Текст книги "Ожидайте перемен к лучшему"

В больнице он оказывался еще два раза. Зоя долго еще не оставляла надежды вылечить сына. Хорошая мама, заботливая… Она носила ему передачи, совала врачам деньги в конвертах, отказывая себе в самом необходимом, и преданно, по-собачьи заглядывала в глаза, словно вымаливая право на надежду. А вдруг в этот раз да поможет? Новые методы, новые лекарства…

И врачи старались. Сергея лечили как могли – таблетки, уколы… Наконец, решились прибегнуть к более радикальному средству. После единственного сеанса электрошока (врачи называют его электро-судорожной терапией, а пациенты боятся до смерти) он почувствовал, как в голове взорвался большой огненный шар, стало очень горячо… Потом все погасло, только пепел остался.

Сергей пришел в себя через сутки, но так и не стал прежним. Теперь он будто плавал в сумерках, на странном пограничье между жизнью и смертью. Он разучился различать цвета и даже не мог отличать свет от темноты. Окружающие предметы подернулись плотной серой пеленой, за которой ничего не было видно. Потом исчезли звуки, запахи, даже ощущения тепла или холода. Сергей теперь целыми днями сидел неподвижно, словно неодушевленный предмет, смотрел в никуда пустыми глазами, ел, когда давали, спал, когда укладывали в постель, и поднимался только для того, чтобы дойти до туалета.

Иногда – очень редко! – случались у него недолгие проблески сознания, когда к Сергею возвращалась способность осознавать себя, видеть и слышать, что происходит вокруг. Этого он боялся больше всего. Мир был недобрым, враждебным и страшным, хотелось поскорее уйти от него, спрятаться, закрыться… Если такое происходило, он вытягивал руки перед собой, чтобы защититься, отгородить свое пространство, и ждал, пока серый туман навалится снова. Там, по крайней мере, не было ничего – ни мыслей, ни чувств, ни слов, ни людей…

В один из таких дней отец ушел из дома и больше не вернулся.

Он ходил по квартире, громко топая, и бросал в раскрытый чемодан свои рубашки, свитера и брюки, как будто собирался уезжать в командировку. Странно было только то, что мать почему-то не помогала ему, как обычно, а просто сидела и плакала.

– Васенька… – вымолвила она, – как же я одна теперь буду? Я ведь жена тебе, мы столько лет прожили…

Отец обернулся к ней, и лицо у него стало красное, перекошенное и злое. Сергей почувствовал горячую волну, исходящую от него, и вжался в стену изо всех сил, чтобы не обжечься. Ему показалось, что даже волосы на голове начали трещать и дымиться.

– Да какая ты мне жена? Ребенка родить нормального и то не смогла! Думаешь, мне легко, что сын у меня шизофреник? Это все твоя дурная наследственность! У тебя дед запоем пил, сама говорила! А может, это вообще не мой ребенок?

Мать зарыдала еще громче, отец подхватил свой чемодан и выбежал так поспешно, словно и минуты больше не хотел оставаться здесь.

А Сережа все так же сидел, вытянув руки перед собой, и безучастно смотрел ему вслед.

Еще долгие годы он проведет вот так – сидя в одной и той же позе на диване. Пока мать была жива, она еще заботилась о нем, хотя и страшно было смотреть на то, что стало с сыном.

– Мой крест, – вздыхала она, – ничего не поделаешь, Божья воля…

Под старость Зоя вдруг стала очень набожна, почти каждый день ходила в церковь и все плакалась батюшке на свою тяжелую жизнь. Старенький, седенький отец Григорий качал головой и повторял:

– Терпи, раба Божья! Господь не по силам никому креста не дает. Сказано в Писании: «Блаженны нищие духом, ибо таковых есть Царствие Небесное», а ты ропщешь. Молись лучше за себя и за сына.

Ее не стало в теплый, ясный весенний день – как раз под Пасху. Солнечные лучи разбудили Сережу, заставили открыть глаза, выйти ненадолго из серой тени. Как будто в первый раз увидел он и небо, и облака, и старый тополь за окном, зеленеющий свежими листочками. Весенний воздух приятно щекотал ноздри. Ему захотелось встать, пойти в лес или в поле и долго-долго лежать на траве, смотреть в небо, щуриться на солнышко… Тихо ступая, он подошел к маминой постели, хотел сказать ей «доброе утро» – вот она удивится!

