Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг."

Долгое время у меня хранилась эта книга. В ней была роспись и Михаила Александровича Шолохова.

В 1920 году вместе с Шолоховым принимал участие в ликвидации неграмотности среди населения. Мы с ним виделись на совещаниях учителей. Два-три раза в год собирались в Вешенской, и каждый обменивался опытом работы.

Позже за всю жизнь я встречался и разговаривал с Шолоховым еще пять-шесть раз. (Когда-то он в Дударевку приезжал, а я там работал.) И всегда он здоровался со мной, угадывал меня как соклассника.

В Плешакове Еланской станицы в то время проживало более 800 душ. Населенный пункт лежал на одном из главных торговых путей Верхнего Дона. У Еланской, гремевшей в те времена торговыми рядами, лавками, плешаковцы содержали паромную переправу.

Были в хуторе станичные конюшни, казармы для отарщиков, отбывающих воинскую службу, амбары со страховым запасом хлеба. В округе славилась мощная по тем временам хуторская мельница – с паровым двигателем, двухэтажная, деревянная.

После обмолота хлебов из ближних хуторов всю осень и зиму везли сюда казаки зерно на помол.

По воспоминаниям уроженца и старожила хутора Плешакова Ивана Григорьевича Мельникова, 1903 года рождения, отец Шолохова, Александр Михайлович, поселился тут в 1917 году летом, стал работать заведующим на паровой мельнице, которая принадлежала ранее купцу Симонову.

А впрочем, послушаем Ивана Григорьевича сами:

– Мои родители жили в дому напротив мельницы. Семья была большая – пятнадцать человек.

Чуть пониже, рядом со своей усадьбой, мой дед Трофим Мельников построил второй дом, покрыл жестью и в 1916 году продал его машинисту мельницы Ивану Алексеевичу Сердинову.

В начале лета 1917 года в хутор приехал Михаил Александрович (видимо, описка: Александр Михайлович. – В. П.) Шолохов и стал работать управляющим паровой мельницы. Первую зиму Шолоховы зимовали у нас, а на вторую перешли к соседям Дроздовым, у них свободнее было.

Александр Михайлович, отец Шолохова, состоял в торговой компании. Эта компания и купила мельницу у купца Симонова, и он вскорости уехал, говорили туда, в Усть-Медведицкую.

Мельница была деревянная, двухэтажная. У Симонова она не была огорожена, а Шолохов огородил ее ольховым штакетником, порядок во дворе навел, расстроил подсобки.

Во дворе мельницы Шолоховы держали гусей, индюшек, свиней. Помогать по двору приезжали из Ясеновки время от времени обедневшие родственники Анастасии Даниловны: немой мужчина, вдовая женщина и девушка. Все они часто заходили к деду посидеть, поговорить.

Александр Михайлович построил во дворе мельницы круглый дом 12 х 11 метров, покрыл его жестью. Дом этот должен был служить конторой, а часть его, наверно, думал отделать себе под жилье.

В конце девятнадцатого года Шолохов оставил работу и уехал вместе с семьей. Мельница потом уж больше не работала, а дом позже снесли под школу.

Мой дед до революции был хуторским атаманом, а потом его избрали председателем Совета. Но внезапно появился Степан Кочетов, забрал ключи у деда, назначил себе секретаря из местных мальчишек и стал работать, как Кошевой в «Тихом Доне».

Иван Григорьевич был глуховат и потому всегда разговаривал со мной громко, часто повторяя вопросы. И оставалось только удивляться его памятью, на что он отвечал улыбкой и подтверждал: к старости годы молодости помнит лучше, чем все то, что было с ним год назад.

Как-то на Базковской автостанции я дожидался автобуса. Ко мне подсел старичок с сумкой на костыле, который он держал через плечо. Кирзовые сапоги на нем, какой-то полувоенный пиджак.

– Дедушка, куда едете? – спрашиваю.

– На Семеновский, а теперь он Калининский называется… Шолохова? Ну как же не знал? Я Игнат Александрович Мельников, из Плешакова родом. Помню то время, когда на мельнице работал Александр Михайлович.

Анастасия Даниловна, как приезжал Михаил на каникулы, ходила по дворам, покупала ему сметану, молоко.

