Текст книги "Генезис и структура квалитативизма Аристотеля"

Аристотель различает три способа превращения элементов. Первый способ – это последовательное превращение одного элемента в другой в естественном (космографическом) порядке элементов:

Механизмом этого способа является превращение одного из элементарных качеств в другое, противоположное ему:

Подобные превращения, говорит Аристотель, происходят легко и быстро, так как для их осуществления необходим переход лишь одного из качеств, составляющих элемент. Достаточно смены доминирующего качества в одной из двух пар элементарных качеств, чтобы было осуществлено превращение одного элемента в другой. Для пояснения легкости и быстроты этого вида превращений Аристотель употребляет термин σύμβολα[37]37
  От τό σύμβολον, что обозначает «сигнал, внешний знак, признак, эмблема, символ» [13, т. 2, с. 1532]. Σόμβολα – это «пересекающиеся» или просто общие и тем самым способствующие превращению элементов качества, т. е. те качества, к которым нужно добавить еще одно качество, чтобы получить новый элемент как результат превращения. Трико передает слово σύμβολα как «дополнительные факторы» [134a, c. 172, прим. 3; 134, с. 109].


[Закрыть], обозначающий в качестве дополнительного фактора превращения наличие сопутствующего инвариантного качества.

Второй способ превращения элементов состоит в одновременном превращении сразу двух качеств в противоположные качества. Такой механизм превращения приводит к тому, что оно протекает труднее и требует большего времени, чем превращение по первому способу:

Огонь (теплое – сухое) ↔ вода (холодное – влажное)

Воздух (теплое – влажное) ↔ земля (холодное – сухое).

По второму способу превращаются элементы разных групп. Это обратимые переходы противоположных элементов.

Третий способ превращения состоит в переходе сразу двух взаимодействующих элементов, не являющихся последовательными в смысле естественного порядка их местоположения в космосе, в один или другой оставшийся элемент посредством удаления двух качеств, взятых по одному в каждом из взаимодействующих элементов. Приведем пример:

Огонь (теплое – сухое) + вода (холодное – влажное) → земля (сухое – холодное) + теплое + влажное.

Если взятые исходные элементы отвечают их космографическому порядку, то превращения не происходит, потому что из таких качеств нельзя составить нового элемента. В этом случае любые возможные сочетания исходных качеств дают или те же самые исходные элементы, или просто не существующие как элементы пары качеств.

Третий способ превращения интересен тем, что происходит «распад» элементов до качеств с «потерей» элемента в конечных продуктах. Но для Аристотеля этот способ не выделяется из других, потому что аристотелевский элемент по существу тождествен с элементарными качествами. Само понятие элемента по отношению к качеству выступает как формальное и несущественное. Элементарно по-настоящему качество, а не неустойчивое сочетание качеств, называемое элементом. Формальность элемента означает, что именно качество образует его реальное содержание.

В рамках формальной организации аристотелевского элемента можно условно выделить понятие «состава» (двоичный набор элементарно-качественных компонент) и понятие «структуры» (отношение доминации внутри элементарно-качественной двойки). Элемент Аристотеля выступает в виде простой формы организации элементарных качеств. Таким образом, тенденция к субстанциализации качеств, к превращению их в сущностные силы природы приводит по сути дела к десубстанциализации элементов.

Аристотель не дал независимого от качества понятия элемента. Поэтому его понятие элемента оказывается в известном смысле квазипонятием, так как оно не выполняет объяснительную функцию по отношению к качествам и свойствам, которые, будучи явлениями природы, требуют сущностного обоснования.

Превращения как «химические реакции» элементов, как «мономолкулярные», так и «бимолекулярные», в соответствии с разобранными выше способами, конечно же подтверждались в глазах Аристотеля наблюдением. В Античности вообще наблюдение не было строгой научной процедурой и поэтому во многом носило случайный характер и сильно зависело, с одной стороны, от предварительно заданных умозрительных установок, а с другой стороны, от предрассудков здравого смысла, традиций, легенд и прочих «вербально» проявляемых факторов обыденного опыта.

