Текст книги "Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг."

А. Ерохин
В Вешенской…

Итак, послезавтра открывается Первый съезд писателей России. Сколько здесь славных, известных всему народу тружеников литературы. И сколько молодых, впервые съехавшихся сюда с неоглядных просторов России. Велика наша Россия, и достойна ее величия советская русская литература. Трудятся на ее поприще писатели разных возрастов, разного жизненного опыта, разных талантов. Среди них любовь народная выделяет Михаила Шолохова.

…О Михаиле Шолохове писать очень трудно. Узким зрачком фотоаппарата не схватить все величие, всю красоту и движение Дона, когда ветер гонит по нему низовые волны. В произведениях Михаила Шолохова все время в стремительном и страстном движении предстает бурная и многоводная река народной жизни.

К Дону мы подъехали в ночную темь. Пришлось заночевать на правом берегу реки, в Базках. За полночь вышли на улицу. На противоположной стороне, на высоком вешенском берегу, светил огонек. Мой спутник, ростовский писатель Александр Бахарев, пояснил:

– У Михаила Александровича. Работает.

Утро неожиданно выдалось солнечным. Между Базками и Вешенской лежал посеребренный морозом Дон. Он в этот утренний час… Впрочем, о Доне лучше всего говорить словами Шолохова. Именно про эту пору писал он:

«Зима легла не сразу. После покрова стаял выпавший снег, и табуны снова выгнали на подножный. С неделю тянул южный ветер, теплело, отходила земля, ярко доцветала в степи поздняя мшистая зеленка.

Ростепель держалась до Михайлова дня, потом даванул мороз, вывалил снег; день ото дня холод крепчал, подпало еще на четверть снегу, и на кинутых обдонских огородах, через занесенные по маковки плетни, девичьей прошивной мережкой легли петлистые стежки заячьих следов».

Отсюда, с этих берегов, с художественных полотен, развернутых перед читателями могучим русским живописцем слова, шагнули в мир, стали близки сотням миллионов сердец герои трудной, трагической, мятежной и сильной судьбы. Только писателю, черпающему свое вдохновение и свои краски из неиссякаемых глубин народной жизни, дано создать бессмертные образы людей из народа, тружеников, в страданиях и борьбе добывающих себе счастье. Михаилу Шолохову не нужно было брать командировочных удостоверений в Союзе писателей, чтобы изучать народ: он живет с народом всю свою жизнь.

Он встречает приехавших издалека гостей на первом этаже дома. Осведомляется, как доехали в эту трудную пору, шутит. Но тут же серьезнеет, узнав, что одному из нас перед этим довелось побывать в Алуште у Сергеева-Ценского. Весь как-то загорелся, посветлел.

– Ну как он, Сергей Николаевич? Как его здоровье? – с тревогой спросил Шолохов…

Уже потом мы видели, как он, что называется, «вклюнулся» в последнюю статью Сергеева-Ценского о литературе, о богатствах и красоте русского языка. Надел очки, вчитывается в каждую строчку. Остро и как-то по-молодому реагирует:

– Именно замашистое русское слово, такое оно и у Сергеева-Ценского. Богатырь нашей русской литературы.

Вспоминается, что ведь это отсюда, из станицы Вешенской, в адрес Сергея Николаевича Сергеева-Ценского была послана телеграмма:

«С истинным наслаждением прочитал «Утренний взрыв». Дивлюсь и благодарно склоняю голову перед Вашим могучим нестареющим русским талантом.

Ваш Шолохов».

Это лишь одни из многих примеров проявления независтливой любви большого писателя к добротной работе своего собрата по перу…

Наш разговор прерывается приходом одного из партийных работников района. Пришел он к члену райкома партии Шолохову посоветоваться по насущным делам жизни Вешенского района. Пока обсуждаются эти дела, мы с разрешения хозяина поднимаемся на второй этаж, в его кабинет. Здесь все для работы – все просто и солнечно. Застаем за рабочим столом приехавшего из Ленинграда редактора «Невы» Сергея Воронина. В этом журнале, как известно, будет печататься вторая книга «Поднятой целины». Но сейчас Сергей Воронин читает новые главы романа «Они сражались за Родину». А не так давно здесь был написан рассказ «Судьба человека». И если все это сложить – рукопись второй книги «Поднятой целины», новые главы романа «Они сражались за Родину», рассказ «Судьба человека», – то, может быть, станет более понятно, какой труд несет сейчас на своих плечах наш крупнейший писатель.

