Электронная библиотека » Виктор Тростников » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 1 ноября 2015, 02:02


Автор книги: Виктор Тростников


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Литературное добавление
Размышления в Афинееве

Мы не меняемся, мы вкладываем в чувство, которое относим к какому-нибудь существу, множество уснувших элементов, им пробуждаемых, но ему чуждых. И, кроме того, что-то такое в нас всегда старается привести эти частные чувства к более высокой истине, то есть связать их с чувством более общим, присущим всему человечеству. Так что отдельные люди и страдания, ими причиняемые, служат нам только поводом приобщиться к нему.

Марсель Пруст

О, Господи, зачем мне всё это снова! Неужели так никогда и не вылечусь от глупости? Сколько ^ же можно? Известно же, чем это всегда кончается…

Нет, нет, только не это. Хватит, хватит! Хватит!

Ах, неисправимый идиот, хочется, видите ли, жить с эмоциями, без них скучно. Ну хорошо, пусть так, но разве же нет других источников эмоций и вдохновенья? И куда более достойных, а главное – надёжных? Они не принесут неизбежных мук расставания или разочарования, а, наоборот, будут радовать всё больше. И их ведь вокруг такое множество!

Вот хотя бы это – то, что я вижу сейчас перед собой. Ну может ли быть что-нибудь прекраснее? Два ряда вековых лип вперемешку с березами, а вокруг – ни домов, ни людей. Слева золотистое поле овса и дальний лес. Справа – спуск к речке, тёмная влажность, заросли ивняка.

Аллея, ведущая из ниоткуда в никуда!

В её функциональной бесполезности можно усмотреть какой-то высший Замысел, которого мы никогда до конца не поймём. Вроде бы Кому-то было очень нужно, чтобы в запустении полей и лесов встали двумя правильными шеренгами огромные деревья, летом шуршащие массивными зелёными кронами, осенью – жёлто-красные, а зимой – голые, сиротливые и зябкие. Может быть, особенная красота этого удивительного места призвана как-то уравновесить и оправдать безобразие других мест? Ну а коли это и вправду было нужно, то как можно было это устроить? Так направить ветер, чтобы вдоль параллельных прямых одновременно упали в почву семена лип и берёз? Но ветер возникает от перепада атмосферного давления, а это давление определяется жёсткими законами физики. Мёртвая физика косна и упряма, и менять её законы – значит грубо вторгаться в заведённый порядок, совершать явное насилие. Не проще ли оказывать тайное воздействие на людские души – ведь этот материал тоньше, чувствительней, податливей? И вот на нас насылаются то одни флюиды, то другие, и наши желания и цели меняются. Сначала мы хлопочем об устройстве имений, копаем пруды, сажаем подъездные аллеи, а потом загораемся идеями равенства и братства, устраиваем революции, сжигаем усадьбы и покидаем деревни, чтобы скучиться в городах. Трёхсотлетний цикл человеческой активности окончен, и в итоге среди дикой природы красуется величественная аллея. Высшая цель достигнута, а то, что считали целями люди, были лишь средства.

Я представляю, как отнеслись бы к такому предположению наши учёные. Назвали бы его бредом сумасшедшего или просто пожали бы плечами. Ну а сами-то что говорят? Хорошо, я пошутил, я на самом деле не думаю, что тайная цель человеческой истории состоит в появлении на поверхности земли особых форм ландшафта. Однако, ей-богу, такая гипотеза ничуть не глупее существующих теорий – например, той, согласно которой смысл исторического развития состоит в непрерывном повышении производительности труда. Она даже умнее, ибо всё-таки предполагает наличие внешней по отношению к людям задачи, тогда как концепция роста производства есть очевидный логический тупик, замыкающий нас на самих себя, как самообслуживающую и самодовлеющую данность, чуждую остальной природе. С точки зрения разумного человека она вообще ничего не объясняет, ибо объяснить – значит подвести под что-то другое, выразить в рамках расширенного языка. Нелепо искать смысл явления в самом этом явлении, смысл человеческого развития – в самом этом развитии.