Но мама почему-то не услышала его. Сергей сначала удивился, что она спит так долго и крепко, а когда увидел приоткрытый рот, сбившиеся в комок седые волосы, тронул за руку – и почувствовал холод и каменную неподвижность; он закричал, кинулся к соседям, начал отчаянно колотить в дверь. Оставаться наедине с мертвой было очень страшно.

За ним пришли какие-то люди, заставили подняться, зачем-то посадили в машину и долго везли по тряской дороге. Увидев впервые дом с колоннами за бетонным забором, он задрожал, даже попытался вырваться из цепких рук санитаров. Слезы потекли из глаз, хотелось крикнуть: «Я не хочу, не хочу, отпустите меня!» В палату его отвели силой, потом сделали укол, и серая пелена вновь накрыла его с головой – кажется, уже навсегда…

И вот теперь, в последнем своем прибежище, он ведет почти растительное существование, даже не понимая, кто он такой и где находится. Он давно уже не выходит в больничный дворик для ежедневной получасовой прогулки, а в последнее время и вовсе почти перестал есть и вставать с постели. Даже в теплые дни он кутается в одеяло и все равно мерзнет. Путь до уборной в конце коридора и обратно стал страшно тяжел и долог, словно переход через ледяную пустыню.

Жизнь постепенно угасает в его теле, давно лишенном даже слабого проблеска сознания, и сейчас особенно заметно, что совсем скоро интернатскому сторожу Степанычу – ворчливому, злому, вечно пьяному старику, которого все называют Стаканычем, – опять будет работа. Персонала не хватает, и каждый раз, когда кто-нибудь из обитателей скорбного дома заканчивает свой горький земной путь, ему приходится рыть новую могилу на маленьком кладбище, где под фанерной табличкой находят последний приют те, кто в большом мире давно уже никому не нужен. Никто не сомневается, что и Сергей займет там свое место…

Скоро, но не сейчас. Сегодня у него была совершенно особенная ночь. Свидание с луной словно придало ему сил, глаза блестят как-то по-особенному, и на бескровных щеках даже проступил легкий румянец.

Сергей тихо зашел в палату и лег в постель. Здесь было непривычно тихо, даже обычно буйный сосед слева лежал на боку и только жалобно постанывал во сне, словно жаловался кому-то.

Шторы задернуты наглухо, но лунный свет все равно пробивается сквозь ветхую ткань. Он перевернулся на спину, чтобы лучше видеть его, чуть улыбнулся и вдруг совершенно ясно произнес:

– Я – тринадцатый.

Огонек свечи дрожит в темноте. Он кажется таким маленьким, слабым, готовым вот-вот погаснуть от малейшего дуновения ветерка. В неверном, колеблющемся свете можно различить небольшую комнату, убранную черным бархатом, стол, заваленный какими-то бумагами, бронзовый старинный подсвечник… Дымок от горящих благовонных палочек поднимается вверх. В комнате пряно и нежно пахнет сандалом и лавандой.

Плотно задернуты тяжелые шторы на окнах, чтобы ни один лучик света снаружи не просочился сюда. За столом, накрытым узорчатой скатертью, сидит высокий, крепкий мужчина с короткой светло-русой бородой. В руках он держит камень – кусок черного обсидиана, чуть отблескивающий на изломах, с ярко-алой щелью посередине – и пристально, напряженно вглядывается в него, словно хочет отыскать что-то важное. Лицо его омрачено, брови сдвинуты, и скорбная складка легла возле рта. Кажется, то, что он видит там, в глубине, вовсе не радует его.

– Так, Солнце в Близнецах, Транзитная Луна в оппозиции с Сатурном, тригон Меркурий – Марс… – бормочет он себе под нос, поворачивая камень под разными углами к свету, – Альдебаран… А что же Альдебаран?

