Текст книги "С нами Бог"

Пафнутий и Агнесса
(Рассказ)

Корреспондент газеты «Губернские вести» Коробейников Пафнутий Иакинфиевич сошёл с поезда на станции Варшава в приподнятом настроении и тотчас пошёл искать попутный транспорт в город Люблин, откуда – с двухдневной остановкой – опять-таки на авто ехать до Ярослава полгода назад занятого русскими войсками.

Всё складывалось благоприятно, транспорт от Варшавы до Люблина был найден, два дня в городе прошли с пользой, – был написан небольшой очерк, но, продолжая путь до конечного пути – Ярослава, автомобиль встал.

– Что-то с мотором, – сказал шофёр и предложил Коробейникову идти до города пешком. – Вряд ли справлюсь к вечеру, а вы уже к полудню будете на месте. Отсюда недалече уже, вон… – шофёр кивнул в сторону города колышущегося в мартовской дымке, – каланчу видно.

– Я-то что, а вот как вы, мил человек? Может быть какую подмогу выслать, как прибуду в город? – спросил Коробейников.

– Не надо. Не отремонтируюсь, кто-нибудь подцепит и дотянет до города. Здесь часто ездят машины. Спасибо, Пафнутий Иакинфиевич. Идите, не переживайте за меня и не теряйте время. Всё будет прекрасно.

– Вот я почти и на месте. Слава тебе, Господи! – окинув взглядом, пригород города, проговорил Коробейников и, не выпуская из рук саквояж, – единственный свой багаж, пошёл в сторону небольшой площади видневшейся по ходу движения. – Авось найдётся приличный экипаж, чтобы доехать до гостиницы, – подумал.

Хороший экипаж найти не удалось, поэтому Пафнутию Иакинфиевичу пришлось ехать в крестьянской телеге, за которую ему пришлось заплатить как за поездку в карете. Но это не убило в нём прекрасное настроение. Некое внутреннее чувство подсказывало ему, что всё сложится хорошо, и даже более того – прекрасно и счастливо.

Он ехал, мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, посматривал по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все мельчайшие подробности жизни польского города, и большего счастья ему не было нужно. Не упал он духом даже тогда, когда в единственной в городе работающей гостинице не смог снять номер.

Все номера в ней были заняты, а других приличных гостиниц, как стало понятно ему, в городе не было. Нет, гостиницы, конечно, были, но с клопами и тараканами, а такие дома Пафнутий Иакинфиевич избегал. Пришлось довольствоваться небольшой комнатой в доме, рекомендуемом администратором гостиницы, стоящим за регистрационной стойкой.

– Вдовушка опрятная, живёт одна в двух комнатах, одну сдаёт. Комната небольшая, но чистая и светлая, – при двух окнах. Есть письменный стол, стулья, на полу половичок, широкая кровать с чистым бельём… и берёт недорого. Уверен, сойдётесь, – порекомендовал жильё администратор.

– Что ж, если ничего другого нет, давайте адрес вдовушки, – не унывая, ответил Коробейников, и, получив адрес, отправился на его поиски. Собственно, искать даже и не пришлось, дом стоял в пятидесяти метрах от гостиницы, – в ближайшем переулке.

Через пять минут Пафнутий Иакинфиевич стучал в дверь дома по указанному администратором гостиницы адресу.

На стук вышла высокая, стройная женщин немногим более сорока лет на вид.

Кого угодно ожидал увидеть Пафнутий Иакинфиевич, – пожилую женщину, старушку, но только не столь красивую молодую вдову.

Он стоял, онемев глазами и ртом.

Женщина, мило улыбнувшись, – прекрасно поняла, что загнало в оцепенение стоящего перед ней человека, – мельком окинула его взглядом своих ярко-голубых глаз и, оказавшись, вероятно, под приятным впечатлением, красивым певучим голосом произнесла довольно-таки длинную вступительную речь:

– Вы, вероятно, из гостиницы и вам нужно жильё? Уверена, я правильно определила ваш визит в мой дом, не говорю, – засмеялась, – ко мне, ибо ни вы, ни я не имеем чести быть представлены друг другу. Хотя… я догадываюсь, кто вас послал ко мне… администратор гостиницы. Как-то я повстречала его и предложила, зная, как нынче тяжело с номерами, свои услуги. И вам, вероятно, сказали, что я беру деньги… ни в коем случае. Брать деньги в такое время, когда война и все переживают трудные, я бы сказала смертельные времена, нехорошо. Прошу, входите в дом. У меня как раз готов обед и я собиралась садиться за стол, а теперь наш скромный обед, да-да, наш, и никаких отговорок я не приемлю, – увидев в глазах гостя намерение, отказаться от стола, – будет скрашен приятным разговором. Вот сюда поставьте ваш саквояж, вот рукомойник, полотенце чистое… на гвоздике. Умывайтесь и за стол, а я пока поставлю второй прибор.

Накрывая стол, хозяйка не прекращала говорить. По торопливости высказаться было понятно, что она давно соскучилась по разговору с культурным человеком, именно таким она видела своего гостя.

– Вы, как я понимаю из России… Ах, как давно я не была на родине. Ну, ничего, вот закончится война, продам этот дом и возвращусь на родину. Здесь меня уже ничто не держит, – тяжело и горестно вздохнула. – А вы, ой, простите! Я даже не назвалась. Так как вас зовут, молодой человек? Стою, говорю и говорю, а вам и слова произнесть некогда. Простите, великодушно! Извините, молодой человек. Так как ваше имя? А я Агнесса… Христофоровна, но вам можно просто Агня, ах, как давно меня никто так не называл. А когда-то… – хозяйка слегка прикрыла глаза и покачала головой, – когда-то это было. Ну, да ладно, прочь воспоминанья! Ну, так как же вас величать, молодой человек?

– Не так уж я и молод, – сказал Коробейников, с трудом вставив в беспрерывную речь женщины своё имя. – Прибыл в ваш город по заданию редакции газеты «Губернские вести» и мне сорок пять.

– Чего сорок пять?

– Лет, разумеется.

– Как прекрасно! Как это прекрасно, Пафнутий Иакинфиевич. Я даже и мечтать не могла, что судьба сведёт меня с таким прекрасным человеком как вы, да ещё из мест моей очаровательной молодости. Я же родом из города N, из того, откуда вы прибыли в этот разрушенный войной край. Вот и расскажете мне всё о нашем родном городе N за столом, за который я приглашаю вас к обеду.

Далее Агнесса Христофоровна представилась вдовой австрийского полковника, погибшего на охоте за три года до войны.

– С удовольствием, уважаемая Агнесса Христофоровна, расскажу о нашем городе, и примите мои искренние соболезнования по поводу преждевременной кончины вашего мужа.

– Да-да, конечно, принимаю, но что уж теперь… свыклась… сколько уж лет прошло, – горестно покачав головой. – Пришлось продать наш большой дом, всю мебель, оставила лишь диван, два стола, стулья, две кровати и так… ещё кое-что по-мелочи. На вырученные деньги купила вот этот небольшой домик в центре города, – окинула его внутреннее пространство правой рукой, – и живу, к счастью безбедно, но скучно, ах, как скучно порой мне бывает, дорогой вы мой Пафнутий, позвольте вас так называть. Извините, уж очень сложное у вас отчество, а память у меня совсем никудышная стала. Забывать стала многое, и в первую очередь имена… порой припоминаю, припоминаю, а вспомнить никак не могу, как зовут ту или иную особу, а как овдовела, так сразу и знакомства все пропали. Порой так нестерпимо хочется с кем-нибудь поговорить, вспомнить совместно знакомое, да… – женщина развела руками, – не с кем. Покинули все меня. Да, оно и верно, – махнула рукой. – Кому в нынешнее время до чужих забот… дело есть. А до меня… вдовы и подавно. Сейчас в одиночестве тяну свою жизнь к старости и неизбежной смерти… А куда деваться? такова участь всех вдов. И голова частенько побаливает, – мигрень, будь она неладная, а пожалеть некому. Да, что уж тут, – в аптеку некому сходить, нюхательную соль от головы купить. Так и лежу час – другой пока сама не уйдёт… боль-то. А то, бывает, весь день и даже ночь мучаюсь, мучаюсь и стакан воды подать некому. Да, что это я о своём и о своём. Вы-то как, Пафнутий? Как доехали, скоро ли, хороши ли? Что нового видели? У нас-то тут всё о войне и войне, о цивильной жизни редко кто, что скажет, а газеток я не покупаю, не хочу расстраиваться, в них война, да то, кто с кем разводится и судится, какие спектакли в Петербурге показывают… суета одна. Хороша ли была дорога?

– Хороша, Агнесса Христофоровна, даже более того, восхитительна. До Варшавы поездом с очень интересными людьми, далее на автомобиле до вашего чудесного города через Люблин.

– Что же вас заставило посетить наш неспокойный край? Я бы никогда не решилась на столь трудное путешествие… да, – тяжело вздохнула, – и здесь нынче не спокойно стало. Уехала бы куда-нибудь, да некуда… разве что на родину моего детства, только кто ж меня ждёт там? Бедная, несчастная я женщина… – и с резким переходом к началу этого монолога. – И что же вас заставило прибыть в наш город?

– Только работа, Агнесса Христофоровна, других причин не было. Я корреспондент газеты «Губернские вести». Мой работодатель – редактор газеты, уважаемый в городе человек, но великий ревнивец, и страсть как не любит, чтобы какая-либо газета была лучше его. Как-то прочитал он путевые заметки Валерия Яковлевича Брюсова в «Русских ведомостях» и решил разгромить их. В этой целью направил меня по пройденному им пути, чтобы, значит, сделать опровержение. Но с первого взгляда на ваш чудесный город и пробыв два дня в Люблине, я не нашёл ничего, что могло бы противоречить столь правдивым статьям Валерия Яковлевича. Действительно, город чист, жители его опрятны, работают гостиницы, магазины, рестораны и кафе. Вот поживу у вас дня два – три, посмотрю всё, поговорю с людьми и тогда составлю своё мнение, но не думаю, что оно будет значительно разниться с выводами Брюсова о Ярославе. Вот и вся причина моего появления в вашем городе, уважаемая Агнесса Христофоровна.

– Ах, как это романтично! Путешествие, сначала на поезде, потом на авто, но я бы никогда не смогла как вы… Всё-таки это утомительно. Ах, да, всё порываюсь сказать, да никак не могу вставить слово в ваши речи. Удивляюсь вашей памяти. Как это вы можете помнить моё имя… да ещё со столь трудно запоминаемым отчеством, Аг-нес-са Хри-сто-форо-вна. Нет, это бесспорно очень трудно. Поэтому зовите меня просто – Агнесса, а лучше Агния, как когда-то называл меня мой покойный муж. Поверьте, Пафнутий, так мы можем беседовать как близкие друзья, а я думаю, что мы непременно таковыми станем. Я же уже считаю вас моим другом, поэтому позволяю вам обращаться ко мне даже на ты, так мы будем ещё ближе друг другу, как брат и сестра. Ах, как это наверно прекрасно иметь брата. У меня, к сожалению, не было ни брата, ни сестры.

Обед прошёл в приятом разговоре. Агнесса Христофоровна выставила на стол буженину, масло, сыр, свежие овощи со своего огорода, наваристый борщ со сметаной, пироги с мясом и лесной ягодой. На десерт подала ароматный чай и зефир. Стол по военным временам очень богатый.

До вечера было далеко, и Пафнутий Иакинфиевич решил прогуляться по польскому городу, поговорить с людьми, понять их настроение и выведать у военных, если удастся, не сдадут ли они Ярослав, а главное составить своё личное мнение о городе и его жителях, – удостовериться в правдивости написанного Брюсовым, хотя не верить ему у него не было причин.

– Уж очень стремительно и безболезненно, если верить сводкам генерального штаба, был взят Ярослав. Эйфория победы расслабляет, – говорил себе Коробейников, прогуливаясь по центральным улицам города неторопливым шагом. – Этим могут воспользоваться армии противника. Да… это уже и чувствуется, слышны раскаты артиллерийской стрельбы. Думается, трудно сейчас нашим войскам.

Пафнутий Иакинфиевич был человек сугубо гражданский, мало разбирающийся в стратегии, поэтому всё быстро меняющееся его тревожило, хотя, как патриот России он верил в победу своей страны над любым врагом.

– Это давно доказано историей. Ходили, ходили враги на мою Россию, все были биты, и на сей раз не уйти им от возмездия. Ишь, что удумали, войной идти на нас, – на русский народ. Ничего-то у вас не выйдет господа хорошие, нет… уж простите… нехорошие.

4 сентября 1914 года 3-я армия под командованием генерала Рузского Н. В. и 8-я армия под командованием генерала Брусилова А. А. взяли город Львов, через несколько дней был взят город Ярослав. Пафнутий Иакинфиевич прибыл в Ярослав через полгода после его взятия русскими войсками и вот он шёл по городу и любовался им. Здесь – в Галиции март 1915 года был действительно весенним месяцем, – вдоль заборов росла молодая ярко-зелёная трава, деревья распустили маленькие маслянистые листья, набирал цвет абрикос… и солнце… яркое тёплое солнце.

День прошёл в приподнятом настроении, а вечером Пафнутий Иакинфиевич вёл с хозяйкой дома приятный разговор. Агнесса Христофоровна говорила мало, больше слушала, но некоторая её задумчивость говорила о каких-то тайных мыслях.

Прошла неделя, в течение которой Агнесса Христофоровна и Пафнутий Иакинфиевич сблизились, стали жить как муж и жена. Коробейников мог себе позволить близость с женщиной и не только потому, что не был женат, а вследствие того, что полюбил Агнессу всем своим чистым сердцем.

В один из дней, прогуливаясь по городу, он почувствовал какую-то неуловимую тревогу.

– Прекрасный город, но что-то в нём появилось тайное. Что же это, что… я должен это понять, – мысленно говорил себе Коробейников, рассматривая молчаливо бредущих людей. – Что-то в них настораживает, но что? – И Пафнутий Иакинфиевич вдруг понял свою внутреннюю тревогу. Понял, что город, через который шли колоны военных, как на запад, так и на восток готовится к войне. – Здесь становится опасно. Надо немедленно уезжать, – проговорил он себе и быстрой походкой направился в обратную сторону – домой.

Собирались в спешке, и покидали город с болью в сердце. Особенно тяжело переживала отъезд Агнесса Христофоровна, но новая любовь, стремительно влетевшая в её жизнь, в некоторой мере сдерживала её слёзы, но только когда в её глаза смотрел он, – её милый Пафнутий, а наедине она давала волю своим чувствам, хотя в душе была счастлива. Её можно было понять, в этом городе прошла вся её сознательная жизнь.

В конце апреля 1915 года Ярослав был в руках австрийцев, которые к концу июля ещё дальше продвинулись на восток, и 22 июня 1915 года заняли город Львов, а к середине августа австро-венгерские войска и 11-я германская армия вышли на рубеж Тернополь на юге – Пинск на севере. Это было время великих отступлений русских войск на всём восточном фронте от – города Черновцы на юге до Рижского залива на севере. Но всего этого не знали Пафнутий Иакинфиевич и его жена Агнесса Христофоровна, и не могли знать.

Задолго до тех тяжёлых для российской армии дней они ехали на автомобиле в Варшаву. В небе показался один единственный аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Он сбросил одну единственную бомбу, и эта бомба упала на одну единственную машину, в которой ехали два влюблённых человека и шофёр. Шофёр не получил даже царапины, а сердца двух влюблённых людей были пробиты осколками бомбы. Их похоронили в одной могиле, – здесь же, – на обочине дороги, по которой они ехали в своём коротком счастье.

Подарок императору
(Рассказ)

Газета «Русское Слово», июль, 1914 года.

«Вставай же, великий русский народ! История зовёт тебя совершить великий подвиг, перед которым побледнеет всё, что когда-либо видел мир. Мы должны бороться не только за свою честь, попранное право и справедливость, но и за самоё своё существование, как государства и народа. Мы будем бороться за светлое будущее всего человечества, за уничтожение чудовищного гнезда милитаризма и за освобождение великого немецкого народа от ига тупого юнкерства. И кому суждено пережить эту величайшую эру всемирной истории, тот увидит осуществление самых пылких мечтаний о братстве народов и о царстве мира, правды и любви. Если когда-либо свет воссияет миру с востока; то теперь или никогда. Не будем же останавливаться на полдороге. Святое дело освобождения человечества от бремени насилия и вечных угроз должно быть доведено до конца. Страшны жертвы, труден путь, но велика награда».

Приказ о мобилизации в селе Верх-Марушка, Бийского уезда был получен в 23 часа 40 минут 18 июля. Люди мирно спали у себя дома или в поле. Никто из них не знал о приказе, о том, что надвигается страшная война. Утром 19 июля запасным объявили, что 20 июля они должны отправиться в Бийск. Село замерло в ожидании пьяного разгула, но день и ночь прошли спокойно. Спрос на водку появился лишь утром 20-го июля 1914 года. В селе не было казённой лавки, а у шинкарей её запас был быстро разобран. Запасные помчался за нею в соседние села – Марушенское и Воеводское, но к их огорчению казённые лавки там оказались закрытыми. Таким образом, они отправились в Бийск совсем трезвые, отчего настроение у всех было отвратительное, что нельзя было сказать о ехавших за ними запасных из соседней деревни Бочкари. В Бочкарях 20 июля был съезжий праздник – Ильин день; водки было запасено много, а потому все призывники были пьяны, их лежачих везли в телегах родственники.

А ратникам ополчения был отдан приказ прибыть в Бийск 28 июля. Они, как и запасные из села Верх-Марушка тоже отправились в город абсолютно трезвые, так как к тому времени ни водки, ни пива достать было негде. Их отправка прошла спокойно, нежели запасных из деревни Бочкари. Раздавались только вопли и плач матерей, жён и других родственников, но сами ратники держали себя сдержанно, не бранились и не хулиганили.

В начале августа некоторые запасные и ратники стали возвращаться домой, были забракованы по состоянию здоровья или освобождены от воинской службы на других законных основаниях, остальные были погружены в теплушки и отправлены на фронт. Из села Верх-Марушка отправились на фронт Бородин Прохор, Кривобоков Емельян, Семенухин Егор и Подгорный Силантий. 23 августа эшелон с сибиряками прибыл на Казанский вокзал Москвы, откуда с пересадкой на другом вокзале сибиряки отправились через города Орёл и Курск в Киев и далее через станцию Казатин до конечного пункта Здолбунов, – 15 километров южнее города Ровно. Здесь воины сибиряки влились в 8-ю армию Брусилова и уже 4 сентября 1914 года приняли бой под Городком, что в 30 километрах западнее Львова.

Значительные силы австрийской армии обрушились на авангард генерала Брусилова, состоящий из пехоты, казаков и лёгкой артиллерии. План неприятеля был ясен, – стремительной атакой смять передовые части Брусиловской армии, затем броситься в центр и уничтожить её.

Русской пехоте и артиллерии пришлось окопаться, в резерве армии были только несколько казачьих отрядов.

– Всё, братцы, держитесь, идут, – проговорил Прохор, увидев выходящую из леса австрийскую пехоту, и крепче сжал в руках винтовку.

– Сейчас бы за пышное и мягкое подержаться, – решил пошутить Кривобоков, но никто не принял и не поддержал его неуместную в данное время шутку, ибо время располагало не к ней, а вело к двум противоположностям – жизни и смерти. Какую из них примет судьба каждого русского солдата уже через несколько минут, то не было дано знать никому. Оттого и шутка Емельяна в ожидании первых выстрелов и взрывов была воспринята каждым, как насмешка над самим собой и над каждым из них. То, что Кривобоков видел, как утеху, никак не вязалось с тем, о чём думали многие в это время, а думали они о матерях и своих любимых подругах, о том, удастся ли ещё когда-либо увидеть их и обнять. Но Емельяна можно было понять, своими словами он хотел отвлечь себя и своих товарищей от тягостных дум, пытался вселить в своих товарищей веру в жизнь, веру в то, что сегодня смерть не настигнет никого.

На выходе из леса, расползшегося впереди густой тёмной полосой, австрийскую пехоту встретил мощный огонь орудий и пулемётов со стороны русских позиций.

– Бежите! То-то же! Получите изверг… – разорвавшийся снаряд, прилетевший со стороны врага, остановил на полуслове радостное восклицание Семенухина.

Убитое тело Егора, взлетев вверх, распалось на две большие и несколько маленьких частей. Падая, они описывали замысловатые кульбиты и орошали землю кровяной пыльцой, которая достигла лица Бородина. Утерев лицо рукавом шинели, Прохор передёрнул затвор винтовки и послал во врага очередную пулю. В пылу боя он не понял, что оросило его лицо, он даже не понял, что в соседнем окопе разорвался снаряд, разнёсший на куски тело его односельчанина – Семенухина. Прохор полностью отдался бою, через прицел винтовки видел только врага и слышал только выстрел из неё. Он стрелял, поражал врага своими меткими выстрелами и считал:

– Один, два, три, четыре…

Считал, как в далёкой юности, в которой отец учил стрелять из ружья. Но тогда он стрелял по камням, а сейчас по людям, и это тяжело ранило его душу, но иначе он не мог поступить, или враг или он должен быть убит, другого не дано, а умирать Прохор не хотел, поэтому стрелял и считал:

– Пять, – передёрнул затвор, – шесть…

Пехота врага дрогнула и отступила, но бой продолжался. Из леса выскочила кавалерия. В бой была брошена лучшая кавалерийская часть, цвет австро-венгерской армии, будапештская гвардейская дивизия, сплошь состоящая и мадьяр.

Одетые в яркие жупаны, сомкнутыми рядами с пиками наперевес они неслись в бешеном галопе на русские окопы.

Казалось, ничто не могло остановить стремительного натиска гвардейцев, – ни шрапнельный огонь русской артиллерии, косивший ряды венгров, ни шквальный огонь пулемётов, валивший лошадей и сбивавший из сёдел людей. Мадьяры приближались к русским окопам. Ещё миг и от русской пехоты не останется и следа. Но солдаты сибиряки не дрогнули, а вскоре из окопов понеслось радостное «ура». Этот воинский клич вылетел из сотен глоток тотчас, как пехотинцы услышали грозное гиканье. Они поняли, в бой идут казаки. Через минуту навстречу мадьярам лихо вылетела русская конница.

Два часа продолжалась кровавая сеча, за которой с замиранием сердца следили и австрийцы и русские.

После боя от будапештской гвардейской дивизии в живых не осталось ни одного человека. Всё поле было усеяно телами неприятелей, отрубленными руками, ногами, снесёнными головами, трупами лошадей. Немало погибло и казаков. Но этот первый день битвы под Городком принёс победу русскому оружию.

Начальник будапештской дивизии генерал Фрорейх не перенёс позора поражения и застрелился тут же, на поле битвы.

О победе Юго-Западного фронта в шестидневном Городокском сражении писали все газеты Российской империи. Из них весь мир узнал, что генерал Фрорейх обещал императору Францу-Иосифу преподнести подарок в день его рождения – уничтоженную русскую армию.

Бросив свою дивизию на русских, австрийский генерал был уверен, что победит, но…

Перед боем мадьярам было приказано надеть парадную форму, так как после победы предполагалось устроить парад. Парадная форма мадьярам очень даже пригодилась, они легли в ней в землю. Император остался без радостного известия, а генерал за свою самонадеянность заплатил собственной жизнью.

План разгрома армии Брусилова не удался, австрийцы поспешно отступили.

В шестидневном Городокском сражении погибли все четыре запасные из села Верх-Марушка, Бийского уезда.