Текст книги "Пятиозерье"

Глава 7

10 августа, 12:26, шоссе Солнечноборск – Поляны.

С электричкой на обратном пути Света решила не связываться, сразу поехала на машине.

Ей казалось – после странного случая в переулке – нельзя медлить ни минуты, ни секунды. Если странное достало и здесь – надо возвращаться как можно скорее. События до сих пор шли по нарастающей. Кто может сказать, что произошло в лагере за минувшую половину дня?

На этот раз водителем оказался пожилой, на редкость молчаливый мужчина. Первую с начала пути фразу он произнес, когда до поворота с шоссе к лагерю оставалось меньше километра:

– Вот это да! Куда ж они такой колонной?

Света оглянулась. Их обгоняли пять бешено мчащиеся машин скорой помощи с включенными мигалками.

Вот и всё, поняла она. Не успела…

Света сжалась в комок на сидении, стараясь не думать, с кем и что произошло в лагере. И не удивилась, увидев, куда сворачивает обогнавшая их кавалькада.

Таксиста она отпустила на вершине песчаного холма. Мост, судя по всему, догорал и Свете не хотелось вниз, где в скоплении уткнувшихся в берег машин сновали люди в белых халатах, в серой форме и в зеленом камуфляже…

Она побежала по склону, напрямик, неприметной тропкой, — сворачивая гораздо левее этого скопления.

Отяжелевшая сумочка больно била по левому боку, раскаленный песок набивался под ремешки босоножек и натирал ноги. Надо было одеть брюки с кроссовками, надо было одеть…

Света твердила про себя эти бесполезные теперь слова единственно для того, чтобы отогнать рвущуюся откуда-то мысль о том, что спешить ей некуда, незачем и не к кому.

В стене сплошных деревьев мелькнул разрыв – Света увидела тот берег, увидела громадную старую сосну, росшую у волейбольной площадки и поняла, что надо пройти еще на сотню метров дальше, до узенького, из двух бревен, пешеходного мостика.

Но остановилась, вглядываясь в высоко вознесшееся над лагерем скопление сучьев, ветвей и хвои.

Ей почудилась какая-то неправильность в памятном с детских лет дереве. Что-то лишнее блеснуло червонным золотом в серо-зеленой кроне. Света прищурилась, прикрываясь рукой от солнца, – и разглядела маленькую фигурку в белом, раскинувшую руки между могучими горизонтальными ветвями. Различить еще что-либо на этом расстоянии было невозможно, но такие огненно-рыжие волосы имел только один человек в лагере…

Астраханцева. В той же крестообразной позе, какая привидилась в недавнем кошмаре… РАСПЯТАЯ.

– Не-е-е-ет !!! – Казалось, связки Светы сейчас лопнут от бешеного крика.

10 августа, 12:26, лес, старый карьер.

Мальчик по имени Тамерлан встрепенулся и замер, услышав скрытый от других призыв.

– Это она. Это точно ОНА, – не то подумал, не то сказал он.

Белобрысый толстяк (под слоем жирка у того имелись накачанные мышцы), трясший его за плечи, не услышал ничего. Лишь обрадовался нежданному пробуждению пленника. Ухватил мальчишку покрепче и собрался присупить к новой стадии развлечения… Тамерлан небрежным жестом смахнул вцепившиеся пальцы, вскочил на ноги, развернулся и легко побежал вверх по склону карьера – не проваливаясь и не осыпая песок.

Толстяк, выпучив глаза, смотрел на свои руки.

Остальная троица – тоже.

Правая конечность вывернулась под неестественным углом, а на левой, казалось, образовался лишний сустав, из которого вылезли наружу два белых и острых осколка кости. Кровь еще не потекла, и боль тоже пока не появилась.

Белобрысый несколько раз моргнул, не в силах поверить увиденному. Потом широко открыл рот и закричал…

10 августа, 12:26, лесная дорога.

Лешку Закревского отпустило , когда одна из пуль торнадовцев нашла к нему дорожку сквозь ветви и листья.