Он потянулся к груде бумаг на столе и долго рылся, отыскивая что-то, пока, наконец, не извлек длинный пожелтевший свиток, потом чертил и вычислял что-то на маленьком листке бумаги и хмурился еще больше.

– Ага, вот… Нехорошо, совсем нехорошо!

Он снова взял в руки черный камень. Алая щель стала совсем узкой, как нитка. Еще немного – и она совсем исчезнет… А вместе с ней исчезнет и Тринадцатый.

Он вздохнул и отложил камень в сторону – осторожно, словно боялся причинить ему боль. Печаль навалилась нестерпимым грузом, сгибая плечи, лишая сил и надежды… Редко, очень редко в мир приходят особенные люди, отмеченные Знаком Судьбы, и почти всегда они остаются одинокими, гонимыми и непонятыми, обречены на безвременную смерть или, как сейчас Тринадцатый, на медленное и мучительное угасание.

Грандмастер провел рукой у лба, словно отгоняя неприятные воспоминания. Это и в самом деле нелегкая участь – быть не таким, как все: могущественным – и бессильным, всезнающим – и наивным в самых простых житейских вопросах, безжалостным – и бесконечно сострадающим в то же время, быть способным обрести бессмертие – и даже не догадываться об этом!

Это началось очень давно, в те дни, когда мир был юным, и боги еще иногда спускались на землю, и ангелы прельстились красотой дочерей человеческих. Рожденные от них дети были людьми – но не совсем[3]3
  «Когда люди стали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, кто какую избрал… В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди» (Ветхий Завет, Бытие, 6).


[Закрыть]. В разные времена их то объявляли святыми – обычно после смерти, – то сжигали на кострах и подвергали нечеловеческим пыткам. Неизменным оставалось лишь одно – люди всегда боялись и ненавидели их, старались уничтожить любой ценой.

И это почти удалось. Теперь они рождаются редко, когда в результате случайной мутации «старые» гены нет-нет да и вырвутся наружу, и в семье обычных людей вдруг да появится странный, ни на кого не похожий ребенок. Родителям остается только гадать: откуда он взялся – такой? А общество, как и века назад, стремится его отторгнуть, обезличить, сделать таким же, как и все, а не получится – убить. Правда, методы изменились, они стали действовать гораздо тоньше, без драматических эффектов. Каждый, кто видит невидимое, слышит голоса духов и живет в двух мирах одновременно, рискует стать пациентом психиатрической клиники. Маленькие разноцветные таблетки действуют тихо, это вам не дыба и раскаленные щипцы, зато надежно устраняют чужака, превращают его в поистине жалкое создание – бессмысленное, отупевшее, зато не опасное больше.

Грандмастер провел ладонью по камню и почувствовал, каким холодом веет от него. Прости, Тринадцатый…

Он сидел в глубокой задумчивости, когда бархатная портьера чуть приоткрылась, и перед ним возник высокий парень с черными взлохмаченными волосами. Глубокий сине-багровый шрам пересекает его лицо, придавая ему мрачное, разбойничье выражение. Ах да, он ведь и был когда-то разбойником… Очень давно – больше тысячи лет назад.

Грандмастер вспомнил ночь, дорогу на Эбуродун[4]4
  Ныне – город Брно.


[Закрыть], где он был тогда советником князя Пржемысла, воздвигшего свой храм Великой Богине. В Моравии ее знали под именем Красопани… Святилище было убрано золотом и драгоценными камнями, но прекраснее всего была статуя, изображающая обнаженную богиню с распущенными волосами до колен, в венке из мирта и роз. Она стояла на золотой колеснице, запряженной двумя голубями и двумя лебедями, держа в руках глобус с изображением солнца, земли и моря. В те далекие времена люди еще чтили великих богов Древних – земную мать и небесного отца…

Он вез в святилище Золотую книгу из Торуня, и это чуть не погубило его тогда. Людям ведь невозможно объяснить, что золото не имеет ценности само по себе, оно всего лишь нетленная страница для вечности, на которой можно запечатлеть что угодно. Они готовы на все ради своего брюха, и сколько бесценных реликвий и знаний, переданных из Времени Великих Древних, утрачено навсегда из-за людской глупости и жадности! Золото Микен, скифские бляхи и ожерелья, пластины ацтеков и инков Южной Америки – все они несли особый, тайный смысл, закодированный в формах и узорах, а кристаллы – драгоценные камни – были надежными хранителями информации, подобно современным компьютерным носителям.

