Текст книги "Умерший рай. ГДР, которой нет на карте"

Шнапс, вурст унд бир

Всякий знающий меня осведомлен об одной из моих главных радостей жизни: я очень люблю поесть.

Причем не спагетти с сосисками, не гниловатые рыбные консервы, тушенку или другую подобную дрянь, которой регулярно набивают свои желудки мои соотечественники.

Я люблю именно поесть.

С чувством, с толком, с расстановкой.

А главное – со вкусом и изыском.

Поэтому любую страну я оцениваю прежде всего с кулинарной точки зрения.

Русской кухни как таковой не существует.

Преподносимая не одно столетие, она не более чем миф, лишенный реального обоснования.

Истинная еда русских – кислые щи да вонючий кулеш, есть которые можно только в противогазе.

Все, чем потчуют в ресторанах – и что действительно вкусно – привнесено в Россию французами. Прямо, с помощью заезжих рестораторов. Или опосредованно: французскими поварами наших дворян.

Такое встречается у многих народов.

Например, часто бывав в свое время в Эстонии, я тоже не обнаружил там кухни. Блюда оказались интернациональными; лишь некоторые сладости представляли интерес.

Насчет немецкой кухни такого не скажешь. Она определенно есть – но нельзя признаться, что она пришлась мне по вкусу.

Конечно, такой вывод я делаю сейчас с позиции объективного анализа.

Тогда же я испытывал щенячий восторг от всего германского и готов был подписаться в гробовой приверженности к немецкой кухне.

Хотя как таковая она своеобразна. Немцы любят слизистые и протертые супы. Между прочим, очень полезные для здоровья. Зато в качестве гарнира используют невозможную кислую капусту. Или еще более ужасную вещь – безвкусные колобки из манной муки, каких я не встречал больше нигде.

Да и мясное в немецкой кухне представлено, как мне показалось, лишь разного рода сосисками, сардельками и колбасами.

Но немецкий «вурст» гораздо шире, чем наше понятие аналогичного продукта: обрезков негодного мяса, провернутого в мясорубке вместе с оберточной бумагой, крахмалом, селитрой и протухшим чесноком.

Немецкая колбаса – это Колбаса с большой буквы.

И все они оказались разными. У каждой имелся свой вкус – от нежной, тающей во рту брауншвейгской, имевшей непривычное квадратное сечение – до тошнотворной на русский взгляд, но обожаемой немцами кровяной.

Да и сосиски с сардельками имели в качестве наполнителя истинное мясо. Поджаренные по-немецки сардельки напоминали наш бифштекс.

И все это немцы приправляли «кюммелем», то есть тминным соусом. За месяц в Германии я настолько пристрастился к нему, что привез в Россию бутылочку и некоторое время терроризировал им своих домашних.

И тем не менее простой международный антрекот с грибами под майонезом мне нравится больше, нежели мясные изыски немецкой кухни.

Впрочем, настоящей кухни я, возможно, и не пробовал.

Поскольку питался в дешевых студенческих столовых, где нас кормили в зачет работы. Да иногда посещал кафе, где брал кофе и сладости.

В отношении сладостей Германия всегда была на высоте. Сейчас это стало привычным и у нас. Но тогда меня поражало обилие пакетиков, из которых получалось все, что угодно. Например, однажды я залил купленный порошок водопроводной водой – и получил натуральный шоколад!

И еще я отметил одну особенность немецкой сервировки. Которую почему-то не заметил никто из моих знакомых, побывавших в Германии.

Вероятно, в этой стране уже тогда стояла проблема излишнего веса.

Поэтому в кафе десерт подавали вперед всего – салатов, первого и второго.

Я недоумевал, пока не расспросил одного из знакомых немцев. Причина оказалась по-немецки практичной: сладости подавались, чтобы посетитель мог сразу заглушить аппетит и не наедаться до полусмерти всем последующим. Такой заботы о стройной фигуре я не встречал больше нигде.

Правда, в Берлине я однажды посетил рыбный ресторан, где мне подали великолепное филе морского окуня.

