Текст книги "Жизнь Булгакова. Дописать раньше, чем умереть"

В январе 1924 года он познакомился с Любовью Евгеньевной Белозерской, в начале весны вновь увидел ее и понял, что уже не может жить без нее. В апреле 1924 года развелся с Татьяной Николаевной. И снова перед ним встал «жилищный вопрос»…

10 апреля 1924 года главный редактор журнала «Россия» И. Лежнев дал ему договор на публикацию «Белой гвардии». Появились деньги… но возникли острые личные проблемы, а их решение давалось нелегко.

Часть вторая
Какое разнообразие газет, журналов, издательств…

В это время заговорили о болезни В. И. Ленина, порой говорили о том, что он утратил политическое чутьё, чаще всего о том, что нет никакой возможности к возвращению его к исполнению своих высоких обязанностей… Со всей остротой встал вопрос о преемнике, о личности, способной его заменить. Для большинства писателей и журналистов сомнений не возникало – Лев Давидович Троцкий. И уверяли в гениальности Льва Троцкого. Вышла книга Г. Устинова «Трибун революции», опубликованная в 1920 году и ставшая настольной книгой многих его сторонников. Не раз писатели, журналисты, партийные деятели панегирически говорили и писали о Троцком, указывая на его могучий талант трибуна, оратора, на его ум, такт и другие выдающиеся способности как вождя революции. Упоминались Зиновьев, Каменев, Бухарин, Дзержинский… Но, сравнивая Льва Троцкого с этими видными деятелями партии и государства, чуть ли не в один голос говорили о Троцком как о несомненном преемнике Ленина на посту председателя Совета народных комиссаров. А потому не жалели слов для панегириков Троцкому, посвящали стихи, ходили на его выступления, рукоплескали ему, добивались встречи с ним.

Вышла книга Александра Безыменского «Как пахнет жизнь» с предисловием Л. Троцкого, и обезумевший от счастья автор всем дарил книгу и непременно показывал на предисловие Л. Троцкого как на билет в бессмертие… Вышел журнал «Молодая гвардия» с приветствием Л. Троцкого. Журнал выходил под редакцией Л. Авербаха, Ил. Вардина, И. Лепешинского, К. Радека, О. Тарханова и Ем. Ярославского. Почти одновременно стал выходить журнал «На посту» под редакцией Б. Волина, Г. Лелевича, С. Родова, в списке участников все те же, что и в «Молодой гвардии»: Л. Авербах, Д. Бедный, А. Безыменский, Исбах, Левман, Г. Лелевич, Михаил Кольцов, Юрий Либединский, Карл Радек, Лариса Рейснер, Фриче, Ярославский. В редакционной статье первого номера выражено недовольство литературно-критической чехардой; каждый «бухает во что горазд»: «Этому должен быть положен конец. Нам необходима твёрдая, выдержанная, пролетарская линия в литературе. Старые боевые знамёна должны быть вновь гордо и несокрушимо подняты перед лицом оживающей буржуазной литературы и пошатывающихся „попутчиков“» (На посту. 1923. № 1. С. 5). Призывали «освободиться от влияния прошлого и в области идеологии, и в области формы», «неустанно стоять на посту ясной и твердой коммунистической идеологии». А «твёрдая идеология» – это статьи и указания Троцкого, Зиновьева, Каменева и многочисленных, помельче, последователей.

Возник всё тот же трагический конфликт, как между Пролеткультом (1917–1932), организаторы которого ратовали за «чистую» пролетарскую культуру, полностью отрицая мировую классическую культуру и наследие русского классического реализма; и всеми, кто продолжал следовать за русскими классиками, которых Троцкий назвал «попутчиками», над творчеством которых чаще всего напостовцы и молодогвардейцы просто издевались – издевались над творчеством Горького, Алексея Толстого и других «буржуазных» писателей; словом, возник конфликт, который условно можно было охарактеризовать как трагическое противоречие между Каннегисером и Урицким, между «убийцем» и «жертвой».

Максим Горький, который принял Февральскую революцию, с увлечением работал с культурными слоями Петербурга над сохранением культурного наследия России, скрепя сердце пошёл на сотрудничество и с большевиками. Он задумал грандиозные культурные проекты, но Зиновьев, глава Петербурга, ставил палки в колеса: во главе всех структур он утвердил своих единомышленников, которые не давали никакого хода практическому осуществлению замыслов Горького.

