Текст книги "Трактат о любви. Духовные таинства"

Соловьёву, почти всю жизнь размышлявшему над сущностью половой любви, в последний момент не хватило тонкости различения. Сегодня хорошо видно, в каком месте это роковым образом его подвело. Ему показались одноприродными и органически связанными две вещи, имеющие совершенно разную природу и смешивающиеся в таком сложном феномене, как половая любовь, чисто механически: духовное тяготение между разными полами и любовный экстаз, облагораживающий «известное физиологическое действие», а значит, в конечном счёте порождаемый плотью, а не духом.

* * *

Теперь можно подвести нашему рассмотрению окончательный итог. Слово «любовь», относящееся к чувству или, лучше сказать, к состоянию души, объединяет в нашем словоупотреблении три разных понятия, имеет три различных значения: любовь как радостное вхождение в жизнь Бога, Который «есть любовь»; любовь как экстаз влюблённости, имеющий подсознательной целью облагородить для себя унизительное вхождение в родовую стихию; любовь как приятное и плодотворное взаимное духовное тяготение полов, возникающее из-за того, что их психические особенности дополняют друг друга.

Каждое исследование должно быть оправдано той пользой, которую можно из него извлечь. Какую пользу способно принести нам то, что мы отделили друг от друга три вида любви и уяснили происхождение и природу каждого из них? Ту, которую даёт всякое правильное понимание происходящего в нашей душе, подсказывающее, как нужно на него реагировать. Проявления Божественной любви нужно в себе укреплять и культивировать; такую напасть, как внезапно вспыхнувшая влюблённость, надо всячески охлаждать и ставить под контроль разума; в духовной близости с лицом другого пола находить полноту существования и тихую радость, ценить её как украшение жизни и оберегать от примешивания к ней похоти. Об этом идеале прекрасно сказал Поль Гоген в письме своей жене: «Когда мы поседеем и страсть будет уже не для нас, тогда мы обретём покой и душевное счастье».

Это самые общие рекомендации, касающиеся всех. А о вступающих в брак необходимо поговорить отдельно.

Часть 10

В чём состоит цель брака? Одни ответят – в деторождении, другие скажут – в более эффективном хозяйствовании на основе разделения труда, третьи назовут брак самым простым и к тому же законным способом предаваться плотским наслаждениям. Православие отвечает на этот вопрос иначе. Его ответ сформулирован апостолом Павлом, обобщившим встречающиеся в разных местах Евангелия, особенно в Нагорной проповеди (Мф. главы 5 и 6), высказывания на эту тему самого Христа: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор. 7, 8–9).

Итак, вступать в брак христианину рекомендуется в первую очередь для того, чтобы не разжигаться. Лучше вообще не жениться, но если уж ты не можешь совладать со своей блудной страстью, то избери себе для её удовлетворения определённую пару и не меняй её в течение всей жизни. Это будет всё-таки приличнее и нравственнее, чем блудить со многими. Единобрачие Церковь готова благословить и освятить таинством венчания, но только по снисхождению к человеческой немощи.

«А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь: жене не разводиться с мужем, – если же разведётся, то должна оставаться безбрачною, или примириться с мужем своим, и мужу не оставлять жены своей» (1 Кор. 7, 10–11).

Что же касается жизни в браке, то на этот счёт апостол тоже даёт чёткие наставления: «Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим» (1 Кор. 7, 5).

Читатель может сказать: но ведь это и есть то представление о браке, которое мы отвергли как нехристианское, – что брак есть легализация блуда! Да, если хотите, это именно так. В среде нынешних православных верующих распространено трогательное мнение, будто христианский брак с самого начала есть умилительное соединение двух любящих сердец, в котором сама физическая близость не содержит в себе ничего животного, как не содержала его близость Иоакима и Анны. Но вспомним, сколько лет было родителям в момент зачатия Девы Марии, а сколько бывает впервые вступающим в брак. Это мнение слишком сентиментально, а значит, ложно. Христианство же, будучи милостивым к человеку, очень сурово в правде. А правда заключается в том, что оно благословляет брак для тех, кто «не может вместить», только по снисхождению к их слабости. «Если уж ты так невоздержан, – говорит Церковь, – женись и насыщайся своей женой, а также давай ей насыщаться тобой, не уклоняясь от исполнения своей супружеской обязанности». Никакого культа сексуальности здесь нет, уступка животному инстинкту тут вынужденная. Те же, кто отпал от христианства и стал язычником, именно возводят в культ в брачной жизни этот инстинкт, как мы видели это на примере Позднышева из «Крейцеровой сонаты».