Говоря о третьем способе превращений элементов, Аристотель замечает: «Ощущение подтверждает этот способ возникновения огня: на самом деле пламя есть по преимуществу огонь, но пламя происходит из дыма, который горит, а дым построен из воздуха и земли» (GC, II, 4, 331b 24–27). Теория элементов Аристотеля была слишком приближена к миру обыденного опыта и прямого наблюдения, чтобы возникали какие-либо трудности в согласовании с ними. Очевидно, иначе и не могло быть. Ведь качество как основное понятие этой теории, фиксирующее сущность явлений, оказывается одновременно и эмпирической констатацией наблюдаемого явления, подлежащего объяснению.

§ 2. Качества и миксис

Следующей за элементами по высоте организации ступенью в иерархии тел является у Аристотеля гомеомерия[38]38
  Подобочастное вещество. Как отмечает И.Д. Рожанский, у Аристотеля «термин τά όμοιομερῆ (подобочастные. – В.В.) относится к числу наиболее употребительных и притом вне всякой связи с Анаксагором» [23, с. 108]. Наиболее полное перечисление подобочастных тел содержится в IV книге «Метеорологии» (IV 10, 388a 13–20).


[Закрыть]. Аристотель говорит: «Возможно, чтобы из огня происходила вода и из воды – огонь (так как их субстрат есть нечто общее в одном и другом). Но мясо также из них происходит и костный мозг. Но как происходит их возникновение?» (GC, II, 7, 334а 23–26). Такие гомеомерные, или подобочастные тела, как, например, мясо, кости, кровь и т. д. или золото, медь, железо, камень и т. д., – это однородные составные тела, типичные образования подлунного мира. Вне этого мира гомеомерные тела отсутствуют. Согласно Аристотелю, гомеомерные тела образуются из всех четырех элементов. Говоря об элементах, Аристотель имеет в виду элементарные качества: именно взаимодействие элементарных качеств, приводящее к установлению доминации, равновесию или устранению определенных качеств, является активным фактором генезиса. Основу возможности образования гомеомерных тел Аристотель видит в способности элементарных качеств к смешанным, усредненным, относительным состояниям.

Построение концепции немеханического соединения, или смешения (μίξις) веществ как целостности, обладающей новыми качествами, несводимыми к качествам исходных компонентов, является, несомненно, одним из достижений качественного подхода Аристотеля[39]39
  Классический анализ аристотелевской концепции миксиса как химического соединения дал Иоахим [77]. Небезынтересная попытка, хотя, на наш взгляд, и достаточно спорная, связать эту концепцию с понятиями научной химии имеется у Стефанидеса [129].


[Закрыть]. Сокращение разрыва между сущностным слоем объяснительной теоретической схемы и уровнем объясняемых явлений вносит в сферу сущности такую гибкость и лабильность, которые отсутствуют в атомизме и в геометрической теории Платона. Однако на этом пути неизбежны и немалые издержки, грозящие в предельном случае лишить теорию ее объяснительной функции. Эти пределы и тупики качественного подхода, явно обнаруженные в истории науки спустя много лет после Аристотеля, будут нами рассмотрены в дальнейшем. А теперь необходимо проанализировать те достижения, которые в эпоху Античности оказались возможными только на основе качественного подхода.

В случае объяснения взаимных превращений элементов понятия о миксисе не требуется. Наличие общего субстрата (πρώτη ὓλη) делает эти превращения понятными, если учесть при этом элементарно-качественный состав элементов. Но для объяснения возникновения более сложного качества из более простых и элементарных требуется привлечение понятия о миксисе. Аристотель, разбирая проблему смешения тел, критикует механическую концепцию агрегирования вещества, которую он связывает прежде всего с Эмпедоклом. Эта концепция, согласно Аристотелю, не согласуется с наблюдением таких явлений, как избирательность разложений гомеомерных тел на элементы. Аристотель отвергает «механический» подход не только как плохо согласующийся с наблюдением, но и как неудовлетворительный с теоретической точки зрения. Учение о миксисе было одним из узловых пунктов на пути разработки учения о генезисе как последовательно антимеханистической концепции природы.

