Текст книги "Честь имею. Власть Советам"

Добыча облавы была мала. Были пойманы два военных дезертира, 5 лиц без документов и 2 криминальных элемента разыскиваемых милицией, – все они не смогли убежать по причине сильного опьянения.

Покончив с облавой, милиция занялась гражданскими делами, связанными с хищениями государственной и частной собственности, с мошенничеством и драками.

В ночь с 7-го на 8-е мая неизвестными злоумышленниками, через взлом замка, была ограблена мясная лавка «Хлебопродукта». Убытки оказались значительны. Кроме того, дежурный сторож получил серьёзное ранение в голову и в бесчувственном состоянии отправлен в городскую больницу. Случай по тем временам ординарный, но и на него барнаульская милиция отреагировала.

– Николай, пойди в горбольницу и поспрошай как следует сторожа. Может быть, вспомнит, кто на него нападал, – приказал начальник угро агенту Мордвинову. – Протокол составь и опиши всё как следует с его слов. Да не забудь дать подписать ему бумагу-то, которую составишь.

Взломщиков мясной лавки нашли быстро. Ими оказались два друга, – Булюлин Владимир и Матвеев Сергей, юноши тринадцати лет.

«В барнаульском Линтпо секретарём правления служит некто гражданин Черствых, который, будучи ещё и священнослужителем научился принимать различные приношения и в миру. В церкви берёт от народа всё без разбора и в цивильной жизни не отказывает себе в этом.

Состоя секретарём, производит отпуск бумаги для кондитерской мастерской на обёртку кондитерских изделий и в награду за это всегда требует, чтобы ему отпустили конфект. Если этого ему не делают, то он не даёт бумаги.

Губа не дура у Черствых! Видно сладкое для него большая слабость, тем более задарма. Администрации Линтпо надо прочистить в зубах Черствых застрявшие там конфекты, чтобы знал, микроб этакий, что от сладкого зубы портются», – писала в милицию гражданка Сиволапова Анна.

Находилось в производстве и заявление от красноармееца 63 Шуйского полка Филесова.

«В кооперативе 63 стрелкового Шуйского полка приказчиком служит некий Шевцов. Парень он не глупый, умело обделывает свои «тёплые делишки» и живёт себе припеваючи. Откуда-то у него появляются новые сапоги, галифе, новые рубашки и другое. Словно с неба падает!

Забежал я как-то в его комнату и вижу тёплую компанию. На столе тесный кружок бутылок, колбаса, сайки, сушки и прочее.

И только потом я узнал у товарища, служащего в кооперативе, что такого рода «штука» не редкость, – колбаса, белый хлеб и папиросы потребляются «счастливым кооператором» ежедневно.

Я невольно заинтересовался и спросил товарища: «Каков же оклад Шевелёва?».

– Десять миллионов, – был ответ товарища.

Яснее ясного откуда всё это берётся.

А товарищ к тому же ещё добавил:

– Ведь товар весь в его руках. Назначат цену в миллион, а он продаст за полтора. Вот и заработок

Не мешало бы милиции обратить внимание на этого «кооператора» и на его «заработок».

Глава 2. Переведены в небытие

Петух-флюгер, спавший всю ночь, с восходом солнца вздрогнул, качнул своим пышным хвостом и вдруг резко под рывком ветра качнул всем своим петушиным телом, мельком взглянул направо и налево, и уставился своим клювом на зарю, как бы спрашивая её: «Кто ты такая и зачем разбудила меня?»

Потянуло влажной прохладой и вслед за зарёй с востока потянулись рыжие облака. К полному восходу солнца вся восточная часть неба покрылась раздобревшими, как после сытного завтрака кот, серыми с проседью облаками. Подталкивая друг друга, они наползали на город и вскоре нависли над головами людей, спешащих по каким-то своим маловажным, важным и особо важным делам.

Нависающие прямо над головой, – величественные и далёкие, а у горизонта – сжамканные, скукоженные, мрачные, скребущие в предсмертных судорогах серыми умирающими крыльями узкую полоску серой земли. С жалостью смотрят на своих далёких собратьев, плывущие в небесном просторе серые облака, в скорби набрасывают на себя чёрную вуаль, и сначала редко, потом густо, а затем уже струями начинают изливать из себя крупные слёзы, и этого им кажется мало для излияния своей печали, уже через минуту они широкими ливневыми стенами обрушились на город, как будто он виновник гибели тех далёких облаков, которые, умерев, растворились на западе.

