Текст книги "Дура. История любви, или Кому нужна верность"

«Вика! – читала я, пробежав приветствия. – Я не устану вымаливать прощения и пояснять, как все произошло. Я уверен, ты не вскрывала ни одного письма, поэтому пишу вновь и вновь…» – и это письмо было мной не дочитано. Еще два были открыты и тут же отправлены на место. Сашкин аккуратный, разборчивый и даже красивый почерк, каждая выученная мной буква, как капля воды по железу, точила во мне брешь. Но я уперто издевалась над собой. И вдруг письмо не от него и даже не от Виталия. Я покрутила его, обратного адреса нет. Мой адрес и имя написаны чертежным шрифтом. В груди екнуло, но я, глубоко вдохнув, вскрыла конверт:

«Здравствуй, Несмеяна! Достучатся, докричаться до тебя невозможно, поэтому я решился на крайние меры. НЕ рви сразу! Дочитай до конца! Понимай это как хочется – приказ, мольба, только прочти! Я не знаю, какая муха тебя укусила, в то утро, но ты была не права. Это первое. Второе – я знаю, что произошло, и хотел бы быть рядом. Но я такой же упрямый, как и ты. И я предупреждал, ни единожды! Ты послала – я пошел. И, заметь, опять даю тебе шанс все исправить.

Вика! Пока не поздно, пока мы оба не сломали себе жизнь, ответь! Всего одним словом – ПРИЕЗЖАЙ! И я забуду все, примчусь, прилечу, прибегу и буду рядом всегда и везде преданным псом. Не позовешь – буду считать, что тебе не нужен и сойду с дистанции, перед самой финишной прямой. Только знай и помни – я любил только тебя, люблю и буду любить до последнего дыхания. Твой обалдуй, Андрей. Несмеяна! Ну не будь дурочкой, пожалуйста!»

– А я и есть – Дура! – не сдержалась я: – Иначе бы давно ваши каракули облизывало бы пламя. Нет! Ну и нахал же он! – спрыгнула на землю, принялась бродить по саду, обнимая деревья, словно передавая им всю свою душевную сумятицу.

– Вот же самоуверенный наглец! Бабник! Он будет со всеми подряд обниматься, а я же еще и покаяться должна! Да хоть сгори, но я тебя знать не хочу! Умирать буду, в тяжелый муках – не позову! – обойдя двор раза два или даже три, я вернулась на свое тайное местечко. Нет, конечно же, вся семья знала, где я частенько прячусь. Я тут и рисовала, и читала и просто отдыхала. Я даже каравеллу нарисовала на пустой стене, правда краски уже поблекли. Взяв письмо Андрея, я хмыкнула и положила его сверху Виталия. Как ни странно, но я получила некий заряд, не скажу, что бодрости, но смогла прочесть несколько Сашкиных писем. Правда – ничего нового и полезного я в них не узнала. И снова письмо от Виталия. В нем он сообщил, что узнал от Ольги, что я в больнице и теперь с нетерпением ждет разрешения меня проведать.

– Жди привета, как соловей лета! – бросила я и, отправив его письмо в стопку Сашкиных, хмыкнула пару раз и обнаружила, что осталось-то всего два непрочитанных письма. Меня подмывало написать ответы, причем им троим, но бабушка еще спала, а ее отдых был для меня святым. Поэтому, я взяла последнее письмо, решив, что они будут мало чем отличаться, уселась удобно, оперевшись спиной об стену и распечатала конверт. Всего одна страничка, но я сразу поняла, с каким трудом, с каким надрывом было написано:

«Я испортил себе и тебе жизнь. Хотя всей душой надеюсь, что только себе, а ты, мудрая и понятливая, выкинешь меня из головы и будешь счастлива. Что встретишь настоящего мужчину, который до старости будет рядом. Возможно, я не прав и ты даже рада случившемуся и наконец, погрузилась в счастье, предложенное Андреем. Он-то сильней меня и опытней. Он и любит тебя, глубже, и никогда не предаст, как сделал я. Только я не от влюбленности перечеркнул свою жизнь, а по глупости, за это и буду нести свой крест до конца жизни. Любя тебя, боготворя тебя, мечтая о тебе и желая тебя. И это не изменится. Даже если ты позовешь. Я слабый. Говорю совершенно откровенно. Я вот уже несколько месяцев как перестал сам себя уважать. Живу в одной комнате с чужим человеком, неприятным мне. Постоянно думая о тебе. Слушаю ее укоры и отмалчиваюсь. Наблюдаю истерики и ничего не изменяю. А теперь еще хуже – она гуляет назло мне, а я терплю, молчу и не рву с ней отношения. Я и поцеловал то ее раз, в щеку, в загсе. Но разве это кому-то интересно? Это даже меня коробит. Чего жду, спросишь? Да ничего! Просто пустил свою жизнь под откос. С каждым часом понимая, что своим поступком освободил тебя от бремени быть женой зануды, никчемного человека, не состоявшегося мужчины. Прости меня, если сможешь и не сожалей, не много ты потеряла.

