Текст книги "Изюм из булки. Том 2"

Льгота

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:

– Останкино!

– Сколько?

– А сколько надо? – интересуюсь.

– Ну вообще тут полтинник, – говорит водитель, – но вам…

Он широко улыбается, и я понимаю, что поеду на халяву.

– Давайте восемьдесят? – говорит водитель. – Вы же «звезда».

Кривая расценки

Частники, стерегущие дурачков на Ленинградском вокзале, чтобы за пятьсот рублей перевезти их на Казанский, давно поняли, что никакой пользы от меня им не будет.

Мои бюджетные расценки они знают наизусть и своего презрения по этому поводу не скрывают.

Однажды я услышал брошенное в спину презрительное:

– «Оплот демократии»! До Сокольников – за двести рублей!

Вот он, классовый подход: раз либерал – должен кидаться деньгами… Эх, был бы я оплотом тоталитаризма – дал бы ему в рыло и реквизировал автомобиль!

Переработался

Фестиваль в российской глубинке, на природе.

После концерта меня, честно заработавшего свой кусок мяса, кормят в столовой организаторы фестиваля. А за соседним столиком ужинает кампания моих давешних зрителей. Между супом и горячим происходит небольшая фотосессия. Жму руки юношам, обнимаю за талии девушек, улыбаюсь в объектив…

Только принесли мясо, я уже и вилку занес, – подходит к столу еще одна пара.

Ну, надо так надо.

Я приобнял девушку и улыбнулся ее молодому человеку, ожидая, когда вылетит птичка.

Был страшный крик.

Это были совершенно посторонние люди – просто зашли поужинать!

Встреча с музой

Вопрос девушки в баре застал меня врасплох:

– Вам нужна муза?

Вообще-то, я, конечно, не прочь… насчет музы-то… Только, признаться, представлял себе этот процесс по-другому.

– А вы – муза? – уточнил я на всякий случай.

– Да, – просто ответила она. И тоже уточнила: – Я муза на зарплате…

Лучше сразу…

Звонок раздался на рассвете.

– Вы, наверное, жена Шендеровича, – сказал женский голос в трубке.

– Да.

– Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу…

Жена от таких слов проснулась мгновенно.

– Я хочу вас предупредить, – сказала женщина на том конце провода. – Я занесла Виктору вирус… Я не нарочно…

Это была редактор Ася – и речь шла о письме, которое она послала мне по мейлу.

В Австралии

…как известно, наша эмиграция обитает давно – еще шанхайско-харбинская, довоенная.

Перед выступлением, разглядев в зале парочку ровесниц Вертинского, я в некоторой тревоге спрашиваю у организатора: а публика вообще-то в курсе жизни на Родине? Про что я тут буду шутить?

Тот, глазом не моргнув:

– Все будет хорошо. Главное, не говорите им, что Брежнев умер…

Мой добрый Изя

– Жалко, что вы не привезли книги, – сказал Саша. После выступления в Мельбурне он вез меня в аэропорт. – Я бы на вашем концерте сорок книг продал Изе…

Я уже открыл рот, чтобы попросить у Саши телефон этого замечательного австралийского Изи, готового скупать мои книги оптом, – и только тут до меня дошло, что на последнем слове Саша перешел на английский.

– …сорок книг продал – еasy!

Легко!

От всей души

Майами. Первая прогулка вдоль океана – и первый же рыбак на берегу оказывается одесситом!

Он меня узнал и приветствовал не только словом, но и полной готовностью к делу, а именно: вынул из пакета рыбу и, обратившись к моей жене, предложил ей:

– Хочешь, я отрежу тебе голову и выну кишки?

Космические проблемы

Советские представления о всевластии человека из телевизора – совершенно поразительны!

Дело было в «Шереметьево» в середине девяностых.

По залу паспортного контроля толстой змеей лежала очередь из детей, пытавшихся улететь в летние международные лагеря. Хвост все рос, а из полутора десятков пограничных кабинок работало по-прежнему две-три… Духота, раздражение, цейтнот, нервы…

Быстро озверев, я пошел искать какое-нибудь начальство. Но я был не один такой озверевший: в дверях кабинета стоял лично Алексей Архипович Леонов – тот самый, космонавт! – и, судя по багровому лицу, уже довольно давно беседовал со скучающим лейтенантом погранслужбы.

Алексей Архипович провожал внучку.

– Откуда я вам возьму людей, – пожимал плечами лейтенант, расслабленно полулежа на стуле перед дважды Героем Советского Союза.