Но главное, принципиальное отличие христианского и языческого отношения к браку обнаруживается в том, как мыслится перспектива брачного союза, куда муж и жена должны направлять свою совместную жизнь.

Современные сексологи только тем и занимаются, что придумывают рецепты продления половой активности супругов, вплоть до совета время от времени изменять друг другу, чтобы потом соединиться с новым энтузиазмом. С экранов телевизоров непрерывным потоком льётся реклама средств против импотенции. Какая мерзость! Человек постарел и, «слава Богу», избавился от похоти, будоражившей его в молодости и причинившей ему столько неприятностей, а эти благодетели говорят ему: глотай наши таблетки, и похоть к тебе вернётся! Это приводит на память реплику одного умного человека на пересадку старикам гормональных органов молодых обезьян, производимую в 1920-х годах в Париже Штейнахом и Вороновым. Он сказал: эти хирурги добиваются лишь того, что человек вместо того, чтобы умереть в своей постели, умирает в публичном доме. Установка нашей цивилизации в отношении брака состоит в том, чтобы сделать его как можно более длительным орудием извлечения наслаждений из самого низшего, самого скотского, что есть в человеке. Совершенно иную установку предлагает вступающим в брак христианство. Идеал, к которому оно призывает направлять супружескую жизнь, с предельной ясностью сформулирован апостолом Павлом в его Послании к ефесянам:

«Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела; но, как Церковь повинуется Христу, так жёны своим мужьям во всём.

Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за неё, чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством слова; чтобы представить её Себе славной Церковью, не имеющей пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как и Господь Церковь; потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его.

Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть.

Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви.

Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа» (Еф. 5, 22–33).

Первое, что бросается в глаза в этом ключевом тексте, – полная несимметричность тех отношений, которые должны иметь место между мужем и женой в христианском браке. Нам это странно, но на самом деле это абсолютно логичное требование, учитывающее, во-первых, различие телесных и душевных устроений мужчины и женщины, дополняющих друг друга, а во-вторых, тот бесспорный факт, что любое сотрудничество двух людей в каком-либо деле, в том числе и в деле создания прочной семьи, может быть плодотворным лишь при условии разделения функций между ними, ибо если оба они станут делать одно и то же, то пусть лучше это делает кто-то один. И это провозглашённое апостолом совершенно естественное требование, которому, казалось бы, возражать просто абсурдно, высмеивается и осуждается светскими теоретиками брака, проповедующими необходимость «равноправия» супругов. Разумеется, юридическое равноправие у них должно быть, и во времена апостолов в Римской империи муж и жена как отдельные граждане были равны перед законом. Но ведь у сексологов идёт речь в действительности не о равноправии, а об одинаковости ролей в брачном сожительстве. А эти роли у мужа и жены разные, хотя и одинаково важные. В соответствии с различием этих ролей каждой из них должен быть присущ особый эмоциональный фон. Заметьте: неоднократно подчёркивая, что муж должен любить свою жену, апостол ни разу не говорит, что жена должна любить мужа. Может, он упустил это из виду, забыл добавить или посчитал, что это само собой подразумевается? Нет, он сказал именно то, что хотел сказать. Суть в том, что муж является в семье носителем мужского, активного, творческого начала, и объектом его созидания, его пестования служит для него жена. Он «вылепляет» её, как Пигмалион вылеплял Галатею, и что-то ценное выйдет из его рук лишь при том условии, что он любит свою податливую глину. К глине же предъявляется как первое требование не ответная любовь к скульптору, а именно податливость, уступчивость, а в случае жены эти качества будут вернее всего обеспечены при том условии, что она будет бояться мужа. На то, что она будет ему послушна из любви, он не может рассчитывать при её эмоциональности, связанной с большей «биологичностью»: сегодня она может любить мужа до истерии, а завтра охладеть к нему. Некоторая боязнь, не доходящая, конечно, до состояния вечной запуганности, тут вернее.