На мельнице работал дворником Вася немой. Все, помню, скворечники делал и на жердях выставлял их над мельницей, и мы, ребята, в том числе и я, любили Васю, крутились возле него.

На мельнице яму строили для нефти, и ребята, какие постарше меня, кололи камень на щебень. И Михаил с хуторскими казачатами играл, хотя, правда, мало.

Шолоховы жили на квартире у Дроздовых. Подскажу тебе: у них было три сына и пять дочерей. Дроздиху звали Агриппиной. Сад у них располагался к ключу. В верху яра был родник, назывался Большой колодец.

Мельников Иван Андреевич, 1908 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– Нас много однофамильцев жило в Плешакове. Так вот, в детстве вместе с Шолоховым за вишней лазили. Мы вишню рвем, а его на караул ставили.

В нашей компании были Николай Королев, Алексей Дергачев, Игнат Мельников.

На охоту с тенетами ходили на зайца: сеть в верху яра ставили и нагоняли.

Набегаемся, надразнимся собак и старух, а потом Мишка говорит: «Пойдем к отцу камень колоть на щебень».

Приходим. Отец говорит: «Вы, Мишка, не будете колоть». «Будем», – говорит.

Мы кололи камень, и нам по 20 копеек каждому отец его давал, и мы шли в лавку, конфеты брали у купцов.

У отца Михаила Александровича на мельнице было штук 6–7 дворняжек, мы ходили с ними поднимать зайцев.

Александр Михайлович был простой, любил детей, шутил всегда с ними. Последний раз он приезжал в хутор в сером комбинезоне, прошел по старикам, попрощался.

В 1919 году, в восстание, Сердобский полк перешел на сторону мятежников, а наших коммунистов пригнали в казарму, где раньше отарщики жили.

…Ивана Алексеевича Сердинова отпускали к жене обмыться, потом утром привели…

Из наших, помню, среди арестованных были Евгений Петрович Оводов, Степан Федорович Полянский, Дмитрий Алексеевич Наумов, Мельников и Иван Алексеевич Сердинов.

И вот выводят их по одному на допрос: «Как убивал? Где убивал?» Кое-кого вдарил Микишара (у него два сына были у красных, а два – у белых). Здоро-овый такой…

Допрашивали по одному и спрашивали: «Где казначейские деньги?» Кое на кого говорили: «Оставить…» И оставили Полянского, Мельникова, Оводова, а остальных погнали в Елань.

У ворот казармы Мария Дроздова, жена Павла, убила из винтовки Ивана Алексеевича Сердинова, а Матрена Парамонова добила его мотыкой.

Одного пацана тогда же убили в хуторе. Подводы шли с хлебом. Мужчину в плен взяли, а мальчишка побег, и ему вслед стрельнули…

…Когда-то до войны было. На всеобуч собирали нас. Шел я с ребятами мимо нынешнего дома по улице Шолохова, 103, а Анастасия Даниловна на скамейке: «Вы чё, я пойду Мишке скажу, может, у нас в низах перебудете…» И оставила нас на ночлег.

В 1936 году я был заведующим переправой в Вешках, и ездили мы с Шолоховым рыбалить. (Он жил еще в том дому, старом.) Резучими стерлядей ловили. Тогда этой рыбы много было, запретов на нее не было.

Дергачев Павел Ефимович, 1903 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– У отца Шолохова на мельнице работал вальцовщиком Давид Бабичев, машинистом – Иван Сердинов, весовщиком – Христиан Платонович Кочетов. А в завозщиской жил сторож.

Дом Дроздовых был крыт камышом, с крыльцом на север, со столбами вычурными – доски с вырезами, вилюшками, – сверху крыльца – жесть.

Я думал сначала, что Шолохов списал все с плешаковцев, а потом понял, что не все от них взято. Самого Дроздова старого я не помню, но говорили: прихрамывал он.

Зимой мы в шара играли… Клюшки, шар… Играли еще в городки. Костяшки всяк себе собирал – свиные, говяжьи.

Выставляли их на лед и сбивали плиткой железной. Если все шашечки собьешь – штрафа не будет.