Вот вдогонку за последним умирающим на западе облаком бросилась маленькая серая тучка. Следом за ней устремилась другая и вскоре всё небо, – от востока до запада, от севера до юга, заполонила чёрная грозовая туча.

Потускнел дневной свет, небо бросило на землю серое порывало, и когда, казалось, быть ему теперь вечно на мокнущей от слёз земле, облака вспыхнули десятком ярких молний и следом по городу ударил раскатистый гром. Потом слёзные облака ещё раз взорвались десятками молний и раскатистым громом. Потом ещё и ещё…

Такого майского безумства горожане не помнили давно, разве что семь лет назад, когда май 1917-го года обрушился на город ливнем земного огня спалившего почти весь город. Но в тот год май был засушливый и молнии на город неслись не из туч, а из пожарища, лившегося по городу под мощными струями ветра.

Что предвещал этот – 1924-й год, горожане не знали и не загадывали наперёд. Жили одним днём. Не арестовали утром, не забрали днём, не пришли вечером, не постучали в дверь ночью, – радуйся, день прожил.

На улицах города ни единого человеческого звука, ни одного человека, хлопают лишь отворившиеся под напором ветра и дождя калитки и двери сараев, глухо ухают, накатывающиеся на берег волны Оби, и в заводском пруду на Булыгина, обсаженном ветлами, пищат, трущиеся боками, ослизлые брёвна.

Весть о новом начальнике Алтайгуботдела ГПУ быстро разнеслась по городу.

– Начальник-то, сказывают, молодой, энергичный, разберётся и отпустит мужа-то, – говорили одни.

– И сыночка моего, – скорбно говорила пожилая женщина, безвременно состарившаяся и сгорбившаяся.

– Так большевик ён… новый начальник… говорят, аж с семнадцатого году, с самого перевороту, так сказать… должён разобраться, – отвечали другие.

– Вот ён молодой-то и енергичный и зачнёт куралесить пуще прежнего начальника-то. Ему до вашей справедливости как до карасиновой лавки, – хмыкнул стоящий рядом с женщинами дед лет восьмидесяти с лишком.

– Лавка-то при чём, дед Макар? – пожав плечами, посмотрела на деда худенькая, явно больная какой-то грудной болезнью женщина и закашлялась.

– А того, что лавка карасиновая числится, а карасину в ёй пшик да и только. Так и с сыночком моим пшик выйдет, – всхлипнул дед. – Полгода весточки от него никакой. Ходил в ГПЮ-то, ничегошеньки не сказывают, ухмыляются, злыдни, вот и все дела. Чую, нет уже давно сыночка моего, сгубили ни за понюх табака, за неведомо за что.

Прав оказался старик. Прошёл декабрь, – первый месяц вступления на должность Крымова, прошли и четыре месяца нового 1924 года, пришёл май. Ничего не изменилось в системе Алтгуботдела ГПУ. Более того, с Крымовым аресты в городе пошли на подъём.

Угасла надежда в людях на освобождение их отцов, мужей и детей из застенков Алтайского ГПУ.

В стенах подвальных комнат здания Алтайского губернского отдела ГПУ круглосуточно не умолкали мат и злобный смех, удары и шлепки, слышались стоны и крики людей, истязаемых недолюдьми в форме сотрудников ГПУ. Каждый из этих палачей хотел выслужиться перед новым начальником с одним лишь желанием, – пойти на повышение, а это власть над такими же выродками, как сам. Я как истязаемые ими люди?.. Так им до них было, как говорил дед Макар, как до карасиновой лавки.

– …я тебя сосватаю, вражина, со смертью! Ты выложишь мне всех пособников своих, с которыми подготавливал убийство членов Алтайского Губисполкома и непосредственно товарища Гольдич, – с пеной на губах кричал на избитого, окровавленного человека следователь Алтгуботдела ГПУ. – Кто твои пособники? Отвечай, скотина! – На рассечённое кулаками, источающее крупные капли крови лицо наносился очередной удар.

