстроились кавалерийский эскадрон и казацкая сотня.

Увидев приближающегося на породистом кауром жеребце начальника училища генерала Родимцева, командир эскадрона Соколовский скомандовал:

– Смирно, глаза направо! Ваше превосходительство, юнкера старшего курса Славной школы для парада построены!

– Здравствуйте, юнкера!

– Здравия желаем, ваше превосходительство!

Окинув орлиным взором своих питомцев, генерал привстал на стременах и хриплым от волнения голосом, доходящим до сердца каждого юнкера, прокричал:

– Господа офицеры! Великая честь идти на Царский смотр, но не забудьте, что и эту честь надо оправдать и заслужить. Мы не можем быть хуже других, а должны сделать все для того, чтобы постараться быть, если только это возможно, лучше всех. Помните это твердо. Не посрамим же нашу Славную школу!

– Не посрамим! Не посрамим! – раздался многоголосый шепот из задних рядов, который был услышан всеми.

Генерал чуть заметно сделал глазами знак командиру эскадрона. Тот, придерживая своего норовистого Буцефала, выехал вперед:

– За мной, повзводно, ма-а-ар-рш!

Под звуки марша «Под двуглавым орлом» серебристотрубного училищного оркестра кавалерия поскакала к передней линейкой, где после долгих эволюции и заездов наконец наступил желанный момент церемониального марша. Конники Славной школы отменно прошли перед Царским валиком, заслужив похвалу его величества.

После прохождения всего гарнизона царский штаб-трубач конвоя подал сигнал «Труби отбой». По этой команде кавалерийский эскадрон и сотня построились развернутым фронтом.

Полковник Соколовский скомандовал:

– Господа юнкера старшего курса… слезать… отдать коней младшему курсу!

Баташов, ловко спрыгнув с коня, ласково потрепал его по загривку и, по привычке, выудив из кармана несколько кусочков сахара, поднес лакомство к морде своего любимца.

– Кушай, мой славный товарищ, – грустно произнес он, – больше не скакать нам по полям и долинам, не глотать дым у походного костра…

Поцеловав коня в морду, Баташов передал поводья своему крестнику, юнкеру младшего курса Пафнутьеву.

– Держи моего Мрамора и помни, с сегодняшнего дня это твой верный друг. Люби его, как я, и он ответит тебе тем же…

Не дожидаясь, пока кавалеристы распрощаются со своими верными четвероногими друзьями, полковник Соколовский скомандовал:

– Строиться! К центральной линии, шагом марш!

Вскоре выпускные пажи и юнкера Николаевского кавалерийского, Павловского и Владимирского военных, Михайловского и Константиновского артиллерийских училищ были построены тремя фасами у большой Красносельской палатки.

После команды «смирно» фронт обошли флигель-адъютанты, раздавая каждому из выпускников царский приказ о производстве, напечатанный в виде брошюрки в несколько страниц, где каждый паж и юнкер могли найти свое имя и полк, в который вышли.

После этого в сопровождении Свитского дежурства к фронту юнкеров от Царского валика спустился улыбающийся государь император. Не спеша он начал обходить ряды, пристально вглядываясь в лица своих будущих офицеров. Проходя мимо строя николаевцев, он остановился против Аристарха.

– Портупей-юнкер Баташов, – представился тот, вытянувшись в струнку, поедая глазами высочайшее начальство.

– В какой полк изволили выйти?

– В Н-ский гусарский генерала Дениса Давыдова, Ея Императорского Высочества великой княгини Ольги Александровны полк, ваше императорское величество, – внутренне собравшись словно перед кавалерийской атакой, без запинки отрапортовал Аристарх.

– Это не ваш отец служит в Варшавском военном округе?

– Так точно, ваше императорское величество! Генерального штаба полковник Баташов – мой отец.

– А не хотели бы вы служить под его началом?

– Никак нет, ваше императорское величество!

– Но почему? – искренне удивился император.

– Я хочу быть на первой линии, а не в штабе, видя, какая опасность нависла над нашим Отечеством, – твердо сказал Аристарх.