Впрочем, это заведение – точнее его философское меню – заслуживает отдельной главки.

Рыба, которая плавает трижды

Меню рыбного ресторана имело свой девиз.

Разумеется, на латыни.

Ниже, для невежд – к которым вынужден отнести себя и я – шла сноска немецкого перевода:

«Правильная рыба плавает трижды: в море, в ухе и в водке, которой ее запивают»

Эти слова показались золотыми, хотя спиртного я тогда пил еще мало.

Пару лет спустя мы с моим сослуживцем по Башкирскому государственному университету, замечательным человеком, истинным энциклопедистом, а также – самое главное! – урожденным немцем Эрнстом Гергардовичем Нейфельдом готовили стерлядь согласно этому девизу.

Будучи уверенными, что рыба уже однажды где-то плавала, мы опустили ее в уху. Не ускоряя процесс, а лишь поднимая градус, перед готовностью влили в кастрюлю еще стакан водки. А потом, приступив к трапезе, обжигающий крепостью суп охлаждали все той же водкой. Наша стерлядь оказалась правильной: она плавала именно трижды.

Но я хочу вернуться к третьей стадии в общем.

К немецкому спиртному, которое я упомянул в названии предыдущей главы, но так и не развил тему.

Прежде всего вспоминаю себя тех лет.

Как уже отмечал, в те годы я пил вино. Не отказывался даже от шампанского, которое сейчас презираю. Иногда принимал коньяк – благороднейший из крепких напитков.

Но водки тогда я не пил.

Поэтому от немецкой выпивки был в восторге.

Германия ассоциируется у нас с бесконечными пивными. Признаться честно, пиво в Германии я пил всего несколько раз – в отличие от своих соотрядовцев, наливавшихся литрами – поскольку не любил этот напиток. Как, впрочем, не слишком уважаю его и теперь.

Меня поразило неимоверное обилие ликеров и настоек. Каких невозможно было помыслить в России.

Причем все напитки, помимо обычной тары, продавались в уменьшенных бутылочках – подобных тем, какие дают сейчас в любом фри-шопе. На один глоток.

И весь месяц в Рейхе я отпивался ликерами. Испробовав все до единого. Тогда они мне нравились.

Также я пил шнапс.

В русском понимании слово «шнапс» тоже ассоциируется с Германией и означает немецкую водку.

Это верно лишь с ситуативной точки зрения: немцы пьют шнапс, как мы пьем водку.

Но сам алкогольный напиток совершенно иной: сильно разбавленный картофельный, свекольный или ячменный спирт. Прозрачностью напоминающий нашу водку, но не имеющий ничего общего с ее высоким благородством.

Почему – я скажу в следующей главе.

В официальной международной алкогольной классификации «шнапсом» именуется любой напиток крепче 30 градусов, обычно сдобренный ароматической эссенцией.

Почему же все-таки шнапс не может считаться водкой?

Про это написаны книги профессионалами, и я не буду повторяться. Скажу только, что напитки типа водки, то есть разведенный до определенного градуса спирт, изготовлялись в разные времена. И в разных странах имели разную крепость.

Возможно, это разнообразие продолжалось бы до сих пор, и мы не могли бы наслаждаться сейчас вкусом и совершенством Водки, если бы не гений Менделеева.

Гений Менделеева

Я очень скептический человек.

И по мере жизни теряю авторитеты.

Чем старше становлюсь, тем меньше остается имен, вызывающих у меня уважение.

Причем, как среди покойных, так – и это симптоматично – среди живых.

В список оставшихся на пятом десятке, входит Великий человек.

Дмитрий Иванович Менделеев.

Я не просто уважаю – падаю ниц перед этим святым для каждого человека именем.

Причем не за периодическую таблицу: химию я учил лишь в школе, где ее преподавали хуже некуда, поэтому не питаю к этой науке ни малейшего интереса.

(Ну разве что знаю состав дымного пороха да напалма.)

И уж, конечно, не за то, что одно время Дмитрий Иваныч занимал пост ректора Ленинградского (то есть Петербургского) университета, где имел честь учиться ваш покорный слуга.