Основная проблема первой книги «О возникновении и уничтожении» – это проблема образования из элементов гомеомерий. Гомеомерия – это, как мы бы сказали теперь, гомогенное вещество, имеющее характерную для него пропорцию составляющих его элементов. Гомогенность гомеомерных тел состоит в невозможности посредством деления (дробления) найти в них неоднородность или составные части.

Решая эту проблему, Аристотель и выдвигает свою теорию миксиса. Он, прежде всего, исследует такие общие условия миксиса, как взаимодействие и контакт. И здесь, как и повсюду, он рассматривает сначала исторические предпосылки теории миксиса у своих предшественников. У них у всех, как у тех, у кого порождаются сами элементы, так и у тех, у кого порождаются только тела на основе непорожденных элементов, использовалось представление о смешении или соединении элементов. Однако, как отмечает Аристотель, это представление осталось неразработанным и не определенным ясно и подробно. Этот пробел и восполняет теория миксиса Аристотеля.

Прежде всего на этом пути он рассматривает контакт (άφή). Он считает, что «все вещи, смешение которых предполагается, должны сначала вступить во взаимный контакт» (GC, I, 6, 322b 24–25). Аристотель отмечает, что способность к контакту – специфическая особенность физических объектов в отличие от математических. Поэтому, по его мнению, пифагорейско-платоновская традиция не может объяснить миксиса и тем самым быть адекватной теорией вещественных новообразований. К контакту способны только тела подлунного мира (φυσικά σώματα). Суть контакта Аристотель раскрывает как взаимодействие, подчеркивая, что взаимность контакта – специфическая характеристика подлунного мира. Контакт тел в надлунном мире односторонен, не приводит к взаимодействию и, следовательно, к миксису. Одностороннее взаимодействие возможно, конечно, и в подлунном мире Так, например, не происходит миксиса, когда медицинское искусство, говорит Аристотель, «смешивается» с больным телом, чтобы получалось здоровье, так как врачебное искусство не меняется от излечения больного тела.

Взаимодействие тел предполагает, что одно тело является активным, а другое – пассивным. В теории взаимодействия Аристотель вновь обращается к своим предшественникам, разбирая историю взаимосвязи понятий подобия и взаимодействия. Аргумент философов, отрицавших возможность взаимодействия подобных тел, состоит в том, что подобное не может быть дифференцировано по степени активности именно в силу подобия одного другому. Таким образом, подобная активность подобных тел ведет к невозможности их взаимодействия, требующего для своего осуществления, чтобы одно тело было обязательно активным, а другое пассивным. Аристотель сравнивает две противоположные точки зрения: для взаимодействия необходимо подобие (1) и для того, чтобы взаимодействовать, тела не должны быть подобны (2). Критикуя обе точки зрения, он формирует свою синтетическую позицию. Вывод Аристотеля чрезвычайно точен и конкретен: «Необходмо, чтобы агент и пациент (τό ποιοῦν καί τό πάσχον) были бы подобными и тождественными по роду, но неподобными и противоположными по виду» (там же, I, 7, 323b 32–34)[40]40
  Элементы сконструированы Аристотелем таким образом, чтобы они удовлетворяли этому условию взаимодейcтвия и миксиса: они обладают общностью рода при видовом отличии друг от друга. В этом смысле нижний слой в иерархии организованных тел (элементы) определяется более высоким (подобочастные тела), что и позволяет нам говорить о своеобразном «биологизме» подхода Аристотеля.


[Закрыть].