Вика, Викуся! Как же я люблю тебя! И это даже не любовь, а болезнь, заразная. Прощай!»

Дочитав, я сложила письмо, добавила к нему письма Виталика и Андрея и спрятала их в коробку. Решив, что отвечать я никому не обязана, однако отвечу и лишь Виталику, да и то из уважения к его семье. Тут и бабушка появилась. Я подошла к ней, протягивая письма:

– Пожалуйста, сожги их, да так, чтобы и пепла не осталось.

– А сама?

– Не поднимается рука. Старался.

– Хорошо, я сделаю, как просишь. Но завтра. У тебя будет время их сохранить.

– Я оставила, все, что нужно, остальное жги! А сейчас мне надо написать письмо.

– Где бумага и ручка ты знаешь.

– Ага! Спасибо!

И я принялась писать. Сначала просто из вежливости, передала привет семье Виталика, затем написала ему спасибо за участие, а дальше, как будто чертенок в меня вселился. Сбегала в дом, взяла томик Льва Толстого, где были собраны его письма, и накатала листов на пять, выбирая из каждого нечто особенное. Не перечитывая, заклеила конверт и побежала к почтовому ящику.

– Ты старалась! – лукаво улыбаясь, сказала Нюсенька.

– Еще как! Если сможет одолеть всю ту ересь, что я несла, то может еще и пообщаемся.

– Почто же ты графа так унизила?

– Да не его я, себя! Я же – дурочка!

Девичество

«Вот и тебя нет в моей жизни. Тебя просто нет!» – брошенные в адрес Андрея слова, скорее всего, были для себя самой, так как он вряд ли услышал, и тешили они мое самолюбие, мол: я свободна от больной влюбленности, к двум, далеким от меня парням и совершенно мне не нужным, все лето. Я вовсю старалась забыть их, вычеркнуть из своей жизни и открыть ее, свою Жизнь, в новом цвете. О чем, приехав в город, поспешила сообщить своему дневнику:

Привет, мой незабвенный Борька Лаптев! Хочу тебе сообщить, что на поверку собственных чувств к некоторым субъектам мужского пола, ты – единственный и неповторимый! Можешь зарадоваться.

Теперь обо мне – Жива! Но не вполне здорова. Буду с тобой откровенна – больна на всю голову. Лечусь. И не жалуюсь, если ты так подумал. Урок я усвоила досконально. Поэтому делаю выводы – я все еще юна, молода, уж не знаю – красива ли. Самой себе нравлюсь, хоть и редко смотрю в зеркало. А так как я пребываю в некой юной молодости, то решила обозначить протекающий момент Девичеством!

Да, загнула, но мне понравилось. И смыслов много. Ну, это для тех, кто полюбопытствует незванно.

А пока, прощаюсь с тобой, мой друг сердешный, и низко тебе кланяюсь.

Впредь обещаю, не лениться – отписываться.

Закончив с посланием, улыбнулась пришедшему в голову: ДЕВИЧЕСТВУ. Да уж, общение с Нюсенькой дает плоды. И, не взглянув в зеркало, полетела к Ирке, ибо собиралась наверстать упущенное время, так впустую потраченное на мимолетную любовь. И мы с ней, не поминая отсутствующих, мило проводили время, с бывшими одноклассниками и без. К этому времени она, ничего мне не говоря, поступила в мед училище да еще сразу на второй курс. Поэтому свидания ей назначали многие и она брала меня с собой кругом и всюду. Как правило, для меня эти знакомства заканчивались одним днем, походом в кино или парк, всем «скопом», далее я мило улыбаясь, не принимала приглашение на повторную встречу. Мы могли принять по два приглашения в день, утром и вечером. И не раз на неделю. Для меня итог был всегда одинаков – я скучала, я не находила даже мизерной доли, чтобы с новым знакомым забыть Сашку, а тем более Андрея. Чем поясняла Ирка мое поведение, я не знаю. Да, скорее всего ничем, так как дня через два, максимум три, она снова звала меня прогуляться с «новеньким». И длилось это достаточно долго. Серого своего она так же не прогоняла, поясняла: «проверенный, мало ли». Так же у нас с ней осталось в привычке «расспевка». Мы обе, услышав новую песню, как бы соревновались, подбирали музыку на пианино, затем вдвоем уже дорабатывали и горланили в дневные часы, веселя соседей. Правда, теперь это не были те песни, что исполняли местные коллективы или распечатанные в журналах песенки. Это был все еще Высоцкий, а к нему добавился Гребенщиков.