Но втолковывать такие простые вещи жрецам современной науки было бы совершенно безнадёжным делом. Они надменны и самоуверенны, а поэтому абсолютно непробиваемы. Ни о чём, что не совпадает с их книжными построениями, они и слушать не будут, хотя сами эти построения каждые десять – двадцать лет меняются на прямо противоположные. Если бы нужно было охарактеризовать касту нынешних учёных всего двумя словами, точнее всего было бы сказать о них так: «самые нелюбопытные». Их равнодушие ко всему реальному достигает патологических масштабов. Разговаривая с ними, вначале удивляешься: как им удалось вытравить в себе естественный для человека интерес к живой действительности? А потом вспоминаешь – ах да, ведь у них есть теории, которые все объясняют, есть монографии и учебники, где всё систематизировано, есть реферативные журналы, где можно найти любую цитату и ссылку. Короче говоря, они ведь познали ЗАКОНЫ – законы развития всего сущего. Так зачем же им теперь само это сущее? Не ровён час, оно не захочет влезать в научные законы и нарушит весь порядок.

Мне возразят: но нельзя же всех учёных изображать такими твердолобыми – есть, наверное, среди них и честные искатели истины. Нет, к сожалению, уже нет. Совсем недавно ещё встречались, а сейчас – всё, перевелись. Об учёных-романтиках теперь надо говорить как о стерляжьей ухе – в прошедшем времени. Романтизм в науке вытеснен прагматизмом, трепет перед тайнами мироустройства уступил место трепету перед академическими званиями.

Подтверждений этому прискорбному факту сколько угодно. Но самое убедительное из них – полная самоуспокоенность современной науки. Правда, её представители любят иногда поразглагольствовать насчёт неразгаданных тайн природы, особенно в публичных лекциях или в научно-популярных книжках, но это всегда отвлечённые разговоры, эдакий общефилософский трёп. Что же касается конкретных явлений, не вписывающихся в пределы существующих теорий, то учёные их просто-напросто игнорируют.

Возьмём для примера любую отрасль науки – скажем, биологию. В основе всей биологии лежит постулат, что отличительные признаки живых организмов возникли и развились в процессе эволюции по причине своей полезности для выживания и процветания этих организмов. Эту посылку иногда формулируют так: «природа не создаёт ничего нецелесообразного», причём «целесообразность» надо понимать здесь как «приспособленность». Спрашивается: если бы биологи и вправду были непредвзятыми исследователями объективных фактов, какими они себя изображают, то могли бы они примириться с явлением, которое резко противоречит их исходному допущению? Разумеется, не могли бы и либо всё-таки объяснили бы это явление с точки зрения своей концепции, либо изменили бы концепцию. Но таких явлений в живом мире великое множество, и одно из них – рога животных.

Я подозреваю, что биологи инстинктивно чувствуют, как здесь вылезает наружу что-то принципиально неподъёмное для всей их методологии, поэтому с первобытной хитростью делают вид, будто ничего загадочного в существовании рогов нет. Нужно было корове бодаться, вот и отрастила себе рога. Ребёнку ясно.

Да, ребёнок, наверное, именно так и объяснил бы ситуацию и действительно был бы убежден, что всё стало ясно. А мы умилились бы его сообразительности и дали бы ему конфетку. Но когда детский лепет звучит в устах взрослого дяди и за этот лепет дядя получает зарплату, это вызывает не умиление, а грусть.

Во-первых, корове вовсе не нужно бодаться, поэтому бодливой корове Бог рогов как раз и не даёт. Правда, рога бывают нужны быку, но только тогда, когда он участвует в корриде, да и то не быку, а матадору – без них было бы мало риска, а значит, и интереса со стороны публики. Дикому же быку они совершенно не нужны, ибо у него нет таких врагов, которых они могли бы отпугнуть.