Сравним это общее правило взаимодействия, предложенное Аристотелем, с требованием Платона, налагающим запрет на взаимодействие тел, принадлежащих к одному и тому же роду. В «Тимее» Платон говорит, что «никакой подобный и тождественный самому себе род не может ни понудить к изменению такой же род, ни принять от него какие-либо изменения» (Тимей, 57а 3). Тела в своем поведении «используют» это правило запрета: «Когда какой-либо иной род, охваченный огнем, рассекается лезвиями его граней и остриями его углов, этому роду достаточно иринять природу огня, чтобы его дробление прекратилось» (там же, 57а 1–3). Мы видим, что точка зрения Платона на условие взаимодействия отвергается Аристотелем, как и противоположная ей точка зрения. Позиция Аристотеля предполагает использование родо-видового принципа классификации и схемы противоположностей. Эти моменты отсутствуют у Платона. Действительно, мы уже говорили, что схема противоположностей несовместима с математическим, точнее, геометрическим, подходом Платона к генезису в теории вещества. Действительно, вряд ли икосаэдр (вода) можно рассматривать как противоположный тетраэдру (огонь). Однако у Аристотеля вода действительно с полным правом может рассматриваться как элемент, противоположный огню. Вода противоположна огню потому, что она строится из противоположных качествам огня качеств: вода (холодное – влажное), огонь (теплое – сухое). Итак, мы видим, что именно обращение к качествам в рамках качественного подхода вводит схему противоположностей в теорию элементов Аристотеля. Благодаря качествам сами элементы также выступают как противоположности. Земля есть тяжелое, огонь – легкое, и поэтому земля противоположна огню, земля и огонь – это две противоположности (GC, I, 3, 319b 29–33). Но противоположности могут быть подобраны и иначе, если мы имеем в виду не космографическую теорию элементов («О небе»), а теорию элементов, развитую на основе четырех качеств («О возникновении и уничтожении»). Тогда огонь как теплое будет противоположным воде как холодному элементу: «Элементы каждой пары противоположны элементам другой пары: огню противоположна вода, а воздуху – земля, так как эти элементы построены из противоположных качеств» (GC, II, 3, 331а 1). Анализируя это общее правило взаимодействия, мы приходим к выводу, что схема противоположностей, а следовательно, и истолкование элементов как качеств необходимым образом оказываются связанными с теорией взаимодействия и посредством нее с теорией генезиса вообще.

Итак, родовое тождество при видовой противоположности – вот условие взаимодействия. Противоположности всегда входят в один род и, таким образом, взаимодействуют внутри него. Поэтому огонь обжигает, а холод охлаждает, говорит Аристотель. Действие передается от агента к пациенту, пациент уподобляется агенту. Но не всякий агент изменяем в своем воздействии на пациента: «Изменяемы те [вещи], форма которых погружена в материю, и, наоборот, если форма не находится в материальном субстрате, то такие [вещи] не изменяются» (там же, I, 7, 324b 4–6). Например, активность перводвигателя и он сам неизменны: двигатель, двигая, остается неподвижным в силу своей чистой формальности, полной лишенности всякой материальности. Взаимодействие, взаимоуподобление требуют соизмеримой материальности вещей. Устранение материи из конкретной вещи – путь к неизменности ее формы: «Огонь содержит тепло в своей материи, – говорит Аристотель, – но если тепло могло бы существовать изолированно от материи, то такое тепло не изменялось бы никаким образом» (там же, I, 7, 324b 19–21).

Разбирая вопрос о взаимодействии тел, Аристотель рассматривает и сопоставляет теорию пор (Эмпедокл, Алкмеон) и атомистическую теорию, отдавая предпочтение последней. Атомизм не только логически плодотворен, давая ясные определения различным видам изменений, но, что не менее важно в глазах Аристотеля, не пренебрегает опытом и чувственными восприятиями. Аристотель высказывает высокое мнение об атомизме, сумевшем прими;рить опыт и отвлеченную диалектику элеатов (там же, I, 8). Но, в конце концов, Аристотель переходит к критике атомизма, выдвигая против него четыре аргумента. Главное его возражение, как уже было замечено, сводится к тому, что атомы по существу «бескачественны» и поэтому не могут рассматриваться в отношении активности. Фигурность вместо качественности, по Аристотелю, исключает атомы из сферы отношения «активности – пассивности». Сведение качеств к фигуре кажется ему «странным». Так, в частности, он отмечает, что было бы «по меньшей мере странным приписывать теплу исключительно сферическую форму атомов, так как к его противоположности, холоду, нужно применить тогда какую-либо другую фигуру» (там же, I, 8, 326а 3–6). Видимо, источник «странности» в том, что сфера не имеет противоположности. Отказаться же от принципа противоположностей, как это делает Демокрит, Аристотель не может: он является одной из самых продуктивных базовых методологических схем его мышления[41]41
  Несмотря на наличие отдельных специальных работ, как, например, книга Энтона [27], роль схемы противоположностей в аристотелевском мышлении еще мало исследована, что не соответствует ее действительному значению. Наша работа только частично восполняет этот пробел.