Не исключено, что вы не догадаетесь о причинах моего восхищения русским ученым. Возможно, вы никогда не слышали о главном – на мой взгляд – его открытии. Или вам это открытие не покажется важным.

Я преклоняюсь перед Менделеевым за то, что он подвел научную базу под Водку.

Великому напитку посвящена его докторская диссертация, хотя в заглавии упоминается некий абстрактный «процесс разведения спирта водой». Но именно Дмитрий Иванович провел глубочайший анализ физико-химических и физиологических свойств, чем убедительно доказал, что оптимальной крепостью водки является именно значение 40 градусов, не больше и не меньше. Великий ученый также дал рецепт составления водки. Именно им достоверно установлено, что для получения эталонного истинного градуса необходимо учитывать не объемные, а весовые части водочных компонент. Поскольку при смешивании спирта с водой происходят сложные физико-химические процессы, затрагивающие ассоциацию и диссоциацию веществ на молекулярном уровне.

Принимая во внимание общие тенденции человеческого знания, я прихожу к потрясающему выводу.

Изобретение современной водки является бОльшей заслугой Менделеева, нежели его периодическая таблица.

Поскольку подобный закон все равно рано или поздно изобрел бы какой-нибудь унылый англичанин. Или пузатый немец в прожженном кислотой парике.

А вот столь необходимой для жизни вещью, как Водка, никогда не занимался ни один ученый.

Ни до, ни после Дмитрия Ивановича.

Ибо только русский человек может понимать значимость водки в жизни человека.

Жаль, я не знаю побудительных корней, толкнувших великого химика к изучению этого предмета.

Возможно, Дмитрий Иваныч сам любил выпить и хотел довести любимый продукт до совершенства. Что ему с блеском удалось.

Гениальность Менделеева прояснилась мне лишь когда я понял вкус настоящей водки.

В самом деле, напитки крепостью ниже сорока градусов – те 32—34 градусные шнапсы, что были в ходу у немцев – не оказывают на организм истинного животворящего влияния. От водки же оживает даже мертвец.

И теперь бы я, конечно, не взял в рот слабого немецкого шнапса – он показался бы дешевой водкой, разбавленной нечистоплотным барменом.

Я пил бы в Германии настоящий «Доппелькорн», то есть «двойную хлебную» водку, полученную из пшеничного или ржаного спирта и имеющую законные 40 градусов крепости.

Но всему приходит свое время.

И никогда не стоит торопить перемены даже в собственных вкусах.

Сладкий шок

Вы, наверное, думаете, читатель, что сейчас вам предстоит подробное описание каких-нибудь немецких сладостей.

Почти угадали.

Сейчас я буду описывать именно сладости.

Только не немецкие, а общечеловеческие.

Доступные нынче каждому из нас.

Но тогда вызвавшие у меня шок свой внезапностью.

Возможно, вы даже догадываетесь, о чем пойдет речь.

А если нет – расслабьтесь и читайте.

Это случилось первым моим Дрезденским утром.

Самым первым – когда, с трудом став после привальной гулянки в молодежном кафе, я пошел умываться.

Отмечу, что дом на Юрий-Гагарин-Штрассе был довольно старым и через десять лет его напомнило мне общежитие Литинститута, в котором я тоже пережил кое-какие сладкие часы.

Отличалось он только высокой черепичной крышей: немцы не использовали ни шифера, ни железной кровли. И даже большие дома крыли черепицей.

Удобств в комнатах не имелось, на каждом этаже располагались убогие туалеты.

Я брел по кругу, ища это заведение.

Найдя, удивился устройству: из коридора открывался общий вход, который разделялся в две стороны на мужское и женское отделения. А посередине располагалась умывальня с зеркалами над раковинами, образующими некий разделительный барьер между половыми сферами.

Я не спеша умылся – только умылся, поскольку брился тогда еще электробритвой. Как среднестатистический советский мужчина.

Плескался холодной водой, пытаясь скорее ощутить себя в рабочем состоянии.