В следственную комнату в подвальном помещении здания ГПУ ввалился «бес» в форме работника ГПУ. Наглая ухмылка сияла на его прыщавом лице.

– Брось ты его, Егор, айда со мной. Мы там с мужиками комедь устроили, уссышься со смеху, – проговорил он и хрипло засмеялся.

В соседней пыточной комнате за толстыми дубовыми дверьми разыгрывалась ужасная трагедия.

Три сотрудника Барнаульского Губернского отдела ГПУ глумились над молодой женщиной и юношей лет восемнадцати.

– Хочешь жить, сучка? – рывками дёргая женщину за прядь волос, густым потоком струящихся по спине, кричал долговязый изверг в грязном окровавленном халате. – Пикни, если хочешь.

Женщина, учительница английского языка в женской школе, бывшая дворянка, арестованная по доносу, избитая и окровавленная, с трудом стоящая на ногах, тихо произнесла:

– Хочу!

– А коли хочешь, вались на пол и задирай подол. Щас вот с этим, – кивнув на арестованного юношу, – детишек делать будешь. – По пыточной разнёсся идиотский смешок. – Мне ты не по нраву оказалась, все яйца об твою тощую жопу отбил. А вот ежели ему понравишься, и ежели всё хорошо будешь делать, и всем нам удовольствие за просмотр предоставишь, отпустим обоих.

Сразу после окончания «представления» несчастные были задушены.

Затем в пыточную втолкали старика, и уроды в человечьем обличье заставили его заниматься сексом с трупом задушенной учительницы. Старику так же пообещали свободу, но убили сразу после совершения им полового акта с трупом. Убивали с жестокостью, вогнали в анальное отверстие старика стеклянную бутылку, опорожненную во время издевательств над людьми, и пропихивали её палкой от швабры пока старик не умолк, при этом дико смеялись под душераздирающие крики истязаемого ими мужчины.

Завершив убийства, недолюди стали бахвалиться «подвигами», совершёнными в других городах губернии, до перевода в Губернский отдел ГПУ.

– У нас в уезде мы применяли два вида исполнения приговоров – расстрел и удушение. Операции проводились таким путем, – в одной комнате мы связывали осужденного, затем его заводили в другую комнату, где душили веревкой. Всего уходило на каждого выродка по одной минуте, не больше. За месяц мы душили по 500 тварей, – хвалился своими «подвигами» прыщавый верзила.

– А я, например, – ухмылялся долговязый «бес» – убивал всех гадов одним ударом ногой в пах. А наш секретарь райотдела своим специальным рожком запросто одним махом раздирал рты всем, кто смел вякать на незаконность ареста.

– Ох, помню и позабавился я однажды над белым полковником. Был у нас в полку его высокоблагородие сиятельство Пенегин, вроде как Григорием прозывали, командиром полка у нас в войну числился. А когда наша власть встала, ранили его наши братки, упал он и давай ногами сучить. Я тогда подбежал к нему, гляжу, а он лыбится, сука. Ну, я тогда пал рядом с ним, как бы тоже убитый, и стал тоже ногами сучить, братва смеётся, а я тогда раз и впился в его сиятельное горло зубами, прогрыз его и стал сосать из него кровь. Ох и потеха была.

– Всё это детские шалости. Мы у нас в уезде всё мирно и тихо делали, без крику, значит, того этого. Я как сюда попал, в губернию-то? только благодаря моей смекалке, а так бы до сих пор, – недочеловек шмыгнул носом и утёр его указательным пальцем правой руки. – мыкался там. Изобрёл я метод допроса, в ходе которого все враги народа шёлковыми становились и подписывали признательные показания. Ну, мы, конечно, кое-кого потом в распыл. Так вот, приводят, значит, ко мне какого-нибудь хрена собачьего, врага народа, значит, а я с ним так ласково, папироску даю, а потом стакан протягивая, как бы с водой, а там уксус. Он уксусу-то хлебнёт и всё… ртом воздух хватает, а я тут сразу ему и говорю, спокойно так говорю, без крику: «Всё расскажешь, дам воды». Он головой и зачитает мотать. Все мотали. Я после ему воды уже настоящей, чтобы раньше времени не сдох, а потом ласково так бумагу и сую, он её без взгляду и подписует. Которые не сдыхали тех в исправительные лагеря, а которые зачинали кровью харкать, тем в пузо нож или по горлу. По горлу, правда, редко, крови много… хлещет и на халат. В пузо интересно, дёргается долго и хрипит смешно.