Любопытная запись в дневнике Корнея Чуковского. Как-то пришёл он в «Комиссариат просвещения»: «Кругом немолодые еврейки, акушерского вида, с портфелями. Открылось заседание. На нас накинулись со всех сторон: почему мы не приписались к секциям, подсекциям, подотделам, отделам и проч. Я ответил, что мы, писатели, этого дела не знаем, что мы рады бы, но… Особенно горячо говорила одна акушерка – повелительным, скрипучим, аффектированным голосом. Оказалось, что это тов. Лилина, жена Зиновьева…» И все эти «немолодые еврейки акушерского вида» занимали почётные места в культуре, в театре, в литературе, в науке… Во главе Госиздата, вспоминает Корней Чуковский, «стоит красноглазый вор Вейс, который служил когда-то у Гржебина в „Шиповнике“, и этот Вейс препятствует выходу в свет книг, подготовленных Горьким и его сотрудниками, среди которых Блок, Чуковский, Десницкий, Горький…» (См.: Чуковский К. И. Дневники. М., 1991).

Зиновьев и его приспешники просто лютовали в борьбе против «врагов народа», против дворян, купцов, предпринимателей, священников. Горький многих выручал, спасал от застенков, от гибели. Однажды поехал к Ленину, доказал, что надо отпустить великих князей, один из которых – замечательный историк, а чекисты, узнав о поездке Горького к Ленину, ночью расстреляли их.

Такова была установка большевистской верхушки – в Гражданской войне, начатой и навязанной русскому народу, беспощадно уничтожать образованные слои русского общества, носителей русского национального характера.

Не буду входить в подробности изложения партийной борьбы за власть. Скажу лишь, что партийная и государственная жизнь пошла как бы по двум руслам: Троцкий со своими единомышленниками готовили свою программу захвата власти в России; Сталин и его единомышленники – свою. Троцкий и Сталин терпеть не могли друг друга, но делали вид, что совместно продолжают дело Ленина. Сталин возненавидел Троцкого ещё в годы Гражданской войны, часто вспоминал телеграмму Военно-революционного совета Южного фронта в ЦК РКП(б) с протестом против зловредных приказов Троцкого. Самое страшное, что происходило на глазах Сталина, – это бессудная расправа с дрогнувшими в какой-то момент красноармейцами – он их беспощадно расстреливал. Сталин резко осуждал Троцкого и за его поездки по фронту в так называемом «поезде Предреввоенсовета», который чаще всего появлялся на фронте в то время, когда красным приходилось плохо. С приездом Троцкого всё приходило в движение, расстрелы следовали один за другим, не разбирая правых и виноватых, а в заложники хватали женщин, стариков, детей, все одинаково числились по «контрреволюционному ведомству». Троцкого сопровождала команда, состоявшая из наиболее преданных ему и хорошо обученных военных, одетых в кожу, с крупным металлическим значком на левом плече, как бы свидетельствовавшим об особых полномочиях. И действительно, этот отряд выполнял карательные функции, действовал по личному приказу Троцкого, судил, расстреливал, отправлял в концлагеря… После чего укреплялась дисциплина, запуганные красноармейцы шли на противника, порой переходя на его сторону.

На войне как на войне, без жертв не бывает, но Троцкий и его «кожаные куртки» с каким-то особым неистовством уничтожали русских людей. Сталину рассказали о выступлении Троцкого в Курске в середине декабря 1918 года. В здании курского Дворянского собрания шло объединённое собрание губернского и городского комитетов партии. Перед началом вышла карательная сотня в кожаных куртках, потом два стенографиста сели за два стола на сцене, положив перед собой карандаши, бумагу и по нагану. Появляется Троцкий в наглухо застёгнутой тужурке, бриджах и сапогах, пенсне. Долго рассказывает о том, как он организовал Красную армию и какая она победоносная под его руководством:

– Выучка и дисциплина Красной армии будет на должной высоте, если в нашей партии мы избавимся от нытиков и слюнтяев… К сожалению, оказалось, что в нашей партии находится ещё много слюнявых интеллигентов, которые, как видно, не имеют представления о том, что такое революция. По наивности, по незнанию или по слабости характера они возражают против объявленного террора. Революцию, товарищи, революцию социальную такого размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя! Прежде всего это нам доказывает пример Великой французской революции, которую мы не должны ни на минуту забывать.