Играем. Глядим – Мишка пошел. Вперед из Елани, бывало, пойдет – не догоним, отстал – не догоняет нас. Не дюже липучий был.

В станице Вешенской по улице Советской живут Валентина Ивановна и Михаил Александрович Железняковы. И вот однажды они звонят мне и сообщают, что жива дочь Михаила Дроздова. Но живет она далеко, аж во Фролове Волгоградской области.

Немедля я отправился к Железняковым. Оказалось, что Валентина Ивановна – дальняя родственница Дроздовым, а поэтому я и попросил ее рассказать хоть что-нибудь из жизни этой семьи:

– Алексей и Павел Дроздовы были красивые ребята, но настырные, как говорили старые люди. Отец коня не разрешал брать, а Павел, бывало, все равно уедет.

Михаил победней жил. Как ушел на Первую мировую войну, так и не вернулся. И осталось у него три дочери и два сына. Ну, все я тебе не расскажу, это надо ехать во Фролово к Татьяне Михайловне.

Через неделю за мной заехал на ЛУАЗе М.А. Железняков, и мы поехали степными дорогами на Слащевскую, Кумылженскую и дальше – за реку Медведицу.

Татьяна Михайловна жила с дочерью на улице Пушкинской, 32. Маленький флигелек огорожен ветхой изгородью. В комнате табуретки, стол, кровать, на стенах дешевые матерчатые коврики. Под низким потолком, в самом углу, – иконы. Старушка сидит на сундуке, лицо ее исполосовано морщинами, а выцветшие глаза ее уже как-то безучастны к жизни и безразличны своим спокойствием к нашему визиту. Но слово за слово – разговор пошел, и я в своей тетради сделал запись: «Бесхлебнова (Дроздова) Татьяна Михайловна, дочь Михаила Дроздова, 1901 года рождения, проживающая по адресу…»

– Михаила Шолохова я помню, на мельнице играл. Мать у него спокойная была. Бывало, скажет: «Миша». А он – не дюже подчинялся.

Александр Михайлович не богатый был. Но все ж таки у мельницы был. Люди его уважали.

В семье Дроздовых было восемь детей: Анна, Михаил, Купина, Павло, Дашка, Фекла, Дашка (малая) и Алексей. Дед Григорий умер рано, когда отцу было 16 лет. Отец Михаил был отделенный, но тут же жил, в Плешаках.

Павел и Алексей жили в отцовском дому. Павел был офицером. Один раз у нас в хуторе был слет казаков. Это 19-й год.

А потом говорили: «Красные едут». Павел с хуторными против них и пошел. Под Матвеевским хутором в яру их и побили.

Сердинов в соседях жил. Он был в красных. Командовал. Когда наших побили, потом его взяли в плен, пригнали в казарму. Бабы стали бить пленных, у каких мужей побили…

Дроздовы занимались хлебопашеством, жили своим трудом. После восстания Алексей отступил на Кубань. Потом вернулся с другой женой, с лошадьми. А тут коллективизация. Лошадей он отдал в колхоз, а сам пошел работать в заготзерно.

Детей у Алексея не было.

Шолоховы, когда жили у нас, пользовались нашей обстановкой. Все дела с ними решала бабка, Агриппина Марковна: мы, девки, как-то мало вникали в разговоры взрослых.

Я доглядела Агриппину, бабушку свою. Дом стоял дедовский до послевоенных лет, потом его продали, свезли на другое место. Миша Шолохов, помню, ходил зимой в зипуне⁵ ниже колен. Кушаком его мать подвязывала, а он не хотел ходить в нем: зипун был домотканый, плохой вид имел, но шерстяной, теплый, а Мишка не любил его, жарко в нем было бегать. Наиграется, возьмет зипун за рукав и тянет за собой, когда домой идет.

Татьяна Михайловна была неграмотна. Взяв ручку в иссушенные старостью пальцы, она поставила у меня на листе вместо росписи крестик.