Леонов тяжело выдохнул, всплеснул руками и, обернувшись, увидел меня. И страшно обрадовался!

– Виктор! – сказал генерал армии, легендарный космонавт, человек, первым вышедший в открытый космос. – Какая удача! Идите сюда, вас они послушаются…

«Старший брат следит за тобой»

Улучшить работу погранслужбы мне, признаться, так и не удалось, – зато однажды я напугал тетку в детском саду!

Тетка тяжело спускалась по ступенькам этого самого детсада, арендованного для съемок программы «Куклы». Тяжесть спуска объяснялась телосложением и полными сумками в обеих руках.

А я как раз вышел на крыльцо подышать.

Тетка увидела меня – и аж выпустила из рук наворованное.

– Ой, – вскрикнула она, – нас-то за что!

Да, да, так и знайте, я не только за Кремлем слежу, я везде, везде…

Знак уважения

Дело было в Екатеринбурге, в гостинице.

Я уснул заполночь, а потом в полной тьме полминуты пытался нашарить трубку затрезвонившего телефонного аппарата.

– Виктор! – сказал вальяжный голос из трубки. – Мы тут, по соседству, в сто втором… В знак уважения к вашему таланту… просим к нам… коньячку…

Точного текста не помню, потому что, в сущности, еще спал. Так и не проснувшись, промямлил, что не пью, и повесил трубку. Все это происходило в полной тьме. Перед тем как снова отрубиться, я на секунду зажег свет. Была половина шестого утра. Сволочи, подумал я – и провалился обратно в сон.

Наутро я подошел к девушке у стойки и злобно поинтересовался, какого черта она соединила со мной какого-то идиота в половине шестого утра.

Девушка испуганно оглянулась на стоявшего рядом охранника. Охранник закаменел лицом. Мне показалось, что им обоим не понравилось определение «идиот».

– Ну хорошо, – сказал я. – Значит, так. У меня к вам просьба. Завтра, ровно в половине шестого утра, позвоните, пожалуйста, в сто второй номер и передайте, что Шендерович благодарит за приглашение и извиняется, что не смог прийти.

Шутка казалась мне адекватной и даже изящной. Я улыбнулся, полагая, что девушка-портье оценит это изящество. И тут понял, что значит выражение «короля играют придворные».

Портье побелела лицом и с отчаянием в глазах замотала головой. Охранник же отвернулся, всем видом давая понять, что ничего этого не слышал вообще.

– Слушайте, – сказал я. – Кто у вас там живет, в сто втором?

И портье тихо ответила:

– Хабаров.

Тут уже, наверное, побелел лицом я.

Хабаров был главой «уралмашевских», по совместительству – депутат местного совета. Он и его «братки» закатали под асфальт конкурентов еще в середине девяностых – и с тех пор рулили Е-бургом на законных основаниях.

Хабаров был хозяином города и, как выяснилось впоследствии, владельцем этой гостиницы… Если бы я ночью успел толком проснуться и послать его вдоль по алфавиту, моя гастрольная деятельность, полагаю, могла закончиться прямо в этой гостинице, вместе с жизнью.

Через месяц с небольшим Хабарова арестовали, а еще через неделю – повесили в тюремной камере. Я тут ни при чем, так совпало.

Координатор протеста

Дело было в Нижнем Новгороде.

Ясным весенним днем иду, гляжу: митинг у памятника Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки собирают подписи… Оказалось, вся эта суета – в защиту местного вора Климентьева: он только что победил на выборах мэра, и его, наконец, посадили.

Ну митинг, флаги… Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал и пошел прочь. И как раз мобильный зазвонил…

И вот иду я по главной нижегородской улице к Дому актера и разговариваю по телефону – глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и, пятясь, снимает, как я иду. Узнали, думаю. Неловко, хотя приятно, конечно. Но откуда этот папарацци? Неужели караулил?

Вдруг – вторая телекамера, третья… И все забегают передо мной – и снимают, как я иду. Тут я заподозрил неладное. Что-то, думаю, густовато. Я все-таки не принцесса Диана.

Оборачиваюсь – мамма миа! Все климентьевские бабушки-страдалицы со своими лозунгами идут за мной по улице.

Я – в Дом актера, а они – к местной прокуратуре!

Телевизионная картинка в тот день была классная: митинг в Нижнем Новгороде в защиту вора Климентьева; впереди, с мобильником в руках, – я!

Координирую народный протест.

Разговор не удался

А вообще к популярности лучше сильно не привыкать. Можно нарваться и посерьезнее.

Вот рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, прямо в аэропорту, у него и прихватило живот.