К полудню грозовой ливень пошёл на убыль и вскоре прекратился совсем. Чёрная туча, излив свои слёзы на город, истончилась и, рассыпавшись на маленькие серые облака, потекла на запад, где была съедены горизонтом. Город посвежел, стал чище и засиял под солнцем, но это был внешний блеск, а внутреннее содержимое его оставались во тьме, – в стонах и боли. В казематах Алтайского Губернского отдела ГПУ шёл беспрерывный процесс уничтожения человека – человеком. Не умолкал крик, звуки раздираемой человеческой плоти и хруст ломаемых человеческих костей.

Сидя в своём кабинете, Крымов писал докладную, а попросту говоря донос, на Озолина А. К, в коллегию НКВД РСФСР при заместителе народного комиссара внутренних дел:

«Довожу до коллегии НКВД РСФСР, что, приступив к выполнению возложенных на меня обязанностей по соблюдению социалистической законности в Алтайской Губернии, произвёл тщательный осмотр кабинетов, где проводится следствия по делам недобитых белогвардейцев, кулаков и всех вредных для социалистического государства элементов, таких как бандиты-рецидивисты и воры, и обнаружил следующее: 1. В подвале здания Алтайского Губернского отдела ГПУ проводились пытки и убийства. Стены и пол в пятнах крови, которые, как ни пытались, не смогли замазать даже известью. Гора грязи, слизи и какие-то испражнения. 2. Во дворе здания отдела ГПУ, закрытого высоким забором, кровь стоит огромными чёрными лужами, в землю не впитывается. 3. Всюду подлый запах, даже в кабинетах на верхних этажах. 4. Трупы вывозят ночью пьяные мадьяры. Всё это совершалось при Озолине А. К. прежнем начальнике Алтайского Губернского отдела ГПУ. А так же довожу до вашего сведения, что сотрудники отдела постоянно пьяны и разглашают секретные сведения по изоляции врагов государства от честных граждан России. Сотрудники Алтайского Губернского отдела ГПУ во главе с Озолиным А. К. только за один месяц ноября 1923 года расстреляли более 300 человек. Были случаи избиения перед смертью в подвале, наблюдаемые из окон всеми сотрудниками ГПУ, что является недопустимым.

Начальник Алтайского Губернского отдела ГПУ Озолин А. К. сознательно вязал свой аппарат кровавой порукой, одновременно воспитывая у следователей чувство безнаказанности. Сами арестовали сотни крестьян по поддельным справкам о кулацком происхождении, сами пытали, сами и расстреляли.

В личной беседе с сотрудниками вверенного мне отдела ГПУ выяснил, что в течение всего 1923-го года в казнях постоянно участвовали большие группы чекистов во главе со своими начальниками. Дуревшие от спирта и крови они издевались над обречёнными или даже уже мёртвыми людьми. Так, начальник оперпункта ОДТЧК станции Барнаул Ю. Я. Бубликов, присутствуя при расстреле пяти человек, 14 августа 1923 года вместе с начальником Водного отдела Сибирской Окружной транспортной ЧК Лапушкиным К. допустил в пьяном виде хулиганские выходки, за что был арестован. Исполнители приговоров издевались над трупами, стреляя в задние части тела.

Все бахвалятся своим умением убивать с первого выстрела. Агентурные материалы наблюдения за работниками барнаульской тюрьмы свидетельствуют о том, что её начальник вместе с помощниками избивает арестованных, каждый день пьянствует и постоянно ездит в притоны к проституткам. Кучер начальника тюрьмы, допрошенный мною в марте 1924 года, показал, что 28 февраля начальник тюрьмы вывел во двор связанного заключённого А. М. Карпова, приговорённого по ст. 60 и 66 УК РСФСР губсудом к высшей мере наказания, посадил его в коляску, куда забрался сам, его помощник и три надзирателя, после чего все уехали. На другой день начальник тюрьмы сказал: «Не живучий, стерва, оказался. Как ударил его наганом в затылок, так сразу и сдох, даже не пикнул Потом выстрелил уже в мёртвого. Не интересно было. Потом мы его бросили в Обь караулить воду».