Тигра и льва они не остановят, так как эти хищники нападают на жертву сзади, а другие звери и так с быком не справятся. Неужели же рога копытных образовались в ходе эволюции только для того, чтобы самцы могли устраивать брачные турниры? Не велика ли цена, которую им пришлось за это уплатить? Ведь рога смогли появиться только после многотысячелетнего периода ношения на голове зачаточных отростков, которые часто кровоточили и причиняли животному зуд и боль. И разве для поединков так уж непременно нужны рога? У некоторых видов оленей они настолько громоздки, что при драках намертво сцепляются, и соперники гибнут. А ирландский олень вообще вымер из-за своих громадных рогов, так как они застревали в ветвях деревьев. Тут уж признак не то что не полезен, а явно вреден.

Во-вторых, рога имеются не только у копытных и не только у млекопитающих: они широко распространены у представителей большинства типов и классов фауны. И почти для всех своих хозяев они абсолютно бесполезны. Зачем, скажем, красивый изогнутый рог гусенице бражника, к тому же сидящий не спереди, а сзади? Зачем роскошные тяжёлые рога жуку-оленю? Ведь он ими никак не пользуется. То же самое можно сказать о жуке-носороге, нарвале и многих других существах. А какую жизненно важную функцию могут приписать биологи многочисленным вычурным рогам древних трицератопсов – травоядных гигантов, которые из-за своих размеров не должны были иметь никаких врагов?

В-третьих, если уж становиться на путь трактовки эволюции как процесса постепенного появления и закрепления полезных признаков, то надо с этой точки зрения объяснить не только само наличие рогов, но и их форму. Но кто возьмётся отыскать утилитарное значение в том, что рога муфлона закручены в тугие спирали, а на рогах антилопы куду имеется винтовая нарезка? Пожалуй, даже тот находчивый ребёнок, который сообразил, что корове рога нужны для бодания, будет огорошен винтовой нарезкой и ничего не сможет придумать в её оправдание. Не могут, конечно, ничего придумать и учёные мужи. Но они очень не любят быть огорошенными, поэтому предпочитают не говорить на эту тему. Во времена Ламарка и Кювье натуралисты ещё умели волноваться и спорить из-за таких вещей, но если спросить современного зоолога, почему никто не занимается проблемой рогов, он ответит: «Да что у нас нет других забот, что ли?» Факт, абсолютно несовместимый с главным положением их науки – «природа не создаёт ничего нецелесообразного», – никого из них уже не заботит. Они беспокоятся теперь совсем о другом – как «пробить» ассигнования на новую лабораторию, как уволить неугодных сотрудников, как помочь своим людям защититься.

Как же они дошли до жизни такой? Ведь когда-то, когда они только начинали, это были живые, любознательные люди. Вспомним хотя бы Ньютона и Левенгука. Ньютон очень удачно сравнил себя с мальчиком, играющим на берегу безбрежного океана истины и приходящим в восторг, когда ему удаётся найти особенно красивую ракушку. Левенгук, изобретя микроскоп, днями и ночами разглядывал мир мельчайших существ, не уставая дивиться его разнообразию и сложности. Сравните этих пылких исследователей XIX века с погрязшим в интригах руководителем современного НИИ. Какая бездна лежит между ними! Что же произошло, почему наука так выродилась?

Я думаю, здесь сработал закон материализации, или, как говорил Бердяев, «объективации» духовного потенциала человека. Я называю это законом потому, что такое уже случалось, есть прецедент, так что, видимо, подобное развитие событий как-то заложено в самой природе вещей. У наших учёных, которые заменили реальную действительность сконструированными ими же самими и изложенными в книгах научными теориями, были предшественники – КНИЖНИКИ, с которыми так яростно боролся Христос. Читая Евангелие, можно удивиться, как много усилий тратил Он на разоблачение тогдашней книжной мудрости: такая страстность в этом частном вопросе кажется не слишком подобающей всемогущему Богу. Но Христос-то знал, что делал! Он понимал, что надменная каста книжников, подобно тромбу, закупорила канал, связывавший людей с животворным источником всякого подлинного знания, и, если не разрушить этот тромб, человечество задохнётся. И Он его разрушил. После этого невидимые соки вновь потекли в людские души, наполняя их творческой силой, и возникла великая европейская цивилизация. На земле появилось существо с небывалым прежде уровнем жизненного тонуса и духовной энергии – новозаветный человек. Его верная интуиция, острая чувствительность к отвлечённым идеям, способность всецело отдаваться избранному роду деятельности и невероятное упорство в достижении цели позволили ему создать современную математику, естественные науки, богатейшее искусство, изумительную литературу, проникновенную поэзию, красивейшую музыку, грандиозные архитектурные и инженерные сооружения, сложные виды государственного и общественного устройства. Всё это зримое великолепие образовалось в результате сублимации невидимого духа, хлынувшего из пробитой христианством скважины. Но шли века, и постепенно продукты сублимации стали засорять скважину. Животворный фонтан начал ослабевать. Люди не уберегли его именно потому, что он был невидимым, неощутимым. Воздуха, которым дышишь, не замечаешь и не ценишь, и только когда он кончается, начинаешь понимать, что без него не нужны ни еда, ни питье, ни вообще ничего на свете. Так и здесь. Неосязаемый для нас приток Духа давал нам всё – и ум, и тонкость эмоций, и волевой напор; лишь благодаря Духу сооружали мы доступные органам чувств структуры. Но мы не понимали, из-за чего способны делать это.