Эта установка изложенного апостолом христианского учения о браке тесно связана с другим высказыванием из приведённого текста – цитатой из Ветхого Завета: «Оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть». Одна плоть понимается здесь как один организм, поэтому можно сказать, что Церковь придерживается концепции брака как единого организма. Из неё и вырастает требование разделения функций внутри супружеской пары, которая мыслится как одно тело. В самом общем виде идея разделения функций в теле Христовой Церкви выражена апостолом Павлом в другом месте – в Первом послании коринфянам: «Ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не рука”, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не глаз”, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если всё тело глаз, то где слух? Если всё слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: “ты мне не надобна”; или также голова ногам: “вы мне не нужны”. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге» (1 Кор. 12, 12–25).

Конечно же, всё это относится к мужу и жене, как к членам общего семейного тела, совершенно упраздняя проблему их «равноправия» или «неравноправия».

Третья мысль, высказанная в наставлении апостола христианским супругам, особенно для нас интересна, ибо она даёт образец любви, которому надлежит подражать: любовь Христа к Церкви. Поразительно, что этот идеал возник в его сознании безо всяких логических или богословских предпосылок. Для обоснования тезиса «Церковь – Христова Невеста» нужно проникнуться эллинской философской категорией «другого» или знать использующее эту категорию учение о Троице. Как иудей и член фарисейской секты, Павел не изучал древнегреческую языческую мудрость, а тринитарного богословия при нём ещё не было. Это было чистое Откровение, дать разумное истолкование которому он не мог, поэтому сказал: «Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви». Как мы видели, ближе всех к разгадке этой тайны подошёл Владимир Соловьёв, но его гениальное прозрение не было понято и оценено, а потом он и сам его дискредитировал, спутав Христову любовь к Небесной Церкви с имеющей плотское происхождение любовной горячкой. Проживи он ещё с десяток лет, и он мог бы ознакомиться с теорией Фрейда о «сублимации» животного полового влечения в кажущуюся возвышенной влюблённость, и это, может быть, отрезвило бы его и дало бы ему возможность продолжить в верном направлении и успешно завершить своё учение о Вечной Женственности.

А теперь обратим внимание на характер этого богооткровенного образа любви, которому апостол призывает следовать состоящим в браке. Скажите, есть ли в нём хотя бы тень сексуальности? Перечитайте внимательно приведённый отрывок, и вы её нигде не обнаружите. А ведь тот же Павел говорил: «Не уклоняйтесь друг от друга» – и рекомендовал брак как приемлемую для христиан форму удовлетворения своей похоти. А тут об этом ни слова. Почему?

Объяснение вот в чём. Там Павел обращался к тем, кто только вступил в брак или собирался сделать это, и эту начальную стадию супружества он действительно понимал как легитимизацию блуда. А то, что он говорит в Послании ефесянам, адресовано супругам со стажем, а если и к молодожёнам, то как совет на будущее. Сопоставляя эти два обращения, мы приходим к тому самому практически важному выводу, который способен оправдать всё наше философствование. Кратким образом его можно сформулировать так.

Христианский брак при его заключении есть уступка могущественному родовому началу, и в первое время супружеская любовь имеет почти целиком плотскую природу, хотя это маскируется влюблённостью. Но параллельно между мужем и женой возникает чисто духовная связь, напоминающая любовь между Христом и Его Другим – Торжествующей Церковью. Её доля в общей межполовой любви сначала невелика, но супруги совместными усилиями должны постоянно повышать эту долю, пока она не достигнет ста процентов, совершенно вытеснив плотское влечение. Когда это произойдёт, они полностью избавятся от уплаты дани родовому молоху, и это будет самая прекрасная, самая светлая и самая спокойная пора их супружества. Смысл христианского брака, таким образом, состоит не в культивировании физиологии в отношениях между супругами, а в её преодолении.