Но люди видят в сокровищах только блестящие погремушки, которые можно продать, чтобы есть и не работать, или переплавить, или навесить на себя, как игрушки на новогоднюю елку… В лучшем случае – выложить в музее под стеклом и показывать любопытным.

На старой дороге близ Эбуродуна, построенной еще во времена римского владычества, разбойники напали врасплох, из засады. Они успели ранить одного из княжьих дружинников, но несколько Огненных Шаров, сверкнувших в ночи, как маленькие шаровые молнии, заставили их бросить оружие и бежать прочь, вереща от страха… Только главарь почему-то не побежал, напротив – схватил его за стремя, и Грандмастер навсегда запомнил блеск длинного острого ножа и горящие как угли черные глаза, в глубине которых застыло отчаяние и мольба. Вот уж где не ожидал он встретить себе подобного!

Мешко, подкидыш без роду и племени, не знавший ни отца, ни матери, стал его первым спутником, и не было у него никогда помощника столь же преданного – без сомнений, без страха, без проклятых вопросов, которые смущают ум, впиваясь в мозг, словно отравленные иголки.

Именно из-за сомнений и погиб когда-то Ярнес Тибад, известный также как ученый аптекарь Альбрехт Доденхайм. Жалость к людям, которые в темноте своей, как всегда, не ведают, что творят, стремление достучаться до их ума и души, вразумить и направить привели его к мучительной смерти. Тогда настали черные дни для них всех, и пришлось бежать, бросив привычные места, пока не добрались до дикой, тонущей в снегах Московии – единственной страны, не затронутой язвой инквизиции…

Грандмастер до боли стиснул кулаки, так что костяшки пальцев побелели. Он снова видел глаза друга, слышал его прерывающийся, взволнованный голос… Много лет прошло с тех пор, но боль от утраты так же остра и свежа, как и в первый день. Без Тринадцатого круг не полон, и сила его ущербна.

И теперь, похоже, уже навсегда.

Мешко тихо тронул его за плечо:

– Мастер… Пора. Ночь полнолуния, все в сборе.

– Да, да, иду.

Грандмастер медленно поднялся из кресла. Мешко подал ему длинную мантию, с поклоном протянул серебряный медальон на цепочке. Он кинул быстрый взгляд на черный камень, на печальное лицо учителя и тихо спросил:

– Тринадцатый?

– Да.

– Неужели безнадежно?

– Похоже, что так. Времени осталось совсем мало. Это полнолуние – последнее для него.

Мешко нахмурился. Густые брови сдвинулись над переносьем, и черные глаза на миг сверкнули прежним, разбойничьим огнем.

– Но почему, Мастер? Прикажи только – и он сегодня же будет здесь! Почему ты не хочешь помочь ему? Вспомни, сколько раз тебе уже доводилось менять судьбу человека! Это ведь совсем несложно…

Грандмастер сокрушенно покачал головой.

– Человека – да, – ответил он со вздохом, – но Тринадцатый – не совсем человек, и у него особенная судьба. Видишь этот камень? Он твердый, но очень хрупкий. Дерево резать легче.

– Так что же, пусть погибает? Эх, будь все проклято!

Он резко махнул рукой, и догорающая, оплавленная свеча вдруг выпала из подсвечника на стол. Бумаги, наваленные грудой, вспыхнули ярким веселым пламенем, и вот уже хлопья сажи летают по комнате…

Грандмастер усмехнулся:

– Будь поосторожней со словами и мыслями. Пожара нам только не хватало.

Он щелкнул пальцами, и огонь погас. Все погрузилось в темноту, только запах гари напоминает о происшедшем. Еще мгновение – и новая свеча горит в подсвечнике на столе среди обугленных клочков, которые совсем недавно были бесценными манускриптами.