А может быть, когда-то даже и понимали, и эта древняя мудрость запечатлелась в слове «вдохновение» – но потом перестали понимать. И решили, что главное в мире – чувственно воспринимаемые структуры, что в их создании и состоит весь смысл нашей жизни, а стимул к их созданию заключён в них самих. Так в умах людей начался серьёзный сдвиг, растянувшийся на много столетий и сейчас приближающийся к своему трагическому завершению. Он-то и явился стержнем всей новой истории от Раннего Возрождения до наших дней. Всё главное, чем характеризуется этот период, состоит из прямых или косвенных следствий этого сдвига. Иными словами, суть последних нескольких веков европейской истории составлял процесс постепенного вытеснения невидимого первичного видимым вторичным, что привело в конце концов к потере связи с невидимым и к острому духовному дефициту. Эта подмена распространилась на все три сферы человеческого самопроявления и определила основные черты нашего времени.

В чувственной, или эмоциональной, сфере она сказалась в том, что в искусстве на первое место стали выдвигать сами произведения искусства, что породило ЭСТЕТИЗМ.

В житейской, или экзистенциальной, сфере она сказалась в том, что в биологическом существовании человека на первое место было поставлено само это существование, что породило ПОТРЕБИТЕЛЬСТВО.

В умственной, или логической, сфере она выразилась в том, что в научном осмыслении мира главенствующее место заняли сами научные теории, что породило ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ.

Эти три окостеневшие глыбы всё нарастали и нарастали над чудесным источником и наконец так его придавили, что ни пользоваться им, ни даже обнаружить его стало невозможно. Снова, как и две тысячи лет назад, над человеческим родом нависла угроза удушья.

Из этих трёх побочных продуктов христианской культуры самым зловещим и уродливым является интеллектуализм, господство научной идеологии. Этому есть свои причины. Разум, в отличие от чувств и жизненной силы, есть специфическое свойство человека, не присущее более ни одному существу. Недаром наш вид называют «человек разумный». Ум – наш уникальный дар, а значит, в каком-то смысле и высший, и наша ответственность за его правильное использование особенно велика. Поэтому то обстоятельство, что мы начали использовать его извращенно, трагичнее всего остального. Ведь при извращении высшее автоматически становится низшим, лучшее – наихудшим. В данном случае это видно с первого взгляда. Эстетствующие стихотворцы и погрязшие в эгоистических материальных заботах мещане всё-таки не так несносны, как возомнившие себя наставниками человечества современные книжники и законники. Скрыться от них некуда, избежать их поучений невозможно. Они всюду проникли, всё прибрали к рукам, всё взяли под свой контроль. Президенту они советуют вести такую-то политику, художнику объясняют, как надо писать картины, крестьянина учат правильному отношению к природе, обывателю втолковывают, как надо выбирать цвет обоев и стиль мебели. Страшные люди! Встали плотной стеной, загородили дорогу к истине и никого не пропускают. А как раз истина нужна нам сейчас более всего. Всякое исцеление начинается с диагноза, с осознания своего положения. Но наша амбициозная наука создаёт у нас в корне ошибочные представления о мире и нашем в нём месте. Проистекают же они из ложного понимания наукой цели исторического развития и цели человеческой жизни. Вот из этой-то главной лжи нам и нужно прежде всего выпутаться!