Беззаботная жизнь утомляет, особенно если на тебя сбрасывают все домашние хлопоты. Быть домработницей у маменьки я не собиралась, вот же, побездельничав сентябрь, моя новая группа отправилась в совхоз, а таких больных как я, никто с собой брать не собирался, поздравив бабулю первого октября с днем рождения, второго утром я направилась на занятия.

Сменить краски собственной жизни выходило как-то туговато, ибо облачалась я в последние месяцы зауныло и серовато. Блузки невзрачненькие, притухших тонов. Юбки, как правило, исключительно черные, в основном до щиколотки. Шила их мамина модистка, а я их старательно украшала – заклепками или вышивкой разбитых сердец. Пунктик маленький, от диагноза. Но я-то этого не замечала! И друзья детства мои так же не обращали на это внимание. А второго…

Нет, все по порядку.

Приехала за полчаса до занятий, получила позитива от зав отделения. Увиделась с некоторыми преподами и они порадовали, что будут снова со мной. Никто из них даже не вспомнил о долгой моей болезни. Что тоже меня воодушевило. Уже направляясь к аудитории, где собиралась познакомиться с группой, встретила Валерию Анатольевну и она провела меня к самым дверям. Я шла и никого не замечала, разговаривая с ней, хотя коридоры были еще полупусты. Затем остановилась между двух дверей, прислонилась к стене и стала разглядывать носки своих туфель. Коридор заполнялся гомоном, я все еще была отрешена, не думая – с кем буду учиться, какие новые сокурсники, встретятся ли старые. Как вдруг голос Андрея, пригвоздил меня к стене, и голова еще ниже опустилась.

– Привет! Вернулась. – он не спросил, утвердил. Я не подняла голову.

– Андрюша! – пропищал голосок, и я заметила две пары ног напротив меня. Обувь обоих мне не понравилась, не была свежа. А она продолжала: – Пойдем, а?

– Я пришел! – как-то грубо ответил Андрей.

– А я?

– Что, дорогу забыла?

Девчонка спешно умчалась, как мне показалось, расстроилась. Я так и любовалась своими туфлями, не взглянув ей вслед, не посочувствовав и не порадовавшись, что он со мной и близко такого тона не позволял. Я его игнорировала и все, что было связано с ним. Его ноги не удалялись.

– Понятно, здороваться мы не будем. – сказал Андрей. – Ладно! – и скрылся из поля моего зрения.

Ор становился сильнее, студентов прибавлялось, все общались, перекрикивая друг друга. Прозвенел звонок, открыли аудитории, люди стали развеиваться. Я подняла голову, развернулась боком к двери, в которую должна была войти. Не трусила, но зарождалось желание прийти через неделю, когда уже занятия войдут в обычное русло, а не сегодня, когда они, мои новые соученики приехали с совхоза. Правда они на меня еще и внимания не обращали. Они и не догадывались про пополнения. И снова Андрей нарушил мои намерения. Взял и вошел в аудиторию, куда я должна была идти. Застыла, прилипла к стене, как тут же была окружена моей прежней группой.

Посыпалась информация, и ее было много, я освоить ее не могла, от этого морщилась и лишь кивала головой.

– У нас что, пары нет! – за спинами бывших соучеников разразился голос Андрея.

– Ой, не ори! – бросила Наташка. – Викуся, увидимся!

И они растворились.

– Я так понимаю, вы к нам? – спросил мужчина. И тут же подбадривающе улыбаясь, открыл предо мной дверь. Деваться некуда, вошла и направилась к последнему свободному столу. – Привет всем! – сказал преподаватель. – Как лето? Как трудовые будни? – все загомонили, а он, дав минуту, стал посередине рядов: – Надеюсь, безделье не охладило вас. И так! Кто не понял – у вас новенькая! И не просто очаровашка, а… – он сделал паузу, а я забыла дышать, думая: «ну вот, сейчас если кто еще не знает, то»… Как он продолжил: – Внучка самого маршала! Я же, скромный историк, хоть мне и довелось служить в легендарном полку вашего предка.