[Закрыть].

Аристотель считает атомистическое учение логически непоследовательным: огонь (тепло) имеет атомарную форму, а другие стихии нет. Правда, подобную же непоследовательность, и опять-таки связанную главным образом с огнем, мы отметили и у самого Аристотеля. Видимо, грекам вообще трудно было быть логически последовательными в том, что касалось огня, привилегированной стихии в их мифологическом сознании. Другой парадокс, обнаруживаемый в атомизме Аристотелем, это тезис Демокрита о существовании больших атомов. По Аристотелю, большие атомы должны быть механически менее устойчивыми: неделимость должна согласовываться с логикой чувственного восприятия. Ему недостаточно чисто умозрительного постулата о неделимости. Неделимость должна быть обоснована. Именно поэтому Аристотель не может принять атомизма, отдавая ему должное и фактически предпочитая его остальным предшествующим философиям. Центральный пункт критики атомизма – это невозможность, по мнению Аристотеля, перейти от атомов к качествам и качественно различным элементам. Идея элементарного качества и идея атома обнаруживают, по Аристотелю, свою несовместимость. Если у всех атомов, спрашивает Аристотель, одна и та же природа, то как они образуют разные вещи, а если она разная, то в чем же именно это различие?

Другой структурный принцип – пористое строение тел – также вызывает критику Аристотеля. Гипотеза пор, согласно Аристотелю, излишня, она «работает», когда поры заполнены, т. е. когда их фактически нет. В этом случае она устраняет сама себя (GC, I, 8, 326b 7). Гипотеза пор бесполезна, так как если агент не действует и без пор, то поры ничем помочь не могут. Ведь поры не организуют новый вид контакта, а только распространяют обычный внешний контакт в массу тела. И эту гипотезу Аристотель не принимает здесь по той же самой причине: поры – это структурно-геометрический, а не качественный фактор взаимодействия, они не вписываются в его категориальные схемы (пассивное – активное, потенция – акт).

После основательной критики своих предшественников Аристотель формулирует свою собственную точку зрения, рассматривая взаимодействие в плане тождества потенции и акта: акт есть реализация потенции а потенция – акт в будущем. Взаимодействие тел определяется качественным фактором – тела должны быть одного рода, но разного (противоположного) вида. Если пористое строение тел в какой-то мере и учитывается Аристотелем, то лишь в виде второстепенного количественного фактора, являющегося повсюду у него лишь вспомогательным фактором, усиливающим или подчеркивающим течение процесса, определяемого качественными факторами. Мы уже видели, что именно так действует масса тела при проявлении легкой или тяжелой природы тел: большая масса огня быстрее двигается вверх, чем меньшая («О небе»). Эта же самая закономерность связи качественных и количественных факторов обнаруживается и в теории генезиса, развитой в книгах «О возникновении и уничтожении».

