Текст книги "Честь имею. Власть Советам"

Глава 4. Аплодисменты

За полмесяца до рокового выстрела.

Через пять дней агента первого разряда Петра Ивановича Филимонова арестовали, а ещё через два дня в кабинете председателя Алтайского Губернского исполнительного комитета шло очередное заседание президиума.

Президиум Алтайского губернского исполкома заседал пятый час. За это время, – в перерывах между обсуждением повестки заседания «Чистка рядов Алтайской губернской милиции», – каждым членом президиума было выпито по пять стаканов чаю и съедено по полдесятка бутербродов с колбасой и сыром. Вёл заседание председатель президиума председатель Алтгубисполкома Гольдич Лев Ефимович. Своё выступление он заканчивал словами:

– …характерно, что во главе милицейских подразделений нередко становились лица с серьёзным уголовным прошлым. Так, начальником раймилиции Барнаула в 1920 г. работал Канцелярский, годом ранее участвовавший в ограблении и зверском убийстве семьи из трёх человек. Поскольку его брат оказался заведующим отделом Алтгубкома РКП (б), то этот бывший подпольщик и садист-убийца, изгнанный из милиции за незаконные конфискации и распределение награбленного среди подчинённых, был в итоге освобождён и взят на поруки. И что? Вы думаете, он исправился? Нет, не исправился. Он вновь принялся за старое. И хотя был уже не начальником раймилиции, а рядовым милиционером, это не помешало ему заниматься незаконными обысками домов граждан Барнаула, изъятием и присвоением их ценностей, как ювелирных, так и столового серебра. Вновь судили этого бандита в милицейской форме и вынесли ему справедливый приговор – лишение свободы сроком на 5 лет с конфискацией всего имущества.

И это не единичный случай. 16 февраля 1921 г. за производство обысков и изъятий с использованием фальшивых удостоверений были расстреляны сотрудники Алтайской губчека Зайковский и Пономарёв.

Товарищи, я не сгущаю краски, сознаемся честно, в ряды доблестной милиции проникают и проникли не только малодушные людишки, скажу более – трусы и даже враги.

Сегодня утром мне пришло донесение, – вынув из кармана лист бумаги, Гольдич потряс им, затем принялся читать. – «Губмилицией от комиссии по проведению „Недели уюта“ было получено 52 одеяла по 2 аршина 12 вершков и 52 простыни по 6 аршин. Всего 143 аршина одеяльного материала и 312 аршин полотна для простынь. При распределении среди милиционеров с каждого аршина для каких-то неизвестных целей было урезано по вершку. Из сорока одного сотрудника всей губернской милиции – 29 человек получили по одеялу и по одной простыне, остальное же было распределено между начальствующим составом милиции в числе 12 человек». – Лариса Григорьевна, это в вашем ведении, разберитесь в этом сразу же после заседания и доложите мне в кратчайший срок, – обратился Гольдич к Свиридовой.

– И далее к вопросу чистки милиции в нашей губернии. Не будем ходить далеко за примером. С ноября 1921 по январь 1922 годов от рук врагов революции наша Алтайская губернская милиция потеряла более пятидесяти своих верных товарищей, причём пятеро из них представляли Горно-Алтайское политбюро. Но, к сожалению, как мы все видим, нарушения социалистической законности в рядах милиции продолжаются. С начала года только в рядах барнаульской милиции, я уж не упоминаю уездные отделы милиции, там нарушений законности в разы больше, выявлено 9 случаев коллективного пьянства на рабочих местах, три случая взяточничества, одна растрата государственного имущества. По всем случаям проведены тщательные расследования, меря приняты вплоть до расстрела.

Товарищи, на Губернском совещании 18-го января сего года при подведении итогов работы милиции за 1922 год мы увидели, что в рядах милиции были нередки случаи пьянства, взяточничества, грабежей и так далее, а в связи с этим и отсутствие должной дисциплины. Наш президиум дал правовую оценку всем нарушениям в рядах милиции и вынес правильное решение, все враги, окопавшиеся в рядах правопорядка, понесли заслуженное наказание, но, прискорбно сознавать, подобные случаи не прекратились. Такое явление в Советской Республике совершенно нетерпимо и этому злу должен быть положен смертельный конец.