Каждому из вас должно быть известно, что старые правящие классы своё искусство, своё знание, своё мастерство управлять получили в наследство от своих дедов и прадедов. А это часто заменяло им собственный ум и способности. Что же мы можем противопоставить этому? Чем компенсировать свою неопытность? Запомните, товарищи, – только террором! Террором последовательным и беспощадным! Уступчивость, мягкотелость история нам никогда не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти.

Предупредить, подорвать возможность противодействия – в этом и заключается задача террора… Есть только одно возражение, заслуживающее внимания и требующее пояснения. Это то, что, уничтожая массово, и прежде всего интеллигенцию, мы уничтожаем и необходимых нам специалистов, учёных, инженеров, докторов. К счастью, товарищи, за границей таких специалистов избыток. Найти их легко. Если будем им хорошо платить, они охотно приедут работать к нам. Контролировать их нам будет легче, чем наших. Здесь они не будут связаны со своим классом и с его судьбой. Будучи изолированными политически, они поневоле будут нейтральны.

Так запомнился монолог Троцкого Сталину, затем эти мысли перешли в собрание сочинений Троцкого, а у Сталина была замечательная память.

Патриотизм, любовь к родине, к своему народу, к окружающим, далеким и близким, живущим именно в этот момент, к жаждущим счастья малого, незаметного, самопожертвование, героизм – какую ценность представляют все эти слова? Они пустышки перед подобной программой, которая уже осуществлялась и бескомпромиссно проводилась в жизнь! Так говорил Троцкий.

Известно и то, что Троцкий не любил повседневные «мелочи», всю аппаратную работу возложил на своего заместителя Склянского, хорошего, опытного организатора и преданного революции большевика. Склянский подобрал и руководил помощниками Троцкого, среди которых выделялись Блюмкин, Сермукс, Познанский, Глазман, Бутов, Нечаев. А Ленцинер собирал все выступления Троцкого, приказы, статьи и заметки в газетах «В пути», «Правда» и других, готовя многотомное собрание сочинений своего патрона с комментариями.

Троцкий был совершенно уверен в предстоящей победе, ему и не обязательно было самому ввязываться в эту борьбу за власть, у него было столько сторонников, уверенных в его талантах и историческом предназначении стать преемником Ленина! И он не ошибался. А. А. Иоффе, видный дипломат того времени и явный троцкист, писал Зиновьеву 23 января 1924 года: «Дорогой Григорий Евсеевич… как ни тягостно это субъективно, но вопрос о Предсовнаркома встает с чрезвычайной неотложностью и важностью. Я полагаю, что было бы весьма рискованным и неудачным пытаться заменить Ленина одним лицом, и потому необходимо теперь создать не председателя Совнаркома, а президиум. Хотя по-прежнему все важные вопросы будут решаться не в Совнаркоме, а в Политбюро – это необходимо для народа и для заграницы прежде всего, чтобы сразу же дать понять, что Ленина и не пытаются заменить. Единственной возможной комбинацией такого президиума была бы: Троцкий, Зиновьев, Каменев. Она имеет только тот минус, что все три евреи, но она единственно возможная…

Если бы эта комбинация не удалась (а это было бы печально, Троцкого в случае отказа от этой комбинации следовало бы обязать согласиться), то пришлось бы вернуться к идее единоличного предсовнаркома и тогда первым кандидатом должен был бы быть Троцкий, вторым – Вы и третьим – Каменев. Иных кандидатов быть не может. С ком. приветом Ваш Иоффе» (См.: Васецкий Н. Троцкий. М., 1990. С. 193 и др.).