Добежал он до туалета, отсиделся – и вдруг слышит голос из-за перегородки. По-русски.

– Ну, как долетел?

– Нормально, – ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним заговаривают незнакомые люди, он давно привык. Все было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практическую плоскость.

– Сколько взял денег? – спросил человек из-за перегородки.

– Нормально взял, – ответил продюсер. И напрягся – потому что за перегородкой сидел, не иначе, знакомый.

– А когда назад? – поинтересовался туалетный собеседник.

– Через три дня, – ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, с кем говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком вежливым, продюсер продолжал уклончиво беседовать с незнакомцем о разных обстоятельствах своей жизни, пока из-за перегородки не раздалось:

– Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.

Гастроли

…И опять меня отвели в сторонку, попросили снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Леонардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч.

Ничего нового. Шмон, еще до 11 сентября, стал непременной частью моих путешествий. В Париже во мне ищут араба-террориста, в Стамбуле – курда, в Тель-Авиве – палестинца; в Москве (когда ненадолго сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича) я стал лицом кавказской национальности и регулярно предъявлял документы…

В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего подряд персонального обыска начал заранее отводить глаза и покрываться холодным потом, как будто вчерась от Бен Ладена.

Однажды я набрался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу здоровенному черному дяде, ворошившему мой багаж в поисках взрычатки.

И понял, что такое настоящий черный юмор.

Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:

– Change your face…

Меняй лицо.

Условия аренды

Многие американские синагоги – разновидность клуба, и концерты в них – обычное дело. Случаются, впрочем, и недоразумения…

В Питтсбурге посреди моего монолога на сцену вышел немолодой ортодоксальный еврей и предложил присутствующим помолиться вместе с ним. На резонное замечание, что здесь идет юмористический концерт, ортодокс не менее резонно возразил, что здесь – дом Божий.

Да, но Господь сдал свой дом в аренду и взял чек на триста баксов!

Ортодокса это довод не убедил, и он стартовал со своим проверенным репертуаром… Еврейский Господь оказался существом неожиданно толерантным и никого из нас не убил.

Лишняя буква

Во время моего выступления в ДК имени Газа в Петербурге организаторы устроили сбор средств для больных детей…

Название дома культуры что-то замкнуло в моей горемычной голове – и я со сцены напомнил петербуржцам об их великом земляке, докторе Гаазе, о его фразе «спешите делать добро»…

Денег на больных детей мы собрали изрядно – вот только «святой доктор» Федор Петрович оказался тут совершенно ни при чем. Дом культуры назван был, разумеется, вовсе не в его честь, и доживи автор «Азбуки христианского благонравия» до большевиков – шлепнули бы контру у первой стенки!

Товарищ Газ, чье имя носит ДК Путиловского завода, был комиссаром бронепоезда № 6 «Имени тов. Ленина»…

Одно «а», одно!

И как мне вообще могло прийти в голову? Вроде не из европ приехал, свой же, здешний…

Эх, вот бы дожить до переименования…

Два «а» должно быть, два!

Мигалка

Нижний Новгород.

Вечером – концерт, а днем зазвали меня к какому-то местному начальству в тамошний Кремль (Путина еще не было, и начальство не шарахалось от меня, как от прокаженного, а норовило дружить).

И вот, стало быть, чаек да конфеты – глядь: а уже время идти! И хотя вроде все рядом – вот тебе Кремль, вот гостиница «Волжский откос», вот улица Покровка с театром, – а надо спешить.

Да ладно, говорит начальство, допейте чай спокойно, мы вас отвезем.

Ну я и расслабился. А когда вышел во двор, похолодел: у крыльца стоял «мерседес» с затененными стеклами, а перед ним – милицейский «форд» с мигалкой.

Это у них и называется «отвезем».

Деваться было уже некуда, и мы поехали.

И вот, скажу я вам, люди добрые, – сначала, конечно, ужасно неловко. Первые десять секунд. Потом расслабляешься, – потому что стекла-то затененные и тебя никто не видит…

Потом испытываешь первый приступ самоуважения.

Недаром, должно быть, тебя везут в тепле на мягком, а эти там, за темным стеклом, шебуршатся под дождичком. Наверное, ты заслужил! А этим там, под дождем, самое место. Вон они какие противные все, мокрые и злые. И смотрят еще недовольно, смерды!

То ли дело ты, такой хороший, с удавшейся жизнью, весь такой сухой на мягком.