Сейчас наступило время, когда мы свободно можем приняться за основательную и окончательную чистку милиции от всего неугодного и паразитического элемента. В рядах нашей милиции, которой присвоено почётное название «Рабоче-Крестьянская Советская милиция» не место ворам, грабителям, пьяницам, взяточникам и другим социально чуждым элементам, так как на неё возложены очень важные задачи и обязанности, – охрана революционной законности, общественного порядка и спокойствия, проведения в жизнь всех постановлений советской власти, охрана государственного и частного имущества, оказания законного содействия, как государственным органам, так и частным лицам. С этими задачами может справиться только честный и преданный советской власти милиционер.

Учитывая всю важность возложенных на милицию задач, и дабы она действительно оправдала своё назначение и была крепка не количественно, а качественно, Президиум ВЦИК от 23 ноября прошлого года обязал губернские исполкомы произвести чистку милиции и после этого пополнить её ряды вполне честными, ничем неопороченными как в прошлом, так и в настоящем работниками милиции. На основании этого постановления у нас в Алтайской Губернии уже с шестого января этого года началась чистка, но проводится она слабо, до сих пор выявляются случаи пьянства среди милиционеров и факты взяточничества. В связи с этим настоятельно рекомендую всем отделам Алтгубисполкома усилить работу по чистке милиции на местах, оказывать необходимую помощь в этом вопросе в уездах и волостях.

После продолжительных аплодисментов с ответной речью выступила начальник информационно-инструкторского отдела член президиума Алтгубисполкома Лариса Григорьевна Свиридова.

– …газета «Красный мир» в январе 1923 г. в своей редакционной статье «Законность и милиция» писала: «Для того, чтобы население с должным доверием относилось ко всем требованиям милиции, чтобы все эти требования исполнялись немедленно и с полной готовностью, население прежде всего должно быть уверено, что вся деятельность милиции проникнута революционной законностью, что здесь не может быть и малейшей степени произвола».

Говорим, судим взяточников и хапуг, а они не исчезают, что сейчас подтвердил товарищ Гольдич Лев Ефимович. Это же до какой степени бездушия и бесстыдства надо опуститься, чтобы себя, если ты начальник, ставить выше рядового милиционера? Где у них, тех, кто пошёл на такую сделку со своей совестью милицейская честь? Рядовому милиционеру одна простынь, а себе, милому начальнику – три. Разберусь, обязательно разберусь, товарищи и все, кто виновен в хапужничестве – стремлении к наживе, кто отхватил, не побоюсь этого слова, жирный кусок, понесёт заслуженное наказание, как по партийной линии, так и по административной.

Сегодня, собственно, как и с первого дня установления советской власти в нашей стране, особую важность приобретает понятие революционная законность, в которую входят не только обязательное исполнение писанных, но и неписаных законов, таких как соблюдение норм общежития, издавна точно установленных народом, а это предупредительность и обязательность вежливого обращения человека к человеку. Каждому из нас неоднократно приходилось видеть такую картину. Бежит по коридору, сломя голову, какой-нибудь работник из нашего исполкома по одному ему известному делу, никого вокруг не замечает, готов сбить с ног любого, и к тому же ещё даже не здоровается. Разве это хорошо, товарищи? Я считаю, что это недопустимо не только в коридорах исполкома и других советских учреждениях, но и в каждой семье.

Проснулся утром, скажи доброе утро жене, детям и иди с хорошим настроением на службу. Правильно я говорю, товарищи?

Члены президиума громкими аплодисментами подтвердили своё согласие с высказыванием Ларисы Григорьевны относительно установления культурного отношения между сослуживцами.

– Спасибо, товарищи! Я вижу, что все вы правильно понимаете революционную законность. В связи с этим обращаю ваше внимание на законность арестов. Вопрос не простой, требует внимательного подхода к нему со всех сторон, – кто, где, когда и за что подлежит народному суду. Как бы не ошибиться, товарищи, и не вычистить из милиции честных милиционеров, преданных делу революции.