Он как раз вставлял очередной магазин – в левое плечо ударило, откинуло назад, впечатало спиной в нагревшийся на солнце валун. Несколько секунд Леша просидел не шевелясь, пытаясь понять и сообразить, что же с ним происходит… Рукав намокал кровью, но не в ране дело, чиркнуло по касательной, вспоров мякоть, ерунда, проблема в другом: ЧТО ПРОИСХОДИТ?

Он уже понял всё – но никак не хотел признаться себе, что не было никакого Вуковара и никаких усташей, а стрелял он, скорее всего, в своих, в тех, кто ловил в лесу сбежавших бандитов…

Левая рука онемела, потеряла чувствительность, магазин никак не хотел встать на место, затем встал будто сам собой…

А потом Леша понял, что все не всерьез, что сейчас упавшие поднимутся, живые и невредимые…

Это была игра, негромко сказал он вслух. Игра. И мы победили…

Стрельба прекратилась, торнадовцы притихли – и неподвижные фигуры, застывшие на песке в нелепых и уродливых позах; и живые, залегшие в густом подлеске и напряженно ловившие в прицелы малейшее движение, готовые разразиться новым свинцовым ливнем.

Всё, сыграли в “Зарницу” – знамя наше, подумал Закревский, улыбнувшись мягкой улыбкой, которую в последние дни никто не видел на его лице.

Звенящая тишина постепенно наполнялась звуками: робко, неуверенно пискнула наверху какая-то пичуга, словно спрашивая: ну что, вы закончили треск и грохот? могу я наконец заняться своими делами? Справа и сзади послышался легкий, на пределе слышимости, шорох, – один из торнадовцев решил отличиться и подкрадывался, старательно изображая Чингачгука…

Но всё было неважно, горн пропел и игра закончилась, пора снимать синие и зеленые повязки, возвращаться и со смехом вспоминать с врагами, снова ставшими друзьями, о перипетиях сегодняшнего боя, и вместе подтрунивать над неловкостью убитых в самом начале сражения – теперь воскресших и смеющихся со всеми; а вечером начальник лагеря поздравит победителей и старшая вожатая вручит героям картонные награды…

Лешка медленно развернул автомат прикладом вперед; что-то он должен был вспомнить, что-то важное, необходимое именно в этот момент и неуловимо ускользавшее… Наконец вспомнил, снова улыбнулся и произнес вслух фразу из сочинения маленького, смешного, лопоухого Димки-Ослика; сочинения, когда-то, совсем в другой жизни, прочитанного ему Светкой: “У положительного героя должен быть большой пистолет, чтобы стрелять отрицательных. Иначе разве он герой?”

Последние слова цитаты прозвучали у Леши неразборчиво – он осторожно, зачем-то стараясь не обжечь губы, сунул в рот горячее дуло, остро пахнущее сгоревшим порохом и раскаленным металлом; и быстро, не оставляя времени на сомнения и раздумья, надавил большим пальцем на спуск…

10 августа, 12:26, ДОЛ “Варяг”, сосна над волейбольной площадкой.

Невероятно, но Ленка Астраханцева услышала крик Светы.

Она подалась вперед и попыталась разлепить веки, покрытые спекшимся гноем. Последние несколько часов она молила об одном – потерять сознание, забыться, избавиться от пронизывающей все тело боли; от безжалостного, сводящего с ума солнца; от муравьев, неизвестно зачем проложивших тропу на вершину дерева и атакующих неожиданное препятствие; от неровностей ствола, стальными клыками впивающихся в измученный позвоночник. Пробитые ладони, как ни странно, не болели, она вообще не чувствовала рук, туго притянутых кожаным ремнем к могучим сучьям.

Ленка давно прекратила попытки ослабить путы или перегрызть и выплюнуть кляп. Ветер, сильный наверху, спасал ее от летучих кровососов – но заодно и глушил старания позвать на помощь слабым мычанием…

Она дернулась всем телом туда, откуда пришел скорей почувствованный, чем услышанный крик. Но ничего не увидела, слипшиеся веки пропускали лишь яркий свет полуденного солнца. Затем этот кровавый фон прорезала черная, стремительно расплывающаяся клякса и втянула в свой бездонный провал Ленку, сжавщуюся в комочек, в песчинку, в молекулу…

Астраханцева наконец потеряла сознание.