А потом, когда диким кряканьем с крыши ментовского «форда» охрана разгоняет с твоего пути в лужи одуревших пешеходов, а твой «мерседес» разворачивается через двойную сплошную, ты испытываешь уже законное раздражение: чего они тут путаются под ногами, они что, не видят: я же еду! Я!

Я-я-я!

Тут самое время ущипнуть себя побольнее и дать себе пару раз по физиономии. Если вовремя этого не сделать, станешь свиньей.

В принципе, стать свиньей можно за полторы минуты. Я проверял.

Привет от Монтеня

С февраля 1997-го я начал работать на НТВ – ведущим программы «Итого».

Ездить в «Останкино» теперь приходилось часто, и я осторожно уточнил у руководства: как насчет транспорта? Я ж безлошадный… Разумеется, ответило руководство, если будут свободные машины, привезем-отвезем.

И вот выхожу я из дома, а у подъезда стоят «Жигули». О! Я почувствовал себя маленьким советским министром. Меня привозили в «Останкино», а потом отвозили домой. Повторяю: о! Не всегда, конечно, приваливало такое счастье, а только если были свободные машины, но все равно – о!

Потом в один прекрасный день меня назначили «телезвездой».

Решение об изменении статуса было принято на директорате телекомпании и автоматически повлекло за собой «раздачу слонов»: меня пересадили на персональную машину. Это был старый «BMW» с водителем.

О-о-о!

Потом, в один еще более прекрасный день, в наш BMW въехал пьяный чувак с бабой, день рождения которой они уже успели отметить с утра (практически напоследок).

Въехал он в нас на полной скорости, на перекрестке: по случаю светлого праздника чувак решил не тормозить вообще.

Если бы в тот день я ехал в «жигулях», эти мемуары писала бы моя вдова. А так после удара в бок мы метров двадцать летели вдоль парка «Сокольники» по пешеходной дорожке – по счастью, абсолютно пустой.

Машина остановилась в двух шагах от столба.

Шофер Леша посидел немного, уточнил: «Анатольич, ты цел?» – и пошел убивать чувака. Я пошел следом, чтобы предотвратить убийство.

Чувак вылез из своего «рено» всмятку и, дыхнув перегаром в осеннее утро, сказал:

– Опа! Шендерович.

– Мужик, – спросил я, – ты другого случая познакомиться не нашел?

Но не будем уходить от сюжета.

А сюжет заключается в том, что «BMW» увезли в ремонт, а я снова пересел в «жигуль». В ту самую «четверку», из которой вылез за полтора года до этого. В ту самую, в которой чувствовал себя советским министром…

Пересел и почувствовал страшное унижение! Низко, медленно, душно, дискомфортно… На дороге не уважают… И вообще! Что такое?

«Нас мучают не вещи, а наше представление о них», – предупреждал Мишель Монтень. И был, как всегда, прав.

За девочками

По правую руку от вышеупомянутого Леши несколько лет подряд я проводил значительную часть своей жизни. Шофер он был замечательный, но масштаб личной надежности я оценил не сразу…

Как-то вместе с женой и дочкой пошли в театр. Со спектаклем не сложилось, и в антракте я решил бросить семью. Едучи домой, инструктирую Алексея:

– Отвезете меня, вернетесь сюда и привезете девушек…

– Хорошо, – отвечает он.

Едем по Тверской примерно с минуту. Алексей вдруг уточняет:

– А девушек куда привезти?

– Домой, – говорю, – в Сокольники.

Алексей посмотрел на меня с уважением.

– Хорошо, Анатольич, – говорит. – Сделаем.

Мы проехали еще метров триста, прежде чем уже я решил уточнить:

– Леша, а вы каких девушек имели в виду?

Эх! Зачем я переспросил?

Представляете: звонок в дверь. Я открываю. На пороге стоит Леша – и девушки. Кого бы он мне привез с Тверской улицы, сколько, и главное: почем?

Однофамилец

Неловко мне пересказывать эту историю, рассказанную Василием Аксеновым, но уж больно выразительная история, хотя и печальная…

Много лет назад, в пору частого мелькания в телевизоре, я имел честь поужинать с Василием Павловичем, прилетевшим в Москву. Потом мы поймали одну машину на двоих и поехали по домам.

Водила был молод – и из нас двоих узнал, разумеется, не Аксенова. И уже потом, отвозя Василия Павловича, уточнил:

– Это был Шендерович?

– Шендерович, – ответил классик.

Шофер подумал немного и смекнул, что ежели пассажир ужинал с Шендеровичем, то, может, и сам тоже не хрен с горы? И так прямо Аксенова и спросил:

– А вы кто?