Сегодня мы в третий раз рассматриваем вопрос оказания помощи нашему губернскому отделу ГПУ в установлении законности в её рядах, и я скажу вам, дело продвигается. Изжиты случаю незаконных обысков и изъятия ценностей у граждан. Но не изжиты случаи формального подхода к заявлениям граждан, которые, как оказывается, в некоторых случаях являются врагами нашей социалистической родины. И говорю я это, товарищи, не голословно.

Приведу пример бездушного отношения некоторых сотрудников угро к своим товарищам, которые не только не запятнали себя липкой противоправной грязью, наоборот, не задумываясь, проливали свою горячую кровь за правое дело революции. Я говорю, товарищи, о верном ленинце, стойком милиционере, агенте уголовного розыска, товарище Филимонове. Между прочим, он полностью окончил милицейские курсы в городе Омске и почему-то до сих пор на рядовой должности. Упущение, товарищи, большое упущение. У нас не хватает грамотных, квалифицированных начальников отделов, а товарищ Филимонов оказывается не у дел. Я этим тоже займусь и уверяю вас очень серьёзно, а вы знаете, как я это умею делать, не даю пощады никому, кто запятнал себя противоправными действиями.

Товарищ Филимонов был нагло оболган ярым врагом советской власти, бандитом, окопавшимся в милиции. И сейчас верный боец революции до сих пор находится под следствием в Алтгуботделе ГПУ.

Напомню, как такое произошло.

При задержании банды рецидивиста Балабанова, часть которой скрылась, был убит милиционер Иволгин. Этот трагический случай произошёл, как выяснилось при допросе одного из задержанных бандитов, по вине бывшего агента Трифонова, который, как, оказалось, был двоюродным братом главарю бандитской группировки Балабанову. Следствие выяснило, что Трифонов предупредил Балабанова о готовящейся на него засаде и указал место, где его будут ждать сотрудники угро. Бандит направил к месту засады пятерых своих подельников, которые напали на сотрудников угро, ранили двоих и убили одного – агента Иволгина. Данные расследования держались в секрете, Трифонов о них не знал, поэтому спокойно продолжал приходить на службу.

Начальником уголовного розыска была установлена слежка за предателем, в результате которой было установлено, что Трифонов скрывает в своём доме Балабанова и ещё троих бандитов.

Президиуму известно, как проходило задержание остатков банды вместе с её главарём, не буду на этом заострять ваше внимание, товарищи, – выступала в защиту Филимонова Петра Ивановича Лариса Григорьевна Свиридова, – скажу лишь то, что Трифонов был полностью разоблачён. Он сознался, что с целью ослабления наших славных правоохранительных органов оговорил товарища Филимонова. Но мы-то с вами знаем, товарищи, что агент уголовного розыска Филимонов своей кровью доказал верность пролетарской революции. Знаем, что он настоящий ленинец и верный товарищ. Он проливал кровь в борьбе с колчаковцами, был дважды ранен при задержании бандитов, неоднократно поощрялся руководством угро и Алтайским Губернским исполкомом. Считаю, что на коммунисте Филимонове нет вины, и он подлежит немедленному освобождению из-под стражи.

Председательствующий на президиуме председатель Алтгубисполкома Гольдич Лев Ефимович тут же поднял трубку телефона и сказал, чтобы его соединили с Алтайским губернским отделом ГПУ. Ответил ему начальник Алтгуботделом ГПУ Озолин Александр Карлович.

– Александр Карлович, что у вас по делу товарища Филимонова Петра Ивановича?

По одному лишь тому, что Филимонов был назван товарищем, да ещё по имени и отчеству, Озолин тотчас понял, что председателю Алтгубисполкома нужно доложить о невиновности находящегося под следствием «врага народа».

– Освобожден за неимением улик против него. Все обвинения с товарища Филимонова Петра Ивановича сняты, товарищ председатель Алтгубисполкома, – бодро проговорил Озолин.