Итак, у Агриппины Марковны и Григория Дроздовых было восемь детей. Самой старшей была Анна, ее мужа звали Степан Нестерович. Вторым в семье был отец нашей собеседницы, третьей – Акулина, четвертым – Павел (у него была жена Мария, с Рубежного хутора), пятой – Дарья, шестой – Фекла (по мужу Самойлова), седьмой – вторая Дарья, ее звали в семье «малой Дашкой», муж у нее был Василий Лащенов, и самым младшим у Дроздовых был сын Алексей (первую жену Марию брал из хутора Максаевского, а в 1919 году отступил на Кубань и привез оттуда вторую жену, которую тоже звали Мария). В Великую Отечественную войну Алексей пропал без вести, но старожилы говорят, что он эмигрировал за границу, и вестей от него никаких не было.

По воспоминаниям Татьяны Михайловны, у Дроздовых дом делился на две половины. Это был типичный казачий курень.

В половине, где жила Агриппина Михайловна, пол – земляной, деревянная кровать стояла, а под ней – печь-грубка, под иконами в переднем углу – стол и лавки во всю стену. В этой же комнате, служившей кухней, – русская печь. Как и во всех казачьих куренях, в кухне или «старой хате» потолок лежал на балке, называемой маткой.

Вторую половину дома занимали Шолоховы. В горнице и в спальне стены были беленые, а в старой хате – пластинные, и каждый год они мылись.

Дроздовы предоставили квартирантам мебель, а она была немудреной: стол с деревянными лавками, посудный шкаф с застекленными дверцами, деревянные кровати, сундук – вот и вся нехитрая обстановка.

Дом был на высоком фундаменте, с низами, которые использовались под ледник. Во дворе стояла летняя кухня, сложенная из мела и крытая соломой, котухи для скота, дровяной «костер»; усадьба была огорожена стенкой из камня – плитняка.

А вот что сказала о Дроздовых-Мелеховых Анисья Михайловна Королева, тоже из Плешакова:

– Дроздовы небогато жили, дом под камышом у них был. Алексей, какой больше на Гришку Мелехова похож, извозчиком работал. Купцы нанимали его на лошадях возить товары в магазины. В кумовьях у Дроздовых был Иван Алексеевич Сердинов (моего отца сестра была выдана за него замуж). Родом он был из хутора Еланского, грамотный, интеллигентный был Сердинов, хотя и происходил из трудовых казаков.

Из потомков Дроздовых-Мелеховых в Плешакове живет ветеран труда Антонина Семеновна Виноградова. Ее дед, Василий Иванович Лащенов, был женат на младшей Дарье Дроздовой, но их брак был несчастлив.

– По-женскому Дарья хворала, – рассказывала Виноградова, – пошла в холод бродить, рыбалить бреднем и после умерла. От нее остались Наталья, моя мама и Мария.

Иван Алексеевич Сердинов – первый председатель Еланского ревкома. С установлением Советской власти плешаковским казакам предложили сложить оружие. Но многие не сделали этого, а примкнули к восставшим.

Не принял Советской власти, пошел «на измену» революционному казачеству и Павел Дроздов. В бою за Плешаковым, в районе Кизилова и Вилтова буераков, он был убит. Там, в одном из буераков, навсегда похоронил Павло свои казачьи погоны, белый полушубок, офицерский наган. Михаил Александрович помнил, как Павла Дроздова привезли в дом, как лежал на соломе возле пылающей печи. Позже доктору филологических наук Константину Ивановичу Прийме писатель рассказывал: «…для изображения портрета Григория кое-что взял от Алексея Дроздова, для Петра – внешний облик и его смерть – от Павла Дроздова» (С веком наравне⁶. С. 170).

Сердобский полк сдался повстанцам. Коммунистов Еланской станицы, входивших в него, пригнали в Плешаков, в казарму, где жили раньше отарщики. Среди арестованных был и Иван Алексеевич Сердинов-Котляров. Утром следующего дня измученных, оборванных пленных повстанцы выводили по одному на допрос:

– Помнишь Кизилов и Вилтов яры?

– Кого убивал?

Вытолкали из казармы Сердинова. В воротах под шум собравшейся толпы на него накинулась Мария Дроздова, жена Павла:

– Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кума своего убивал-казнил?