– Ну что же, похвально, очень даже похвально. Другого ответа от корнета из славной офицерской династии Баташовых я не ожидал. За богом молитва, а за царем служба – не пропадет. Скажу по секрету, намедни я подписал приказ о производстве вашего отца в чин генерал-майора генерал-квартирмейстерской службы. Я думаю, у вас есть с кого брать пример. Знаменательно и то, что вы начинаете службу в полку, в котором начинал службу ваш дед, собутыльник и верный товарищ Дениса Давыдова! Удачи вам, корнет!

– Буду стараться, ваше императорское величество!

Чести удостоиться короткой беседы с самим царем получили не многие, один-два курсанта каждого училища, и тем значимее было это событие для каждого из удостоенных этой высочайшей милости. В стройном ряду юнкеров Владимирского училища стоял тогда и 21-летний петербуржец Аполлон Яковлевич Крузе, российский военачальник, который дослужится до генеральского чина сначала в Белой, а затем и в Красной армии. При этом он не будет репрессирован, благополучно доживет до 1967 года и будет торжественно похоронен в Ленинграде, на Богословском кладбище.

Закончив обход, государь император вышел на середину фронта и, окинув взглядом пажей и юнкеров, благожелательно произнес:

– Благодарю вас, господа, за прекрасный смотр!..

– Рады стараться, ваше императорское величество! – громко и радостно прозвучало в ответ.

Государь сделал два шага вперед и громким голосом торжественно произнес:

– Я пожелал сказать вам несколько слов перед предстоящей для вас службой. Помните мой завет: веруйте в Бога, а также в величие и славу нашей Родины. Старайтесь служить ей и мне изо всех сил и исполнять, в каком бы положении вы ни были и какое бы место ни занимали, свой долг. Относитесь с уважением к вашим начальникам и дружески друг к другу, к какой бы части вы ни принадлежали, памятуя, что каждый из вас, составляя частицу нашей великой армии, служит одной Родине и своему государю. Относитесь строго, но справедливо к подчиненным вам нижним чинам и старайтесь во всем служить им примером как на службе, так и вне ее. Желаю вам от души во всем успеха и уверен, что при всякой обстановке каждый из вас окажется достойным потомком наших предков и честно послужит мне и России. Поздравляю вас с производством в офицеры.

Оглушительное «ура» начало перекатами греметь по всей округе, тревожа, поднимая с насиженных мест в приозерных камышах Дудергофского озера стаи воронья. Испуганно каркая, огромная черная туча вдруг заслонила собой солнце, наложив на лица воинов легкую тень, словно предупреждая новоявленных офицеров о грядущем черном лихолетье. Но продолжалось это всего лишь одно мгновение. Вскоре ласковое светило вновь засияло во всей своей красе. Солнечные лучики, отражаясь всеми цветами радуги от алмазной россыпи на орденах, драгоценностей и золотых позументов императорской свиты, сверкая на остро отточенных штыках и серебряных шпорах, возвратили в ряды парадного расчета праздничное настроение, вселили в душу каждого офицера тот извечный, до сих пор не понятный иностранцам русский дух, который в сражениях за Бога, Царя и Отечество окрылял воинской славой целые полки.

Строй сломался, как только император поднялся на валик.

– Господа офицеры – к вашим коням! – впервые услышали долгожданную команду от своих офицеров-наставников бывшие юнкера, а теперь корнеты. Вскочив на коней, которых держали в поводу юнкера младшего курса, они понеслись сумасшедшим карьером в лагерные бараки вне всякого строя, что являлось также старым обычаем. На кроватях бараков их уже ожидала приготовленная лакеями новая парадная форма, в которую все спешно переодевались и один за другим выходили к уже ожидавшим у передней линейки кем-то заблаговременно извещенным извозчикам, готовым доставить новоявленных корнетов и подпоручиков хоть в Питер, хоть на край света.

2

Аристарх прискакал к бараку одним из первых. Спешно надевая свою гусарскую форму, он то и дело ловил на себе восхищенные взгляды товарищей. Окончив училище по первому разряду, он имел право поступить в лейб-гвардию, но предпочел служить в прославленном гусарском полку. И вот теперь, надев коричневый доломан с золотистыми шнурами и краповые чакчиры, он с гордостью возложил на голову черную барашковую шапку с коричневым шлыком, белым султаном и двуглавым орлом.

– Ну как? – неожиданно обратился он к Казакевичу, который, облачившись в серый уланский наряд, с восхищением глядел на преобразившегося на глазах у всех Баташова.