На Святой Руси очень хорошо понимали несравненную красоту чисто духовного брака, поэтому многие супруги, отдав дань родовой жизни и поставив на ноги детей, принимали монашеский постриг и поселялись в соседних монастырях, а то и в одном, как родители преподобного Сергия Радонежского Кирилл и Мария.

Золотая осень супружества описана во многих произведениях мировой литературы. Символами счастливых супружеских пар, живущих «как брат с сестрой», стали Филемон и Бавкида, Пётр и Феврония, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Вхождение в эту мирную осень описано Львом Толстым в повести «Семейное счастье».

«А в саду всё сильней и слаще поднималась пахучая свежесть ночи, все торжественнее становились звуки и тишина, и на небе чаще зажигались звёзды. Я посмотрела на него, и мне стало вдруг легко на душе, как будто отняли у меня тот больной нравственный нерв, который заставлял страдать меня. Я вдруг ясно и спокойно поняла, что чувство того времени невозвратимо прошло, как и самое время, и что возвратить его не только невозможно, но тяжело и стеснительно было бы. Да и полно, так ли хорошо было это время, которое казалось мне таким счастливым? И так давно, давно уже всё это было!

…С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я ещё не пережила в настоящую минуту».

В заключение отметим, что об освободившейся от физиологии, чистой любви между мужчиной и женщиной как о высшем счастье мечтал и Маяковский:

 
Чтоб не было любви-служанки,
Замужеств,
похотей,
хлебов,
Постели прокляв, встав с лежанки,
Чтоб всей вселенной шла любовь.
 

Обратим внимание, что не связанная с «постелью» духовная половая любовь органически перерастает здесь в любовь вселенскую. Атеист Маяковский не мог произнести этого слова, но вселенская любовь есть любовь Божественная, есть тот океан любви, влившись в который душа обретает вечную жизнь и пребывает в свете. Так интуиция великого поэта подсказала ему тот самый путь спасения в браке, о котором говорит Церковь, – путь полного преодоления в супружестве блудной страсти.

Часть 11

По законам жанра в нашем философском исследовании пора бы поставить точку. Ведь мы, как выражаются учителя литературы, оценивая школьные сочинения, «раскрыли тему»: разобрались в трёх значениях слова «любовь», разграничили их между собой и даже поняли суть христианского брака. Но богатая на сюрпризы жизнь не даёт закончить разговор и требует сказать кое-что ещё. Дело в том, что в последнее время термин «любовь» стал употребляться в неслыханном прежде диком словосочетании «заниматься любовью». Это калька с английского (точнее, американского) «to make love», и русскому языку она совершенно чужда, но какая-то анонимная агентура упорно хочет внедрить в него это выражение, сделать для нас обиходным и привычным. На этот вызов мы обязаны как-то отреагировать – как минимум, разобраться в том, чья это агентура.

В навязываемом нам штампе любовь предстаёт уже не чувством, каковым она являлась испокон веков, а действием, ибо чувствами «заниматься» нельзя – их можно питать, испытывать, переживать. Никто ведь не скажет «я занимаюсь ненавистью». Здесь мы имеем дело с типичной лингвистической провокацией, имеющей целью вывести любовь из разряда чувств и свести её к совокуплению.

Методология лингвистических провокаций не нова. Она представляет собой излюбленное фирменное оружие некоей инстанции, которую можно узнать по использованию этого оружия, как льва узнают по когтям, а осла – по ушам. Оно было изобретено несколько веков назад и за протекшее время доказало свою высочайшую эффективность, которая объясняется тем, что через умело подсунутое людям словоупотребление в них по законам психологии вырабатывается нужное мировоззрение. Конечно, подмену значений стоит производить только в отношении важнейших для человеческой жизни понятий. Вот несколько примеров.

1. Слово «просвещение» означало когда-то проникновение в душу света Христовой истины. Но вот в XVIII веке во Франции этот смысл был подменён противоположным, и «просвещение» стало означать пропаганду атеизма. Взятый в этом новом значении термин приобрёл такую важность, что весь предреволюционный период получил название эпохи Просвещения. Результатом этой языковой провокации стал якобинский террор, сотни тысяч отсечённых на гильотине голов и воцарение буржуазного образа жизни, основанного на культе материального богатства.

2. Слово «самодержавие» понималось на Руси как самостоятельное правление русского царя, не являющегося данником или вассалом царя иноземного. Первым нашим самодержцем стал сбросивший в 1480 году татаро-монгольское иго Иван Третий. Это была для нашего народа великая радость. Но в XIX веке, опять же в предреволюционный период, только уже наш, а не французский, людям искусно навязали совсем другое значение слова «самодержавие»: используя его ассоциативную по звучанию близость со словом «самоуправство», приучили понимать его как тиранию. Лозунг «Долой самодержавие!» и расчистил большевикам дорогу к власти.

3. Слово «прелесть» было одним из самых страшных слов на Руси. Не дай Бог впасть в прелесть – это значит быть обманутым сатаной и погибнуть! Но вот настал XIX век, и всё изменилось. Почитайте Пушкина, Жуковского и других поэтов и писателей того времени и их преемников, и вы только и будете встречать фразы вроде «чистейшей прелести чистейший образец» (Пушкин), «какая прелесть эта Наташа» (Толстой). Целенаправленная лингвистическая провокация приучила думать, что прелесть, то есть бесовский соблазн, – это хорошо.

4. Такую же трансформацию претерпело слово «одержимый». Хуже того, чтобы стать одержимым, христианин не мог себе ничего представить, ибо одержимым можно быть только бесами. А теперь не редкость услышать в рассказе по телевидению или по радио о каком-нибудь художнике или скульпторе такую характеристику его натуры: «он одержимый», и она подаётся и воспринимается как положительная. Запоминайте, господа, одержимым быть замечательно!

Думается, после этих примеров ситуация заметно проясняется, и гадать, из какой инстанции приходят такого рода лингвистические провокации, не приходится. Тут достаточно поставить вопрос: кому они выгодны? Кому были выгодны революции с их массовым человекоубийством? Кому было выгодно свержение монархов, этих последних «удерживающих», стоявших на пути наступающего безбожия? И главное, кому было выгодно притуплять бдительность людей по отношению к нападениям дьявола? Конечно, только самому дьяволу, и больше никому.

И вот он добрался до главной своей цели – до слова «любовь». Извратить, вывернуть его наизнанку издавна было его заветной мечтой. Почему? Потому, конечно, что одно из основных значений этого слова определялось для христианского мира формулой «Бог есть любовь», а Бог – предмет его величайшей ненависти, в Нём он видит своего врага номер один. И начиная с позднего Средневековья он стал исподволь готовить эту центральную терминологическую подмену. Сначала он внушил отпадавшим от Бога европейцам, что любовь есть влюблённость. Это был первый его успех, ибо во влюблённости нет никакого Бога. Затем настал момент, когда он перешёл в планомерное развёрнутое наступление, закончившееся победой.

Поскольку этот бесплотный, хотя имеющий рога и копыта, деятель всё на земле совершает через завербованных им людей, отметить этапы его наступления можно именами тех, кто особенно сильно ему помог. Это австрийский невропатолог Зигмунд Фрейд (1856–1939), американская женщина-этнограф Маргарет Мид (1901–1978) и американский же энтомолог, переквалифицировавшийся в специалиста по половому вопросу, Альфред Кинзи (1894–1956) – отец «сексуальной революции».

Фрейд начал честно и результативно. Он успешно лечил неврозы, вызванные психическими травмами, нанесёнными в раннем детстве сексуальными домогательствами взрослых. Сами домогательства, вызвавшие когда-то сильный испуг, забылись, но безотчётный страх время от времени, особенно ночью, возвращался и приводил к истерическим припадкам. Фрейд разработал эффективную терапию: погружал клиента в состояние гипноза и заставлял его вспомнить, что с ним произошло, понять причину страхов, объяснить её и преодолеть, поставив на этом точку. Это помогало, и многие благодаря Фрейду выздоравливали. Он стал известен в кругу специалистов, обрёл хорошую практику. Но этого ему было мало – он мечтал о мировой известности, о больших деньгах, о возможности путешествовать и отдавать своих детей в привилегированные учебные заведения (его собственное признание в письме другу). А ведь давно известно, что стоит только воскликнуть: «Я хочу славы и богатства и ради них готов на всё!», как хвостатый моментально их предложит в обмен на такую малость, как душу. Фрейд пошёл на такую сделку. В 1896 году он перестал быть врачом и сделался лжепророком, какие предсказаны в Евангелии (Мф. 24, 11), гипнотизируя теперь не отдельных лиц, а всё человечество. Он объявил о своём великом открытии: оказывается, у всех людей, а не только у тех, к кому в младенчестве приставали, имеются отрицательные сексуальные переживания, причиной которых является эдипов комплекс – мальчики хотели совокупляться со своей матерью, а девочки со своим отцом и страдали оттого, что это невозможно. Так что в лечении нуждается каждый, и вылечить его можно только по фрейдистской методике, называемой «психоанализом». И как ни странно, эта ни с чем не сообразная теория была принята на ура и Фрейд был причислен к лику великих мыслителей. Помощь и поддержка хвостатого ох как действенна!

Мы отмечали, что во фрейдизме имеется некая правда: идея «сублимации» родового инстинкта во влюблённость ради его облагораживания. Но пафос учения состоит не в этом. Он заключается в неправомерном распространении этой идеи на весь внутренний мир человека, в утверждении, будто всё, представляющееся нам в нас самих высоким, в действительности есть сублимация самого низкого. Внедрение этой лжи в общественное сознание как раз и было первой крупной победой сатаны в новейшее время. Но, кроме того, что он «лжец и отец лжи», он ещё и «человекоубийца от начала» (Ин. 8, 44), поэтому, в соответствии со второй своей «специальностью», он взялся за человека.

Убить человека – не обязательно значит лишить его жизни. Пускай он живёт на земле, потребляет пищу и всё прочее, что нужно для его тела, пусть даже и размножается, но пусть перестанет быть человеком. А что значит «перестать быть человеком»? Это значит стать скотом с человеческой внешностью. Отличие же человека от скота, согласно Владимиру Соловьёву, состоит в наличии у него чувства стыда, ибо благодаря этому чувству он внутренне отмежёвывается от того, что есть в нём скотского. Отнять у человека это чувство, сделать его бесстыдным – вот что стало главной задачей дьявола после первого его триумфа, которым он обязан Фрейду.

Здесь ему тоже понадобился подходящий исполнитель, и его выбор пал на молодую американку, выучившуюся в университете на этнографа. По каким признакам он её заприметил? Конечно, проникать в глубины ума и сердца человека он не способен – подлинным душеведом является только Бог, лучше знающий нас, чем мы сами, – но пороки в человеке он видит очень зорко. А у Маргарет Мид, судя по её дальнейшему поведению, от рождения было такое угодное дьяволу качество, как полная бессовестность.

В 1931 году на деньги Рокфеллеровского фонда она поехала для проведения полевых исследований на остров Самоа к полинезийцам. Своей задачей она поставила выяснение того, как эти «дети природы» относятся к половому вопросу. Каков будет результат её научной командировки, ей было известно ещё до того, как она покинула Соединённые Штаты, так что на поездку она смотрела просто как на увеселительную прогулку в места с хорошими океанскими пляжами и возможностью устраивать дружеские застолья с молодыми офицерами американской военной базы. Соответственно, она не потрудилась освоить хотя бы азы полинезийского языка и знакомилась с мировоззрением местных жителей с помощью переводчика. Понятно, что сведения о нравах и обычаях туземцев, изложенные в её книге «Юность на острове Самоа», были чистой воды «липой». А сведения, заинтриговавшие американцев и вызвавшие их восторг, заключаются вот в чём: не испорченные цивилизацией островитяне не считают ни в какой мере зазорными добрачные и внебрачные связи, то есть исповедуют «свободную любовь». Вывод: следовательно, блуд естественен для человека и его не надо стыдиться.