…

Этот донос и, вполне вероятно, другие, сыграли отрицательную роль в дальнейшей судьбе Озолина Александра Карловича. В декабре 1937 года он был осуждён и 15 июля 1939 умер в Читинской тюрьме при невыясненных обстоятельствах. Но и сам Крымов продержался на должности начальника Алтайского губернского отдела ГПУ всего год – с 25.11.1923 по 6.12.1924. Умер при загадочных обстоятельствах 26.06.1926. Ему было тридцать лет.

Глава 3. УГРО

За один месяц до рокового выстрела.

– В нынешних сложных условиях, когда контрреволюция подняла голову и с оружием в руках выступает против советской власти, вся наша деятельность должна быть сосредоточена на борьбе с бандитизмом, преступлениями против личности, хищениями, а в целом в укреплении нашей советской власти, товарищи! – выступал перед сотрудниками барнаульского уголовного розыска начальник Алтайского губернского отдела ГПУ Озолин Александр Карлович. – Многие из вас понимают всю сложность работы в милиции и стойко несут службу на благо революции. В битве с белогвардейской сволочью, окопавшейся в тайных местах, которую мы обязательно найдём и разгромим и в борьбе с бандитами всех мастей гибнут наши товарищи. Все мы помним первого начальника нашего губернского уголовного розыска товарища Елькина Андрея Петровича, получившего удар вилами и пулю из подворотни. Смертельным выстрелом был встречен из бандитской засады сменивший его Степанов Андрей Степанович, вместе с ним в той ожесточенной перестрелке с бандитами на углу 4-го Прутского переулка и 3-й Алтайской улицы погиб и агент Сергеев. Никто нам сейчас не скажет, сколько уже завтра может прибавиться чекистов к тем героям, погибшим в первые годы советской власти на Алтае. Нет такого ответа у меня товарищи. Ответ мой один, стойко стоять на страже завоеваний революции и жестоко карать всех её врагов.

И у нас есть пример, товарищи, на кого мы должны равняться. Это агент первого разряда Филимонов Пётр Иванович, по совместительству занимающий должность заместителя начальника угро. Все мы знаем его, не только как храброго милиционера, доказавшего свою верность революции пролитой кровью, но и как хорошего товарища, готового протянуть руку помощи любому из нас.

Все вы знаете, что губрозыском разыскивался известный вор-бандит по кличке «Мохнатый», который несколько раз попадался агентам губрозыска, но каждый раз ускользал из их рук, завязывая с преследовавшими его агентами перестрелку. Терпение сотрудников губрозыска по розыску Мохнатого иссякло, и Пётр Иванович задался целью, во что бы то ни стало разыскать и задержать бандита, для чего им были приняты все имевшиеся в его руках средства и сведения. Двадцать девятого апреля сего года Мохнатый был задержан в вагоне поезда на станции Зудилово. Мохнатый и на сей раз сделал было попытку ускользнуть из рук товарища Филимонова, и схватился за имевшийся у него в кармане пиджака наган, но выхватить ему его не удалось, так как Пётр Иванович при помощи посторонних пассажиров успел обезоружить бандита, и он сдался.

Вместе с Мохнатым была задержана его сожительница Мария Дегтярёва, у которой при личном обыске обнаружен финский нож.

Таким образом, губрозыск вычеркнул из своих списков разыскиваемого бандита по фамилии Гриднёв Максим Савельевич, по кличке Мохнатого, а население нашего города избавилось от опасного и неуловимого вора.

Задержание Мохнатого отношу к энергии товарища Филимонова, которому от себя лично объявляю благодарность и по поручению Алтайского Губернского исполкома вручаю грамоту, ценный подарок и премию 2500 рублей из 15-процентного фонда.

Просим, товарищ Филимонов, выйти к нам и получить причитающиеся вам грамоту и подарки, – ударил в ладоши Озолин и его тотчас поддержал гром аплодисментов, с выкриками с мест: «Правильно! Настоящий милиционер! Так держать, Пётр!».

После вручения грамоты, ценного подарка, премии и ответного слова Петра Ивановича, Озолин предложил желающим высказаться.

После минутной тишины из зала донеслась реплика:

– С оружием так и будет, один револьвер на четверых сотрудников?