Умерла она спустя полтора часа.

10 августа, 12:26, ДОЛ “Варяг”.

Степаныч выругался вслух – уже не заикаясь и не растягивая певуче гласные. Он прошел весь «Варяг», но Рыжей нигде не нашел.

Похоже, он ошибся. Ошибся в способе охоты. Эту хитрую тварь надо брать из засады, и никак иначе.

Рядом, в самой высокой точке лагеря, возвышалась приземистая водонапорная башня. Ее крыша – идеальная позиция. Весь “Варяг” будет как на ладони. Успокоившаяся Рыжая выползет из своей норы – и получит свою пулю, дробь тут не поможет. Опытные охотники прицельно бьют жаканом [8]8
  Жакан – пуля для охотничьего оружия.


[Закрыть] на сотню метров – но Степаныч, стрелок от Бога, знал, что сумеет уложить проклятую сучку и на ста пятидесяти, и на двухстах, – пусть только высунется.

Он закинул ружье за спину, подпрыгнул, подтянулся, и стал взбираться на башню по пожарной лестнице, стараясь не задеть кошачьим тельцем о рыжие от ржавчины скобы-ступени.

Залитая битумом крыша оказалась усыпана хвоей и сосновыми шишками. Степаныч залег у квадратного окошка водостока, используя его как амбразуру. Расстегнул и положил рядом патронташ, достал из карманов еще две пачки с патронами.

10 августа, 12:26, Санкт-Петербург.

Почтенный предприниматель Булат Темирханович Хайдаров стоял возле своего “сааба”, припаркованного на Московском проспекте, у магазина “Арсенал”.

Он напрочь позабыл, что с утра собирался сесть в машину и поехать на Карельский перешеек. Забрать из этого идиотского лагеря сына, а заодно объяснить кое-кому, как можно, а как нельзя обращаться с уважаемыми людьми.

Теперь же Булат Темирханович никак не мог взять в толк, зачем купил многозарядную “Сайгу-410” и три коробки патронов к ней. Недавно, буквально несколько секунд назад, он знал прекрасно, почему и зачем, но знание это как-то разом ушло, улетучилось – как улетает сюжет яркого и красивого сна в последние перед пробуждением секунды.

На сухонького старичка, приценивающегося в том же магазине к здоровенным медвежьим капканам, Хайдаров не обратил внимания.

10 августа, 12:36, лесная дорога.

Майор по прозвищу Клещ подошел к трупу, лежащему в паре метров от колес “уазика”. Вгляделся. И понял всё.

Точнее, творящееся вокруг по-прежнему осталось диким и странным – но свою судьбу майор представил зримо: отстранение от должности, суд, и, скорее всего, срок…

У машины лежал мальчишка. На вид – лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. И убили его по приказу майора.

Из рации доносился искаженный голос Кравца, он докладывал, что последний противник застрелился, и что автомат его – древний АК-47 – наверняка из захваченных в колонии, и что…

Майор всё слышал, но не понимал ничего. Стоял и тупо смотрел на тело мальчишки. Машина продолжала чадно гореть, припекало, по лицу обильно струился пот – майор не замечал этого.

Затем помотал головой, сбрасывая наваждение, и снова стал собой – собранным и жестким. Сделал знак двум бойцам, – они, отворачивая лица от жара, подхватили тело парня и оттащили подальше от “уазика”. Автомат остался лежать у самой машины, к нему было не подступиться.

А ведь всё не так просто, подумал майор, рассмотрев окровавленную дыру на милицейском кителе, из которого Миха не успел выбраться, запутавшись в портупее. Китель-то снят почти наверняка с трупа, у парня раны на соответствующем месте нет… Зато имеется в наличии пистолет в кобуре, и второй – заткнутый за ремень камуфляжных брюк. И в Тунгуса сей юноша бледный со взором горящим палил вовсе не в видах самообороны. Всё совсем даже не просто…

Бойцы подтащили второго мертвого пассажира “уазика”, на вид еще младше, и положили рядом, между Михой и Пашей Скворцовым. Остальных попавших под пули спасли броники, но из строя пострадавшие вышли надолго. В себя после контузии будут приходить не меньше суток. А Тунгусу после трех пуль в упор придется в госпитале покантоваться…

У второго мертвого паренька ничего криминального и подозрительного не обнаружилось, – болтавшийся за спиной автомат оказался игрушкой. Мешковатый камуфляж из непрочного х/б был торнадовцам незнаком. Из нагрудного кармана торчал краешек замызганной картонки.