– Правильное решение Александр Карлович. Не буду больше отвлекать, работайте, – проговорил Гольдич, положил трубку телефона на рычаг телефонного аппарата и, окинув весёлым взглядом членов президиума, проговорил. – В Алтгуботделе ГПУ правильно понимают линию партии. Виновен, – неси ответственность перед народом и государством, невиновен – честь и хвала. В отношении товарища Филимонова разобрались, сейчас он уже дома и, – Гольдич улыбнулся, – вероятно, пьёт уже чай… с вишнёвым вареньем.

В кабинете раздались громкие аплодисменты.

– Опасный человек, этот Филимонов, – дав распоряжение привести арестованного к себе в кабинет, мысленно говорил Озолин. – Кто-то за ним стоит. Это надо выяснить у него прямо сейчас, промедление может быть опасно для меня лично, а выяснив, ликвидировать обоих.

Через час в кабинет начальника Алтгуботдела ГПУ Озолина ввели Филимонова. Но изнурённому виду Петра Ивановича, синякам и кровоподтёкам на лице можно было судить, что во время допросов его не только унижали морально, но и жестоко избивали.

– Пётр Иванович, друг вы мой любезный, что же вы не потребовали встречу со мной? Я и понятия не имел, что какие-то слишком рьяные работники ГПУ проявили неосмотрительность и арестовали вас, одного из лучших агентов угро нашей губернии. Разберусь, обязательно разберусь и накажу негодяев, а пока примите от меня искренние извинения, – заискивая перед Филимоновым и улыбаясь, протягивал ему руку для пожатия Озолин.

– Не стоит извиняться, Александр Карлович. Понимаю, недоразумение. Все мы люди, ошибаемся.

– Нет, нет, обязательно разберусь и накажу. Спасибо… запамятовал имя вашего друга… – краткое молчание, – если бы не он, знать бы не знал, что вы у нас. Позвонил, всё разъяснил и вот… сейчас вы свободны.

– Понятия не имею, кто мог позаботиться обо мне. Врагов, вроде бы, не имею, а в товарищах всё угро… Одно дело делаем, душой за него и болеем… Нет… абсолютно не знаю, – поняв, что Озолин выпытывает у него имя того, кто вызволил его из застенков ГПУ. – Хитёр, – подумал Пётр Иванович. – Вызнает, а потом и пустит в распыл и меня и её, конечно же, Ларису. Больше никто не смог бы пойти против самого начальника Алтгуботдела ГПУ, а Лариса она бесстрашная женщина, конечно, не лично позвонила Озолину, а через кого-то другого. Умница! Но всё же…

Не добившись желаемого, Озолин стал тонко подходить к вопросу снятия с себя вины за арест Филимонова. Проговорил:

– Вину с себя не снимаю, виноват, Пётр Иванович. Штат большой, за всеми не углядишь. Сейчас я прикажу, чтобы вас отвели в баню, почистили вашу одежду и домой… Домой, Пётр Иванович. Выдадим вам денежную компенсацию за моральный ущерб и месячный… – подумал, – нет… двухмесячный паёк начальствующего состава и на машинке домой. А дома вам уход и врач будет ежедневно навещать. И просьба у меня к вам, дорогой вы мой Пётр Иванович, не торопитесь на службу. Десять дней отдыха от службы, набирайтесь здоровья, а уж потом с новыми силами на борьбу с врагами социалистической законности.

Улыбка не слетала с губ Озолина, а в голове он держал другое: «За десять дней наш врач уберёт с его лица синяки. А сейчас на машине, только на машине домой. Свою служебную предоставлю. Никто не должен видеть его опухшего и синего от побоев лица. Пешком-то могут встретиться не только его знакомые, но и сослуживцы, а это лишние расспросы. Этот-то, который заступник его, сегодня же прибежит к нему, а я догляд за домом Филимонова из хаты напротив, вот и выясню, кто он таков тот дружок его».

…

– Как же я устала от бесконечных бестолковых заседаний, – пожаловалась Лариса мужу сразу после ужина. – Осунулась, смотреть на себя не могу, одни глаза и уши. Страшная стала.

– Не расстраивайся, мамочка, услышав мать, жалостливо проговорила Оля. – Ещё страшнее тебя бывают.