Между тем перед каждым новым изданием «Тихого Дона» и первой книги «Поднятой целины» возвращается он к написанному. Как-то, помнится, редактор его произведений развернул корректуру одного из шолоховских романов, сплошь исчерканную.

– Новые главы?

– Нет, – ответил редактор, – авторская правка очередного издания.

Это была правка книги, которая давно уже вошла в фонд мировой литературы.

Есть в «Тихом Доне» одно прекрасное в числе других место. Молодая девушка, невеста Григория Мелехова, смотрит на своего любимого деда, умирающего Гришаку:

«Наталья смотрела на сетчатку жил на дедовой руке, вспоминала: во дворе рыли колодец, и она – тогда еще девочка, – вычерпывая бадьей влажную глину, делала тяжелых кукол и коров с рассыпчатыми рогами. Она живо восстанавливала в памяти ощущение, испытываемое руками от прикосновения к мертвой, ледянистой земле, добытой с пятисаженной глубины, и уже со страхом смотрела на дедовы руки в коричневых, глиняного цвета, старческих веснушках.

Казалось ей, что по дедовым рукам течет не веселая алая кровь, а буро-синяя суглинистая земля».

Но оказывается, писатель долго был недоволен этой чудесной по силе картиной. Свыше десяти раз возвращался он к ней, переделывая и уточняя. Нам кажется, что литературоведы в огромном долгу перед молодыми писателями. По одному тому, что они не исследовали, как много и внимательно работает М. Шолохов над своими же широко признанными читателями произведениями.

Кто-то из исследователей творчества М. Шолохова заметил, что человеку труда посвящено творчество писателя. В таком же подвижническом труде он и сам создает свои произведения.

Михаил Шолохов – труженик и страстный борец за нашу советскую, партийную литературу. Он не признает даже разговора о литературе обособленной, отвлеченной от окружающей действительности, от повседневной жизни.

В комнате идет искрящийся шутками, меткими образными наблюдениями и сравнениями разговор. Михаил Александрович смеется заразительно, он не может без шутки. И в этом он такой же народный, невольно вспоминается пушкинское: «Отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться».

Но шутки у Шолохова это только «мостки» к серьезному разговору о литературе, о новом союзе российских писателей. Кому не известны его большой силы партийные выступления последних лет на литературные темы. Он выступал против попыток свернуть творчество советских писателей с единственно правильного пути служения родной партии, своему народу. Это его слова стали подлинно крылатыми:

«О нас, советских писателях, злобствующие враги за рубежом говорят, будто бы пишем мы по указке партии. Дело обстоит несколько иначе: каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии и родному народу, которому мы служим своим искусством».

В борьбе за идейную чистоту и высокую художественность нашей литературы советские писатели непреклонны и тверды. От этого советская литература становится крепче. Это отражено и в известных документах о связи литературы с жизнью.

– И впредь наша литература должна быть наступательной, – повторяет М.А. Шолохов.

С любовью говорит Шолохов о многих талантливых молодых литераторах, но с любовью взыскательной. Видели мы в его рабочем кабинете и книги с его придирчивыми пометками.

В эти дни в станице Вешенской воочию можно было наблюдать, что Шолохов, депутат Верховного Совета СССР, член областного и районного комитета КПСС, действительно, как сказал один колхозник, всегда «открыт для народа». Как депутат Верховного Совета, как член руководящего партийного органа он занимается буквально всем. Это в его доме мы прослушали краткую, но выразительную лекцию об экономике района. Он называл количество механизмов, давал оценку почвам в районе, говорил о стиле партийного руководства.

Уже говорилось о том, что тысячи людей по важным вопросам пишут, идут и едут к М. Шолохову. И в этом мы имели возможность убедиться. Он вникает и в малое, и в большое: и в то, правильно ли назначили пенсию вдове фронтовика, правильно ли сажают виноградники, и в то, как воспитывают ребятишек в детском саду.

Нам назвали в Вешенской замечательную цифру: по предложению М. Шолохова за два года было принято свыше пятнадцати постановлений партийных и советских органов. Постановления эти касались коренных вопросов развития экономики и культуры района.