– Я… – начала я.

– А о вас, милая, поговорим позже.

Урок был достаточно интересен, в его исполнении, и я даже забыла, как он меня представил. На перемене хотела подойти, но он вышел раньше, чем я поднялась с места, и тут в группе добавилось людей, влетели мои друзья из бывшей группы, стали перекрикивать друг друга, не забывая говорить, что меня нельзя обижать, а только лелеять, а иначе они всем шеи намылят. Естественно все перевели в шутку, хотя кто-то и сказал: «Да мы уже наслышаны. Да, нас уже предупредили»! На него цыкнули и я, выпроводив всех, уселась в ожидании звонка.

Литвинов, историк, как именовал в первый день, так иначе меня не называл, я до самого выпуска была Внучкой Маршала. А еще, он нагрузил меня на семестр вперед – на каждый урок готовить политинформацию. Уж не знаю, что его мотивировало – фамилии моя, ассоциация со знаменитыми родственниками, или он был близко знаком с папенькой. Пропуская подробности, уделю внимание лишь еще одному моменту. На экзамене попался билет о Курской дуге. Это, забегая вперед, хочу рассказать. Помимо него в аудитории было еще двое, уж не знаю, с нашего ли вуза. И когда я озвучила вопрос, он воскликнул:

– А может без подготовки? Как, слабо о подвигах деда рассказать?

– Нет! – бросила я на его вызов и осталась у стола. Объяснять ему, что родители развелись когда мне было почти пять и что я, считаю себя однофамилицей, я устала в первый же семестр обучения у него. Ходить и сдавать повторно историю, мне не нужно было, но я посещала, уж больно он был занимательным человеком. Так вот, я начала рассказ о Курской дуге, в красках, с жестикуляцией. И не заметила, как перешла ко второму вопросу: «освобождение Сталинграда». Так как о Чуйкове я знала все, за этот год, и даже чуточку больше, чем написано в учебниках, соответственно, невольно, познавала и о ВОВ. И все благодаря Литвинову – он носил мне дополнительную литературу. Минут пять все слушали, открыв рты, затем меня прервали, сказав:

– Может, к следующему вопросу перейдем?

– Думаю не стоит. – отозвался Литвинов: – Иначе мы остальных сможем услышать заполночь. Поверьте мне.

– Да мы верим! – хихикнули члены комиссии.

– А вам, милая барышня, – обратился он ко мне, вручая зачетку: – советую начать писать! Уж больно у вас хорошо получается. Удачи, Виктория! – это был первый и последний раз, когда он назвал меня по имени.

Возвращаюсь назад. Учеба потекла ровно. Больше половины преподавателей были мне знакомы, с остальными же мы знакомились всей группой. С соучениками подружилась быстро. Да это было всегда так. А если быть честными, то опять началась дележка, кто станет мне ближе. Мальчишки поглядывали, но не заигрывали. Я же снова ко всем относилась ровно, а в загулы уходила лишь с Иркой, ну и иногда уносилась к Ольке в гости. Где не сразу, а уж и не помню после какого приезда, узнала, что Виталик, оскорбленный моим письмом, умчался куда-то на западную Украину и занялся серьезно боксом. Женился на какой-то молодой учительнице, пояснив всем – в отместку мне. Так же быстро развелся и потерялся в просторах ЗАГРАНИЦЫ.

В общем, я и не заметила, как пришел февраль. Сталкиваясь с прежней группой, раза два в неделю, я старательно избегала встреч с Андреем. Уж не знаю, делал ли он тоже, но мы виделись редко, и я смотрела на него, как на стену. Зато вечером звонила Валерию Анатольевичу и он мог часами со мной вести беседы.

Не помню, как и от кого, я узнала, что Андрей, второго октября, узнав, где я буду продолжать учебу, зашел в аудиторию и дал всем наставление. Что он, постоянно в общаге требовал отчет, как я и что со мной. И вроде меня никто не уколол этим, но отчего-то я взбунтовалась и решила ему высказаться. Речь никак не строилась, и я тянула, но намерения не снимала. Думая лишь – повод найдется.

Однажды, приехав утром на занятия, я застала в группе ажиотаж.