Это трудно, но другого выхода нет – иначе нам конец. Как ни парадоксально, тут нам может помочь сама же наука – против воли, конечно. Дело в том, что она состоит не только из теорий, но и из экспериментального и наблюдательного материала, который она по старой привычке продолжает собирать и систематизировать. И этот материал вынуждает нас сделать вывод, что принятая наукой трактовка понятия целесообразности является слишком узкой.

С точки зрения науки невозможно усмотреть никакой целесообразности в рогах большинства рогатых животных; в изысканной расцветке многих зверей, лишённых цветного зрения; в поразительно точной мимикрии мух, не имеющей утилитарного значения. И вообще в громадном количестве «бескорыстных» подражаний в природе – в существовании так называемых гомологических рядов; в наличии не выполняющих никаких функций огромных ложных цветков у некоторых голосемянных растений; в способности многих птиц говорить; в том, что на панцире японского краба изображён портрет самурая, а на спинке одного из бражников – человеческий череп; в том, что у рыбы саланкс на голове начертан герб клана токугава, а рисунок хвоста шипоглава выполнен в виде арабских букв, причём на одной стороне можно прочесть «Нет бога, кроме Аллаха», а на другой – «Бойся Аллаха»; в обнаруженных недавно английским энтомологом на крыльях местной бабочки микроскопических буковок всего латинского алфавита. Раз тут нет никакой целесообразности, значит, этого не должно быть в природе. Но сама же наука удостоверяет, что это в природе есть. Что же из этого следует?

Следует из этого то, что в природе господствует не только сухой расчёт, но и фантазия, что сотворение видов есть не только выполнение определённой программы, но отчасти и игра, которой развлекаются те, кто эти виды придумывает. Никакого другого вывода из того, что мы видим перед собой, сделать нельзя.

Ну и шалуны эти демиурги, как резвятся и забавляются они в тех пределах, которые Верховный Творец милостиво отводит им для проявления их собственной инициативы! Представляю, как Он с доброй улыбкой смотрит на их материализованные в живых существах чудачества, вроде веерообразного хвоста павлина, и говорит про себя: «Пусть развивают своё воображение, лишь бы общий Замысел не нарушали…» Интересно, как выглядят эти подмастерья, назначенные ответственными за воспроизводство живой природы, начиная с пятого дня творения? Они ведь не того чина, что ангелы-вестники, так что, наверное, не имеют крыльев. Зато уж точно обладают колоссальными счётными и логическими способностями, ибо в живом организме каждого вида надо все согласовать, гармонизировать и подчинить задаче выживания и размножения. А что касается их внешности – может, она отразилась в тех деталях внешности подопечных существ, какими Господь разрешил им снабжать эти существа по своему усмотрению?

Боже мой, какая догадка – может быть, отсюда и рога у огромного числа видов? Мы гадаем, какой высший смысл может заключаться в этих бесполезных рогах, а в них нет вообще никакого смысла, а есть просто естественное отражение внешности занимающихся этими видами мастеров-отделочников! У художника портреты обычно получаются похожими на него самого, кого бы он ни рисовал. А откуда рога у некоторых демиургов – это уже легче понять. Они ведь сразу выросли у той третьей части ангельских сил, которых Деннице удалось увлечь за собой, и тогда же они лишились крыльев. Но видно, не все они оказались в геенне – были, наверное, среди них и быстро раскаявшиеся, и Всемилостивый Бог, услышав их отчаянный вопль «Прости, нас сатана попутал», что в данном случае было не метафорой, а точным описанием произошедшего, дал им шанс искупить свою вину служением и пристроил их к деятельности по отшлифовке флоры и фауны, требующей как раз тех незаурядных талантов, которыми Он наделил их ещё до падения.