Кто-то подсунул Марии винтовку, и та ударила ею Сердинова, а потом выстрелила в него…

В Государственный музей-заповедник М.А. Шолохова передан архив сына Ивана Алексеевича Сердинова, в котором есть воспоминания Ота Гинца, опубликованные к 50-летию со дня рождения М.А. Шолохова в одной из центральных чехословацких газет. Обладатель этой публикации посылал запрос в Чехословакию, чтобы разыскать автора, установить его адрес, но поиски не увенчались успехом. Правда, Союз журналистов Чехословакии подтвердил, что такая статья была напечатана в 1955 году, и прислал ее текст в русском переводе.

Привожу воспоминания в полном объеме:

С молодым Шолоховым

Воспоминания по случаю 50-й годовщины со дня рождения писателя

Михаил Шолохов и его творчество для меня значат больше, чем для остальных читателей. Шолохов напоминает мне о давних временах, обаяние которых я понял лишь значительно позднее. Годы моей молодости оживают под пером моих душевных взглядов при чтении «Тихого Дона», в острых чертах и красочно выступают передо мной эти края, о которых у меня сохранились уже только выцветшие воспоминания. Я снова вижу себя в центре событий, значение которых я понял лишь значительно позднее.

Только по прочтении «Тихого Дона» в подлиннике передо мной появился совершенно оживший Дон со своими хуторами, я видел себя окруженным моими друзьями – донскими казаками, слушал их речь, видел перед собой своего юного друга Михаила Шолохова.

Во время Первой мировой войны я был солдатом австрийской армии. Русские взяли меня в плен, я попал в Сибирь, оттуда – на юг России. Среди донских казаков я «переждал» правительство Керенского, среди них я прожил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и период после нее. Я жил в местах, где происходили центральные события «Тихого Дона», в семье Михаила Шолохова.

Это были счастливые времена. Родители Шолохова относились ко мне как к собственному сыну, а тринадцатилетний Миша стал вскоре моим верным юным другом. В дружеских отношениях я был и с одним из его учителей новочеркасской гимназии⁷, Степаном Богдановым. Мне льстило, что Александр Михайлович Шолохов, отец Миши, образованный и добродушный человек, считал меня исключительно эрудированным человеком. Я был исполнен гордости, когда он хвалил меня и представлял своим знакомым, как «сына чешского народа, первого народа в Австрии», и я очень желал встретиться с его сыном у нас дома. Отец говорил, что пошлет его учиться в Прагу.

Русский язык я изучил еще будучи малым подростком, но мне нужно было еще очень и очень шлифовать его, благо случай представился. В этом большая заслуга Михаила Шолохова. В особенности я вспоминаю, как он часто поправлял мне ударение. Меня всегда интересовала литература, и у Шолоховых мне довелось познакомиться прежде всего с русскими авторами. У них была большая библиотека, и я нашел в ней кое-что из того, что знал очень мало или с чем встречался впервые. Но я был слишком молод, чтобы обладать большими знаниями. И все же я стал советником молодого Шолохова в разных областях. Мы гуляли вместе и подолгу беседовали о всевозможных проблемах. Рад признаться, что на некоторые из вопросов сметливого мальчонки я не находил ответа.

Хотя с тех пор прошло уже столько лет, я всегда снова и снова краснею, вспоминая о том, какой урок я преподал Михаилу Шолохову, когда он однажды пришел ко мне с каким-то переводом Джека Лондона в руках. Он хотел услышать мой отзыв о нем. Я бегло заглянул в книжку, махнул презрительно рукой: «Какой-то приключенческий рассказ, яйца выеденного не стоит!» Джека Лондона у нас до Первой мировой войны не очень знали. До этого времени на чешском языке вышли в свет только два его произведения: «Белый клык» и «На суше и на море».

Мельница, о которой Шолохов упоминает в «Тихом Доне», это было место моей работы. Я был там вместе с Иваном Алексеевичем, которому Шолохов отвел столь значительную роль. Давыдка и Захарка, о которых там тоже речь, были мои друзья. Давыдку и его брата Ваську я обучил латинскому шрифту и радовался, как у них спорилось дело. О своем пребывании в России я вел дневник, который у меня до сих пор. Это толстая книжка, почти 300 страниц, очень изношенная, и кое-где уже трудно прочитать текст. В ней я нарисовал кое-как ту мельницу. Но и без этого примечания она стоит у меня перед глазами. Точно так, как описывает ее Шолохов в «Тихом Доне»: в одном углу кузница, нефтяной бак и напротив – машинное отделение, а вокруг – большой баз. Сколько дней и ночей провел я в машинном отделении!