Мешко опустил голову:

– Прости, учитель. Твои рукописи…

Грандмастер поднял указательный палец и наставительно сказал:

– Пора тебе привыкнуть, что рукописи не горят. Один здешний писатель замечательно сказал об этом… Жаль, я позабыл его имя.

Он пробормотал короткое заклинание, и через мгновение пожелтевшие страницы снова лежали на столе в живописном беспорядке как ни в чем не бывало.

Грандмастер оправил мантию:

– Идем. Пора.

Но Мешко, казалось, не слышал его.

– Смотри, Мастер! Камень Судьбы!

Грандмастер обернулся – да так и ахнул. На черном обсидиане, там, где горящие страницы древних текстов накрыли его, расцвела ярко-алая роза!

А в это время Сергей спал на больничной кровати, скорчившись под ветхим байковым одеялом. Сегодня ночь была милостива к нему. Ему снилась юная и прекрасная женщина с длинными черными волосами, одетая в длинные прозрачные одежды, почти не скрывающие контуров тела. Она танцевала на лесной поляне, залитой лунным светом, и хохотала, и манила к себе…

Проснулся он оттого, что почувствовал сильный запах гари. В горле першило, нечем было дышать. Когда Сергей открыл глаза, вся палата была заполнена едким дымом. Огонь вырывался прямо из стен, там что-то трещало и шипело, словно масло на сковородке, и вот уже вспыхнула занавеска на окне.

Сосед, привязанный простынями к кровати, бился и мычал, другой пытался укрыться от огня под своей койкой с продавленной железной сеткой, третий бегал взад-вперед, пытаясь сбивать языки пламени старой продранной тапочкой, старик у окна непрерывно кричал тонким, раздирающим криком.

Сергей вскочил с постели и кинулся к двери. Она была не заперта – редкая удача! Наверное, Клава забыла… Закрывая лицо руками, он выбежал в коридор. Там, перед выходом во внутренний дворик, отгороженным железной решеткой, уже сгрудились все больные, кто мог передвигаться самостоятельно. Они кричали, вырывались из рук санитаров, которые метались между ними, пытаясь хоть как-то утихомирить обезумевшее стадо.

– Дверь откройте! Ключи у кого?

– У главврача в кабинете!

А воздуха остается все меньше и меньше. Дым заполняет легкие, становится трудно дышать. Белые халаты и полосатые пижамы смешались, сейчас они вместе, и все равны перед лицом огня. И вот уже кто-то захлебывается надрывным кашлем, раздирающим легкие, кто-то теряет сознание, а какая-то женщина бьется на полу в эпилептическом припадке с закатившимися глазами и пеной на губах.

– Да быстрее вы! Сгорим же тут, к чертовой матери!

Загремели ключи, скрипнула решетка, и тяжелая, окованная железом дверь наконец-то распахнулась. Приток свежего воздуха придал сил, и все, кто еще держался на ногах, ринулись наружу. В дверях мигом образовался затор, люди толкали друг друга, продираясь к спасению, давили упавших, но даже не замечали этого.

– А ну, тихо! Что прете, как бараны?

Зычный голос главврача Анатолия Федоровича заставил всех замереть на мгновение.

– Санитары, выводите больных! Да по одному, а не скопом. Что стали, мать вашу? Быстрее!

Властный окрик заставил всех здоровых опомниться – как будто они только и ждали этого. Санитары, медсестры и врачи мигом вспомнили о своих обязанностях и рьяно принялись восстанавливать порядок среди больных. Кого-то подгоняли, кого-то выводили под руки, а старика Семена Петровича, который обычно сидел в коридоре в инвалидном кресле, просто волоком тащили, как кулек с картошкой… Он не сопротивлялся, только мотал головой из стороны в сторону, и его редкие седые волосы волочились по грязному полу.

Сергей вышел наружу сам, осторожно ступая по земле. Ощущение это было таким необычным, позабытым за долгие годы неподвижности, что он даже про пожар забыл ненадолго. Вокруг сновали врачи и медсестры, выводя, вынося, выволакивая новых и новых больных, кто-то кашлял, стонал, надрывался от крика, а он не замечал ничего вокруг – просто смотрел на луну, ощущал землю под ногами…

А дом пылал не на шутку! Со звоном лопались стекла, черный дым поднимался кверху, и языки пламени окрашивали ночную темноту тревожными оранжево-алыми оттенками. Санитар Гришка выскочил наружу с выпученными глазами, задыхаясь и кашляя. Он даже не заметил сразу, что рукав его халата горит, рассыпая искры вокруг.