– Вика! – подлетел ко мне Сашка Д. – Слушать будешь?

– Что слушать? В смысле? – не поняла я.

– Битлов! Десятка ночь и ты за … – сообщил он мне.

– Ладно! – пожала я плечами.

За пару дней я забыла за каких-то там Битлов, когда снова ко мне подошел Саша:

– Можешь брать!

– Что?!

– Пластинку! Ты что, не в курсах?

– Блин! Толком говорить надо! Нет у меня сегодня червонца! Дай кому, я завтра возьму.

– А и не надо денег! – сказал он и прищурил глаза.

– Не поняла.

– Да пошутил я. Ну, черный юмор. Так что, держи и слушай. Но завтра не забудь, очередь. И это, училкам ни-ни!

– Саша!

– Знаю, ты внучка маршала, такие, и под пытками не сдают.

И я послушала. Мало того, еще и записала на магнитофон. Уж больно Ирка впечатлилась, да охала, что у них в училище, иностранцы только на старших курсах, а она с ними еще не познакомилась. Ну, я и приносила пару раз пластинки, что ходили в моей группе.

Раньше у меня был бабинный магнитофон, когда родители развелись, это было единственное, что взял отец, да записи с Высоцким. И мать тут же купила мне новый, да еще кассетный, двухдорожечный. Так что я все записывала, затем раздражала соседей иностранщиной. Правда участковому никто не жаловался, а может, и жаловались, но у меня же мама, хоть и бывший, но следователь. Смутно у меня закрадывалось подозрение, что это Андрей снабжает всех новизной. Но то, что он запретил с меня деньги брать, даже подумать не могла. А узнала я от Маринки Кабировой. Она позже меня прибыла к нам в группу, дочь секретаря парткома Ленинского р-на, вся такая избалованная, под сто кг весу. Все в подруги ко мне набивалась, а затем очень в Сашку Д. влюбилась. Одаривала его, всем, чем могла. А он все возле меня, хотя я и держалась на расстоянии. Вот она и взбрыкнула как-то, высказала мне, что знала или краем уха услышала. И одно из ее повествований было:

– Везет же некоторым! Всем пользуется, а как платить, так на нее табу!

И ту мне все стало ясно. Хотя я по-прежнему общалась с первой моей группой, и ездила на занятия с братьями-акробатами, ответа на вопросы найти не могла, все как сговорились, посылали к Андрею. Но его же НЕТ в моей жизни! Я и пошла другим путем.

У моей матушки был друг, Витя Борщев, а со временем моего взросления, он становился и моим другом. Так вот он нам и возил импорт. Как только я узнала, что снова без Андрея не обошлось, ничего лучшего не придумала, как попросить Борщева привести мне модные, зарубежные пластинки.

– Да, пожалуйста! – сказал он. – Могу свои принести, или переписать на кассеты.

– Это здорово, но мне бы хотелось парочку незаезжанных. Если ты конечно можешь.

– Сомневаешься! – хихикнул он. – Новые, так новые. Кого удивлять собралась?

– Да водятся некоторые субъекты. Но не удивлять. Подарок хочу сделать.

– Будет тебе в подарок.

– Витя! Только маме не говори, я соберу денежку и рассчитаюсь.

– Не спросила сколько, а уже в долг влезаешь. Не парься, я их за копейки беру. Битлы как раз новые вышли, правда, эти еще дорогие.

– Вот только без них!

– Неужели не нравятся? Все же по ним сохнут.

– Сладкие очень.

– Может тебе рок привести? – помню, даже глаз сощурил.

– А это что?

– Окей, привезу и проведу экскурс, кто есть что.

На этом и расстались. И он привез Deep Purple, Led Zeppelin, Queen, АББА и Арабески, перед самым двадцать третьим февралем. Я все раз десять послушала, записала на кассету, одна даже порвалась и я ее бесцветным лаком для ногтей склеивала и переписывала все, чтобы не квакало. А двадцать третьего, нагрузившись подарками, поехала в технарь. Для мальчишек из группы, где я ныне обитала, мы купили одинаковые подарки, а вот для бывшей я приготовила личные, зная заранее, что сделаю больно именно Андрею. Что поделать – я пребывала в возрасте, который определила для себя – Девичеством, а в нем позволительно. Классному из той группы я везла какую-то ценную книгу, мать постаралась. Нынче у меня была мадам, Зинаида Александровна, я ее прозвала Зинсановна, приклеилось. Мы друг дружку недолюбливали. Вернее я уже, а она пыталась еще стать мне ближе, прося достать то или это. На что мать ничего не ответила, но съездила, познакомилась. Видно тоже «нашли» взаимопонимания, так как мать перестала даже интересоваться, что у меня, да как. А вот подарок бывшему сама выбрала.