– Да тебя хоть сейчас в бой! – с нескрываемой завистью промолвил Казакевич. – Недаром праотец всех гусар Денис Васильевич Давыдов говорил: «Гусар! Ты весел и беспечен… пиров и битвы гражданин!» Так вот, ты самый, что ни на есть «пиров и битвы гражданин».

Корнеты, удовлетворенно цокая языками и негромко переговариваясь, обступили Баташова. Одни с удивлением рассматривали необычный гусарский зигзаг офицерского погона, другие вертели в руках шапку, любуясь султаном, третьи рассматривали золоченую ленту с надписью «За отличия 14 августа 1813 г.», положенную по форме одежды.

– А ты знаешь, за что гусарский полк получил эту ленту? – стремясь отвлечь всеобщее внимание от молодцеватого красавца-гусара, спросил кто-то из новоиспеченных лейб-гвардейцев.

– Мне ли, внуку гусара, прошедшего Бородино, об этом не знать, – с вызовом ответил Баташов. – 14 августа 1813 года при реке Кацубах завязался упорный бой союзной армии с войсками Наполеона. После того как французские кирасиры из дивизии Себастиани обратили в бегство прусскую конницу, на помощь союзникам пришли гусары Мариупольского и Александрийского полков. Завершили же этот бой полным разгромом французов гусары Ахтырского и Белорусского полков. Пользуясь успехом этого боя, отряд, в который входили гусары Ахтырского и Белорусского полков, под командованием Дениса Васильевича Давыдова превосходным маневром вышел к Дрездену и занял половину города, защищаемого корпусом Даву, – словно заученный урок, с чувством, с толком, с расстановкой гордо продекламировал он…

– Вот это да!

– Вот это настоящий полководец!

– Настоящий герой, – послышались отовсюду возгласы офицеров.

– А вы знаете, что этот ваш герой после захвата Дрездена попал в опалу и был отлучен от войск? А все потому, что не выполнил предписания вышестоящего командования не брать город, а только подготовить торжественное его взятие генерал-адъютантом Винценгероде, любимцем императора…

– Все это правда, господа, – откровенно признался Баташов, – но император вскоре простил его, и Денис Васильевич потом еще не раз показал свои полководческие таланты…

– И не только полководческие, – добавил Казакевич.

– Ну что, удовлетворен таким ответом? – повернулся к гвардейцу корнет Сорокин. – А вот скажи-ка нам, братец, чем может похвастаться твой лейб-гвардейский полк?

Не найдя, что на это ответить, гвардеец заторопился к выходу.

Проводив его долгим, пристальным взглядом, Баташов, обернувшись к окружившим его офицерам и указывая на лежащую на кровати газету, пестрящую жирными призывными заголовками, доверительно сказал:

– Я сегодня, откровенно признаться, думал, что выпуск наш пройдет буднично, без фанфар и парада. Ведь что ни говори, а на Отечество наше война надвигается. Страшная война… И знаете, я был искренне удивлен не тому, что наше производство в офицеры будет ускоренным. Это было ясно как божий день. Я был искренне удивлен тому, что император, несмотря ни на что, не манкировал вековую традицию лично приветствовать офицерское пополнение. Все происходило так торжественно и величаво, словно в былые времена, что я вдруг всей душой и сердцем понял, что с сегодняшнего дня для меня Бог, Царь и Отечество – единое целое, словно божественная Троица. Я понял, главное, что с таким императором нас никогда и никто не победит…

– Да здравствует император!

– Да здравствует Россия!

Неожиданно офицеры в едином порыве торжественно и величаво запели гимн:

Боже, царя храни, Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам, Царь православный. Боже, царя храни!

Боже, царя храни! Славному долги дни Дай на земли! Гордых смирителю: Слабых хранителю, Всех утешителю – Всё ниспошли!

Перводержавную Русь Православную Боже, храни! Царство ей стройное, В силе спокойное, – Все ж недостойное, Прочь отжени!

О, провидение, Благословение Нам ниспошли! К благу стремление, В счастье смирение, В скорби терпение Дай на земли!