Аристотель не игнорирует количественный аспект генезиса как при анализе процесса превращения элементов, так и при анализе миксиса. Для осуществления миксиса, считает он, необходимо определенное равновесие между компонентами, которые смешиваются. Сильные диспропорции в количественном отношении препятствуют миксису: они вызывают простую трансформацию тел, например вина в воду при его малом количестве по сравнению с водой. Так, например, одна капля вина не образует миксиса с десятью тысячами мер воды (GC I, 10, 328а 26–27). При превращении воды в воздух он отмечает, что образовавшийся воздух занимает больший объем пространства, чем вода, из которой он возник. Однако Аристотеля не интересует определение точного отношения объемов. Он не включает в свою теорию количественный момент в качестве самостоятельного фактора. Количественный момент растворяется у него в понятии субстрата превращения, а точнее, в понятии потенции или возможности этого субстрата. Впрочем, качественное определение в этом отношении не отличается от количественного: метафизическая рефлексия равным образом «снимает» в качестве «физических» и количественные и качественные характеристики. Рассмотрим это «снятие» количественного момента.

В «Физике» Аристотель говорит: «Когда большое количество воздуха переходит в малую массу и из малой массы становится большая, той и другой становится материя, существующая в потенции» (Физика, IV, 9, 217а 31–33). Большое и малое входят в состав потенций материи как субстрата превращений. Количественная характеристика «съедается» метафизической (потенция). Но точно так же Аристотель растворяет в своей всемогущей потенциальности и качественные определения. В потенции скрываются (и затем обнаруживаются) и качественные определения, и степени качеств (т. е. их количества). В этой же главе IV книги «Физики» Аристотель говорит: «Как теплым из холодного и холодным из теплого становится та же материя, бывшая ранее в потенции, так из теплого возникает более теплое, причем в материи не возникает никакого тепла, которого не было раньше, когда тело было менее теплым» (там же, 217а 33–217b 3). Метафизический механизм «потенция – акт» вместе с понятиями материи и формы оказывается вполне достаточным – с точки зрения Аристотеля – объяснительным средством при анализе изменения качественных и количественных характеристик в ходе превращения элементов. Метафизический схематизм доминирует в физике у Аристотеля, и именно он вытесняет простой «механистический» физический подход, бывший в широком употреблении у досократиков. Так, например, Анаксимен нуждается в представлениях о сжатии и разрежении воздуха при объяснении генезиса. Эти механические представления, как считает Аристотель, оказываются излишними при подключении указанных метафизических схем. В тезисе о «самостоятельности» физики, ее независимости от математики, как в троянском коне, скрывалась определенная метафизическая экспансия. Правда, чем более специальная проблема имеется в виду, особенно в биологии, тем скорее этот экспорт метафизических понятий делается простым формализмом и схематизмом. Так, например, отнесение элементарных качеств тепла и холода к форме, а влажности и сухости – к материи (IV книга «Метеорологии») уже вовсе не снимает (в указанном выше смысле) качественных различий. Метафизическая оппозиция «форма – материя» здесь по существу выступает как формальная схема, не «съедающая» ничуть содержательного динамического механизм объяснения явлений «игрой» качеств-сил. Реальный, содержательный разрыв между метафизикой и таким динамическим или физико-динамическим квалитативизмом становится тем самым очевидным.

Миксис завершает собой процесс взаимодействия, начатый контактом. Аристотель отличает понятие «миксис» от понятия смеси (σύνϑεσις). Миксис – это как бы «химическое» соединение веществ, новое гомогенное вещество. Синтезис – это только «механическая» смесь веществ. В своей теории миксиса Аристотель рассматривает взаимодействие двух компонентов, ведущее к их соединению. Прежде всего он ищет место процессам, приводящим к миксису, в своей классификации видов изменения. Образование миксиса отлично от генезиса. Аристотель опять прибегает к анализу обыденного языка, чтобы в его словоупотреблениях найти значение этого понятия в его специфике. Он ищет ограничения, налагаемые на миксис, так как ведь «все не соединяется со всем» (GC, I, 10, 327b 20). Понятие миксиса оказывается весьма трудно формулируемым, потому что в нем требуется соединить противоположные тезисы: во-первых, независимое существование компонентов миксиса, а во-вторых, напротив, их исчезновение в качестве таковых. В этой ситуации удачно «работает» аристотелевская концепция потенции и акта: компоненты миксиса существуют потенциально, но после анализа миксиса (разложения) могут существовать актуально. Теория миксиса, таким образом, возможна лишь при подобном различении потенции и акта. Кажется, что именно поэтому теория миксиса стала возможной именно у Аристотеля, разработавшего впервые эти универсальные понятия.