«Шолохов работает только по ночам. Это происходит потому, что он занят весь день: целые толпы казаков, колхозников, рабочих, студентов, иностранных путешественников, стариков, детей, журналистов, писателей, музыкантов и поэтов спешат увидеть его – и это отвлекает его от работы на целый день». Так писал о Шолохове арабский журнал «Ат-Тарик».

Гостей у Шолохова действительно много. Он встречает их любезно и приветливо.

Вот, накануне был у него ростовский поэт, он читал свои стихи. Пришел молодой художник. Он просит Михаила Александровича назвать хутора, где он мог бы зарисовать наиболее типические лица казаков. Пришли к Шолохову и по делам районного отделения Госбанка. Потом возник вопрос о переправе через Дон. Потом… и так без конца. Но это живое общение с людьми ему явно нравится. После разговора с директором Госбанка, интересным человеком, целиком отдающимся своему делу, он воскликнул: «Вот люди у нас какие!»

И вдруг почтальон приносит необычное письмо. В конверте – географическая карта Вологодской области. Михаил Александрович не мог удержаться от смеха, когда развернул ее. На карте точно обозначены берлоги, в которых должны зимовать в нынешнюю зиму медведи. Писатель-северянин приглашает М. Шолохова на охоту.

– Смотрите, какой хитрец, – смеется М. Шолохов. – Он две берлоги изобразил даже в центре города. Это определенно, чтобы заманить в Вологду. – И, посерьезнев, добавляет: – А вообще-то неплохо съездить и к вологодским друзьям.

Он много ездит, его всюду ждут друзья. Вот недавно он побывал в одной воинской части, встретился с солдатами и офицерами

Советской Армии. Вдумаемся в название его романа «Они сражались за Родину». Они – это простые советские люди, рабочие, колхозники в шинелях, влюбленные в свою социалистическую Родину. Очень может быть, что вскоре после появления второй книги «Поднятой целины» появится и первая книга романа «Они сражались за Родину».

Из окна во всей своей суровой красоте виден Дон – казачья река, давшая название бессмертному произведению советской литературы. Всемирное признание получил творческий подвиг Михаила Шолохова. Из многочисленных отзывов о его произведениях приведем один – письмо китайских писателей:

«Шолохов – один из любимых писателей китайского народа. Его произведения «Тихий Дон», «Поднятая целина» получили широкое распространение в Китае. Китайские писатели учатся на его произведениях методу социалистического реализма. Широкие народные массы воспитываются на идеях его произведений. «Поднятая целина» рекомендуется в качестве дополнительного пособия для изучения «генеральной линии» и «Истории КПСС». В газетах и журналах публиковались многие статьи, популяризующие произведения Шолохова..»

А прогрессивный арабский журнал писал, что в книгах М. Шолохова читатели Арабского Востока находят «прекрасную картину упорной борьбы между старым и новым миром, между старой и новой Россией».

…Мы уезжали из станицы Вешенской вечером. Оглянулись, переправившись через Дон, – на высоком берегу в окне горел огонек. Теперь мы знали, что означает этот огонек в поздний час на вешенском берегу.

М. Шолохов, говоря о созидательной энергии советских людей, писал:

«Милая, светлая Родина! Вся наша безграничная сыновья любовь – к тебе, все наши помыслы – с тобой!»

С тобою, Родина, писатель большого и любящего свой народ сердца.

Станица Вешенская ноябрь 1958 г.

М. Шолохов в Англии

Лондон, 28 апреля. (По телеф. от соб. корр.) Находящийся в Лондоне М.А. Шолохов сегодня встретился с представителями местной и иностранной печати. Пресс-конференция продолжалась около двух часов и прошла в живой, непринужденной обстановке.

М.А. Шолохов заявил, что, путешествуя как турист, он встретился со многими писателями в Италии, Франции и рассчитывает увидеться в эти дни с английскими писателями. Он осмотрел Лондон, но самым интересным оказалось для него посещение фермы в окрестностях Лондона. Он пояснил, что живет в сельской местности и потому интересуется сельским хозяйством. Англичане здорово хозяйствуют, сказал Шолохов. Кое-чему у них можно поучиться. На бедных землях здесь берут хорошие урожаи, умело выращивают молочный скот.