Майор вытащил, прочитал написанные разноцветными фломастерами буквы:

ДОЛ “Варяг”

4-й отряд

Укропин Слава

рядовой

“Варяг”… Интуитивные опасения майора оказались правильными. Но что значит: “рядовой?” Каких войск, интересно?

Раздумья прервал крик бойцов, пошедших за четвертым трупом:

– Живой!

Майор подошел.

Кирилл Ященко по прозвищу Слон лежал на спине. Глаза были открыты. Штанина намокла красным, на бедро торопливо наложили жгут. Большей части шевелюры Слон лишился в пламени взорвавшегося бензобака. Лицо почернело, но майор видел, что в основном это копоть, лишь кое-где ожоги первой-второй степени. В общем, жить будет.

– Чем же вы тут занимались, ребятки? – негромко спросил майор, не ожидая ответа.

Но Слон ответил.

Его почерневшие губы искривились в усмешке – и появившиеся на них от этого движения трещинки тут же закровоточили. На черном фоне кровь казалась неправдоподобно яркой.

– В войну мы играем, дяденька, – хрипло сказал Слон. – В “Зарницу”. Вы тоже? А за кого?

Шок, подумал майор, – и ошибся. Спросить что-либо еще он не успел. На связь вышел Минотавр. Его группа наконец добралась до “Варяга” – и тут же попала под огонь снайпера, успевшего до того уложить нескольких обитателей лагеря.

Майор зарычал.

…Через несколько минут им повезло, впервые за этот день. Подвернулся транспорт, японский микроавтобус-”тойота” – крохотный, похожий на игрушечный. Какая-то фирмочка проводила коллективный выезд по грибы, невзирая на запрет областной администрации, закрывшей от посещений пожароопасные леса. Впрочем, судя по отсутствию корзин, сапог, и по наличию изрядного запаса спиртного, найти что-либо в иссушенных зноем лесах грибники не особо рассчитывали.

Ошарашенные пассажиры микроавтобуса ничего не понимали, спешно выбираясь наружу под дулами автоматов. Пытались бурно протестовать, бывший у них за старшего даже ссылался на каких-то важных шишек… Потом увидели лежавших рядком убитых – протесты и вопросы как ножом отрезало. Водку и закуску “грибникам”, правда, оставили – отдыхайте, расслабляйтесь.

В “японку” плотно набились девять человек во главе с майором и торопливо покатили в “Варяг”. Муха и еще четверо двинулись туда же пешим порядком, по пути прочесывая окрестные заросли – майор подстраховывался, не зная, какие еще сюрпризы может таить мирное курортное местечко…

Приглядывать за убитыми, ранеными и “грибниками” остались двое бойцов. Помощь должна была вскоре подойти – часть застрявших на Каменке машин двинулась дальним объездом, через торфоразработки, там на речке имелся брод.

Майор как в воду глядел – на сюрпризы пешая пятерка таки напоролась. Первым сюрпризом стал труп грузного мужчины в форменных милицейских брюках, ботинках и рубашке. Милиционера убили выстрелом в сердце…

Одного бойца Кравец оставил рядом с телом, с остальными двинулся дальше.

Немного позже и достаточно случайно Муха углядел что-то краснеющее в просвете ветвей.

Это оказался большой красный крест на брезентовой палатке. Осторожно заглянув внутрь, Кравец с трудом сдержал рвотные позывы.

Глава 8

10 августа, 12:46, берег речки Каменки.

Все было как во вчерашнем сне.