Машина не могла отказать. Баз был полон помольщиков. Они заглядывали ко мне, шутили и с удовлетворением наблюдали, как машина ритмично отдувается. Я не оставлял свой пост, хотя иногда и приходилось без смены проработать целые сутки.

Так я приобрел среди казаков с далекой округи много друзей. Меня знали из Плешакова, из Еланской, из Вешенской, из Сетракова, из Каргина, Мигулинской, из Сингина. Короче говоря, из всех казачьих станиц и хуторов вокруг, вплоть до далекой железнодорожной станции Миллерово. Не раз они доказывали мне свою дружбу. Мы вместе переживали волнующие события, грустные и веселые истории. О некоторых я люблю вспоминать. До того, как поступить на мельницу, я научился у них даже ездить верхом. Одно время я пас с молодыми казаками лошадей в степи. Как прекрасны были эти ночи у горящего костра, когда молодежь пела прекрасные казачьи песни, одну за другой. Однажды казаки в степи предложили мне покушать из ночного горшка, и я рассказал об этом Михаилу Шолохову. Ну и смеялся же я, найдя позднее в «Тихом Доне» упоминание о подобном случае. Правды ради, нужно добавить, что посудину эту они, вероятно, употребляли всегда только для приготовления пищи. Их радовало, какая у них удобная кастрюля с ручкой.

На мельнице я несколько раз видел и атамана Верхне-Донского округа генерала Алферова, но тот никогда не изъявлял желания поближе познакомиться со мной, подсобным машинистом. Я знал и других лиц, которые появляются на страницах «Тихого Дона». Некоторым из них Шолохов поменял фамилии, но читателям этого произведения, по-видимому, ясно, что это люди, которые жили или еще живут, и что там описываются события, которые в большинстве своем действительно произошли. В своем дневнике я нахожу заметку о том, что после моего прибытия в эти места обо мне позаботился какой-то слесарь, сознательный и прогрессивный человек. Он щедро угостил меня, и я многое от него узнал. Вероятно, это был слесарь, которому в «Тихом Доне» Шолохов дал имя Штокман.

Читая «Тихий Дон», я снова переживаю эти волнующие дни, когда казаки, подстрекаемые реакционными элементами, шли в бой за чужие им цели. Участник одного из этих походов, мой друг Ларион Герасимович Чекунков из хутора Боков, по возвращении зашел ко мне, и я тогда одолжил ему несколько книг из своей библиотечки. С трудом я ее собирал в России. У Чекункова уже не было случая вернуть мне книги, и мне немного жаль было, но затем я понял, что позднее все равно книг мне не сохранить.

О некоторых своих приключениях я рассказывал маленькому Шолохову, а он потом включил их в «Тихий Дон». Это доказательство его необычайной памяти. Его живое описание умеет вызвать правдивое представление тех событий, и если их сравнить непроизвольно с моими отрывочными записями, будь то дела серьезные или мелкие, весь мой дневник кажется мне тем серее.

Правда, мы тогда не понимали того, что происходило во всей России. Ведь мы не знали даже как следует, что происходит в недалекой округе. И когда мы иногда, спустя долгое время, получали газеты, напечатанные, как правило, на грубой оберточной бумаге, мы глотали каждое слово, но не могли эти сообщения упорядочить в голове, привести их во взаимосвязь и понять значение тех событий. Спустя продолжительное время и, очевидно, после глубоких исследований и тщательного подбора всех фактов, это прекрасно сделал Михаил Шолохов. Его «Тихий Дон» представляет собой правдивую и неоценимую историю тех времен.