М.А. Шолохов сообщил, что на днях встретился с представителем одной из фирм – «Путнэм компании, издающей его произведения в Англии, в связи с намерением этой фирмы предпринять издание на английском языке второй части романа «Поднятая целина» и первой книги трилогии «Они сражались за родину», работу над которыми он закончил.

После пресс-конференции М.А. Шолохов дал интервью корреспондентам британского радио и телевидения. Он передал привет английскому народу и поблагодарил за оказываемое ему и его семье гостеприимство в Англии.

Во второй половине дня М.А. Шолохов побывал в английском парламенте и встретился с группой членов палаты общин.

М.А. Шолохов в Дании

Копенгаген, 4 мая (ТАСС). Гостящий здесь писатель М.А. Шолохов продолжает знакомиться с достопримечательностями столицы Дании.

Сегодня М.А. Шолохов провел в советском посольстве пресс-конференцию, на которой присутствовали представители крупных датских газет и иностранные корреспонденты.

Сегодня же М.А. Шолохов присутствовал на премьере кинофильма «Тихий Дон». Он был тепло встречен зрителями. Вечером посол СССР в Дании К.Д. Левычкин устроил прием в честь М.А. Шолохова. Среди гостей на приеме были: первый заместитель премьер-министра В. Кампманн, министр просвещения И. Йоргенсен, министр юстиции X. Хеккеруп, министр культов Б. Кок, министр социальных дел Ю. Бомхольт, председатель фолькетинга (парламента) Г. Педерсен.

Михаил Шолохов в Стокгольме

В эти дни в Стокгольме гостит М. Шолохов в семьей. Советский писатель познакомился с достопримечательностями шведской столицы и ее окрестностей, встретился с шведскими писателями, журналистами, работниками издательства «Тиден». В кинотеатре «Ройяль» состоялся просмотр фильма «Судьба человека», на котором присутствовали общественные деятели Швеции, киноработники и представители прессы. На пресс-конференции, устроенной в советском посольстве, писатель рассказал о работе над книгами «Поднятая целина» и «Они сражались за Родину». Михаил Шолохов принял участие во встрече писателей различных стран, организованной Шведским национальным комитетом защиты мира.

Жители Стокгольма хорошо знакомы с творчеством крупнейшего советского писателя. Поставленный режиссером С. Герасимовым «Тихий Дон» с огромным успехом демонстрировался в Швеции. Два года назад издательство «Тиден» выпустило в свет на шведском языке роман М. Шолохова «Тихий Дон». В прошлом году был опубликован рассказ «Судьба человека».

Во время пребывания в Стокгольме М. Шолохов с большой душевной теплотой отозвался о трудолюбивых людях Швеции, о зеленой гостеприимной шведской столице, о миролюбии северного соседа нашей страны.

Т. Трифонова
Под маской научной объективности

На протяжении целого сорокалетия мы слышали измышления о том, будто наши пятилетние планы неосуществимы, будто электрификация нашей страны – утопия, будто советскую страну ожидает гибель. Мы слышали об этом еще в те далекие годы, когда Герберт Уэллс назвал Ленина «кремлевским мечтателем». Мы верили в свое будущее, потому что были вооружены подлинным научным знанием, теорией, созданной Марксом и Лениным. Уэллс не верил, потому что не мог подняться над привычными законами капиталистического мира. Но он все же проявлял уважение к казавшейся ему неосуществимой мечте и был готов согласиться с фактами, уже существующими. Писатель, откровенно заявивший о своей враждебности марксизму, не отказывался «с похвалой отозваться» о том, что уже было сделано «в области просвещения», и признавался, что «коммунизм все-таки может быть огромной творческой силой». С тех пор прошли четыре десятилетия, доказавшие реальность ленинских планов. Но на каждом этапе нашей истории, на каждом новом ее рубеже находились люди, которые кричали о том, что мы беспочвенные утописты, что у нас ничего не выйдет. И на каждом этапе они вынуждены были убеждаться в том, что мы не утописты и что наши планы осуществляются.