Солнце так же резало глаза и откуда-то так же тянуло горелым – не добрым дымом пылающих в костре смолистых поленьев – но тревожным запахом пожара, смерти, разрушения…

Света, все более замедляя шаг, уже знала, кого увидит за изгибом берега. И он оказался там – хрупкая фигурка в черной футболке сидела на толстом корне сосны, похожем на чешуйчатую лапу доисторического чудовища, застывшего на самом краю невысокого речного обрыва. Руки охватывали колено, тело под острым углом откинулось назад – поза, неудобная и неестественная для любого другого человека (просто для любого человека, поправила себя Света). Но мальчик по имени Тамерлан сидел и ждал легко и непринужденно.

Она почему-то ни секунды не сомневалась, что он именно ждет и именно ее.

Света решительно направилась к нему, на ходу доставая сосуд из сумочки. Какая-то часть сознания успела усмехнуться – ну прямо-таки финальная сцена вестерна, последняя встреча противоборствующих персонажей на пыльной главной улице техасского городка, лишь вместо верного кольта в руке дрожит склянка со святой водой.

А я ведь знала, подумала она, как называется этот сосуд, мама мне говорила…

Тут клявшаяся ничему больше не удивляться и ничего не бояться Света снова ужаснулась, поняв, что не помнит ни имени матери, ни ее лица, рук, фигуры… Ничего, кроме медленно уплывающего в туман забытья факта, что мать у нее все-таки вроде была.

Убей его, тут нечего и не из кого изгонять, убей его прямо сейчас, ты сможешь… – мысль опять оказалась не ее, опять в голове звучал чужой голос, и она, отгоняя наваждение, помотала головой, снимая одновременно крышку с сосуда.

В этот момент Тамерлан легко, как капелька ртути, соскользнул ей навстречу с теплого смолистого ствола.

10 августа, 12:48, штаб “Варяга”.

Когда не сопротивлявшегося Дронта вынесли из украшенной красным крестом палатки, лейтенант Кравец откинул заляпанный бурыми пятнами брезент с кучи, расползшейся в углу. В отряде он слыл человеком с железными нервами – прошел Абхазию, Чечню и видывал разные виды. И выдержал открывшееся зрелище, подавив закономерный порыв желудка извергнуть в бурном спазме съеденный два часа назад сухой паек.

Услышав по рации о находке того, что осталось от бригана Феди, майор отреагировал даже не ругательством — нечленораздельным яростным звуком.

…А Ленку Астраханцеву в тот день не нашли. Никому из снующих между корпусами людей в форме и в белых халатах и в голову не пришло вглядываться снизу в крону старой сосны, вознесшейся высоко над лагерем.

10 августа, 12:52, берег речки Каменки.

– Тяжелый сегодня день… Нити так и рвутся… – Голос Тамерлана звучал без всякого выражения.

Гораздо больше говорили глаза – в них плескалась затаенная надежда и ожидание чего-то важного, чего-то необходимого и тревога, что это важное может и не прийти…

Не смотреть в глаза и не разговаривать, не смотреть… – Света попыталась с ходу окатить его жидкостью из внезапно отяжелевшего в ладони фиала, – и не смогла, дернувшаяся вперед рука застыла на полпути.

– Ну надо же, какая могучая штука, – доброжелательно и спокойно сказал Тамерлан. – Почти как заклинание из “Книги Таинств”…

Издевается, подумала Света услышав намек на дурацкий сериал. Стало стыдно за все: за дурацкий разговор с Пробиркиным, и за дурацкую авантюру со святой водой, и за…

Чувство стыда ушло мгновенно.

Света увидела, куда смотрит Тамерлан.

Он с любопытством разглядывал тыльную часть руки – туда попала случайная капля святой воды. На площади с пятак размером кожа и плоть с шипением вскипели алой пеной и через пару секунд появилась небольшая воронка с идеально круглыми, ровными, не кровоточащими краями, – на дне ее белела удивительно чистая кость.

Всё сделано вроде правильно, все сработало, но в тоже время казалось – сильнее и сильнее – фальшивым и ненужным. Света застыла, не в силах совершить последнее необходимое движение.

– Ну что же ты? Продолжай!

Тамерлан наконец смог встретиться с ней глазами, желтое пятно в его левом зрачке пульсировало все сильнее. Света упрямо молчала, ни слова не сказав с самой их встречи.