Я вспоминаю те времена с волнением, а Шолохова и его семью с любовью. Его мать, которая часто заботилась обо мне и с участием расспрашивала про мою семью дома; Александра Михайловича, с которым мы водили долгие беседы за чаем. Ради меня он часто просил приготовить кофе. А как можно забыть моего юного друга Михаила Александровича Шолохова, нынешнего великого писателя! Я нахожу запись: «Шолоховы относятся ко мне так же хорошо. Сегодня пришел Миша и принес мне в постель кофе с пирожками. Я не привык пить кофе в постели, но Миша настаивает». Михаил Шолохов написал мне однажды: «Вспоминаете ли, как я Вас угощал кофе со сливками? Надеюсь, когда я буду в Праге, Вы вспомните, что Вам нужно отплатить за тогдашнее гостеприимство и что Вы уважите меня чашкой кофе. И мы будем, оба уже старички, вспоминать давно минувшие времена».

В конце 1919 года Плешаковская мельница была закрыта. Новой подходящей должности Александру Михайловичу не нашлось, и он в поисках работы переезжает с семьей в хутор Рубежный, а затем вновь в Каргинскую и поступает в статистическое бюро советской заготовительной конторы, а потом назначается ее руководителем.

Здание мельницы в начале 30-х годов было разобрано. Двигатель увезли в Миллерово для освещения города, вальцы и другие пригодные механизмы использовались для ремонта действующих мельниц.

Дома Дроздовых, Сердинова, Мельникова тоже не сохранились, но в будущем, по генеральному плану развития Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова, в Плешакове предстоит воссоздать дом литературного героя. В хутор, который связан с детством писателя, откуда начал пробиваться родничок творчества великого летописца, намечается проложить для туристов маршруты.

В рубежном

Много мы говорим об одном из прототипов Григория Мелехова – Харлампии Ермакове, о том, что Шолохов использовал его служивскую биографию. Но ведь Ермаков не был в банде, если грубо следовать по схеме. Может, как уверяет краевед И.И. Федоров, есть третий прототип Григория? Матвеевские старожилы, плешаковцы помнят отважного казака, в прошлом потешника – конокрада, Василия Федорова. Ему пришлось, как и Григорию, послужить и у красных и у белых – и всеми он был недоволен, и всюду видел «неправильный жизни ход». А кончил тем, что с остатками банды Фомина скрывался в лесу недалеко от хутора Рубежного, куда переехали Шолоховы в конце 1919 года.

Здесь, в Рубежном, Шолохов впервые услышал о жителе хутора Якове Фомине, в прошлом красном командире, а затем перешедшем на открытый бандитизм. Тут все знали Попова Филиппа Андреяновича, который руководил сотней рубеженских повстанцев, и впоследствии писатель, несомненно, многое заимствовал из его рассказов для создания образа Григория Мелехова. Это он, Попов Филипп, скакал на коне в Плешаков, чтобы удержать сестру, Марию Дроздову, от самосуда над Сердиновым и его товарищами.

Переезд к Поповым ничего хорошего не обещал, поэтому Шолоховы переходят на квартиру к Максиму Воробьеву, семья которого не принимала участия в мятеже.

Дом Воробьевых стоял почти на краю хутора. Именно тут и запомнился Мише Шолохову крутой «восьмисаженный» спуск к Дону.

Старинный казачий хутор Рубежный расположен на грани двух станиц, оттого, наверное, и название его пошло. С юга он защищен крутой возвышенностью, переходящей в степь, с запада – высокой Шутовой горой, с востока – меловым увалом Венцы, а на севере, сразу за – стремя Дона.

Александр Михайлович давно заезжал в хутор к Попову Филиппу Андреяновичу, еще когда жил в Кружилине и в Каргине. Нередко брал он с собой и Мишу, который вскоре познакомился со своими сверстниками: Павлом Кузнецовым, Василием Ивановым, Матвеем и Николаем Поповыми, Стефаном Воробьевым.