Настало наконец время, когда нашим мирным, созидательным планам не только верят: их боятся те, кому выгодна «холодная война» и гонка вооружений. Боятся, хотя знают, что советский семилетний план – это план мирного, созидательного строительства и что советский народ никогда не использует свою мощь во вред человечеству, никогда первый не поднимет оружия и направляет все свои силы на упрочение мира и счастья людей. Боятся потому, что пример Советского Союза поучителен для других народов, что наш опыт используют все страны, вступившие на путь социализма. Боятся потому, что этот опыт проникает во все концы мира и производит более сильное впечатление, чем любая словесная пропаганда или контрпропаганда.

Настало такое время, когда печать капиталистических стран говорит о докладе Н.С. Хрущева на XXI съезде партии как о документе, за которым стоят вполне осуществимые и уже осуществляемые мирные творческие дела; когда даже наши враги видят, что величественные планы развернутого строительства коммунизма, единодушно одобренные всем народом, вполне реальны.

Итак, наши хозяйственные, экономические, научные и технические успехи и планы уже никто – разве что самые оголтелые демагоги – не берет под сомнение. А демагоги терпят фиаско: фотография покосившейся избушки, которую корреспондент журнала «Лук» нашел по соседству с многоэтажными корпусами новых жилых кварталов, не может заслонить этих корпусов.

Остаются искусство и литература. К этой области труднее применить точные критерии. Мы скажем, что изданы миллионы книг, – они скажут, что эти книги плохие. Мы скажем, что построены сотни театров, – они скажут, что в них идут плохие спектакли. Мы упомянем о выставках и музеях – они станут утверждать, что картины в них выставлены никуда не годные…

Но и со многими видами искусства дело у наших врагов не ладится: ведь и картину можно увидеть, хотя бы в репродукции, и музыку можно понять, не зная русского языка, и успехи советских театров, ансамблей и отдельных артистов, гастролировавших за рубежом, оказались слишком громкими, чтобы их можно было отрицать.

Дольше всего и больше всего им удавалось фальсифицировать историю советской литературы и распространять небылицы о ее современном состоянии: ведь книгу на чужом языке не прочтешь, с литературной жизнью не познакомишься по книжным обложкам…

Всячески препятствуя распространению лучших советских книг, наши идеологические противники немало потрудились для распространения ложных представлений о советской литературе. И знаменательно, что представители ревизионизма, хотели они того или нет, оказались при этом в трогательном единении с заведомыми реакционерами. Американский профессор – он же русский белоэмигрант – Глеб Струве в объемистом курсе псевдоистории советской литературы заявлял, что она, советская литература, начиная с тридцатых годов зашла в тупик и перестала развиваться; польский ревизионист Ян Котт в легковесных публицистических выступлениях утверждал, будто советская литература после двадцатых годов переживает застой. В удивительном содружестве выступали заокеанский украинский националист Дж. Луцкий и венгерский ревизионист Дёрдь Лукач; и тот и другой утверждали, что на советскую литературу пагубно повлияла политика партии. И все они – Струве, Луцкий и Слоним, Симмонс и Браун, Лукач и Эрлих и многие другие – сходятся в том, будто идейная сплоченность советских писателей, единодушно провозгласивших социалистический реализм своим творческим методом, привела их к однообразию, серости и скуке, лишила их творчество новаторских поисков, превратила нашу литературу в бесплодную пустыню, в которой если иногда и появляются хорошие книги, то только «вопреки» социалистическому реализму, «вопреки» советскому строю, «вопреки» руководству партии.

Об этих клеветнических «исследованиях» уже писалось и говорилось немало.

Но за последнее время появились признаки «новых веяний», свидетельствующие о том, что отрицать не только существование, но и плодотворное развитие советской литературы становится так же невозможно, как отрицать существование спутников или Галины Улановой, космической ракеты или атомной электростанции, ансамбля «Березка» или картин Сарьяна. Заокеанским «исследователям» советской литературы приходится перестраиваться на ходу. Наиболее дальновидные из них уже не рискуют утверждать, как это делал Струве всего несколько лет назад, что в нашей литературе нет крупных писателей и подлинно художественных произведений; они уже не решаются повторять, что все советские писатели на одно лицо и лишены индивидуального своеобразия и таланта.