Наклонившись над очень чистой раковиной – вот в чем было главное отличие от России, где общежитские туалеты всегда грязнее вокзальных – я слышал чьи-то шаги по ту сторону зеркальной стенки.

Какая-то девица тоже проснулась слишком рано.

Оттуда раздалось спокойное и довольно мелодичное:

– Morgen!

Что означало «с добрым утром».

Я ответил тем же, не поднимая головы. Послышался шум воды: немка умывалась.

Наконец я выпрямился и увидел ее в промежуток между зеркалами…

…И едва не провалился от неожиданности, смятения и сладкого ужаса.

Распахнув одежду – длинную рубашку мужского покроя, под которой ничего не было – там стояла рослая хорошо сложенная девушка. Стояла непринужденно, выставив на обозрение и молочные железы с нежными сосками и красивый живот и принятую по тем временам густо заросшую дельту. Но стояла она не просто так: пустив воду и намылив руку, она неторопливо намывала свою промежность. Так, что я рассмотреть уже вообще абсолютно все.

А она не находила в ситуации ничего особенного: мылась, при этом ласково смотрела на меня и улыбалась чему-то своему.

Я пулей вылетел из умывальника.

Помня об идеологических диверсиях, мыслями о которых мы были напичканы в те годы, я решил, что немка меня провоцирует, чтобы потом предать все гласности.

Об этом случае я никому не рассказал.

Хотя весь день перед моими глазами, вызывая томление в нижней части тела, стояли бесстыдные черные волосы под ее плоским животом…

Однако вечером того же дня я испытал второй шок. После которого понял, что идеологической диверсии не замышлялось.

А просто у немцев было так заведено.

Райские кущи в полуподвале

Придя с работы, я отправился в душевую.

Спустился в полуподвал. Где нашел дверь, на которой висел значок душа, однако не имелось даже намека на половую принадлежность.

Ни букв, аналогичных нашим «М» и «Ж», ни мужских и женских силуэтов, ни даже двух треугольников, из которых один был перевернут и балансировал на вершине, а второй уверенно покоился, означая даму в кринолине.

Войдя, я едва не лишился чувств.

У стены громоздилась высокая вешалка с крючками, под ней стояла широкая скамья.

Никого не было, кроме двоих немцев – парня и девицы, стоявших ко мне в пол-оборота.

Парня не помню.

А на девчонке сиял длинный желтый халат, небрежно брошенный на плечи и составлявший ее единственное одеяние.

Стыдясь и смущаясь, но будучи не в силах отвернуться, я видел небольшие – круглые, как кулачки – груди с очень темными сосками, которые невинно смотрели снизу вверх.

В то время я еще не мог различить слов. Но разговор шел не на сексуальную тему. Просто ей стало жарко в махровом халате. И она распахнула его, не стыдясь наготы бюста – о трусах здесь женщины вообще забывали – и парень воспринимал это как должное.

Я осознал, что раздевалка общая, и только душевые отделения разные, как туалеты.

Быстро сбросив одежду, я пошел мыться. Внутри горело от подсмотренной сцены. Однако я понял, что здесь не принято стесняться наготы, и поступил, как настоящий немец.

Выйдя обратно, мокрый и совершенно голый, я столкнулся с немецкими девицами.

Болтая наперебой и не обращая на меня внимания, они разделись догола. Взяли полотенца и, покачивая грудями и потряхивая задницами, скрылись за своей дверью, не прекращая болтовни.

Это было потрясающе.

И не укладывалось в рамки привычных понятий.

Настолько не укладывалось, что наши девчонки за две недели в Дрезденском общежитии не привыкли к немецкому порядку: снимали верхнюю одежду и шли мыться в купальниках.

Раздевались ли они там, за дверью своей моечной?

Не уверен.

Поскольку нравы тут царили более, чем свободные.

Один из немцев, весельчак по имени Штефан (точнее, Штеффен) – один из членов штаба интербригад, о котором я еще упомяну – время от времени делал набеги в женское отделение. В голом виде и размахивая всем, чем мог. Из-за двери раздавался хохот и визги, но судя по всему, и это не выходило за грань немецких приличий. Потому что Штефана никто не бил. И в общем все оставались довольными.