Слухи о несметных богатствах большевиков, пришедших к власти сразу после Октябрьской революции, доходили до нас и в советское время. Однако вышла книга Александра Каца «Евреи. Христианство. Россия» (СПб.: Новый Геликон, 1997), в которой приведены многочисленные факты и документы о бесконтрольном грабеже России, об изъятии церковных ценностей на сумму примерно около 5 миллиардов золотых рублей и т. д., но из книги возьму только несколько строчек: «В апреле 1921 г. „Нью-Йорк таймс“ писала:

„Только за минувший год на счет большевистских лидеров поступило:

От Троцкого – 11 млн долларов в один только банк США и 90 млн швейц. франков в Швейцарский банк;

От Зиновьева – 80 млн швейц. франков в Швейцарский банк;

От Урицкого – 85 млн швейц. франков в Швейцарский банк;

От Дзержинского – 80 млн швейц. франков;

От Ганецкого – 60 млн швейц. франков и 10 млн долларов США;

От Ленина – 75 млн швейц. франков.

Кажется, что „мировую революцию“ правильнее назвать „мировой финансовой революцией“, вся идея которой заключается в том, чтобы собрать на лицевых счетах двух десятков человек все деньги мира“».

Та же газета в августе сообщала читателям: «Банк "Кун, Лейба и К^о", субсидировавший через свои немецкие филиалы переворот в России 1917 года, не остался внакладе благодаря своим клиентам. Только за первое полугодие текущего года банк получил от Советов золота на сумму 102 290 000 долларов. Вожди революции продолжают увеличивать вклады на своих счетах в банках США. Так, счёт Троцкого возрос до 80 000 000 долларов. Что касается самого Ленина, то он упорно продолжает хранить свои «сбережения» в Швейцарском банке». (Там же. С. 274–277).

А. Кац упоминает и агента США Л. Мартенса, который был готов вложить 200 миллионов долларов от советского правительства в американскую экономику. Но информацию А. Каца следует ещё проверить. И другие историки и публицисты изучают эти факты…

23 сентября 1922 года в «Известиях» была опубликована статья Уриэля «Музыка для рабочего класса», в частности, в ней говорилось: «Трудно, например, спорить с тем, что в произведениях Баха, Глюка, Гайдна слышатся дальние отзвуки феодальной эпохи. Точно так же трудно возразить против того, что Чайковский является типичным выразителем, я бы сказал, музыкальных настроений усадебного быта нашего помещичье-дворянского класса». «Не Шопен, а Моцарт! Не Чайковский, а Бетховен, Скрябин нужны нам!» – так заканчивается эта во многом примечательная для того времени статья, выражающая пролеткультовские настроения.

Правда, возникали определённые надежды, что подобные вульгаризаторские взгляды и установления не восторжествуют: 21 сентября 1922 года в газете «Накануне» было опубликовано письмо Максима Горького:

«Прошу Вас напечатать в газете Вашей прилагаемое письмо.

Распространяются слухи, что я изменил моё отношение к советской власти. Нахожу необходимым заявить, что советская власть является единственной силой, способной преодолеть инерцию массы русского народа и возбудить энергию этой массы к творчеству новых, более справедливых и разумных форм жизни.

Уверен, что тяжкий опыт России имеет небывало огромное и поучительное значение для пролетариата всего мира, ускоряя развитие его политического самосознания.

Но по всему строю моей психики, не могу согласиться с отношением советской власти к интеллигенции. Считаю это отношение ошибочным, хотя и знаю, что раскол среди русской интеллигенции рассматривается – в ожесточении борьбы – всеми её группами как явление политически неизбежное. Но это не мешает мне считать ожесточение необоснованным и неоправданным. Я знаю, как велико сопротивление среды, в которой работает интеллектуальная энергия, и для меня раскол интеллигенции – разрыв одной и той же по существу – энергии на несколько частей, обладающих различной скоростью движения. Общая цель всей этой энергии – возбудить активное и сознательное отношение к жизни в массах народа, организовать в них закономерное движение и предотвратить анархический распад масс. Эта цель была бы достигнута легче и скорей, если бы интеллектуальная энергия не дробилась. Люди науки и техники – такие же творцы новых форм жизни, как Ленин, Троцкий, Красин, Рыков и другие вожди величайшей революции. Людей разума не так много на земле, чтобы мы имели права не ценить их значение. И, наконец, я полагаю, что разумные и честные люди, для которых „благо народа“ не пустое слово, а искреннейшее дело всей жизни, – эти люди могли бы договориться до взаимного понимания единства их цели, а не истреблять друг друга в то время, когда разумный работник приобрёл особенно ценное значение».