– Все! Дальше не пройти! В левом крыле – сплошной дым, к дверям не подойти. И крыша вот-вот обвалится…

Те больные, кого успели спасти из огня, жались друг к другу, словно ища тепла и поддержки. Анатолий Федорович ходил между ними, перемазанный сажей, в порванном халате, словно полководец после боя.

– Ну что, все здесь?

Он старался говорить нарочито бодрым тоном, словно ничего особенного не произошло, но получалось плоховато.

– Да какое там! – Пожилая санитарка тетя Нюра горестно вздохнула. – В левом-то крыле как раз лежачие были.

– Так давайте быстрее! С черного хода зайдите! Может, там еще кто живой остался.

Санитары – молодые здоровенные парни – переминались с ноги на ногу, переглядывались, но выполнять приказ почему-то не спешили. Многие отбывали здесь альтернативную службу, чтобы не идти в армию, и слишком поздно поняли, что эдакая альтернатива, пожалуй, и потяжелее будет. Со страхом косились они на пылающее здание, на искры, летящие во все стороны. Кидаться в огонь ради нескольких безнадежных психов никому не хотелось. Главврач посмотрел на них и только рукой махнул.

В этот момент с треском рухнула крыша. Тетя Нюра перекрестилась и тихо сказала:

– Кто остался – уже навсегда. Упокой, Господи…

А вот с Сергеем творилось нечто необъяснимое. Стоя в толпе среди перепуганных, измученных, обожженных товарищей по несчастью, он чувствовал странный прилив энергии. Словно река в начале весны, проведя долгие месяцы в заледенелой неподвижности, вскрывается и ломает лед, снося все на своем пути – мосты, плотины, все заторы, накопившиеся за долгую зиму… Это было немного страшно и в то же время почти божественно.

В воздухе смешался запах гари, едкого пота, людского страха, но и иные ароматы примешивались к нему. Сергей пытался вспомнить и распознать их вновь, принюхиваясь, как собака. Он дрожал от возбуждения, все мышцы были напряжены до предела. Куда только девалась слабость в теле, вялость и апатия! Столько впечатлений… Все ему было внове – ночная темнота, освещенная заревом пожара, крики людей, ласковое прикосновение теплого ветерка, словно кто-то гладит по лицу, но главное – луна в небе! Первый раз за долгие годы он видел ее не через зарешеченное окно, а вот так, в вольном воздухе, и почему-то ему показалось, что луна совсем рядом, стоит только руку протянуть.

Издалека послышался шум мотора и сирена.

– Кто там?

– Пожарные!

– Наконец-то, и года не прошло! Как всегда, к шапочному разбору…

– Ворота, ворота откройте!

Белые халаты, вымазанные сажей и копотью, метнулись к воротам и долго возились с заржавленным тяжелым замком. Когда наконец-то ворота отворились, во двор въехала красная пожарная машина, оглушительно завывая и сверкая мерцающими синими огнями. Странно одетые люди в касках бегали вокруг, разматывали широкие шланги, длинно чертыхались, что пожарный колодец отсутствует, а по инструкции положено… Из шлангов полетели клочья белой пены, покрывая догорающее здание.

Это тоже было очень интересно, но теперь Сергей не отрываясь смотрел только на приоткрытые створки ворот. Там, совсем близко, была свобода! Казалось, даже небо там было другое. Воровато оглянувшись по сторонам, он тенью метнулся к воротам – и выскользнул наружу.

Потом будет долгое разбирательство, и специально приехавшая комиссия установит, что пожар случился из-за неисправной проводки и ветхости здания. Интернат выгорел полностью, в огне погибли более десяти пациентов… В их списке будет имя Сергея Белова. Местная прокуратура даже возбудит уголовное дело по статье «халатность, повлекшая тяжкие последствия», главного врача освободят от должности и осудят на два года условно. Уцелевших больных развезут по другим интернатам, и скоро только пепелище на месте бывшей помещичьей усадьбы будет напоминать о случившемся, да и оно зарастет травой и лопухами.