Так, получая от них пользу и одновременно излечивая их от духовного недуга трудотерапией, Господь ещё раз продемонстрировал свою неизреченную мудрость.

* * *

Ну вот, пока рассуждал, дошёл до конца аллеи. Вернее, не до конца, а до начала. Это – бывший пруд, значит, на том пригорке стояла усадьба.

Семьдесят лет назад здесь кипела жизнь. Кажется, до сих пор не остыли эти окрестности от накала тогдашних мыслей, чувств, желаний. Будто в самом этом воздухе сохранилось ещё какое-то остаточное тепло.

К какому дереву припал он в тот тёплый вечер, когда опрометью выбежал в сад, раздираемый ревностью и отчаянием? К этому? Нет, наверное, к тому – самому толстому и кряжистому. Но перед тем как обхватить ствол и прижаться лбом к шершавой коре, заметил всё-таки над головой яркую Кассиопею и почувствовал запах цветущей липы. Именно эти два воспоминания – зигзагообразное созвездие и медовый аромат – вернулись к нему через сорок лет в Константинополе в последнюю неделю его жизни и так овладели им, что лицо его сделалось для окружающих чужим и непроницаемым. На Анатолийском берегу и во Франции он много раз видел Кассиопею, но разве это была та Кассиопея? А перед смертью явилась та, наша, настоящая… Впрочем, это ещё далеко в будущем, а сейчас он рыдает на груди старой липы.

Но что, собственно, произошло, в чём его горе? Ах, как вы можете спрашивать – всё рухнуло, всему конец. В уютной боковой комнатке первого этажа барского дома они играли во «флирт». Это было их новейшее увлечение, начавшееся, кажется, на Пасху. Собралось человек десять – и молодёжь, и кто постарше. Все острословили и хохотали, но перед каждой передачей у кого-то замирало сердце. Он подал ей колоду и сказал многозначительным тоном: «Рододендроны». Она быстро нашла нужную карту и, пряча её ото всех, прочла:

Рододендроны

«Я полюбил вас с той минуты, как

увидал вас. Могу ли я надеяться?»

Л.Н. Толстой, «Война и мир», том 2, глава XXIII.

Она посерьёзнела и на несколько секунд задумалась. Потом в её глазах вспыхнула озорная искорка, и, перетасовав карты, она положила их перед ним на диван: «Анемоны». Со страхом и надеждой искал он название цветка, которого никогда в жизни не видел. И вот:

Анемоны

 
«Но я другому отдана;
я буду век ему верна»
 
А.С. Пушкин, «Евгений Онегин», глава 8.

Он было рванулся уйти сразу, но во время игры это было бы неприлично. В тягостном оцепенении дождался он перерыва, вызванного чьим-то приходом, и только тогда выскочил за дверь. Он знал, что лишь милый старый сад может дать ему какое-то успокоение. И приник к этой липе как к своему спасителю.

Ну что, успокоила ты его тогда или нет? В то время твой ствол был, вероятно, на целый обхват тоньше. Но ты методически наращивала годичные кольца, и ничто происходящее вокруг не могло отвлечь тебя от этого единственно надёжного дела. К чему же ты готовилась, чего ждала? Знаю, знаю – того времени, когда все эти людишки с их вечной суетой и бессмысленными страстями наконец исчезнут и ты будешь стоять в ряду таких же величественных лип перед лицом одной лишь вечности. Это время было обещано тебе той древесной формой откровения, которая, я думаю, сродни холодному восторгу, охватывающему людей при созерцании извержения вулкана или обрыва айсбергов с антарктического берега. А ведь откровение тебя обмануло! Минули десятилетия, и ещё один глупец пришёл к тебе за утешением. Видно, так и не отделаться тебе от этого несчастного племени…