– Не получается? – сочувственно спросил Тамерлан, – А хочешь, я расскажу, что солдаты-наемники делают с беременной женщиной, чтобы живот не мешал ее насиловать? Может, тогда тебе будет легче?

Его высокий детский голос мог казаться смешным в сочетании с этими страшными словами. Но не казался.

Мальчик с ожиданием посмотрел на Свету, вздохнул… и тонкая рука метнулась атакующей гюрзой, выхватив сосуд из ослабевших пальцев. Столь же быстрым движением он поднес фиал ко рту и стал пить, запрокинув голову.

Света крепко зажмурилась в ожидании чего-то ужасного.

– Жаркий сегодня день, – услышала она.

Света открыла глаза – лицо Тамерлана осталось серьезным, но в голосе слышалась легкая усмешка. Ничего страшного или необычного с ним не происходило. Небрежно отбросил опустошенный сосуд и пояснил, отвечая на недоуменный, устремленный на его запястье взгляд:

– Фокус, просто фокус…

На загорелой мальчишечьей руке не было и следа от глубокой язвы.

– Знавал я в старые времена одного дервиша, такие трюки показывал – Копперфильд обзавидуется. А настоянная на серебре водичка ничем и никому повредить не может, смешно верить в предрассудки…

10 августа, 12:52, шоссе.

Димка Осиков по прозвищу Ослик находился уже далеко от Пятиозерья – целеустремленно шагал в сторону Петербурга по пыльной обочине шоссе, старательно считая шаги. Когда получалось три тысячи, он сходил с дороги и лежа отдыхал где-нибудь в тени. По его расчетам, до дому оставалось двести одиннадцать тысяч шагов. Больше ни о чем Димка старался не думать и ни о чем не вспоминать…

Одна из равнодушно догонявших его машин остановилась за спиной, скрипнув тормозами, – Ослик, не оглянувшись, перепрыгнул неширокий кювет и бросился бежать в лес, ужом проскользнув через окаймлявший дорогу кустарник. Метров через сорок он споткнулся о корень и упал лицом в мох, обхватил голову руками и затрясся в беззвучных рыданиях.

– Странный мальчик… – Водитель “девятки”, мужчина в очках, лет тридцати на вид, с удивлением смотрел вслед Димке.

– Не надо было останавливаться. – Его супруга, ухоженная дама того же возраста, покрытая ровным искусственным загаром, говорила очень категорично. – Много их тут по дорогам шляется: токсикоманы, наркоманы, воришки… У этого уж точно совесть нечиста…

Мужчина не стал спорить, вздохнул и тронул машину с места. Но какое-то неприятное, тягостное ощущение у него осталось… Может быть поэтому он затормозил еще раз – когда через пару километров увидел на обочине голосующего высокого и узкоплечего юношу в синей джинсовой куртке, явно ему коротковатой.

– Можем подбросить до Ольгино, – сказал мужчина, когда пассажир разместился на заднем сидении. – Дальше сам уж как-нибудь…

Парень кивнул коротко остриженной головой, хотя планировал совсем другой финал поездки.

– Большое спасибо, – сказал он. – Я немного подремлю, вы мне скажите, когда будем подъезжать.

Спать после проведенных в почти непрерывной ходьбе ночи и половины дня действительно хотелось зверски. Но главное сделано – все выставленные на дорогах посты парень обошел. Прежде чем закрыть глаза, он поправил укрытый под курткой пистолет – не дай бог, выпадет во сне.

10 августа, 12:59, берег речки Каменки.

– Попробуй что-нибудь другое, – сказал Тамерлан жестко и уверенно. – Ты можешь, ты должна вспомнить…

Света невольно отступила вниз по берегу, она по-прежнему не находила слов.

Голос его вновь изменился, став чуть ли не просительным; Тамерлан сделал шаг назад, упершись спиной в сплетение корней, напоминавшее застывшего в конвульсиях спрута. Теперь глаза их были на одном уровне.

Ну что же, Господи, что же он от меня ждет, чего же ему от меня надо, неужели он хочет уйти и освободиться, а я его как-то удерживаю здесь, сама того не желая… Ни молитва, ни крест не помогут, я не верю больше в молитвы и не помню ни одной, память тает, как лед на песке пустыни, и незачем – это старше всех молитв и крестов… Но что, что, что ему от меня надо?