Всего этого Тринадцатый не узнает никогда.

Оказавшись за воротами, он сначала застыл на секунду, но скоро опомнился и бросился бежать прочь. Сначала было немного страшно – вот сейчас догонят, поймают, вернут… Тело двигалось с трудом, как давно не смазанный механизм, ноги заплетались, он даже упал пару раз, но упорно вставал и опять бежал. И вот уже появилась волшебная легкость, когда руки и ноги действуют в едином ритме и кажется, что еще немного – и полетишь…

Огненное зарево осталось где-то далеко позади, а он все бежал, ощущая во всем теле давно забытое чувство силы и свободы. Росистая трава чуть холодила босые ноги, и это тоже было прекрасно!

Он бежал, пока хватало сил. И даже когда упал от изнеможения, все еще зачем-то полз вперед, сминая сочную траву, теребя длинные стебли, цепляясь за них, словно пытаясь любой ценой оказаться как можно дальше от этого проклятого места. Он прижимался к земле всем телом, обнимал ее, как самую желанную любовницу, и чувствовал, как тело его наполняется силой. Давно забытое чувство единства и полной гармонии с миром было таким огромным! Даже странно, как живое существо может вместить его.

Он плакал и смеялся одновременно, слезы ручьем текли по лицу, стекали на землю, смешиваясь с зеленым травяным соком, а грудь вздымалась и опускалась, и сердце колотилось часто-часто…

Луна смотрела с небес и улыбалась ему.

Сергей не помнил, сколько времени он пролежал так. Когда он открыл глаза и поднял голову, то увидел вокруг себя заросшие высокой травой крутые косогоры и гладь реки, сверкающую в лунном свете вдалеке. Длинной же оказалась для него эта ночь!

Сейчас, словно очнувшись от долгого сна, вынырнув из глубин беспамятства и безумия, он вдруг вспомнил всю свою жизнь – каждый миг, каждую секунду! – и ужаснулся. Сейчас он предпочел вовсе не знать об этом, но неумолимая память, как нарочно, показывала все со скрупулезной точностью, и вот уже картины прошлого встают перед глазами – детство, школа, больницы, интернат… Недолгая и невеселая жизнь изгоя и неудачника, отторгнутого всеми, обреченного с самого рождения. Хотелось крикнуть – почему я? Что я такого сделал, из-за чего это случилось со мной?

Сергей сжался в комок, обхватив себя руками за плечи, и задрожал от внезапно нахлынувшего страха. Теперь-то как жить? Что делать с наконец обретенной свободой? Вернуться в мир людей? Зачем? Там его никто не ждет.

«Лучше бы я сгорел там, в огне!» – с досадой подумал он.

За спиной послышался шорох травы. Сергей обернулся и увидел, что прямо к нему идет мальчик лет шести, одетый в короткие шортики и майку с волком из мультфильма «Ну, погоди!». Лицо малыша было освещено лунным сиянием, так что видно каждую черточку. Сергей удивился поначалу: что делает ребенок один, ночью, вдалеке от людского жилья? Потерялся? Сбежал из дома? Но малыш вовсе не выглядел испуганным, напротив – шел к нему совершенно целенаправленно, словно именно его и ожидал увидеть.

Наконец, мальчик подошел совсем близко и присел на траву рядом с ним.

– Ты кто? – спросил Сергей. Слова прозвучали хрипло и невнятно – в горле еще першило от дыма, но главное – он почти разучился говорить за долгие годы молчания.

Ребенок посмотрел на него удивленно:

– Разве ты не знаешь? Я – это ты.

И правда! Сергей долго всматривался в детские черты, показавшиеся смутно знакомыми, пока не понял, что это действительно он сам – такой, как в тот день, когда повстречал человека-зверя у старого дуба.

– Ты ведь не бросишь меня теперь, правда? – В голосе мальчика звучала тревога, а взгляд светло-серых глаз был так прозрачен и чист! Разве можно его бросить – такого?