– Тяжело с оружием, есть нехватка в нём. В исполкоме знают об этом. Сообщили в Москву, обещали, что пришлют, а пока, разрешаю, брать оружие из вещьдоков, но после задания сдавать его обратно. Наша служба опасна. Никто не застрахован от пули, ни рядовой сотрудник угрозыска, ни сам начальник. А сейчас, кто-нибудь всё-таки хочет выступить.

– Я хочу сказать. Не дают нам покою, которые в угро бегут как к этому… ну, как не знаю, куда там… как к соседу всё одно што, чтобы языком, как мельницей молотить и время зазря забирать, – проговорил громко и явно недовольно кто-то из собравшихся в зале.

– А вы, товарищ… – Озолин обвёл зал взглядом. – Не прячьтесь за товарищами, встаньте и прямо выскажите, что и как… Что вас не устраивает в работе уголовного розыска?

– А я и не прячусь вовсе, – вновь донёсся голос из зала и из глубины его показался невысокого роста щуплый мужчина лет сорока. – В работе меня как раз всё устраивает, ежели бы не устраивало, стал бы я записываться сюда, – хмыкнул, – нет, конечно. Мне жизнь не мила ли чё ли. Исть-то надо, а работы нигде никакой нету. Вот сюда и пришёл, а тута… все идут и идут… словно за бесплатными подарками.

– А вы, товарищ, – Озолин пристально всмотрелся в него.

– Трифонов я.

– Выйдите сюда товарищ Трифонов, – Озолин указал на трибуну, – и выскажите всем нам, кто мешает вашей работе в органах уголовного розыска. И о каких бесплатных подарках вы ведёте речь? Изложите всё обстоятельно, мы вас послушаем и сообща во всём разберёмся, кто они, которые мешают вам работать. Правильно я говорю, товарищи?

– Конечно! Правильно! А как ещё иначе, только так! – пронёсся по залу дружный ответ.

– Пожалуйста, товарищ Трифонов. Слушаем вас, – снова пригласил Озолин за трибуну взволнованного чем-то сотрудника уголовного розыска.

– Я вот о чём хочу сказать. До коих пор будут нам мешать всякие такие, которых клопы кусают, – встав перед товарищами, громко выплеснул своё негодование Трифонов.

По залу пронёсся смех. Улыбнулся и начальник Алтайского губернского отдела ГПУ Озолин Александр Карлович.

– Вовсе это и не смешно, вот! – возмутился Трифонов. – Приходит вчера в наше уголовное учреждение мужик… здоровенный такой, – вытянув вверх руку, показал какой именно, – и требует от меня, я в это время был дежурным по отделению и сидел, как мне и положено за столом перед входом в наше государственное учреждение. Подошёл и давай требовать от меня, чтобы я пошёл в ночлежку, которая в доме номер три по улице Третьей Луговой и на клопов там посмотрел. А чё мне на них смотреть? А чё, клопов ли чё ли ни разу не видел. У меня у самого их дома в кажной щели, особливо в жинкиной постели. Меня-то они не кусают, я на печи на рогоже прожаренной сплю… ночью, днём-то я тута работаю… дежурным, ох и хорошо же спину прогревает, а они туда, клопы-то вовсе и не лезут, толи жару боятся, толи духу шерсти прожаренной, мне это не ведомо и они мне не докладают. Так ему и сказал, что клопов зрел много раз и в насущный момент оно мне за ненадобностью. Он, конечно, стал руками размахивать, рубаху свою сымать и казать на животе своём и руках волдыри разные, говорил при том, что они от укусов клопов, которые кровь его всю ночь пили и спать не давали в ночлежке Шульгина, что на улице Третья Луговая.

Вот я спрашиваю вас, товарищи, чего мне нужно было делать?

– Гнать взашей, вот и всё, – донеслось из зала.

– И как же я взашей клопов-то погоню? У них ли чё ли шея есть? Да и при дежурстве я был.

По залу снова пронёсся смешок.