С последними словами гимна в бараке наступила звенящая тишина. Офицеры продолжали стоять по стойке смирно, готовые в едином порыве тотчас же рубить, крушить в хузары всех, кто посягнет на любимое Отечество. У многих корнетов на глаза набежали слезы, и они, чтобы скрыть эту свою слабость и сентиментальность, быстро-быстро заморгали глазами, зашмыгали носами. Но никто не обращал на это внимания. Все смотрели на Баташова. Все ждали от своего любимца и курсантского командира тех необходимых слов, которые не говорят на парадах и высочайших смотрах.

– Господа, товарищи и друзья мои! В этот долгожданный и незабываемый для всех нас час производства в офицеры я хочу сказать, что сегодня у меня нет роднее и ближе вас, моих юнкерских товарищей. Мы стоим сегодня на пороге войны. Кого-то она призовет сегодня, кого-то завтра, через неделю или месяц. Но мы все как один должны понимать, что никто из нас не останется в стороне от предстоящей схватки. Пусть газетные заголовки кричат о том, что мы шапками закидаем германцев, что война с тевтонами продлится не больше месяца, но мы-то знаем, какой серьезный враг стоит у наших западных границ. И потому должны ясно осознавать, что наше место не в глубоком тылу, а на фронте. Я верю, что все вы, мои дорогие корнеты, не станете искать обходных дорог, а предпочтете прямой путь доблести и чести. А раз так, то мы еще не раз встретимся на этом трудном, но достойном пути!..

– Господин корнет, – неожиданно прервал горячую речь Баташова дежурный юнкер, – к вам вестовой.

– Извините, господа, – виновато промолвил Аристарх и поспешил вслед за юнкером.

На линейке его ждал посыльный в гусарском мундире, с двумя лычками на погонах. Увидев офицера, гусар лихо спрыгнул с коня и, вытянувшись во фрунт, доложил:

– Ваше благородие господин корнет! Вам срочный пакет! – и, вынув из сумки конверт, протянул его Баташову.

– Спасибо, братец, – поблагодарил гусара Аристарх и тут же, сломав печать, вскрыл письмо.

На узкой полоске бумаги было всего лишь две строчки:

«Приказываю в 20.00 явиться в часть.

Командир полка, полковник Нелюдов».

– Как же братец, я за пять часов смогу добраться за тысячу верст отсюда? – обратился он за разъяснениями к гусару.

Тот многозначительно ухмыльнулся в усы.

– Вы не журытесь, ваше благородие. Полк наш вот уже вторые сутки квартирует в Красном Селе. Сейчас их высочество, шеф полка, и его высочество великий князь проводят высочайший смотр.

– А к чему тогда такая спешка?

– Слышал я от господ-офицеров, что ввечеру полк будет грузиться в эшелон и тю-тю, на запад, – многозначительно произнес гусар.

Аристарх огляделся кругом, ища взглядом своего коня, на котором час назад прискакал к бараку, но ни одной лошади вокруг уже не было. Юнкера увели их в конюшню, приближалось время кормления.

Заметив беспомощно брошенный взгляд офицера, гусар лихо крякнув, вспрыгнул на своего буланого и, ни слова не говоря, скрылся за бараком. Через несколько минут он выехал на центральную аллею, ведя за собой коня такой же буланой масти.

– Ваше благородие, этот, я думаю, вам подойдет!

– Скажи-ка мне, братец, как тебя звать?

– Петр Кузьмин я, ваше благородие.

– Еще раз спасибо тебе, Петр Кузьмин!

– Рад стараться, ваше благородие.

– Подожди-ка меня здесь немного. Надо с товарищами попрощаться, – объяснил Аристарх.

– Знамо дело. Надолго расстаетесь вить, – понятливо произнес вестовой.

А в бараке полным ходом шло веселье. Новоиспеченные офицеры по давней училищной традиции спешили увековечить свои имена и кавалерийские части, где им предстояло служить, на стенах и потолке лагерного «дортуара».

– Аристарх, – вскричал, увидев друга, Сорокин, – мы здесь и тебе место оставили. – Он подал небольшой флакон с красной краской и кистью.

– Вот здесь, – подсказал Казакевич, – как раз над твой кроватью.

Со штабной тщательностью Баташов вывел на стене: «Корнет Аристарх Баташов. Н-ский гусарский полк. 1914 год».

Закончив свой нелегкий литературный труд, Аристарх, громко, стараясь перекричать веселый говор, стоящий в бараке, крикнул:

– Господа! Я должен покинуть вас, потому что получил свой первый приказ – в 20.00 прибыть в часть, которая сегодня ночью направляется на запад!