Сергей протянул руку и осторожно пожал пухлые пальчики:

– Нет, что ты! Никогда.

– Хорошо!

Ребенок улыбнулся. Сергей сидел рядом, держа в ладони его маленькую ручку, словно величайшую драгоценность, и чувствовал, как по телу разливается приятное тепло и сердце екает в ожидании чего-то радостного, что совсем скоро и обязательно должно наступить…

Бум, бум, бум… Гремит ли бубен человека-зверя, лесного шамана, возникшего из небытия, или это мое сердце так стучит в тишине? Кто я, где я, зачем пришел сюда и куда иду?

– Тебя ждут. Знаешь об этом?

Сергей кивнул. Сейчас он и вправду поверил, что люди из его сна – это не морок, не бред, не фантазия. Где-то они действительно есть.

– Поторопись, у тебя мало времени.

Ребенок крепко сжал его руку – и вдруг исчез, растворился в воздухе, растаял, словно облачко тумана.

Тринадцатый вновь остался один. Он лег на спину и долго смотрел в небо на звезды, которые сейчас казались необыкновенно яркими и близкими, на диск луны, уже начинающий светлеть в предутреннем небе, и счастливо улыбался. Если где-то есть люди, которым он нужен, он непременно их отыщет! Он еще не знал как, но верил, что сделает это, непременно сделает. Просто будет идти и идти вперед…

И верить, что чудеса еще случаются.

Сергей поднялся на ноги – неуверенно, словно человек, выздоравливающий после тяжелой болезни. Легко сказать – встать и идти… Только сейчас он заметил, что на нем нет ничего, кроме невероятно рваных и грязных казенных подштанников. Пожалуй, показаться в таком виде нигде нельзя – мигом загремишь обратно в психушку. Пусть интернат сгорел, но ведь другие остались! И его уже ищут, наверное. При одной мысли об этом он почувствовал, как по всему телу бегут мурашки. Ну уж нет, не дождетесь! Надо раздобыть какую-нибудь одежду, и побыстрее.

Где-то раздается лай собак – значит, есть жилье неподалеку. Если повезет, там можно раздобыть то, что нужно. Он решительно повернулся и зашагал к деревне.

Идти пришлось совсем недолго. Вскоре показались покосившиеся заборы и деревянные домики. Теперь, когда у него появилась цель, Сергей двигался быстро и уверенно. Почему-то он прекрасно видел в темноте и мог различить сейчас каждый листик на дереве, каждую травинку, каждый камешек под ногами. Он чувствовал запах хлева, домашнего тепла, огородной зелени… Все чувства обострились до предела.

Первый же дом у околицы привлек его внимание. В темноте смутно белело вывешенное на веревке белье. Штаны, рубашки, цветастые юбки, лифчик невероятного размера, детские ползунки… Видно, здесь живет большая семья.

Сергей подошел к калитке, осторожно отодвинул щеколду и вошел во двор. Собака вылезла из будки, загремев тяжелой цепью. Как только сразу его не заметила? Вот сейчас зальется лаем, перебудит всех в доме… Сергей зачем-то вытянул руку вперед, посмотрел собаке прямо в глаза и строго сказал:

– Молчи!

Встретившись с ним взглядом, пес почему-то мигом прижал уши и пополз на животе, виляя хвостом. Сергей подошел ближе, присел на корточки, погладил мохнатую морду.

– Ты прости, собака. Мне очень надо.

Он подхватил с веревки штаны и рубаху, мигом перемахнул через забор и скрылся в темноте.

И снова – бежать! Пусть и не гонится никто, но все равно. Только когда деревня осталась далеко позади, Сергей остановился, чтобы отдышаться и оглядеться по сторонам.

Солнце всходило, окрашивая легкие облака в нежно-розовый цвет. Стоя на высоком берегу, Сергей видел реку, величаво и плавно текущую где-то далеко внизу, горы, заросшие лесом, островки белого известняка выступают кое-где среди густой растительности… Вокруг не видно ни жилья, ни людей, и на миг он почувствовал себя первым человеком на земле, встречающим утро нового мира.