Статья Уриэля в «Известиях» и письмо Горького в «Накануне» – это как бы два взгляда на мир, как две тенденции в строительстве новой культуры, которые с разных сторон оказывали давление на литературную повседневность, влияли на искусство, живопись, театр… Тенденции, чётко определившиеся по отношению к мировому культурному наследию, к творчеству вообще, техническому, научному, художественному… В повседневной художественной жизни всё ещё сказывалось дурное влияние теории пролетарской культуры Богданова, которая многими деятелями воспринималась как «незыблемая основа для строителей будущего», хотя она и была осуждена В. И. Лениным в известных тезисах «О пролетарской культуре» как теоретически неверная и практически вредная.

Но не только в этом усмотрели опасность руководящие круги партии большевиков. С началом нэпа в частных издательствах (по подсчёту историков, в Москве возникло 220, а в Петрограде – 99) стали выходить книги, социальное и философское содержание которых не полностью совпадало с провозглашёнными партией большевиков идеями, а порой и резко противоречило. Это сразу же обеспокоило вождей ЦК РКП(б). «С нэпом началось частичное восстановление капиталистического „базиса“. Это действовало как живительный бальзам на старых, сохранившихся в стране идеологов капитализма. Им не надо было вырабатывать какой-то новой идеологии, она у них имелась в готовом виде, требовалось только некоторое приспособление её к условиям места, времени и пространства», – писал заведующий агитпропотделом ЦК РКП(б) А. Бубнов в статье «Политические иллюзии нэпа на ущербе», опубликованной в журнале «Коммунистическая революция» (1922. № 9-10). А в статье «Возрождение буржуазной идеологии» он призывал советскую журналистику бороться с буржуазной идеологией: «… Столичная советская журналистика должна пулемётным огнём самого высокого напряжения обстреливать буржуазную идеологию» (Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Пг., 1922. С. 54, 27).

Некоторые издательства, в частности «Огоньки» Л. Д. Френкеля, опубликовали такие книги, как «Переписка из двух углов» М. О. Гершензона и В. И. Иванова, «Закат Европы» О. Шпенглера, сборники, книги известных философов Бердяева, Леонтьева и др.

К этому времени громко заявили о себе Вс. Иванов, Л. Леонов, К. Федин, продолжали печататься А. Блок, Н. Гумилёв, С. Есенин, вновь стали выходить дореволюционные журналы «Былое» и «Голос минувшего», «Вестник литературы», появлялись новые выпуски «Записок мечтателей», одна за другой выходили книги Е. Замятина, Б. Пильняка, В. Маяковского, А. Ахматовой. И каждая книга несла в себе неповторимость и резко выраженную индивидуальность как по форме, так и по содержанию. Было отчего блюстителям идейной большевистской чистоты и идеологической ясности прийти в оторопь и растерянность. Малейшее отклонение от теории пролетарской культуры рассматривалось как вылазка классового врага. Партия и правительство Советской России приветствовали всяческое сотрудничество различных слоёв населения как внутри страны, так и за рубежом. И как только за границей был провозглашён лозунг, что пора протянуть честную руку помощи России, так Россия сразу же откликнулась на этот призыв, открыв свободный доступ книг, издаваемых в Берлине теми, кто провозгласил этот лозунг. В связи с этой политикой свободнее себя почувствовали и те круги в России, которые так же честно хотели сотрудничать с советской властью, хотя и не разделяли взгляды большевиков, вставших у кормила власти.

Нужно только помнить, что этот благотворный период сотрудничества советской власти с творческой, научной, технической интеллигенцией длился весьма короткий срок. Как только А. Бубнов провозгласил, что «столичная советская журналистика должна пулемётным огнём самого высокого напряжения обстреливать буржуазную идеологию», так все сразу поняли, что начинается этакий новый период взаимоотношений – отход от нэповской вседозволенности.