Это уж точно, что все мы горемыки. Проклятие, что ли, на нас лежит какое? Умом-то всё понимаем, а совладать с чувствами не можем. И ничто нам не помогает – ни звёздное небо, ни шум листвы, ни мудрые книги. Хотя нет, существует всё-таки вещь, которая способна излечить нас от дурости, – ВРЕМЯ. Исцелило оно и его. Прошло полгода после того вечера, и он был уже далеко отсюда и был весел и спокоен. Он шёл по шумному Литейному проспекту, и над Александровским мостом висела половинка луны, а он вспоминал Машеньку уже не с гримасой страдания, а с доброй улыбкой. В его душе не было и следа обиды, ничто в ней не сжималось, не ныло. Он снова стал нормальным умным человеком, пригодным для всех человеческих дел, а не для одной лишь неподвижной мысли. Он был настолько нормален, что позволил себе даже поразмыслить о её будущем. Интересно, какой она станет в его теперешнем возрасте, то есть в двадцать восемь лет? Он старался увидеть её взрослой, но в глазах всё равно стояло юное лицо с характерным выражением беззащитности, обрамлённое мягкими светлыми волосами с необыкновенным золотистым отливом. А кто будет её мужем – видный учёный, знаменитый писатель, флигель-адъютант? Здесь он вдруг почувствовал некоторую ревность, но она тут же заглохла, так как он начал думать о совсем других вещах. Он попытался представить себе, какой будет Россия, когда Машеньке стукнет двадцать восемь. Это будет. да, это будет ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТЫЙ ГОД. В этом загадочном грядущем его воображению открывалась могущественная и изобильная Российская держава, великодушно распахнутая всем странам и народам, питающим к ней зависть и уважение.

А впрочем, Бог с ним, о нём довольно. Не в нём дело. Не ради же него я сюда приехал, а ради себя. Ещё прошлым летом, когда я впервые увидел эту поразительную аллею, я почувствовал, что в ней таится что-то для меня важное, какой-то намек, который я должен расшифровать. И вот настал момент, когда это стало не просто важно, а жизненно необходимо, и я оказался здесь с той же неизбежностью, с какой больная собака оказывается в лесу, где растёт нужная ей травка…

Да, эти липы подтверждают мне, что любовь к женщине есть наша вечная ошибка, вечное роковое недоразумение. Дело в том, что наша любовь и женщина, которую мы считаем её предметом, связаны друг с другом гораздо меньше, чем мы предполагаем, а главное – совсем не той связью, какая нам представляется. Во-первых, это не любовь, а призыв о помощи. А во-вторых, он в действительности обращён не к той материальной женщине, которая существует вне нас и независимо от нас, а к таинственной внутренней женщине, не имеющей ни плоти, ни конкретного облика, но живущей в нас с самого рождения. Большую часть времени она пребывает в спячке. Но вот настаёт момент, совершенно непредсказуемый, и некая встреченная нами материальная женщина включает в нас какой-то спусковой механизм, и наша внутренняя женщина пробуждается, принимает образ этой материальной и, обретя таким способом определённость, страшно активизируется. В чём же состоит её активность? В попытках решить очень важную для нас личную проблему, прежде тоже дремавшую на дне сознания, а теперь всплывшую и требующую немедленного решения. Но хотя наша внутренняя женщина стала почти реальной, ибо присвоила реальные черты внешней, решить нашу проблему она не может, и в нашем интуитивном осознании её бессилия и состоит любовная мука. Эта мука – не что иное, как бессмысленная из-за своей безнадёжности разборка, происходящая в нашей душе, но поскольку она провоцируется внешней женщиной, мы пытаемся вовлечь в эту разборку и её, приставая с ножом к горлу, чтобы она в ней участвовала, причём нож иногда фигурирует не иносказательно, а буквально. Конечно, с объективной точки зрения это глупость, но какая может быть объективность, когда в душе буря! Нося в себе бурю, трезвого ума не сохранишь, вот влюблённые все до единого и становятся глупцами. И он таким глупцом был, когда рыдал, прижавшись к липе, но, когда буря утихла, поумнел. А я вот остаюсь глупцом…

Любовная глупость начинается с подмены, со смешивания двух разных вещей. Всякий, кто влюбился, – обознался, ибо принял внешнюю женщину за внутреннюю и наивно стал ожидать от неё той помощи, которую призвана оказывать душе внутренняя. А она знать не знает, чему надо помогать, не понимает, что от неё хотят, и вообще ей нет никакого дела до душевных переживаний влюблённого, истинную причину которых он и сам не понимает.