– Ты должна вспомнить сама … Сауле… – казалось, Тамерлан слышал все ее невысказанные вопросы и не мог ответить ни на один.

Сауле? Почему он назвал меня Сауле, кто и где говорил мне целую вечность назад, что Сауле на одном из восточных языков значит просто Света, я схожу с ума, нет, я уже сошла с ума, я сплю сейчас в психушке в Саблино, скоро я проснусь, и рядом будет сидеть Ленка Астраханцева с пакетом апельсинов, рыжих, как ее волосы…

10 августа, 12:59, мост через Каменку.

Пожарные занялись у пылающего моста своим прямым делом – хотя никому и ничем это помочь не могло, прогоревшие доски настила уже выдержали бы даже самые легкие из скопившихся на берегу машин. Но по крайней мере бойцы пожарной охраны хоть что-то делали в царящей суете и неразберихе.

Единого руководства у собравшихся перед мостом не было. Штаб, координировавший действия разных ведомств, отстал, и только-только выезжал из поселка Октябрьский. В век повального развития средств связи – беда небольшая, но тут как на грех наложилась еще одна проблема.

Над “Варягом” и Каменкой назревала гроза. Откуда при полном безветрии наползла туча, совершенно неясно. Со всех сторон синело чистое небо, и солнце продолжало светить с юга – а над головой вырастала, утолщалась, нависала огромная клубящаяся линза. Казалось, сгущался и темнел сам воздух.

Еще не сверкнуло, не грохнуло, – но приемо-передающая аппаратура выдавала сплошные помехи на всех диапазонах. Хотя только что, несколько минут и километров назад, все работало отлично.

Без единого руководства тут же начался разброд и шатание. Часть медиков и эмвэдешного спецназа с собаками двинулись в объезд, через торфоразработки (что характерно, через пару километров связь у них заработала, – сначала с перебоями, затем нормально). Торнадовцы, не входившие в группу майора, перебрались вброд через речку и отправились к лагерю в пешем порядке. Армейцы же вознамерились восстановить переправу – неподалеку квартировала саперная часть со всем необходимым.

Ну а невысокий и усатый капитан пожарной охраны деловито руководил тушением моста – пока со стороны “Варяга” не появился взмокший Дерин с отделением не менее взмокших бойцов, и не попытался взять оперативное руководство на себя. Что было достаточной логично – информацией о происходившем он владел наиболее полно (в сравнении с остальными присутствующими у моста офицерами).

Удалась попытка Минотавра частично. Услышав, что горит лагерь, пожарные без споров оставили и свои машины, и мост, от которого валили уже клубы белого пара, – и налегке двинулись к “Варягу”. Армейцы ни в какую под знамена Минюста вставать не желали; милицейские, среди которых случился подполковник, тут же вознамерились перехватить вожжи и подчинить себе и Дерина, и майора, и весь наличный состав “Торнадо”. Медики заняли выжидательную позицию.

10 августа, 13:16, берег речки Каменки.

Тамерлан ждал. Не шевелился. Не произносил больше ни слова.

Казалось, он может ждать вечно – рассыплются горы и высохнут моря, песок занесет руины мертвых городов, а маленькая фигурка с белыми как снег волосами будет так же неподвижно стоять. Будет смотреть на Свету, и вглубь нее, и сквозь нее в бесконечную даль – все одновременно…

А она внезапно с удивлением поняла, что абсолютно спокойна – ушел страх, исчезло безнадежное желание успеть, одолеть, победить, развеять пеплом по ветру – вся задумка со святой водой казалась не своей, затеянной и подсказанной кем-то чужим и странным…

Многое из того, что она делала и думала в последнее время, представлялось сейчас делами и мыслями другого, незнакомого человека и уходило, подергиваясь туманной дымкой… От нее – прежней – оставалось лишь стремление: понять, кто или что стоит перед нею. И – кто или что есть она сама …

Но что же Тамерлан такое? Почему, отчего у всех, кто оказался с ним рядом, вдруг вырывалось наружу все самое страшное, наглухо замурованное в самых дальних тайниках души: детские кошмары, подавленные комплексы, желание убивать и разрушать…

Понимает он это? Желает этого? Или все получается случайно и неосознанно?