(Тогда я удивлялся; теперь же знаю: нормальная женщина, будучи голой, подсознательно желает быть увиденной мужчиной. Если, конечно, ей есть чем гордиться. Но по большому счету, хоть какой-нибудь предмет для гордости всегда найдется у любой.)

Как я понимаю сейчас, открытость тел давала свободу взглядам.

Двадцать лет назад немцы ГДР стояли на такой высокой ступени межполового общения, которая у нас в России не достигнута еще и сейчас. И вряд ли когда-нибудь мы до нее дорастем.

Поскольку россияне до сих пор видят в сексуальных отношениях нечто возвышенное, а половой акт оценивают как событие.

А у немцев уже тогда сложилось нормальное потребительское отношение к процессу совокупления.

Которое мне куда более по душе, нежели русские поиски истины на мелкой воде…

С одной стороны, заняться сексом с нравящейся женщиной столь же естественно и ни к чему не обязывающе, как подать ей пальто.

А с другой, половой контакт не является самоцелью. И если предмет страсти откажет, то надо просто вычеркнуть его из списка и переключить внимание на кого-то другого.

И не будет страданий, пистолетов у виска, или записок на промокшей от слез бумаге.

К такому пониманию секса подняться непросто.

Особенно в России.

Долгие годы секс у нас находился под запретом. Сначала под религиозным, потом – под коммунистическим.

Всякие внебрачные отношения считались развратом.

Природа человеческих желаний жестоко подавлялась.

(Об этом я уже писал выше и не хочется повторяться в старой горечи.)

А немцы давно избавились от этих предрассудков.

Но не скажу, что их общество менее «нравственно», чем наше.

Хотя в восьмидесятые годы, как я понял, в Германии совокуплялись все.

Кто с кем хочет, где попало и сколько угодно.

Пока этого хочется – а не когда для того возникнут условия.

Свобода от девственности

Основа сексуального освобождения немцев прояснилась для меня позже.

Всем известна априорная приниженность женщины в исламе и христианстве. Обе этих религии, основанные на тоталитарном иудаизме, в качестве носителей имеют мужчин – попов, пасторов, ксендзов, мулл.

(Хотя стоит отметить, что приверженцы религиозного сознания в массе у них разные. Ислам, созданный рукой Мухамета, существует за счет верующих-мужчин. А христианство, базирующееся на личности Христа, в основном поддерживается женщинами.)

Но эти различия не важны, поскольку роль слабого пола всегда вторична.

В исламе прямо сказано, что женщина не имеет души и стоит в одном ряду с курицей или скамейкой.

В христианстве отношение мягче, но все равно женщина рассматривается объектом при мужчине.

Главная дискриминация проявляется в вопросах брака и межполовой морали.

Молодой человек может жениться в любом состоянии. Даже быв завсегдатаем публичных домов с пятнадцатилетнего возраста. Но невеста должна вступить в первый брак девственницей.

Словно желая усугубить мучения женщины, природа сыграла злую шутку, снабдив самку человека особым органом – девственной плевой (которая во всем животном царстве встречается, кажется, только у одного вида газели). По состоянию которой можно почти точно определить, имела ли девушка половые контакты.

Этот вреднейший орган стал основой чудовищного культа. Он породил глубоко развитую систему давления и устрашения, проявляющуюся на всех уровнях цивилизации.

Девственность невесты в человеческих социумах была обязательным требованием. Проверка последней обычно исполнялась неимоверно унизительными способами.

От ритуального акта, производимого над будущей невестой специальным жрецом на глазах у всего племени. До столь же дикарской демонстрации простыней с «первой кровью» в русских деревнях.

Немцам – точнее, немецким женщинам – невероятно повезло. В редких случаях эта плева оказывается полностью заросшей перегородкой. И когда девочка становится девушкой, застаивающаяся кровь может привести к невероятно быстрой смерти.