А я вот понял их истинную причину, хотя от этого мне не стало легче. Но станет, непременно станет – ищи правды, и все приложится. Правда же состоит в том, что со времени грехопадения Адама каждый из его потомков вынужден решать для себя проблему добра и зла. До того как был съеден запретный плод, эта проблема не вставала, ибо человек не знал, что в мире существуют добро и зло. Вкусив же от древа познания добра и зла, он узнал о дуалистической природе бытия и оказался перед необходимостью постоянно выбирать между добром и злом. Но трагедия человека, от которой Бог пытался уберечь его своим запретом, состоит в том, что вместить критерий различения в каждом конкретном случае добра и зла гораздо труднее, чем осознать сам тот факт, что они различаются. Для ограниченного людского разумения критерий этот во всём объёме вообще невместим. Однако самый общий признак, позволяющий производить

грубое размежевание, нашей душе открыт, и он заключается в том, что духовное есть добро, а материальное есть зло. Не сама материя, как таковая, представляет собой зло, а тирания материального над духовным. Так вот, внешняя женщина – это тирания материи, ибо она требует от нас подчинить свою жизнь биологии, внутренняя же женщина, которую лучше назвать женственностью, – страж нашей духовности. А любовные страдания есть безумная попытка соединить эти полярные противоположности.

А в общем, это тоже не то. Что-то другое не даёт мне здесь покоя. Ах, я понял! ОНИ ИГРАЛИ ЗДЕСЬ ВО «ФЛИРТ»! Вот что главное, вот из-за чего ноет душа! В этом заброшенном нынче месте, где на пять верст вокруг не встретишь ни души, высился добротный барский дом. И в маленькой комнатке первого этажа звенел радостный гомон, и они играли во «флирт», то есть передавали друг другу карточки с названиями цветов, где были написаны разные изречения, одни глубокомысленные, а другие просто изящные и остроумные. И кто-то краснел от смущения, а кто-то визжал от восторга, и все были влюблены друг в друга, и в величественную липовую аллею, и в милое старое Афинеево. Гвардейский поручик жадно ловил взгляд дочери уездного лекаря, а она чувствовала это и краснела от робости и волнения, а два гимназиста вели между собой жаркий спор о бессмертии души, а умная десятилетняя Танечка, которую допускали к игре наравне со взрослыми, кричала: «Покажи, что там написано!» Но вот седая няня Анфиса, умевшая так смешно рассказывать о Крымской кампании и о реформе 19 февраля, вносила в комнату огромный тульский самовар с медалями, и начиналось чаепитие, а на стене висела гравюра, изображающая несостоявшегося императора Константина, а в углу поблескивал образ Нерукотворного Спаса, а за окном шумели высокие деревья и простиралось высокое небо, а под этим небом светилось окнами бесчисленное множество других таких же ампирных усадеб с колоннами, и в них тоже играли во «флирт», а может быть, в лото, а может, читали вслух напечатанный недавно в журнале «Северный вестник» рассказ Льва Толстого, и в каждом уголке этой просторной земли всё было по-своему, и в каждом уезде торговали своим знаменитым местным товаром, и в каждой волости звучали свои прибаутки, и в каждой церкви звенели свои особые колокола, и в каждом монастыре были свои старцы и юродивые, и каждый крестьянин выхаживал свою дольку этой громадной земли, и эта удивительная земля СУЩЕСТВОВАЛА, и они принимали её существование за нечто само собой разумеющееся и не подверженное угрозе и беспечно играли во «флирт», а вот теперь её нет, и без неё нельзя жить, но мы вроде бы живём, и надо бы понять, как это оказалось возможным, ибо, пока мы этого не поймём, наша жизнь всё равно не будет настоящей… А он-то жил здесь по-настоящему! Вот бы его сейчас сюда. Интересно, что он вспомнил бы раньше всего? Пасхальную службу в афинеевской церкви? Катание с гор на Святках? Ржание лошадей на фамильном конном заводе? Девичьи хороводы в деревне? Или игру во «флирт»?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации