Текст книги "Генезис и структура квалитативизма Аристотеля"

Но еще более интересным аргументом Прокла, показывающим выход неоплатонизма за пределы платоновской теории вещества, является другой аргумент, направленный против того же возражения Аристотеля. Прокл стремится непротиворечивым образом соединить два противоречащих друг другу высказывания Платона по этому же вопросу – относительно статуса земли в цепи взаимных трансформаций стихий (Тимей, 49с и 54с). Он использует для этого типичный прием умножения различий. Он теоретически конструирует уровни, разводящие противоречивые решения и одновременно соединяющие их в рамках одной конструкции: «Поскольку земля создана из первоматерии, – говорит Прокл, – постольку Платон рассматривает ее как превращающуюся в другие элементы, и только потому, что она связана с равносторонними треугольниками, она является неизменяемой. Действительно, пока треугольники сохраняют свой особый характер, земля не может возникнуть из половин равносторонних треугольников, другие элементы не могут произойти от равнобедренных треугольников. Но когда сами треугольники разламываются и снова воссоединяются, то изначальные равнобедренные треугольники – или часть их – могут стать треугольниками, представляющими собой половину равностороннего треугольника. Когда же происходит разложение треугольников до перво-материи, то взаимные трансформации земли и других элементов являются очевидным фактом» (там же, 644,8). У Платона мы не найдем этой конструкции, легко перебрасывающей мост между противоречивыми высказываниями. Платон, приступая к изложению геометрической теории элементов, просто отвергает высказанные им ранее представления, согласно которым земля наравне с другими элементами передает «круговую чашу рождения» (Тимей, 49с), называя эти представления «видимостью» и упрекая их в «неясности». Но эта самокритика делается излишней, если принять синтетическую конструкцию Прокла.

Возражения Прокла, развитые им в ответ на критические замечания Аристотеля и его комментаторов, показывают не столько значительные синтетические возможности неоплатонизма, сколько продуктивность самой идеи геометрической структурной теории вещества при объяснении физических явлений. Особенно показателен в этом отношении пример с платоновскими «уравнениями», описывающими превращения элементов.

Как замечает Александр Афродисийский, воздух, по свидетельству опыта, при охлаждении конденсируется, образуя воду. Однако в платоновских уравнениях при превращении воздуха в воду получается еще огонь:

3 частицы воздуха (3x8 треугольников) = 1 частица воды (20 треугольников) + 1 частица огня (4 треугольника). Чтобы привести уравнения в соответствие с опытом, Прокл предлагает рассматривать этот процесс двустадийно с образованием в качестве промежуточного продукта свободных треугольников.

I стадия: 3 частицы воздуха (3x8 треугольников) =

= 1 частица воды (20 треугольников) + 4 треугольника.

II стадия: 4 треугольника + 2 частицы воздуха (2x8 треугольников) =

= 1 частица воды (20 треугольников).

Суммарный процесс:

5 частиц воздуха = 2 частицы воды.

Прокл, как и Платон, конечно, не пользовался ни термином «уравнение», ни символической записью процесса. Однако именно этот путь превращения воздуха в воду описывает Прокл в изложении Симпликия:

«Философ Прокл говорит, что в процессе превращения воды в воздух… образуются две части воздуха и одна часть огня. Однако в обратном процессе, когда воздух становится водой, три части воздуха разрушаются (образуя одну часть воды) и возникающие при этом четыре треугольника в том же самом процессе конденсации соединяются с двумя другими частями воздуха, образуя одну часть воды» (там же, 648,1).

Прокл, используя возможности геометрической теории «улучшить» «уравнения» Платона, обнаружил тем самым гибкость этой теории, ее способность к построению различных механизмов превращений, позволяющих избежать противоречий с наблюдениями обыденного опыта. Введение в схему процесса превращения образование в качестве промежуточного продукта свободных треугольников удивительно напоминает представления о кинетике реакций в современной химии, развиваемые, например, в теориях активированного комплекса и свободных радикалов.

Подводя итоги нашему анализу некоторых моментов критики Аристотелем платоновской теории вещества, мы можем резюмировать возражения Аристотеля в требовании последовательности мышления. У Платона элементарные объекты (треугольники и полиэдры) ведут себя как тела обыденного опыта, но сами при этом определены чисто геометрически. Логическая последовательность мысли восторжествует, рассуждает Аристотель, если удалить геометрию из оснований физического мира. Эту последовательность чисто физического мышления Аристотель четко выразил в своем методологическом требовании объяснять подобное подобным, в частности качества вещей качествами же, но уже как началами этих вещей. Если у досократиков (например, у Эмпедокла) это требование формулировалось как принцип элементного соответствия между объектом и органом его познания (земля познается землей, огонь – огнем, содержащимся в органе зрения и т. п.)[25]25
  Аристотель. О душе, I, 2, 404b 8.


[Закрыть], то у Аристотеля он получает более общую форму и означает соответствие объяснительного принципа объекту объяснения. Значение этого аристотелевского требования для отказа от математического подхода, и в частности от платоновской теории вещества, справедливо отмечает Морроу. Он полагает, что такой подход был отвергнут Аристотелем потому, что Стагирит считал, что Платон, замещая качество количеством, совершил незаконный «переход к другому роду» (μετάβασις, εἰς άλλο γένος), что противоречит этому методологическому требованию, выступающему как один из фундаментальных принципов аристотелевского учения о научном методе. Здесь, очевидно, имеет место взаимодействие этого методологического требования с аристотелевским положением о несообщаемости родов, развиваемым им в «Метафизике» и в логических сочинениях. «Это поразительное требование (astounding maxim), – говорит Морроу, – должно было отвергнуть не только платоновскую теорию первых тел, но также и любое другое математическое рассмотрение чувственно-данных различий» [105, с. 23].

К этому методологическому требованию, или принципу, сводит критику Аристотелем платоновской геометрической теории и Самбурский [119, с. 34]. Действительно, в этом принципе подытоживаются основные направления аристотелевской критики, в частности стремление Аристотеля дать чисто физическое объяснение физическим явлениям, избежать какой бы то ни было редукции физического к математическому. Тот подход, контуры которого возникают в ходе этой критики, полагает качества – по крайней мере некоторые из них – невозникающими. Таков, например, вес. Теплое, холодное и другие качества также нельзя объяснить математическими, количественными и механическими факторами: формой частиц, их размерами и движением. Тем самым чувственно воспринимаемые качества в известном смысле возводятся на уровень сущностей («субстанциализация»). Напротив, математические объекты «деонтологизируются»: новый – качественный – подход вытесняет математический подход.

Основное возражение Аристотеля против развитой платоновской геометрической теории вещества состоит в том, что она не может решить проблему ни возникновения и уничтожения тел, объяснить различные формы изменений, происходящие в природе. «Для тех, кто разделяет тела на поверхности, – говорит Аристотель, имея в виду Платона и его последователей, – изменение и возникновение не могут реализоваться, так как за исключением объемных фигур ничто не может возникать из соединений поверхностей, и эти философы даже не пытаются произвести качество с помощью этих поверхностей» (GC[26]26
  «О возникновении и уничтожении»; сокращенно здесь и далее обозначается GC от лат. «De Generatione et Corruptione».


[Закрыть], I, 2, 316а 2–5). Кстати, аналогичный упрек Аристотель здесь же делает и в адрес Демокрита, подчеркивая, что «этот философ отрицает существование цвета, так как вещи у него окрашиваются, посредством “поворота атомов”» (316а 1–2). Аристотель не останавливается на констатации неудовлетворяющей его редукции качеств к геометрии и дает ей объяснение, указывая, что причиной такой редукции является «недостаточность опыта» (GC, 316а 5). Раскрывая эту причину, Аристотель связывает выдвижение таких принципов, как принципы атомизма и геометрической теории Платона, со злоупотреблением отвлеченными рассуждениями. Этому подходу он противопоставляет физический подход, рассуждения в рамках которого опираются на наблюдение явлений природы и удовлетворяют их «обширной цепи». Разделяющие физический подход, говорит Аристотель, характеризуются интимным знанием природы, живут вблизи ее явлений. Эта жизнь вблизи явлений природы, наблюдение за ними и изучение характеризуют аристотелевское понимание опыта, его роли в научном познании. Аристотель связывает геометрическую теорию Платона и элеатов-скую концепцию с характерной для них безопытностью (ἀπἔιρία) (Физика, I, 8, 191а 26–28). Физик, говорит он в «Никомаховой этике», в отличие от математика прежде всего должен быть человеком опыта. Интересно, что опыт в физике Аристотель рассматривает как человеческий опыт вообще и подчеркивает при этом, что только возраст приносит опыт и в молодые годы нельзя стать ни дельным политиком, ни мудрецом, ни физиком (Никомахова этика, VI, 9, 1142а 16–19; X, 10, 1179b 1). Таким образом, математическая программа Платона была отвергнута Аристотелем также и потому, что она не отвечала его пониманию роли и значения опыта в науке и не могла быть, по его мнению, эффективным инструментом в конкретно-физических исследованиях, ведущихся в новых условиях прогрессирующей дифференциации научного знания.

§ 3. Качественный подход в космологии

У Аристотеля мы находим два подхода к дедукции четырех элементов, образующих, можно сказать, две теории элементов. Одна из них излагается в трактате «О возникновении и уничтожении», другая – в IV книге «О небе». Рассмотрим сначала последнюю.

В этой теории элемент мыслится соединенным с определенным механическим движением. Это является новым моментом, так как в теории элементов («корней») Эмпедокла они не связывались с определенными космическими движениями. Известная корреляция элементов и движений была, правда, внесена Платоном. У него огонь более подвижен, чем земля и вода, воздух же обладает промежуточной подвижностью. Но у него эти кинематические свойства стихий вытекали из его геометрической теории вещества (Тимей, 55е). У Аристотеля же мы находим чисто феноменологическую теорию тяжелого и легкого, совершенно свободную от всяких соображений о структуре стихий, включая математические гипотезы о их строении.

Аристотель строит свою космологическую теорию элементов, отталкиваясь от критикуемого им математического подхода Платона, с которым он сближает также и атомистов. Критика этого подхода, содержащаяся главным образом в III книге «О небе», заканчивается общим выводом, предваряющим анализ элементов в плане исследования основных космологических свойств – легкого и тяжелого. «Таким образом, – заключает Аристотель, – различие между телами обусловливается не фигурами, как это ясно из сказанного нами. Так как наиболее фундаментальными различиями являются различия, касающиеся свойств (τά πὰϑη), воздействий (τὰ ἔργα) и сил (τάς δυνάμεις), то нашей первой задачей должно быть исследование этих определений, после чего мы сможем понять те различия, которые отличают одно [тело] от другого» (О небе, III, 8, 307b 20–26). В этом тексте, после которого Аристотель прямо переходит к исследованию свойств или качеств (πάϑη) легкого и тяжелого, он противопоставляет геометрическому подходу свой нематематической подход, согласно которому наиболее фундаментальными определениями являются не фигуры и числа, а качества, функции или действия вещей и соответствующие им силы или потенции.

Тяжелое (βάρος) и легкое (κοῦφς) – это и качества и силы, выражающиеся в определенных действиях или движениях. Само вычленение именно этих качеств из многообразия качеств, присущих вещам, обусловлено потребностями понимания феномена движения. Проблема движения ставится здесь в специфическом космологическом плане: как движутся вещи в космосе, как нужно «строить» космос как порядок вещей и их движений? Аристотель прямо говорит, что отличие тяжелого от легкого порождено анализом проблемы движения: «Изучение этих вопросов, – подчеркивает он, – относится, собственно говоря, к обсуждению проблемы движения, так как мы называем вещь тяжелой или легкой, отталкиваясь от того обстоятельства, что она способна естественно двигаться определенным образом…» (О небе, IV, 1, 307b 29–33).

Тяжелое и легкое могут рассматриваться как внутренне присущие вещам подлунного мира начала их космической подвижности. В этом смысле анализ легкого и тяжелого относится к области физики, поскольку ее основным предметом изучения является движение.

Исходным и основополагающим моментом в аристотелевской теории тяжести и легкости является различение двух смыслов этих понятий – абсолютного и относительного. Характерная особенность аристотелевского подхода к проблеме тяжелого и легкого состоит в утверждении абсолютности этих качеств, притом обоих в равной мере. Определение абсолютно тяжелого и абсолютно легкого предваряется определением основной структуры космического пространства. Аристотель рассматривает космос как «конкретное» неоднородное пространство, структура которого задается наличием абсолютного центра и абсолютной периферии. Эта структура мира, задаваемая полагаемой абсолютной оппозицией «центр – периферия», обосновывается общефизическими и даже метафизическими представлениями Стагирита о недопустимости актуально бесконечных космических тел и, соответственно, о необходимой конечности всех физических процессов, всякого движения. Движение мыслится Аристотелем в свете традиционных представлений, приписывающих противоположностям фундаментальную роль в устроении мира.

Очевидно, что принцип противоположностей означает необходимость конечности движения, о которой как о предпосылке вычленения в мире центра и периферии Аристотель говорит и в IV книге «О небе». «Никакое движение, – указывает он, – не может продолжаться до бесконечности» (О небе, 4, 311b 32). Поэтому, заключает Аристотель, должен быть абсолютный «конец» движения – центр космоса. Периферия же выводится на основе применения принципа противоположностей: она определяется как противоположность по отношению к абсолютному центру. Восстанавливая этот традиционный принцип в его правах, Аристотель критикует, в частности, редукцию одной противоположности к другой. Фактическое устранение принципа противоположностей Аристотель подвергает критике и у атомистов, и у Платона.

Он критикует этих философов за отрицание ими наличия в космосе абсолютного центра и абсолютной периферии. «Действительно, – говорит Аристотель, – абсурдно думать, что Небо не содержит ни верха, ни низа, как это некоторые утверждают» (там же, 1, 308а 16–17). Вселенная у этих философов, критикуемых Аристотелем, однородна и изотропна. Аристотель специально подчеркивает этот момент, противопоставляя такой вселенной свой неоднородный и анизотропный космос. Анизотропность означает, что направления в мире неравноценны, так как неравноценны полюса его структуры: «верх» является более изначальным и более «ценным» по природе, чем «низ», подобно тому, как правое по отношению к левому, что справедливо отмечает в своем комментарии Симпликий.

В космологическом мышлении Стагирита мы видим еще и ту черту, которую выше мы обозначили как принцип конкретности, или предметности. У Аристотеля все – конкретно: конкретно число, которое всегда мыслится как число чего-то, каких-то определенных сущностей, конкретно пространство, мыслимое как «естественное место» конкретного физического тела, конкретно направление в пространстве, которое мыслится как направление к «верху» или к «низу»[27]27
  К этому можно добавить, что принцип конкретности, диктующий необходимость телесно-физически мыслить пространство, стоит ближе к современной релятивистской космологии, чем, скажем, атомизм, допускающий существование беспредельного пустого пространства, взаимодействие которого с веществом полностью исключается.


[Закрыть]. В утверждении принципа конкретности Аристотель в известном смысле отступает «назад», к более ранним мыслителям – например, в чем-то его понимание числа ближе к пифагорейцам, чем к Платону[28]28
  Этот момент аристотелевской трактовки числа подчеркивает Маркович [97, c. 18].


[Закрыть], – и одновременно делает предвосхищающий шаг «вперед». Хит справедливо подчеркивает, что в замечании Аристотеля о предпочтительности в геометрии гипотезы о конечных, но сколь угодно длинных прямых линиях, перед гипотезой о бесконечных прямых линиях, содержится своего рода предвосхищение «римановской тенденции» [68, с. 343]. Итак, абсолютные «верх» и «низ» следуют с необходимостью из наличия абсолютных центра и периферии: «Очевидно, – говорит Аристотель, – что поскольку Небо содержит периферию и центр, то имеются также верх и низ» (О небе, 308а 22–24).

Исходя из этих космологических предпосылок, Аристотель строит классификацию естественных движений: «Имеются вещи, – говорит он, – которые по природе движутся от центра, и другие вещи, которые всегда движутся к центру» (Там же, 308а 14–16). Эти естественные движения и лежат в основе свойств легкого и тяжелого: «Под абсолютно легким мы понимаем, – говорит Аристотель, – то, что движется к периферии, а под абсолютно тяжелым то, что движется к низу, в направлении к центру» (там же, 308а 29–30).

Свой подход к истолкованию свойств легкости и тяжести тел Аристотель формулирует, критически отталкиваясь прежде всего от платоновской теории тяжести, изложенной в «Тимее». Чтобы не быть зависимыми от аристотелевского прочтения «Тимея», обратимся непосредственно к Платону. Во-первых, Платон считает вес функцией количества вещества или массы тела, т. е. количественной функцией тел: «Когда одна и та же сила, – говорит он, – поднимает в высоту две вещи, меньшая вещь по необходимости больше повинуется принуждению, а бóльшая – меньше, и отсюда большое именуется тяжелым и стремящимся вниз, а малое – легким и стремящимся вверх» (Тимей, 63с). Тяжелое, по Платону, это то, что труднее поддается «насилию», смещающему тело из сродственного ему местонахождения, а легкое – то, что поддается внешнему воздействию легче. У Платона, таким образом, легкость и тяжесть – это всегда относительные меры сопротивления тел внешним воздействиям, выводящим их из «родственных» им сред, в которых им свойственно по природе находиться. Небольшие части легче, чем большие, уступают насилию, говорит Платон. Поэтому тяжесть для него зависит от массы тел или количества частей, неких однородных и весомых частей, образующих тела. Именно этот момент прежде всего вызывает критические замечания Аристотеля. Характерно, что Аристотель ничего не говорит о том, чем он обязан Платону в своей теории тяжести и легкости. Из приведенного нами отрывка видно, насколько – несмотря на серьезные расхождения – Аристотель сохраняет – правда, в переосмысленном виде, – некоторые существенные моменты платоновской теории, в частности идею «естественности» движений. У Платона по существу есть понятие о естественном движении тел и элементов. Так, например, он говорит: «Если мы стоим на земле и отделяем части землеподобных тел, а то и самой земли, чтобы насильственно и наперекор природе ввести их в чуждую среду воздуха, то обе [стихии] проявят тяготение к тому, что им сродно, однако меньшие части все же легче, нежели большие, уступят насилию и дадут водворить себя в чужеродную среду» (Тимей, 63d).

Однако, как показывает этот отрывок, «естественное» движение Платон понимает совсем иначе, как по-другому у него понимается и то, что называет «естественным местом» Аристотель. Это отличие Платона от Аристотеля (помимо уже отмеченного выше преобладания количественного и относительного момента у Платона) обнаруживается в принципе стремления подобного к подобному, который имеется у Платона. Этот традиционный принцип, идущий от ранних досократиков, сохраняется у Платона, но отбрасывается Аристотелем. После вышеотмеченной чисто количественной трактовки легкого и тяжелого этот принцип является второй важной характеристикой платоновской теории тяготения. Рассмотрев разнообразие явлений тяжести, Платон говорит: «Но одно остается верным для всех случаев: стремление каждой вещи к своему роду есть то, что делает ее тяжелой…» (там же, 63е). Обобщая эти два принципа, платоновскую теорию можно резюмировать так: тела тяготеют к подобным им телам пропорционально количеству однородных частей, из которых все они состоят.

Идея естественности движения и места у Аристотеля, однако, сильно отличается от ее платоновского прототипа. Если у Платона естественность целиком укладываете в рамки принципа стремления подобного к подобному, то Аристотелем она мыслится как чисто космологическое определение, как система естественных мест, присущих элементам. «Если, – говорит Аристотель, используя яркий пример для иллюстрации своей мысли, – поместили бы Землю туда, где сейчас находится Луна, то никакая часть Земли не стала бы двигаться к ней, но она бы двигалась именно туда, где сейчас находится Земля» (О небе, III, 3,310b 2–5). Явление тяготения, по Аристотелю, не эффект стремления подобного к подобному; это не большая масса Земли притягивает другие части Земли, «оторванные» от нее. Тяготение состоит в стремлении Земли к своему естественному месту, находящемуся в центре мира и обусловливающему ее естественное движение. У Платона причудливо сочетаются максимально далекие друг от друга идеи: идея количественной природы свойства тяжести и его относительности с архаической идеей о сродстве тел, об их обусловленном их родовой общностью притяжении. У Аристотеля мы не находим ни первой, ни второй идеи. Поэтому теория веса Аристотеля, видимо, оказалась в принципе более живучей: она была более стабильной из-за ее внутренней «умеренности».

Рассмотрим теперь критику Аристотелем количественной трактовки веса более подробно. Именно в этом моменте раскрывается специфика его подхода. Аристотель в целом совершенно верно улавливает, что в количественном подходе лежит основной пункт его разногласий с Платоном. Излагая Платона, он говорит, что у него «численное превосходство частей в каждом случае есть превосходство в весе» (О небе, IV, 308b 8). Именно численным превосходством, бóльшим количеством одинаковых частей объясняется бóльшая тяжесть свинца по отношению к дереву. В теории Платона, продолжает Аристотель, «все тела образованы из одинаковых частей и из одной материи, в противоположность обычным мнениям» (там же, 308b 11–12). Такой подход, правильно замечает Аристотель, имеет дело только с относительным значением понятий легкого и тяжелого и «ничего не говорит о легком и тяжелом в абсолютном смысле» (там же, 308b 13). Но, замечает Аристотель, ссылаясь на опыт, наблюдения и общепринятые взгляды, «огонь всегда легок, всегда движется вверх» (308b 14).

Аристотель не приемлет количественного подхода потому, что в нем нет места для абсолютных значений легкого и тяжелого: количественная трактовка означает принятие относительного смысла этих понятий. Выдвижение идеи абсолютности этих качеств равносильно выдвижению неколичественного или качественного подхода: качественные различия в весе не уничтожимы никакими вариациями количеств тел, они абсолютны. Абсолютность и качественность «синонимичны», одно необходимо предполагает другое, переходит в другое. Поэтому понятно, что абсолютность космологической структуры, на базе которой основывается определение Аристотелем легкого и тяжелого, составляет предпосылку его качественной теории веса. Но какая же функция в этой качественной теории отводится Аристотелем количеству? Количество – это второстепенный вспомогательный фактор, способствующий лучшему выявлению абсолютной качественной природы тел. Снова ссылаясь на наблюдение, Аристотель говорит, что платоники не правы потому, что по логике их теории, варьируя количество вещества, можно заставить, например, огонь падать вниз, так как большая масса огня, по их взглядам, должна быть тяжелее, например, малой массы воды. Нет, возражает своим противникам Стагирит, «чем больше количество огня, тем выше его легкость, тем быстрее его движение вверх» (308b 19–21). «Очевидно, – говорит Аристотель, – что огонь, каким бы ни было его количество, движется вверх, если при этом ничто извне ему не препятствует, а земля – вниз» (311а 19–21, курсив наш. – В.В.).

Количественный подход угрожает снять и даже перевернуть абсолютные качественные различия элементов. Это для Аристотеля совершенно неприемлемо. Это, как он считает, не согласуется ни с опытом, ни с общепринятыми взглядами. Апелляции к наблюдению и здравому смыслу у него не прекращаются, пока он критикует количественный подход и формулирует свой собственный. Итак, количественный фактор – это лишь вспомогательный момент, лучше оттеняющий абсолютную – и не устранимую никакой игрой количеств – качественную природу тел. Аристотель варьирует свои возражения: «Всегда, – говорит он, возражая Платону, – большее количество воздуха движется вверх более быстро, и, вообще, всякая часть воздуха поднимается, исходя из воды» (308b 27–29).

Итак, по Аристотелю, факты эмпирического наблюдения – абсолютны, не зависят ни от каких количеств гипотетических частиц – «треугольников» Платона или «атомов» Демокрита.

Мы видим, как опорой качественному подходу служит феноменологическое описание процессов, базирующееся на абсолютизации качественных различий, данных в непосредственном восприятии.

Согласно Аристотелю, форма или фигура тел, как и количество вещества или масса тела, является второстепенным фактором по отношению к качественной природе тела. «Фигура [тел], – говорит Аристотель, – не является причиной движения вверх или вниз абсолютным образом, но лишь причиной более быстрого или более медленного движения» (313а 13–15). Влияние фигуры тел на их кинематическое поведение несомненно для Аристотеля. Опыт с очевидностью свидетельствует об этом. Например, тяжелые тела дискообразной формы плавают на поверхности легких тел. Иголка скорее тонет, чем диск, будучи сделанной из того же самого материала, так как она легко расслаивает среду и внедряется в нее при падении благодаря своей форме. Таким образом, фигура тела, т. е. геометрический фактор движения тел, подобно количественному фактору, служит лишь вспомогательным моментом по отношению к качественной определенности тела, определяющей абсолютным образом характер его естественного движения. Фигура, как и число (масса), может способствовать или препятствовать движению тел, но не может изменить сам характер этого движения.

Аристотель различает три основных разновидности «количественного подхода» к проблеме веса: платоновский, атомистический и, наконец, представления, использующие фактор величины частиц (там же, IV, 2). Сюда можно еще добавить «количественный подход» в его чисто макрогеометрическом варианте, сводящий различия в весе к различиям в фигуре тел (IV, 6). Все эти варианты имеют одно общее основание, выделяемое в ходе их анализа: «Действительно, – говорит Аристотель, – если имеется только одна материя, то не будет ни абсолютно тяжелого, ни абсолютно легкого» (309b 34–35). Если тела составлены из частиц одной и той же материи, то они будут обладать только относительными свойствами, зависящими от числа этих частиц. По Аристотелю же, качества нельзя оторвать от материи, материя разнокачественна и эти качественные различия абсолютны и несводимы к количественным различиям однородной – и в перспективе – «бескачественной» материи. Нелепости, подчеркивает Аристотель, возникают всегда, «как только приписывают всем телам одну и ту же материю» (309b 34–35). Вместо представлений об однородной и единой для всех тел материи, количество и форма частиц которой обусловливают все их свойства и качества, Аристотель вводит представление об абсолютно качественно различных телах: одни – по природе абсолютно легки, другие – тяжелы.

Перечислим теперь основные моменты аристотелевской критики количественного подхода вообще. Во-первых, это принцип абсолютности качественных различий, во-вторых, опора на наблюдение и здравый смысл и, наконец, использование принципа противоположностей. Действительно, если атомисты и приписывают атомам тяжесть, то легкость – противопонятие тяжести – исчезает из их системы. Аристотель сохраняет и «реабилитирует» традиционный принцип противоположностей, по которому был нанесен мощный удар именно количественным подходом в широком смысле слова. И у Платона, и у атомистов одна противоположность (тяжелое) поглотила другую (легкое). Основная тенденция такого подхода – это сведение многообразия качеств к возможно минимальному числу исходных качеств, стремление как можно больше качеств вывести из исходных предпосылок, из вариаций количества, геометрических форм, структуры. Относительность легкого и тяжелого означает, что объективно значима одна лишь тяжесть: легкость определяется как относительно меньшая тяжесть. У Аристотеля подход принципиально иной: противоположные качества – равноценны и в равной степени объективны, не устранимы ни ссылкой на субъект восприятия, ни игрой количеств и форм частиц. Говоря об атомистах и Платоне, оставивших из оппозиции «легкое – тяжелое» только тяжелое, Аристотель ссылается на опыт, согласно которому со всей очевидностью имеется тело, движущееся вверх во всех стихиях – огонь. «Следовательно, – заключает Аристотель, – это тело не может быть тяжелым, если только не существует тела, в глубину которого оно бы опускалось» (IV, 4,311b 24–25). То, что существует абсолютно легкое тело, есть такой же факт наблюдения, как и существование абсолютно тяжелого тела. Феноменологическое описание свидетельств обыденного опыта, его наблюдений подкрепляет принцип противоположностей, как, впрочем, видимо, существует и обратный эффект: этот традиционный принцип влияет на направленность наблюдений и их описание в языке. Вообще качества, в частности качества легкого и тяжелого, задаются Аристотелем как констатации такого феноменологического описания свидетельств обыденного опыта. Например, вода и воздух являются постольку легкими или содержат легкое, поскольку любая наобум взятая их часть поднимается выше поверхности земли (IV, 4, 311а 25–26). Аристотель критикует атомистов и Платона как трезво мыслящий эмпирик, оспаривающий выводы теоретической спекуляции. Теоретическое мышление, как он считает, может обойтись без редукционистской тенденции, без сведения одной противоположности к другой. Конечно, это будет другое теоретическое мышление, находящееся в ином отношении к «эмпирии». Согласно Аристотелю, это будет более физический подход, который он противопоставляет чисто логическому подходу (GC, I, 2, 316а). Но если феноменологический характер такого мышления нам ясен, то каковы же теоретические понятия этого нового подхода? Анализ IV книги «О небе» нам позволяет ответить на этот вопрос: теоретические понятия нового подхода – это прежде всего общеметафизические понятия, в частности понятия материи и формы, акта и потенции. Обе эти пары понятий лежат в основе объяснительной схемы, надстраивающейся над эмпирическим фундаментом. Критикуя отвлеченно логический характер учений атомистов и Платона, Аристотель смог его преодолеть, однако, только потому, что развил, пожалуй, еще более абстрактный универсальный понятийный аппарат. Его физический и качественный подход на деле оказывается «кентавром» – сочленением эмпиризма и универсальных абстракций, делающих этот подход по сути дела скорее метафизическим, чем физическим. К этому новому теоретическому языку, удивительно хорошо состыковавшемуся с феноменализмом и эмпиризмом как установками мышления, относятся, прежде всего, понятия материи и формы.