– Вот и мне смешно было. Мне чего… бросать службу и идти в ночлежку, чтобы отлавливать там разных этих… как там того… этого… ну… ага, вспомнил, вампиров и разносить их по всем домам ли чё ли? Так у нас, почитай, в каждом доме этого добра хватает. Ничего, живём. Кусают, конечно, заразы, а только их и дуст не берёт. Сказывают керосином надо всё облить, так после такой дез-интир-векции сам вместе с клопами и помру. Вот я и говорю, товарищ председатель, которые ночуют в том постоялом дворе пущай не мешают нам службу служить. Пущай обращаются в губисполком, али там ещё куда… не знаю, не моё это дело, али пущай сожгут к чёртовой матери, – Трифонов резко взмахнул рукой, – эту саму заразную ночлежку, только не тревожат за зря уголовный розыск. Нам и без клопов делов хватает… фулиганов отлавливать всяких, чтобы жить не мешали и не вставали поперёк нашей народной красной революцией. Нечего уголовный розыск отрывать от главного дела, борьбы, значит, с главными врагами революции, – бандитами и всякой другой вражеской и белогвардейской нечистью, которая по ночам шастает и людей грабит, да ещё и убивает. Вот моё слово, товарищи. Всё, пошёл я на своё место. Всё обсказал.

– Кто ещё желает выступить? – обратился к милиционерам Озолин. Обвёл зал взглядом и, увидев, что желающих нет, указал на сидящего в первом ряду крепко-сложенного милиционера лет тридцати. Вот вы, например, товарищ, что можете сказать о работе вашего отдела угро? – Посмелее, посмелее, товарищ.

– А чё это я? У нас вон которые… и другие… которые поумнее меня есть… Я чё… я всего три класса церковно-приходской школы… вот. А которые по четыре вот те пущай и выступают.

– А вот скажите, товарищ, не знаю вашей фамилии…

– Баклановы мы…

– Так вот скажите, товарищ Бакланов, как вы относитесь к выступавшему перед вами товарищу Трифонову?

– Хорошо отношусь. Ён мужик, хотя и жадный, ежели сидит и ест, то отвернётся и урчит, ну, прям как зверь, особливо, когда сало ест. Прям, аж страшно к ёму подходить. Прям, так и думаешь, что голову откусит. Жутко урчит… громко. У нас все в отделении все сразу и молкнут.

– Ну, это не большая беда. Человек, верно, голоден, сало-то оно бывает шибко твёрдое, вот он его с трудом, верно, зубами рвёт и от злости на него и урчит, – улыбнулся Озолин.

– Нет, сало у ёво завсегда свежее и мягкое. Я завсегда покупаю сало-то у ёво жинки… хорошо жуётся. Плохого об ёво сале ничё сказать не могу. Ёво баба салом-то на базаре торгует, так у ёй все и покупают… и нашинские и которые приезжие. Хорошее сало… ничего об ём худого сказать не могу.

– Хорошо, с салом мы разобрались. А как вы относитесь к тому, что товарищ Трифонов не желает помочь нашей стране в борьбе с заразой, такой, как клопы?

– А чё с ёми цацкаться? Всех с ночлежки-то повыгонять и карасином облить. Они все и сдохнут. Хотя, – почесал затылок, – карасин жалко, дорогой ён шибко. На всю ночлежку много ёво уйдёт…

– Хорошо, садитесь, товарищ Бакланов. Разобрались и с этим вопросом. Только скажу я вам, товарищи, вопрос, поставленный милиционером Трифоновым правильный, но суть этой проблемы он не понимает. Борьба с антисанитарией должна вестись повсеместно, и даже в наших рядах. А ежели клоп окажется заразным и занесёт опасную заразу в тело милиционера. Сможет такой милиционер справно нести службу? Нет, не сможет. Допустим, сидит он покусанный клопами в засаде, выжидает, значит, бандита, и когда бандит должен вот-вот появиться, зачинается у него зуд. Начнёт он чесаться, вертеться, значит, и будет производить ненужный шум. Бандит услышит шорох и засаду обнаружит. А потому повторяю, вопрос этот не менее важный, нежели борьба с различными преступными проявлениями, таким как – бандитизм, кражи, грабежи и другое. Не должны мы, товарищи, отрываться от народа, должны прислушиваться к нему и фиксировать каждое заявление от него. А то, что же это может получиться, придёт честный гражданин к нам с заявлением, а мы его, не выслушав, выпроводим, потом другой раз так же поступим. Что будет? А будет товарищи то, что никто к нам с заявлениями о безобразиях в городе вовсе не станет приходить. А это даст приплод вражеской среде.