К числу «ученых», безнадежно запутавшихся между желанием во что бы то ни стало охаять нашу литературу и необходимостью соблюсти перед своими читателями видимость элементарного правдоподобия, принадлежит небезызвестный Эрнест Дж. Симмонс, профессор русской литературы в «Русском институте» и действительный член отделения славянских языков Колумбийского университета. Симмонс и прежде, в отличие от некоторых своих коллег, действовал методами особенно хитрыми: так, в своей книге «Сквозь призму советской литературы» он тщился оклеветать советскую жизнь при помощи подтасовок и подбора цитат из произведений самих советских писателей. Но и этот прием успеха не имел: советская действительность говорила сама за себя.

В 1958 году Симмонс выступил с новым объемистым трудом. Его книга «Русский роман и советская идеология» представляет пример новых методов, применяемых заокеанскими «учеными», стремящимися извратить советскую литературу.

Эти методы сводятся к тому, чтобы с ученым видом и всячески симулируя беспристрастность хвалить лучшие книги советских писателей, но при этом извращать их смысл. Суть состоит в том, чтобы, обратив благосклонное внимание на некоторых советских писателей, отметить их высокое мастерство, но при этом сделать вид, что их творчество не имеет ничего общего с социалистическим реализмом. Суть состоит в том, чтобы изобразить социалистический реализм как умозрительную догму, не допускающую ни широты тематики и проблематики, ни многообразия форм и стилей, ни связей с классической русской и зарубежной литературой, а затем представить выдающихся советских писателей продолжателями дореволюционной традиции, противопоставляя ее новой, социалистической культуре.

В полном соответствии с этой методикой построена и последняя книга Э. Симмонса.

Если Струве уделил творчеству Шолохова всего полторы странички в своей «истории» советской литературы, то Э. Симмонс уделяет ему около сотни страниц; Струве писал, что начиная с тридцатых годов наша литература захирела, – Симмонс подробно и с похвалой анализирует и «Русский лес» Леонова, и дилогию Федина, не забывая упомянуть и о главах из его нового романа, и о новых главах из «Поднятой целины» Шолохова.

Уже в рекламной аннотации, помещенной на суперобложке, наше внимание привлекает заявление, что «Константин Федин, Леонид Леонов и Михаил Шолохов – три наиболее видных советских романиста». Это справедливое утверждение располагает читателя с доверием взяться за чтение.

Однако обольщаться не стоит. Хотя Симмонс и вынужден пользоваться новыми средствами, цель у него старая, ничего общего не имеющая с действительным изучением современной русской литературы.

В книге Симмонса, являющейся, как обозначено в ее подзаголовке, «введением в творчество Федина, Леонова и Шолохова», содержатся три самостоятельные монографические статьи, тесно между собой связанные прежде всего общей методикой анализа.

Стремясь показать себя исследователем в высшей степени объективным, Симмонс уже во введении сетует на то, что ему приходится «постоянно обращаться к политическим, социальным и идеологическим фактором, которые были бы неуместны в литературно-критической работе», если бы речь не шла о развитии Федина, Леонова и Шолохова «как советских беллетристов». Оказывается, только приверженность советских писателей к «неуместным» социальным, политическим и идеологическим факторам толкает бедного Симмонса на чуждый ему путь политики и идеологии. Не то он, наверное, забыл бы о своих прежних упражнениях (таких, например, как книга «Сквозь призму советской литературы»!) и занялся бы чисто эстетическими проблемами: ведь, по его мнению, напрасно «советские критики не устают настаивать, что в государстве, строящем коммунизм, литература должна служить интересам государства и особенно его авангарду – партии». Советские критики напрасно на этом настаивают, пишет Симмонс, ибо он убежден, что «это ничего общего не имеет с творческим и свободным трудом художника, который не может служить никаким интересам, кроме интересов искусства».

Знакомые слова! Но здесь и они использованы по-новому: мол, и я, Симмонс, не стал бы говорить о политике – это советские писатели и критики направили мое внимание к столь далеким от «свободного искусства» проблемам…

После уже навязшей в зубах ложной схемы истории советской литературы, на этот раз довольно лаконично изложенной (расцвет в двадцатых годах, застой в последующие годы), Симмонс считает своим долгом отдать дань социалистическому реализму. Не утруждая себя никакими ссылками на советские литературные материалы, он дает нашему творческому методу свое собственное определение: «партия навязала, – пишет он, – всем писателям художественное кредо – социалистический реализм, который требует, чтобы писатель изображал реальность не так, как он ее видит, а так, как он ее понимает; и от него ждут, что он ее понимает с точки зрения партийности, то есть так, как понимает партия».