При рассмотрении миксиса возникает проблема: является ли миксис простым механическим сочетанием компонентов, которые не воспринимаются органами чувств по причине малости их частей, или же это новое по отношению к частям образование и в нем принципиально нельзя различить исходные компоненты? Аристотель отвечает положительно на этот вопрос, отбрасывая понимание миксиса как «синтезиса» (механической смеси). Правда, иногда (например, GC, I, 10, 334b 35–335а 9) он называет и механическую смесь миксисом, используя семантическое богатство этого понятия. Если неразличимость компонентов обусловлена мелкостью частей, то имеется лишь видимость гомогенности, видимость миксиса. Это главное в учении Аристотеля о миксисе: миксис есть образование нового гомогенного соединения, однако не любого нового, но ограниченного возможностью вернуться к своим компонентам при условии его разложения. Аристотель формулирует свою мысль так: ничто потенциальное, т. е. содержащиеся в миксисе его компоненты, нельзя различить никаким актуальным зрением, даже зрением мифического Линкея.

Теория смешения (миксиса) является частью органической концепции генезиса. Как соединение и разъединение или сгущение и разрежение, смешение является распространенным представлением в досократической натурфилософии, предназначенным для объяснения возникновения вещей[42]42
  Эмпедокл в своей поэме говорит: «Скажу тебе еще другое: нет рождения ни одной смертной вещи, Нет и конца губительною смертью, А только смешение (μίξις) и разделение смешанного; Это-то людьми и называется рождением» (пер. Э. Радлова, В 8). «У поздних досократиков, – говорит Сольмсен, – смесь действительно замещала собой генезис и единственным путем, которым возникали все вещи – или, по крайней мере (у Эмпедокла), производные и сложные вещи – было смешение» [124, с. 372].


[Закрыть]. Если Аристотель практически совершенно отказывается от терминологии соединения и разъединения при объяснении физических явлений (об этом мы уже говорили, обратив внимание на устойчивость отсутствия этих понятий в классификациях движения Аристотеля в отличие от Платона), то в отношении смешения дело обстоит несколько иначе. Аристотель включает смешение в свою концепцию генезиса, но радикально переосмысливает содержание этого понятия. Говоря предельно кратко, это переосмысление состоит в развитии органического понимания смешения. Переосмысление механического понятия смешения в органическое нас интересует прежде всего в том плане, что органический взгляд на вещи влечет совершенно иное отношение к категории качества, к качествам физического мира.

Прежде всего нам нужно рассмотреть вопрос о соотношении генезиса и миксиса. Этот вопрос не так прост, потому что у Аристотеля миксис в его концепции возникновения и уничтожения вещей выполняет по существу функцию генезиса на уровне гомеомерий, или подобочастных образований. Нижней границей этого уровня являются элементы, а верхнюю границу образуют неподобочастные сложные образования, такие, как, например, органы тел.