– Вот так успокоила, доченька, – улыбнулась Лариса. – Обрадовала, что страшнее меня бывают. Это, значит, и я в их числе, только лишь чуток лучше.

– Ну, что ты, мамочка! – опустив голову, обиделась Оля. – Я совсем другое думала. Ты у меня самая красивая! – шмыгнула носиком.

– Вот это другой разговор, – погладив дочь по голове, проговорил Реваз. – Краше нашей мамы нет никого на свете. И глаза и уши у неё самые-самые для нас любимые. Нам других и не надо. Правильно, Оленька!

– Правильно, папа! – шмыгнув ещё раз носом, ответила Оля, подошла к матери и прижалась к ней. – Ты, мамочка вовсе не думай, что мы тебя не любим. Ты же так думала, когда сказала, что стала… ну, той, которая вот…

– Дорогие вы мои, вовсе я так и не думала. Знаю, что любите меня. И я вас люблю. А сейчас уберём со стола посуду, и каждый займётся своим делом. Лично у меня очень много работы.

Через полчаса, подойдя к Ларисе, корпящей над какими-то документами, Реваз сел за стол, – напротив неё, и проговорил.

– Ты какая-то сегодня скрытная, Лариса. После ужина и сразу за бумаги, не разговариваешь. Тебя что-то тревожит?

– Тяжело мне, Реваз, устала очень… от грязи и лжи, – пристально посмотрела Лариса на мужа. – Плотно окутана этой нечистью вся наша нынешняя реальность. Такое чувство, как будто сплю и всё это, – повела вокруг рукой, – снится. Хочется возвратиться в Москву, к бабушке… Как там было легко и свободно.

– Ты мне никогда не рассказывала о своём детстве.

– А ты и не спрашивал. Собственно, когда спрашивать-то было?! Война с Германией и Австро-Венгрией, потом гражданская война, сейчас вот эта… антинародная.

– Тс-с-с! – Реваз поднёс палец к губам. – Оленька может услышать.

– Спит уже, слышь, – Лариса кивнула в сторону детской комнаты, – посапывает.

– Не спрашивал, потому что счёл, что тебе это может быть неприятно.

– А вот возьму сейчас и расскажу. Хочешь?

– Ещё бы!.. С превеликим удовольствием.

– А знаешь что… Давай выключим свет, ляжем и в тишине поговорим о нашем прошлом. Я расскажу о себе, ты о себе. В темноте не будет видно этой комнаты, и я могу представить себя там… в моём прекрасном прошлом.

Лунный свет, проскользнув сквозь узкую щель ставен, играл с маленькими искорками на всём своём пути от окна до столешницы стола, что вносило в комнату, в которой Лариса вела рассказ, некоторую сказочную таинственность.

– Широкий передний двор бабушкиного имения был выстлан большими круглыми камнями – словно на мостовой. На этом дворе постоянно были телеги, подводы, что-то привозили, а что-то увозили. В такой толкотне обязательно должен бы быть шум, гомон, но всё производилось тихо, размерено. Бабушка не любила, когда в усадьбе было шумно. Она не наказывала особо шумливых, просто выходила во двор и строго смотрела на того, кто нарушал покой. Одного её взгляда хватало, чтобы восстанавливалась тишина.

Меж камней, которыми был устлан двор, росла трава. Там, где ездили телеги и ходили люди, она была хилой и бледной от постоянного вытаптывания её множеством ног и колёс, а ближе к краю двора, куда редко ступали ноги людей и животных, она росла кустисто и широко. Там для неё было много простору, она цвела и своими желтыми цветочками давала жизнь всему зелёному потомству двора. Мы, – дети, называли те цветы дворовыми тюльпанами, иногда братом одуванчика, потому что при надавливании на них они плакали молочным соком. Плакали и мы, если утирали глаза руками, залитыми тем густым белым соком. Но нам было весело. Мы смеялись, бежали к фонтану и в нём мыли руки и глаза.