– А как же отпуск? – удивился Казакевич.

– А как же наша первая офицерская пирушка? – растерянно произнес корнет Алексеев.

– А как же твоя будущая свадьба? Ведь мы все приглашены и уже подарки приготовили, – разочарованно произнес Сорокин.

– Свадьба будет после победы! – как о уже решенном деле твердо сказал Баташов. – Если, конечно, останемся живы, – глухо добавил он. – На прощание я хочу привести вам слова великого гусара, Дениса Васильевича Давыдова:

Мы оба в дальний путь летим, товарищ мой, Туда, где бой кипит, где русский штык бушует…[12]12
  Денис Давыдов. Стихотворение «Товарищу 1812 года, на пути в армию».


[Закрыть]

– Прощайте господа, даст бог еще свидимся!

Офицеры гурьбой вышли провожать своего любимца до порога. Казакевич с Сорокиным, держась за стремена, проводили друга до конца аллеи.

– Прощайте братцы. Не поминайте лихом! – Аристарх поочередно обнял верных друзей и, сдавив шпорами бока своего буланого, поскакал вслед за Кузьминым.

Догнав вестового, Аристарх осадил коня.

– Скажи-ка братец, а кто экзаменует полк?

– Главнокомандующий войсками Гвардии и Петербургского военного округа великий князь Николай Николаевич, – четко, без запинки, словно заученный урок отрапортовал гусар.

«О-о, это серьезно, – подумал про себя Аристарх, чувствуя себя уже полноправным членом этого большого и славного воинского коллектива. – Если простой гусар, так четко и без запинки величает великого князя, то, я думаю, и остальные не подкачают».

Эта внутренняя надежда на то, что его полк с честью выдержит все испытания, не покидало юного корнета до тех пор, пока он мчался, оставив далеко позади вестового, к заветному полю, где показывали свое строевое и боевое искусство его однополчане.

И это чувство еще более окрепло, как только он увидел, как эскадроны по сигналу трубы четко и слаженно атаковали сомкнутую пехоту и конницу, как неожиданно размыкались и складывались в гармошку, чтобы опять мгновенно развернуться. Опытный взгляд кавалериста сразу же оценил, что все перестроения производились на самых широких аллюрах, что за все время смотра ни разу не произошло ни ломок фронта, ни малейшего замешательства.

Спешившись недалеко от деревянной трибуны, окруженной со всех сторон казаками Императорского конвоя, Аристарх невольно прислушивался к высокому голосу проверяющего. К своей радости, он слышал из уст великого князя, наблюдающего за маневрами, только слова восхищения. По окончании учений великий князь Николай Николаевич, собрав всех офицеров гусарского полка, который он экзаменовал, искренне похвалил их:

– Спасибо, господа офицеры, за ваш ратный труд! Я уже давно не испытывал такой радости, которую вы доставили мне сегодня. Полк действительно оказался лучшим среди лучших кавалерийских частей. Я твердо уверен, что полк, если понадобится, покроет новой славой свой старый штандарт!

Аристарх с замиранием сердца слушал слова похвалы в адрес своего полка, словно сам только что принимал участие в высочайшем смотре.

Дождавшись, пока свитская кавалькада великого князя покинет поле, где проходил смотр, Аристарх, оставив коня вестовому, направился к разгоряченным офицерам, которые шумно и весело обсуждали маневры и лестную для всех похвалу великого князя.

Корнет с замиранием сердца подошел к полковому командиру Нелюдову, человеку небольшого роста, довольно тучному, которому на вид можно было дать не больше сорока лет. Громким командирским голосом он доложил:

– Господин полковник, корнет Баташов, представляюсь по случаю прибытия в полк для дальнейшего прохождения службы.

– Не так громко, корнет! Оглушили меня совсем, – сказал полковник и, внимательно присмотревшись к юному офицеру, спросил: – Кого-то вы мне напоминаете. Не служил ли в полку кто из ваших родственников?

– Так точно, ваше высокоблагородие. Здесь мой дед служил. Подполковник Евграф Аркадьевич Баташов.

– А-а, помню, конечно, помню. Будучи корнетом, служил под его началом. Славный был командир.