Работе по жалобам граждан мы должны уделять неусыпное внимание. Понимаю, с жалобами должно работать административно-организационное управление, наша задача это борьба с различными преступными проявлениями, таким как – бандитизм, кражи, грабежи и другое, но мы, товарищи, не должны отрываться от народа, потому должны не только проявлять бдительность, но и оказывать всяческую помощь гражданам.

И другой пример. Мне известно, что в начале месяца в ваше отделение поступила жалоба от членов семей военнослужащих, а конкретно от женщин, чьи мужья находятся вдали от семьи, несут, так сказать, службу за тысячи километров от них. Женщины обижаются, и я считаю заслуженно, на недостойное отношение к ним со стороны служащих цейхгауза Алтгубвоенкомата, которые ведают выдачей пайков на руки семьям военнослужащих. Женщины сообщили, что в апреле им выдали солёное мясо совершенно непригодное для употребления в пищу. На протесты получателей делопроизводитель Алтайского Губернского военкомата Ольшевский, исполняющий каким-то образом обязанности каптенармуса, заявил тоном, не терпящим возражений, что мясо признано комиссией вполне пригодным для пищи, а потому не может быть никаких разговоров. В результате две кадки непригодного мяса были чуть ли не насильно выданы получателями, чтобы те затем выбросили его из дома.

Заявление от женщин принимал ваш товарищ – агент Прохоров. Безобразия творимые в военкомате, его очень возмутили. Он подумал, откуда в цейхгаузе Алтгубвоенкомата может появиться такое протухшее мясо? Дело серьёзное, похоже на расхищение государственной собственности, а может быть, и на провокацию, направленную против советской власти, подумал товарищ Прохоров и решил самолично разобраться во всём. С разрешения начальника отделения угро, товарищ Прохоров пошёл с заявительницами, державшими в руках протухшее мясо, в цейхгауз для выяснения всех обстоятельств данного происшествия. И выяснил быстро и без проволочек, что факт выдачи семьям военнослужащих испорченного мяса имел место.

Дело было передано в прокуратуру. Выяснилось, что из продмага военкомат получил превосходное свежее мясо для раздачи семьям военнослужащих, но по каким-то хозяйственным соображениям, явно вредительским, начальником хозотделения Терентьевым и исполняющим обязанности каптенармуса Ольшанским оно было заменено испорченным и наскоро засоленным мясом, купленным ещё перед пасхой для сотрудников Губвоенкомата, которые всё-таки от него отказались. Виновные были привлечены к ответственности и строго наказаны. Терентьеву суд определил семь лет лишения свободы с отбыванием наказания в тюрьме, а его подельнику Ольшанскому 5 лет исправительных работ в лагерях.

Уверен, таких ответственных, болеющих за революционную законность милиционеров, как товарищ Прохоров в вашем отделении угро много.

А теперь о Трифонове и других, кто смотрит на работу в милиции как на кормушку. Агент Трифонов сказал, что пошёл в органы милиции из-за денег, потому, как работы для него в городе нет. А я скажу, что городу не хватает рабочих рук, нужны они и на кожевенном заводе, и на железнодорожном транспорте, и на других предприятиях города. Не хватает рабочих рук, товарищи. Вы что же думаете, агент Трифонов, что на заводах рабочие жируют? Они там работают по одиннадцать – двенадцать часов, с одной лишь целью, приблизить день мировой революции. Вы что думаете, им там легко, что они прохлаждаются за станками. Наше государство знает о своих проблемах, все они решаются и будут решены. И пример этому открытие в нашем славном городе Барнауле ещё одного дома культурного проведения досуга, это открытие клуба губмилиции. Цель и задачи клуба ясны каждому из нас, это создание уютного уголка отдыха для красного милиционера и его семьи, дать широкую возможность проявить свои индивидуальные способности и максимум инициативы во всех областях знания и культработы. При клубе имеется оркестр под управлением Гольберга, организованы театральный, музыкально-хоровой, библиотечный, спортивный, литературный и общеобразовательный кружки, а также предполагается организация игр в шашки и шахматы. В добрый час, товарищи! Ура!