А уже совсем у забора трава не стеснялась никого, она была в наш рост и перемешивалась с крапивой. Здесь были лопушиные листья, они были такими огромными, что у них не хватало сил расти ввысь, под своей тяжестью они изгибались и создавали тень, в которой постоянно копошились разные жуки. Жуки были с усами, с рогами и просто разноцветные. Были такие, которых мы называли солдатиками по схожести их пятнистых красных спинок с мундирами солдат.

Забыла сказать. Дети были дворовые, бабушка не заставляла их работать. Часто, сидя на балконе, она смотрела на нас. Тогда я не знала, о чём она думала, и не задумывалась об этом, теперь знаю, смотрела на нас и вспоминала своё детство. Как и мы, будучи ребёнком, она ходила, кружилась и бегала по этому же двору, смеялась и плакала от молочного сока «дворовых тюльпанов». Иногда бабушка приказывала, что во дворе устанавливали стол, и на него клали тарелки с ягодами, – малиной и клубникой. Угощались все дети. Так было, когда я была совсем маленькой, а когда подросла, детские игры во дворе прекратились.

В мой последний девичий приезд я второй раз в жизни столкнулась со смертью. Первой была смерть мамы, а вторая… – Лариса помедлила, – вторая смерть, которую мне довелось увидеть, пришла в дом бабушкиного дворника. Умер маленький ребенок, которого я часто видела на руках Аксиньи – жены дворника Кузьмича.

Помню, в тот день небо показалось мне страшным. Оно было как бы не живое. Прямо на усадьбу наплыла чёрная туча, её серая бахрома, расширяясь, поглощала чистое синее небо. Неприятная картина, словно сам демон завис над полями, лесами и реками и стал с жадностью поглощать небесную синь, а с нею и жизнь на земле.

Гробик установили в низеньком флигеле. Вечером я упросила бабушку пойти посмотреть на ребёночка. Шёл сильный дождь. Бабушка укутала меня в плащ, прижала к себе, так мы подошли к маленькому гробику, оклеенному розовой, глянцевой бумагой, какой обычно оклеивают полки на кухне. У изголовья горели узкие и тонкие свечи. Я боялся смотреть на лицо. Потом, всё же посмотрела, оно было бледно-серое, как будто в него влили жидкий воск. Вот тогда я окончательно осознала, что такое смерть…

В доме воцарилась тишина.

– Слушал тебя, Лариса, и представлял, как тебе в то время было жутко. В том детском возрасте ты ещё не осознавала, что жизнь это движение к смерти. Но та смерть, тебя уже подготавливала к этому. Сейчас, вспомнив этот эпизод из своей жизни, ты осознала, что мир уже не тот светлый и чистый, который знала в девичестве, он стал грязно-чёрным. И мне кажется, ты напугана. Объясни, что тревожит тебя?

– Я боюсь за Оленьку. Что будет с ней, если арестуют меня, а за мной и тебя.

– Ты меня пугаешь, Лариса. Что-то случилось?

– Пока нет, но вполне возможно, что может случиться.

– Ну-ка, ну-ка, рассказывай! Что случилось? – обеспокоенно проговорил Реваз.

– Заседание президиума сегодня было. Говорили о чистке милиции, вот я там и высказалась, почти прямо, о противозаконных действиях Озолина.

Реваз молчал, слушал Ларису, не перебивая.

– Россия пропала. Не будет больше никогда того света, что окружал нас до большевистского переворота. Как же мне всё это осточертело… кто бы только знал… постоянные улыбки и ложь. Да-а-а, что ложь, вновь грандиозная бойня начинается. Крестьян побили, партизанских командиров расстреляли, вроде бы должны успокоиться… Куда там? Пуще прежнего принялись губить и рушить веками созданную Россию. Мне порой кажется, что её захватили злобные марсианские монстры. Они хотят уничтожить нас, – людей, и заселиться на нашей планете.

– Давно уже заселились, правда, пока только в России. Но крови уже попили немерено. А Озолин… та ещё тварь. Запускает своих агентов в казармы, а те ходят среди бойцов и выпытывают у них, кто кем и чем недоволен. А народ у нас всякий, есть такие, у кого рот как помело. Брякнет, не подумав, самого арестуют и другого под расстрел подведёт. Троих за последние два месяца уже арестовали.