Мало кто знал о том, что с февраля 1922 года, используя страшный голод 1921 года и пожелание Русской православной церкви отдать часть церковного имущества в обмен на продукты питания для голодающих, кремлёвские большевики приняли решение изъять все церковные ценности и лишить священников богослужебного ритуала. По предложению Л. Д. Троцкого была создана «секретная ударная комиссия», которая должна была «подготовить одновременно политическую, организационную и техническую сторону дела». «Фактическое изъятие должно начаться ещё в марте месяце и затем закончиться в кратчайший срок», – предложил Л. Д. Троцкий, а Ленин, Молотов, Каменев, Сталин («опросом») согласились с этим. «Формальное изъятие в Москве будет идти непосредственно от ЦК Помгола, где т. Софронов будет иметь свои приёмные часы». 11 марта 1922 года была назначена «секретная ударная комиссия» под председательством Т. В. Сапронова (1887–1939), члена президиума ВЦИК, родившегося в бедной многодетной крестьянской семье, знавшей голод и бедность, в членах комиссии числились: заместитель председателя ВЧК Уншлихт, Медведь, Самойлова-Землячка и Галкин.

13 марта Политбюро по предложению Троцкого приняло решение «О временном допущении „советской“ части духовенства в органы Помгола в связи с изъятием ценностей из церквей». Этим решением церковь вынуждают пойти на раскол среди священников и епархиата.

Ленин предлагал ликвидировать веру и церковь, Троцкий – за раскол, требовал привлечь духовенство и сделать его «советским», чтобы легче управлять церковью. 30 марта 1922 года Л. Д. Троцкий написал в Политбюро записку о политике по отношению к церкви, в которой предложил учредить «сменовеховское духовенство», но рассматривать его «как опаснейшего врага завтрашнего дня», а сейчас воспользоваться им для раскола и подавления церкви, «пропитанной крепостническими, бюрократическими тенденциями, не успевшей проделать буржуазной революции», пропитанной «открыто контрреволюционной с черносотенно-монархической идеологией». «Кампания по поводу голода для этого крайне выгодна, ибо заостряет все вопросы на судьбе церковных сокровищ, – писал Троцкий. – Мы должны, во-первых, заставить сменовеховских попов целиком и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии ценностей; во-вторых, заставить довести их эту кампанию внутри церкви до полного организованного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии» (Новый мир. 1994. № 8. С. 190). Троцкий разработал практические выводы для совещания секретарей губпарткомов и предгубисполкомов. Ленин написал записку для Политбюро, в которой высказался открыто и полностью, предложив назначить председателем комиссии М. И. Калинина: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…» (Там же). Официально от имени правительства должен выступать только Калинин, никогда не должен в печати или публично – Троцкий.

Естественно, церковь, патриарх Тихон, священники, представители религиозной части многомиллионного крестьянства, мещанства и рабочего люда возражали против насильственного захвата церковного имущества, но заместитель председателя ГПУ Уншлихт докладывал, что арест синода и патриарха и выборы нового синода и патриарха сейчас вполне возможны, то есть была утверждена директива Л. Троцкого, изложенная в записке и принятая на заседании Политбюро 22 марта 1922 года. Л. Троцкий написал для интервью М. И. Калинина шесть разделов, которые должны появиться в печати, и отыскал епископа Антонина Грановского, согласного действовать по его указке и внёсшего свою лепту в этот раскол.

Всех «коноводов», возглавлявших сопротивление изъятию, приказано было расстрелять.

26 апреля в Московском трибунале под председательством М. Бека началось судебное расследование действий священников и мирян, оказывавших сопротивление изъятию церковных ценностей. Заседание проходило в Политехническом музее, но ночью на секретные заседания собирался президиум ГПУ в составе Уншлихта, Менжинского, Ягоды, Самсонова, Красикова и принимал свои решения, связанные с процессом в Политехническом музее.

4 мая 1922 года Политбюро рассмотрело вопрос «о московском процессе в связи с изъятием ценностей (тт. Троцкий, Каменев, Бек) и приняло строго секретное решение:

а) Дать директиву Московскому трибуналу 1) немедленно привлечь Тихона к суду, 2) применить к попам высшую меру наказания.

б) Ввиду недостаточного освещения в печати московского процесса поручить т. Троцкому от имени Политбюро сегодня же инструктировать редакторов всех московских газет о необходимости уделять несравненно большее внимание этому процессу и, в особенности, выяснить роль верхов церковной иерархии».

В тот же день Л. Троцкий направил письма в редакции «Известий», «Правды», «Рабочей Москвы», ЦК РКП, Зеленскому, предлагая читателям сообщить, что «в советской республике существует централизованная антинародная контрреволюционная организация, которая прикрывается религией, а на деле является политическим сообществом…».