Нет ничего удивительного в том, что Симмонсу не нравится, когда мир понимают, объясняют и изменяют люди, стоящие на позициях коммунистической партии. Вполне понятно, что эти позиции ему враждебны. Но почему же он игнорирует основное требование социалистического реализма: писать правду? Причина все та же: ему очень хочется уверить своих читателей в том, будто партия требует, чтобы писатели отражали не то, что существует в действительности, а создавали надуманные схемы. Он так озабочен этой неблагодарной задачей, что не стесняется высказать недовольство и по поводу мысли о том, что литература должна изображать реальность так, как ее понимает художник. Неужели Симмонс полагает, что у Стейнбека в его «Жемчужине» или у Хемингуэя в его «Пятой колонне» реальность только увидена и зафиксирована, но не освещена никаким пониманием художников?

Заявив между прочим, что «за сорок лет своего существования Советский Союз не произвел значительной литературы» и что «его продукция не имеет права быть включенной в сокровищницу мирового искусства», походя объявив, что советская критика так же плоха, как и художественная литература, Симмонс приступает к изучению трех наших писателей, словно забывая, что их творчество принадлежит к той самой «продукции», о которой он только что так пренебрежительно отозвался. Но противоречия между своими собственными тезисами его смущают так же мало, как и противоречия между тезисами и фактами.

Итак, перед «исследователем» оказались три советских романиста, каждый из которых обладает, по его признанию, отчетливо выраженным творческим своеобразием. Скрывать это своеобразие бесполезно: многие книги трех советских писателей переведены на английский язык, и никто не поверит, что они принадлежат к литературе «стандартной и однообразной». Вообще концепция «стандарта и однообразия», столь излюбленная ревизионистами, явно теряет почву: недаром Симмонс нет-нет да и проговаривается: то упомянет «других выдающихся писателей», то укажет, что действительно хорошая книга была удостоена Сталинской премии. Концы с концами явно не сходятся: как ни старается Симмонс, читатель его книги не может не увидеть, что советская литература создает выдающиеся произведения, что эти произведения пользуются популярностью и вместе с тем «официальным» признанием, что о них даже спорят советские критики, иногда придерживающиеся разных точек зрения. А это совсем не похоже на ту мрачную картину, которую вслед за Струве рисовали и Ян Котт и другие, – картину «унификации» литературы.

Заметим, кстати, что на этот раз американский исследователь совершенно по-новому составил библиографический указатель. Вместо обширного списка статей и книг, которые мы обычно встречаем в подобных «трудах», книга Симмонса снабжена весьма странным именным указателем. В нем мы почти не встречаем авторов статей о Федине, Шолохове, Леонове. Вместо этого автор книги с исчерпывающей полнотой сообщает нам, на каких страницах можно найти того или иного литературного героя. Трудно понять, кому, кроме Симмонса, нужен такой указатель. Симмонсу же он нужен, во-первых, для придания своей книге ученого вида, а во-вторых, для того, чтобы замаскировать свое нежелание упоминать работы советских литературоведов и критиков. Действительно, в огромном списке произведений и персонажей совершенно теряются немногие работы советских критиков. А если они упоминаются, то отнюдь не как материал, использованный Симмонсом (хотя бы для полемики), а лишь как источник той или иной цитаты. Так, например, известная книга Б. Брайниной о творчестве Федина совершенно не упомянута в тексте, хотя нетрудно заметить, что все фактические сведения заимствованы именно из нее. И только в трех случаях Симмонс ссылается на исследование Б. Брайниной: из него он почерпнул три цитаты из неопубликованных писем Федина! Не упомянуты ни многочисленные статьи о «Русском лесе», ни известные монографии о Шолохове (например, книга А. Лежнева или работа Л. Якименко о «Тихом Доне»). И понятно почему: ведь Симмонс тщится доказать, что советской литературной науки попросту не существует, что советские писатели, удостоенные внимания «Русского института» при Колумбийском университете, влачат у себя на родине какое-то одинокое существование и не пользуются общественным вниманием. Это очень затруднительно, и Симмонсу приходится постоянно вступать в противоречие не только с фактами, но и со своими собственными утверждениями.