В хуторе Калининском уже несколько лет я знаком с краеведом Иваном Ивановичем Федоровым, и попросил его записать для музея воспоминания рубеженских старожилов, и вот теперь, с его разрешения предлагаю их:

Попов Николай Данилович, 1906 года рождения, житель хутора Рубежного:

– 1919 год. Верхнедонской мятеж. В это смутное время и переехали к нам в Рубежный Шолоховы. Сперва прибыл к моему дяде Попову Филиппу Андреяновичу один Миша, пожил немного и перешел с согласия старших к Воробьеву Максиму Ивановичу. Вскоре Александр Михайлович с Анастасией Даниловной тоже переехали к Воробьевым и перевезли кое-что из имущества. В основном то, что было дорого Александру Михайловичу: на удивление всем, привез он 116 лохмоногих кур и около сотни бисерных цесарок и оберегал их так, что готов был заплатить соседу за петуха, чтоб он не залетал к его курам. «Ты убери его, – говорил он, – а то он мне чистопородность кур испортит».

Мишиных сверстников у нас в хуторе было много: Павел Кузнецов, Василий Иванов, Стефан Воробьев, Филипп Кузнецов да мы с братом Матвеем. Дружили мы еще до этого, когда Шолоховы приезжали в Рубежный в гости или на рыбалку. А иногда Миша приезжал один.

Помню, приехал он как-то попутно с казаками, остался порыбалить, а вечером ему надо было ехать домой. Но пошел сильный дождь, и я поленился его везти.

«Бери, – говорю, – старую кобылу и езжай, а там уздечку сымешь и пустишь. Она сама домой придет».

Домой-то лошадь ходила, но имела дурную привычку: как зайдет, бывало, в воду, так и ложится на бок. А я забыл предупредить его об этом.

Прошло полчаса, как Миша уехал. Смотрим – идет кобыла вся мокрая и с уздечкой. Испугались мы, оседлали лошадей с отцом и поехали седока искать.

…Подскакали к Кривому логу, а вода гудит в нем, как весной. Смотрим, идет Миша уже из леса – весь слипся, в тине. Посадили мы его на коня и повезли к себе домой.

Обмыли, обстирали, и только тогда он рассказал нам: «Подъехал к Кривому и хотел уже возвращаться – поток был слишком сильный, – но лошадь сама пошла в воду. А как только дошла до середины, – так и легла».

Лошадь-то после вскочила, а Мишу покатил поток до самого леса. Только там он ухватился за кустарник и вылез из воды.

После этого случая, когда мне приходилось бывать у них в Плешаках (я часто ездил к ним на мельницу за дегтем, а Шолоховы жили у моей тетки Марии Андреяновны Дроздовой), я все избегал встречи с Мишей: думал, обиделся. Но он не упрекнул никогда, только спросит, бывало: «Ты не на той кобыле приехал? А то дай, я поведу ее напою».

Кто из родственников принимал участие в мятеже? Все! Павел Дроздов, муж моей родной тетки, командовал повстанцами в Плешаках, но не долго. Его сразу убили в Вилтовом буераке. Дядя, Филипп Андреянович, – в Рубежном. Тогда-то командиров не назначали, а выбирал народ. А дядя был уважаемым в хуторе человеком. Тетка Мария Андреяновна убила Сердинова, когда узнала, что он убил ее мужа Павла Дроздова. Отец тоже был в восставших. Так что перечислять не стоит. Троцкий приказал всех нас уничтожить как класс, – все и пошли в восставшие.

Я всю жизнь удивляюсь: как могло случиться, что Сердинов Иван и Дроздов Павло – соседи, кумовья, – ранее жившие за одну семью, вдруг стали врагами и уничтожили друг друга.

Страшное дело – смута простого народа.

Расстегаев Виктор Степанович, 1927 года рождения, проживающий в хуторе Рыбном:

– Мой дед по материнской линии, Попов Филипп Андреянович, был коренной житель хутора Рубежного, 1876 года рождения. Дожил он до 78 лет и погиб в дорожной катастрофе.

До революции дед имел какой-то чин и награды, но никогда не рассказывал об этом.

Александр Михайлович Шолохов издавна дружил с Филиппом Андреяновичем. У деда Шолоховы бывали часто всей семьей, когда жили еще в Кружилиие, а в мятежный 1919 год жили первое время у него в доме.

Дед после возвращения с действительной службы занимался сельским хозяйством. Был он хорошим столяром, кузнецом, бондарем, слесарем, потому и обращался к нему Александр Михайлович за помощью по ремонту мельницы.