– Знаю, что опасен Озолин, но не могла не натравить на него Гольдича.

– Каким это образом? И что заставило тебя пойти на это?

– Выступила сегодня в поддержку Петра Филимонова. К теме заседания как раз подходил этот вопрос. Ты вот в последнее время совсем перестал интересоваться им, а мне Людмилу жалко и сына их Владимира. Как без него жить станут, ежели с ним… сам знаешь, что может быть в подвалах ГПУ.

– Не говорил о нём, чтобы лишний раз не тревожить тебя. Знаю, считаешь себя обязанной Филимоновым, кров дали и содержали вместе с дочерью. Поддерживаю тебя в этом. Прекрасные люди. А тревожить тебя не хотел рассказами о Петре. Бьют его там, сильно бьют, но он держится, ни на кого не клевещет и себя не оговаривает. А как дальше будет… – Реваз на секунду умолк, – одному Богу известно.

– Вырвала я его сегодня из лап Озолина. Рассказала о противоправных действиях руководимого им ГПУ в отношении Петра. Вот сейчас и думаю, если узнает, что это дело моих рук, озлобится. Страшно мне, Реваз. И одновременно, промедли я хотя бы дня два, расстреляли бы Петра.

– И как же ты вырвала его из лап ГПУ? – с удивлением в голосе, проговорил Реваз.

– Оговорил Петра негодяй, сегодня перед самым заседанием узнала подробности, и сразу выложила эту информацию членам президиума. Был в угро отщепенец, пробравшийся в милицию с одной лишь целью, – выведывать секретные планы милиции и передавать их преступным элементам. Когда раскрыли его, спросили, чем мешал ему Филимонов. Прямо ответил, что все бандиты боятся его, везучий он, – ни пуля, ни финка не берут. На президиуме сказала о незаконном аресте Петра, изложила, каким образом это произошло. Гольдич тут же позвонил Озолину и тот, вот же хитрец, сразу сообразил, что к чему, ответил, что Филимонов освобожден за неимением улик против него. Завтра надо сходить к Петру.

– Рад за Петра. Умница ты моя! – тихо проговорил Реваз и, взяв её руку в свою, поцеловал. Затем, задумчиво, ещё раз проговорил, – рад, – и следом, – а вот посещения сейчас лишние. Я очень хорошо знаю Озолина, хитрая он лиса. Уверен, установил слежку за домом Филимоновых. Права ты, сейчас он в потёмках, все силы приложит, чтобы выяснить, кто надоумил Гольдича позвонить ему и дать указание на освобождение Петра из казематов ГПУ.

– И что… теперь, по-твоему, мы вообще должны сидеть затворниками и не ходить к друзьям? – хмыкнула Лариса. – И вообще, я выше его по должности.

– Но в его руках сила, а в твоих лишь власть, не подкреплённая силой. Пока Озолин в силе, ходить к Филимоновым не советую, для нашей же безопасности. Ты что же думаешь, начальник губернского ГПУ поверил какому-то милицейскому агентишке, оговорившему Петра? Как бы ни так. Он давно на Петра зуб точит. Чувствует, что Пётр может занять его место, знает, что сейчас он грамотнее его во сто раз. Получил хорошие знания в омской школе милиции. Нет, милая, Пётр главный его враг.

– В таком случае Петра могут снова арестовать, и второй раз вырвать его из рук Озолина будет труднее, если совсем будет невозможно.

– Тяжёлое время!

– Не то слово, Реваз. Ужасное. А с Петром всё же нужно встретиться.

– Он же рыбак, можно на реке.

– Лучше в лесу, сейчас, говорят, пошли грибы. Людмила заядлая грибница, назначим им встречу через Петра Парфёнова, часто бывает у Филимоновых, брат он Владимиру. Там все вместе и обсудим, как оставить Озолина с носом. А насчёт его агента, шныряющего по казармам, – Лариса махнула рукой, – выбрось это из головы. Дурака он не пошлёт. На себя только направишь его внимание.

– Умница ты у меня, Лариса, – ответил Реваз. – Ему не рядовые бойцы нужны, копает под командный состав.