В это время с Запада поступил яростный протест против большевистских преследований служителей церковного культа, прежде всего против расстрела католического викарного епископа Будкевича, осуждённого 23 марта 1923 года, за выступления против гонений на патриарха и синод. Дзержинский, учитывая реакцию зарубежных политиков, предложил в Политбюро отложить процесс над Тихоном на неопределённое время, и Политбюро согласилось с ним.

А между тем Московский трибунал вынес решение – расстрелять 11 священников, протестовавших против изъятия церковных ценностей. Л. Троцкий предложил «лояльным» священникам, то есть созданной «Живой церкви», похлопотать о пересмотре дела, и оно было пересмотрено: пятерых расстрелять, а шестерых помиловать. В документах сохранилась подпись Троцкого, утвердившего это решение.

Но и на этом дело с Русской православной церковью не закончилось: в ночь с 12 на 13 августа 1922 года были расстреляны митрополит Петербургский и Гдовский Вениамин (Казанский), архимандрит Сергий (Сергей Павлович Шеин), профессор Петроградского университета Юрий Петрович Новицкий и председатель правления православных приходов Иван Михайлович Ковшаров, которые действовали «путём возбуждения населения к массовым волнениям в явный ущерб диктатуре пролетариата» (Новый мир. 1994. № 8. С. 210).

Весь этот поход против Русской православной церкви подробно освещался в газетах и журналах и хорошо был известен литературной, художественной, научной общественности, пытавшейся протестовать против этого бесчеловечия. Бесполезно.

Одновременно с этим происходили серьёзные перемены в творческой жизни России, почувствовавшей себя свободной после введения нэпа. Во всяком случае, 1922 год отмечен оживлением в журналистике: выходили альманахи, сборники, возобновились дискуссии по самым различным вопросам. И прежде всего по главному – куда пойдёт Россия?

Возник журнал «Новая Россия», «первый беспартийный публицистический орган», который провозгласил желание русской творческой интеллигенции сотрудничать с советской властью. «Жизнь раздвинулась, и пути её стали шире», – писал в первом номере журнала писатель В. Тан в статье «Надо жить». Владимир Германович Тан-Богораз (1865–1936) до революции не раз бывал арестован, потом выпущен, потом опять посажен… Он в это время много писал, стихи, прозу, «Колымские рассказы», два тома «Американских рассказов», три тома «Чукотских рассказов», романы, больше этнографические, множество статей. В своей автобиографии он признавался: «Был я Натан Менделевич Богораз, стал Владимир Германович Богораз, – Германович по крёстному отцу, как тогда полагалось… Но с ранней юности я себя считал не только евреем, но также русским. Не только россиянином, российским гражданином, но именно русским. Считаю себя русским и чувствую русским…» (Деятели СССР и революционного движения России. М., 1989. С. 235). Надо жить, несмотря на большевистскую цензуру, утверждал Тан-Богораз, надо жить, как рекомендуют в Берлине, в Европе, как рекомендует сборник «Смена вех». Чуть ли не в каждом номере журнала непременно говорилось, что интеллигенция может сотрудничать с новой властью только при одном непременном условии – интеллигенция должна быть независима в своих мнениях и высказываниях, интеллигенция «по одному своему существу не может служить интересам какого-либо одного класса, одной группы». Об этом в статье «О задачах интеллигенции» решительно заявил А. С. Изгоев в альманахе «Парфенон» (Кн. 1. Пг., 1922. С. 36).

5 января 1922 года в Доме литераторов в Петрограде на одном из многочисленных обсуждений сборника «Смена вех» кооператор В. Ф. Измайлов заявил, что «литература и либеральная интеллигенция нужны только для Европы, „чтобы показать ей, что у нас есть и то и другое. Народ ни этой литературы, ни этой интеллигенции не знал“». И далее кооператор говорил, что и вот это обсуждение сборника «Смена вех» нужно всё той же Европе, чтобы показать, что у нас есть умственная жизнь. А народу всё это не нужно. И только, дескать, народ спасёт Россию, он по-прежнему будет обрабатывать землю, добывать хлеб, чинить хаты. И в 1812 году Россию спас народ, а не дипломаты, не полководцы…