Василий Павлович ответил:

– Я Аксенов.

Шофер ненадолго задумался, а потом, утешая своего безвестного пассажира, произнес:

– У нас префект такой был…

Старые друзья

Светская жизнь бьет ключом.

Неизвестный господин, невесть откуда добывши мой домашний телефон, приглашает на тусовку в честь открытия нового пивного ресторана:

– Встреча старых друзей! Приходите! Все будут!

– Кто «все»? – уточняю.

– Ну вообще – все! Жириновский, Пенкин, Митрофанов, Аллегрова… Все!

Доходное дело

Поскольку желтой прессы я не читаю, то иногда оказываюсь не в курсе собственной личной жизни. А напрасно! Что-то такое они знают…

Журналистка N., по праву давнего знакомства с моей женой, сделала ей коммерческое предложение: когда, сказала, вы с Шендеровичем будете разводиться, дай знать мне первой, я сделаю интервью, а гонорар, тысяча баксов, пополам!

Теперь жена меня шантажирует. Говорит, если что – она в барышах!

На митинге

…подошла журналистка и доверительно спросила:

– Скажите, а тут, кроме вас, есть еще одиозные люди?

– А одиозные – это какие? – на всякий случай уточнил я.

– Ну известные…

Горизонты журналистики

Звонит другая:

– Мы бы хотели интервью с вами, с фотосъемкой у вас дома. Вы согласны?

– Нет, – отвечаю.

– Ну и ладно, – говорит журналистка и вешает трубку.

Как стать телезвездой

Дело было на телевизионных курсах в Останкино. Я пришел и битый час чего-то журчал…

Есть ли вопросы?

В зале встала девушка. Лицо ее выражало разочарование и нетерпение. Девушке хотелось поскорее узнать главное – и она сразу про главное спросила:

– Скажите, как попасть на телевидение?

– В каком смысле? – уточнил я.

– Ну работать там.

– А что вы можете? – спросил я.

Ответом был дружный хохот аудитории.

Девушка обиженно сказала:

– Да все я могу…

Не Сабонис

Снимали документальный сериал «Здесь был СССР» для канала ТВ-6 – пятнадцать фильмов о пятнадцати бывших союзных республиках… В Литве, разумеется, не обошлось без легендарного «Жальгириса».

По баскетбольной школе нас водил игрок того легендарного состава – Витаутас Янкаускас.

– Скажите, Ян… – обращалась к нему редакторша, не сильно отличавшая латышей от литовцев.

– Янкаускас, – терпеливо поправлял Витаутас.

– Ян Каускас, – терпеливо соглашалась редакторша…

Это был ее позор. Утром настал – мой…

Вообще-то я все придумал отлично! Говорю свой «стенд-ап» про баскетбольный «Жальгирис» на крупном плане, на темном фоне, как будто у какой-то стены. А в конце «стенд-апа» камера отъезжает, и выясняется, что я стою на фоне Сабониса.

Сабонису я как раз по локтевой сгиб – ах, каким эффектным был бы этот кадр! Но Сабонис уже играл за океаном, и пришлось ужимать фантазию до размеров сметы…

Режиссер придумал вариант бюджетный и вполне симпатичный. Стоя в форме игрока «Жальгириса», с баскетбольным мячом в руках, я должен был сказать свой текст, повернуться и послать мячик в корзину. С трех метров, одним планом, без склеек. Эдак по-пижонски…

Я не Сабонис, но со второго раза на третий в кольцо-то попадаю. Ну на четвертый…

Бросал я тот мячик минут двадцать.

На меня напал классический актерский «зажим». Я говорил текст, поворачивался, бросал – мимо! Снова говорил, поворачивался – мимо… Рядом стояла группа юных баскетболистов, чью тренировку мы прервали своей съемкой: здоровущие ребятки лет четырнадцати.

Бормоча текст, я видел себя их глазами: маленький дядька с пузиком в большой, не по росту, майке «Жальгириса» раз за разом швыряет мячик в белый свет, как в копеечку…

Сначала до меня доносились тихие язвительные комментарии. Потом начались аплодисменты. Ближе к десятому броску юные спортсмены начали заключать пари – уложусь ли я до темноты…

Я забывал текст, я был в испарине от стыда. За пять секунд до броска у меня предательски потели руки, и я уже точно знал, что не попаду.

Наконец мячик кое-как провалился внутрь – и группа тинэйджеров взорвалась овациями. Уткнувшись взглядом в паркет, я рысцой рванул прочь из зала.