Хотя аристотелевский миксис есть, как его определяет Иоахим, «химическое соединение четырех элементов в форме ὁμοιομερῆ [77, с. 72], однако Аристотель в качестве примеров миксиса часто приводит образование соединения (μιχϑέν) элемента с соединением, например смешение вина и воды. Таким образом элементы могут быть компонентами миксиса, но сам процесс образования элементов миксисом не является. В этом смысле мы можем говорить об элементах как нижней границе сферы миксиса. Для обозначения соединения элементарных качеств, накладывающихся на первоматерию и образующих при этом элементы, Аристотель дает другой термин. Он говорит, что теплое и холодное «сочетаются в пару» (συνδυάζεσϑαι) (GC, II, 3, 330а 31). В контексте этого параграфа данный термин обозначает скорее логическое построение элемента, чем его физическое возникновение путем смешения. Но что же препятствует смешению элементарных качеств в физическом плане? Сольмсен предположил, что таким препятствием является гетерогенный характер элементарных качеств, вступающих в попарное сочетание [124, с. 368]. Действительно, согласно общему правилу взаимодействия (тождество по роду, противоположность по виду) такие качества, как теплое и влажное, дающие воду, являются качествами разных родов. Сольмсен со всей определенностью считает, что миксис для Аристотеля, «как для Платона, – просто разновидность генезиса» [124, с. 374]. Действительно, основания для этого как будто есть: миксис – это генезис на уровне гомеомерий, во всяком случае один из возможных генетических процессов. Однако Аристотель ставит своей задачей установление отличия генезиса от миксиса (GC, I, 10, 327b 7). В качестве примера такого отличия он приводит горение дров, которое для обыденного сознания выступает как возникновение огня и уничтожение дров, а не как смешение огня и дров или частиц одних лишь дров между собой. Но этот аргумент чисто эмпирико-лингвистического свойства: Аристотель ссылается здесь не более чем на авторитет здравого смысла с присущими ему словоупотреблениями. Но в чем же логические основания отличия генезиса от миксиса? Интересно, что Аристотель развивает ряд соображений, определяющих понятие миксиса, однако он не говорит, какие из них служат основанием для различения миксиса и генезиса. Нам представляется, что таким основанием может быть обратимость миксиса и необратимость генезиса. «Смешиваемые [вещи], – говорит Аристотель, – по-видимому, сначала сходятся вместе из разделенных вещей и могут снова разделиться» (GC, I, 10, 327b 28–29, пер. Т.А. Миллер). Таким образом, в миксисе есть обратимостъ: исходные компоненты миксиса являются потенциально устойчивыми, т. е. они могут снова выделиться из продукта смешивания. По-видимому, генезис такой обратимостью не обладает: из огня, образовавшегося при горении дров, эти дрова не могут возникнуть. В категориальном плане это различие обосновывается применением понятий действительности и возможности. В продукте миксиса исходные компоненты сохраняют свое существование, но в плане возможности. При осуществлении генетического процесса то, что уничтожается (дрова в данном примере), уничтожается актуально, без сохранения своего бытия хотя бы в модусе возможности. Принимая это во внимание, мы не можем принять утверждение Сольмсена об отождествлении Аристотелем генезиса и миксиса [124, с. 368]. Миксис отличен от генезиса, но он, видимо, опосредует процессы возникновения на уровне подобочастных образований.

Но Аристотель отличает миксис не только от генезиса, но и от качественного изменения. Миксис предполагает, что смешиваются вещи, способные к смешению. Атрибуты вещей, пассивные свойства (πάϑη) и состояния (ἕξεις), не могут смешиваться с предметами (GC, I, 10, 327b 16–17). «Невозможно также смешаться белизне и знанию или чему-нибудь другому из неотделимых [свойств])», – добавляет Аристотель (GC, 327b, 18–20, пер. Т.А. Миллер). И дело здесь не столько в том, что белизна и знание – разнородные вещи, как теплое и влажное, о чем мы уже говорили выше, а в том, что качества вещей неотделимы от самих вещей, а смешение может иметь место только между самостоятельно и отдельно существующими вещами, обладающими к тому же рядом специальных характеристик, делающих их пригодными к смешиванию. Качественное изменение протекает при сохранении субстрата вещи и затрагивает ее свойства или качества, миксис – более глубокое преобразование вещей, чем качественное изменение, но менее глубокое, чем генезис. Аристотель не делает такого вывода прямо, но, как нам кажется, подводит именно к такому заключению. Качественное изменение служит условием, опосредующим миксис: «Смесь же (ή μίξις), – говорит Аристотель, – это объединение [веществ] способных к смешению и уже изменившихся» (ἀλλοιωϑέντων, т. е. качественно изменившихся) (GC, I, 10, 328b 22, пер. Т.А. Миллер). Подобного рода отношение опосредования, которое существует между качественным изменением и миксисом, существует, по-видимому, и между миксисом и генезисом.