Ссылка на островитян, якобы считающих, что совершить половой акт с кем попало – всё равно, что выпить стакан воды, является таким наглым враньём, какое может внушить только «отец лжи». Этнографам всего мира давно и хорошо известен тот факт, что у племён, находящихся на низкой стадии социального развития, которых ещё недавно называли «дикарями», брачные отношения регламентируются гораздо более жёстко, чем у «цивилизованных» народов, и супружеская измена большей частью карается смертью. Но Мид не только крепко уповала на покровительство того, кому продала свою душу, но и от природы была настолько лживой, что «стаканом воды» для неё был даже такой обман, который не приносил особой пользы: соврать для неё было что дышать. Это доказывается одним эпизодом её жизни на острове: у жителей Самоа был обычай выбирать раз в год «Королеву девственниц» (который, между прочим, доказывает, что тамошние «дикари» высоко ценили целомудрие!). Когда они познакомились с Маргарет, они решили увенчать этими лаврами её – возможно, из чувства гостеприимства. Та с удовольствием приняла титул, преспокойно скрыв тот факт, что она замужняя женщина.

Покровительство же действительно было оказано ей хвостатым, да ещё какое! Её книга стала бестселлером, выдержала много изданий, а сама Маргарет Мид получила все, какие только можно, научные премии и звания и при жизни стала классиком в области этнографии и такой же знаковой фигурой Америки, как Чарли Чаплин или Уолт Дисней. Как же: она «научно доказала», что собачьи свадьбы с точки зрения этики вполне законны и для людей и стесняться их не надо.

Но такого уровня бесстыдства было человекоубийце все равно недостаточно. Выиграв второе крупное сражение, он стал готовиться к третьему. Ведь то блудодеяние, которое оправдывала Маргарет Мид, было всё-таки связью между мужчиной и женщиной и в биологическом отношении являлось нормальным. А почему бы не узаконить и извращения, доведя бесстыдство до предела? И тут на сцене появился новый фаворит сатаны – доктор Альфред Кинзи.

Как мы уже сказали, он начал с энтомологии, ловил и изучал жуков и бабочек. Но это не давало ему известности и достатка, и, как в своё время Фрейд, он затосковал и стал думать, чем бы ему заняться более престижным и прибыльным. Невидимый советчик подсказал ему, что надо делать. Он бросил своих бабочек и начал статистические исследования, имевшие целью выяснить, какому проценту американских мужчин свойственна тяга к «нетрадиционным» формам удовлетворения сексуальной потребности, а также неискоренимое стремление к внебрачным половым связям. В результате сбора данных путём анкетирования и прямого опроса и их обработки был получен сенсационный результат: признаки сексуального маниакализма присутствуют у 98 % взрослых американцев мужского пола. Впечатляющие данные, не так ли? А теперь внимание: опрос производился доктором Кинзи среди заключённых, сидевших за половые преступления! В свете такого факта непонятно, почему он недосчитался двух процентов. Как обратил на это внимание иеромонах Введенского монастыря в городе Иваново Макарий, собравший много материала на эту тему, судить по такой выборке о том, насколько развратна вся нация, так же неправомочно, как выяснять процент курильщиков в стране, опрашивая людей, заходящих в табачную лавку. Тут невольно вспоминаешь афоризм: есть ложь, есть наглая ложь, а есть статистика. Конечно, если она устанавливается по методике доктора Кинзи. Но как бы там ни было, мораль басни все прекрасно поняли: если почти все люди извращенцы, то извращение – норма.