– Господа офицеры! – обратился полковой командир к своим подчиненным. – Рекомендую вам корнета Баташова. Прошу любить и жаловать.

Офицеры окружили молодого офицера со всех сторон, задавая обычные при знакомстве вопросы.

– Какое училище и по какому разряду окончили?

– Кто отец?

– Не женат ли?

Аристарх не успевал отвечать.

– Господа офицеры, довольно мучить корнета, у него от сегодняшнего дня, наверное, и так голова кругом идет…

– А теперь внимание, господа офицеры! – Полковник, вытащив из командирской сумки бумагу и окинув подчиненных сочувствующим взглядом, объявил: – Пока вы здесь экзерсисами занимались, я получил приказ: «Немедленно выступить к новому месту дислокации. Посадка первого эшелона в Гатчине в 12 часов 40 минут ночи сего числа».

– А как же праздничный ужин у ее высочества, шефа полка? – разочарованно произнес кто-то из офицеров. – Ведь великая княгиня будет ждать нас.

– Подполковник Высоцкий, подготовьте, пожалуйста, извинительную телеграмму ее высочеству и отправьте ее немедленно.

– Будет исполнено!

– Вот видите, голубчик, и вам за праздничным столом посидеть не удалось. С родителями-то простились?

– Нет. Не успел.

– Сколько вам надо времени, чтобы проститься?

– Суток трое хватит.

– Что так долго?

– Да у меня maman с сестрой в поместье на лето уехали.

– Далеко ли поместье ваше?

– В Белгородском уезде. За Осколищем-селом.

– Даю вам четверо суток отпуска, по окончании которого вы должны прибыть на место дислокации полка. Мне кажется, вы должны знать наш адрес.

– Как не знать, ваше высокоблагородие, – обиженно промолвил Аристарх, – адрес известный: Межибужье, Летичевский уезд, Подольская губерния.

– Не обижайтесь, корнет, – благодушно промолвил полковой командир. – Не забудьте только на радостях, что через четыре дня вы должны непременно прибыть на место дислокации полка.

– Не забуду, ваше высокоблагородие!

– Ну тогда, корнет, аллюр три креста!

3

Телеграмма о прибытии в имение Аристарха Евгеньевича не на шутку всполошила всех дворовых. Еще бы, молодой барин не очень-то жаловал родительское гнездо, чаще проводя отпуск в Санкт-Петербурге. Больше всех волновался престарелый дворецкий. С бумагой в трясущейся руке Аполлинарий остановил спешащего по своим делам управляющего и с ходу выпалил:

– Батюшка наш, Афанасий Денисыч, радость-то какая. Барин молодой второго дня приезжает, Аристарх Евгеньевич!

– Вот это радость так радость, – искренне обрадовался Кульнев. – Ну что ж, у нас еще есть время подготовиться к этому важному событию, – озабоченно сказал он и, строго взглянув на дворецкого, добавил: – Два дня даю тебе, и чтобы дом сиял, как ясно солнышко!

– Дык, Афанасий Денисыч, дворовых маловато. Девок сенных надобно, да поваренков, да баб и мужиков для прочей хозяйской надобности.

– Дам! Не журись. Сегодня же обяжу старосту выделить сколь надобно людей. Сам подберешь сенных девок. Да смотри мне, чтобы одна другой краше были, – строго наказал Кульнев.

– Дык где мне старому девок отбирать, в дому-то забот полон рот. Так что не обессудь, Афанасий Денисыч, не для меня это дело – девок по деревне шукать.

– И впрямь, ты к этому делу явно не подходишь, – согласился управляющий, – для этого я отряжу кого помоложе.

Денис выслушал распоряжение отца отобрать деревенских красавиц в горничные барину без особого энтузиазма. Единственное, что его вдохновляло, – это возможность повлиять на дальнейшую судьбу Дуняши, определить ее в господский дом и тем самым оградить от тяжелой черновой крестьянской работы. Его зазнобушка будет непременно рада его предложению, ведь это позволит им видеться каждодневно. О большем счастье он и не мечтал.

Ранним утром Денис вместе со старостой прошелся по хатам, где его с нетерпением ждали наряженные кто во что горазд молодки, явно наслышанные о цели его визита. В доме Егора-кузнеца, к вящему его удивлению, на предложение пойти в служанки, Дуняша неожиданно для всех ответила категорическим отказом.