И почему тогда мне не хочется вцепиться зубами в чье-нибудь горло, вместо этого я теряю память, прошлое дробиться и рассыпается на куски, все мельче и мельче, скоро не останется совсем ничего – цветок, растение, радующееся солнцу, не помнящее прошлого и не страшащееся будущего…

Ну хорошо, ну ладно, пускай – на мальчика снизошло нечто , пробуждающее в разуме окружающих латентные, подавленные мысли, способности, желания, а заодно и психические отклонения – а во мне где-то глубоко дремала предрасположенность к прогрессирующей амнезии…

Нет. Не то, проблемы с памятью начались раньше.

Она была спокойна и собрана, как когда-то на экзаменах – перед глазами билет с незнакомой задачей, но все необходимое для решения хорошо известно и понятно; и все части головоломки готовы выстроиться красивым и единственно правильным решением…

Эти несколько минут Светиного спокойствия дорого стоили мальчику по имени Тамерлан.

Казалось, он оттянул, взял на себя весь ее страх и всю боль и едва выдержал эту ношу – мышцы напряглись, на лбу проступила испарина, впервые за этот сумасшедший день стало слышно его дыхание – напряженное и резкое. Из прокушенной губы по подбородку медленно сползала яркая капля крови…

10 августа, 13:16, ДОЛ “Варяг”.

Административный корпус так толком и не заполыхал.

Подоспевшие налегке, без машин и техники, пожарные не мешкали. Вооружились тем, что нашлось в “Варяге”. Быстро раскатали гидранты, в три ствола сбили ползущее к крыше языки огня и направили толстые водяные струи в окна второго этажа.

Как раз в это время пламя пылающих бумаг и мебели прогрызло тонкую перегородку, отделяющую канцелярию от радиорубки и туда же ударил поток из брандспойта – какой-то контакт закоротило, и из молчавших с утра динамиков грянул звонкий мальчишеский голос, старательно выводящий бодрую пионерскую песенку:

Вместе весело шагать по просторам,

По просторам,

По просторам,

И конечно, подпевать лучше хором,

Лучше хором,

Лучше хором…

Веселый мотив звучал недолго. На середине второго куплета голос захрипел, растягивая слова, и навсегда замолк.

Майор сплюнул и снова стал думать, как лучше снять с крыши водокачки снайпера. Тот плотно перекрыл подходы к пятому и шестому корпусам, в которых, по всему судя, тоже имелись раненые. Несколько попыток подобраться к позиции неведомого стрелка успехом не увенчались: на отвлекающий огонь он не отвлекался, а от тридцатиграммовых пуль-жаканов на стометровой дистанции бронежилеты помогали относительно – двое контуженых бойцов пополнили список потерь. Стало ясно: с первым подвернувшимся под руку оружием против “Торнадо” работает профессионал высокого класса. Ни специалиста в антиснайперских делах, ни банальной СВД с оптикой у майора не нашлось. Клещ ломал себе голову, и не знал, что…

…Снайпера торнадовцам снимать было уже незачем. Степаныч расстрелял к тому времени всю картечь и жаканы. Остались всего пять патронов с самой мелкой дробью, безобидной на таком расстоянии.

Он лежал на мягком, липнувшем к спецовке рубероиде и поглаживал закоченевшее тельце Чубайса. Поглядывал на резко почерневшее небо и спокойно думал, что под прикрытием грозы надо будет спуститься по пожарной лестнице и уходить топким берегом Чертова озера, по известной только ему тропке.

Степаныч ни о чем не сожалел и не знал, что вместе с грозой назревает и великий скандал в верхах. Не знал, что перебрасываемых сейчас со всех сторон на Карельский перешеек сил ЛенВО и других структур хватило бы для успешной войны с парой не самых мелких европейских государств. Не знал, что через час вызванный по его душу боевой вертолет превратит своей шестиствольной пушкой небольшую квадратную крышу водокачки вместе с обоими обитателями – живым человеком и мертвым котом – в почти однородную массу из битума, бетонного крошева, плоти и крови…