Поэтому немецкие гинекологи избрали радикальный путь: чтобы исключить самую малую вероятность осложнений, они стали дефлорировать, то есть лишать девственности всех новорожденных девочек хирургическим путем.

Это означало подлинную общественно-сексуальную революцию.

Отныне немецкая девушка действительно оказалась на равных условиях с парнями. Могла вести половую жизнь в зависимости от темперамента с любого возраста – не боясь, что будущий жених бросит ей упрек в недевственности.

Поскольку бессмысленно упрекать невесту в том, что невозможно проверить.

Не сомневаюсь, что в отношениях между полами произошел серьезный психологический перелом, принесший огромную пользу.

Ведь нет ничего вреднее, чем искусственное сдерживание сексуального аппетита в возрасте, когда он играют первостепенное значение.

Лист Мёбиуса

При написании предыдущей главы я ощущал праведный гнев некоторых читателей, готовый плеснуть наружу.

Я отстраненно описывал преимущества свободного секса, ни словом не упомянув эмоций.

– А где же любовь?!

– вскричит кое-кто.

И обвинит меня в неспособности описывать «высокие чувства» – хотя, честно говоря, я с трудом представляю смысл таких чувств. Само их понятие связывается у меня с непотребными анекдотами про поручика Ржевского на люстре.

По моему убеждению, любовь и секс суть две совершенно различные стороны жизни.

Стремление удовлетворить сексуальную потребность вызывается биологическим инстинктом продолжения рода и присуще всем живым существам, включая человека.

А любовь рождена сознанием.

Фридрих Энгельс (хоть и будучи творцом кровавой коммунистической идеологии) в своей работе о происхождении семьи сказал дельные слова о том, что половая любовь является важнейшим приобретением человечества за последние две тысячи лет развития.

То есть это чисто человеческое понятие.

Разделяя, можно сказать, что любовь основана на чувствах, а секс – на чувственности.

Представляя две стороны человеческого бытия.

Они различны в проявлении. Любовь – стремление к взаимному растворению, желание покровительствовать. В сексе всегда присутствует элемент попеременного насилия, пусть в игровой форме.

Обе составляющие являются важными для жизни, только на разных этапах они поочередно исполняют разную роль.

Истинная, то есть лишенная чувственности любовь – именовавшаяся классиками «платонической» – возможна лишь в детском возрасте. Когда стремление к противоположному полу рождает умственные порывы – возможно, те самые «высокие чувства», причем не обязательно на люстре.

Стоит организму подняться на иной уровень гормонального созревания, как во главе угла оказывается секс. В этом периоде чувства уходят на второй план. Требуется удовлетворить природный голод с партнером, который более-менее подходит по шкале притязаний. Ни о какой любви не идет речи. Более того, она вредна, поскольку может привязать друг к другу физиологически неподходящих людей.

И наконец, после утоления жажды, наступает третий этап.

Когда человек, поняв ценности, способен полюбить своего партнера и окрасить жизнь в новые цвета.

Что, к сожалению, выпадает далеко не каждому.

Практически все люди способны к сексу.

Но способных любить – да просто испытывать сильную привязанность – гораздо меньше.

Здесь хочется привести математический пример, который кажется наглядным.

Если уподобить человека полоске бумаги, то одна сторона может отвечать за любовь, вторая за секс.

Взяв две краски, мы окрасим стороны в разный цвет. Как положено в человеческой натуре.

Сначала главную роль играет одна, потом бумага переворачивается и наверх выходит вторая.

Полоску можно склеить в кольцо, что означает завершение. Но и кольцо тоже раскрашивается в две краски. Внутри и снаружи.

Любовь и секс останутся независимыми.

Однако если перед склейкой перевернуть один из концов полоски, то получится математическая модель – лист Мёбиуса, перекрученное кольцо.

Такой объект имеет всего одну сторону. В чем легко убедиться, взяв кисть. По мере работы вся бумага окажется окрашенной одним цветом; для второго места не останется.

Увы, перекрутить конец в жизни удается не каждому.