Пар было мало, праздник, у всех внеклассные часы. Прежде чем идти на свой, я к бывшим направилась, на одном этаже аудитории. Они уже сидели и о чем-то бурно разглагольствовали. Мне обрадовались. И классный. Я вручила презент, он расчувствовался. Хотел было выйти, но я остановила, попросив всего минуту внимания.

– Дорогие мои! – начала я. – Вы были и будете моей родной группой! – тут я заметила, что Андрея нет, но не убегать же и я решила закончить задуманное: – С праздником! И у меня для вас кое-что есть. Ну, чтобы разнообразить ваши вечера. Прошу понять. Не надо меня опекать, пожалуйста! Я девочка взрослая, а уж жизнь наша, теперь рядом проходит, но не по одной стезе. Я не отнекиваюсь от вас. Я лишь хочу самостоятельности. Правда, не упаду. Вы же, мои родные, должны меня понять. На этом все. Ах, да, держите презент, на всех, надеюсь понравится, и поделитесь.

Положила на первый стол, пока они разворачивали, я уже выскочила, расстроенная, что заготовленную речь скомкала, что главного виновника так и не было. Дверь прикрыла, собой подперла, отдышаться собралась, как увидела – стоит парочка, мило беседует. Ему словно и внеклассный час не интересен! А она, пигалица, его обнимет, то поцелует, то руками щеки гладит, на носочках стоит, дотягивается. Словно только встретились, полгода не виделись! Так меня это взбеленило, что я в сумку залезла и достала Четвертак, новенький, собирала маме и бабуле на подарки, меняла, но тут такое дело, что НАДО! И к ним:

– С праздником! – говорю, не здороваясь, всунула ему в нагрудный карман деньгУ: – Долг возвращаю. Прости, если задержала. – развернулась, собираясь спрятаться в своей аудитории.

– Ой, Андрюшка! Это же… Мы теперь мне платьице купим?

– Свихнулась! – отозвался он, а кому, я не поняла, мне или ей, за платьице.

Я же голову задрала, скорость уменьшила, любопытствую.

– Андрюша!

– На занятия иди! – гаркнул он и тут же меня развернул, догнав. – Ты что вытворяешь?! – это он уже ко мне. Грубовато, даже очень. Меня, его тон взвинтил еще больше. Подняла к нему глаза. Хотела наорать, высказать все, что даже не думала о нем ранее, как наши взгляды встретились, я вздохнула, поняла, что подбородок дрожит, а он уже меня к себе прижал. Я и вырваться не успела, как он целовать принялся.

– Андрюша! – последнее, что услышала я, надломленное, с болью. Тут же шаги мимо пронеслись и у меня в ушах все зашумело. Не отталкиваю, а отключаюсь. Руки плетью повисли, ноги подкосились. А он словно и не замечает никого и ничего вокруг, все жарче целует. Что-то потустороннее стало вклиняться в мое сознание. Толкнули раз, второй. Пришла в себя, прочувствовав прохладу спиной, открыла глаза, он все и всех собой заслоняет. Сморит прямо в глаза, брови нахмурены. Склонился. Я вздрогнула, дура, подумала, что он снова целовать будет, а он наклонился к уху и говорит:

– Как же я тебя ненавижу! Ты и представить не можешь. Ненавижу! За то, что безумно тебя люблю! До сих пор. Всем своим существом. Каждой клеточкой! – выпалил и скрылся в толпе, оставляя в моем кулаке мои же деньги, как подтверждение того, что только-что произошло – было.

Последствия не заставили себя ждать. Уже на следующее утро общаговские барышни меня «Собакой на сене» обозвали. Городские принялись возражать. Парни из группы всех успокаивать, один даже сказал: «с ума сошли?! Если узнает…». Не договорил, но мне и не надо было, я и без озвучивания знала о ком он. Хотела в игнор все отпустить, но не смогла:

– Вот что вы все тут устраиваете, а главное зачем, или для кого? Что пытаетесь доказать? Превосходство одних или второстепенность других? Зачем раскол в группе? Из-за кого? Из-за меня не надо. Я девочка взрослая, перед кем надо – отвечу. – это был единственный мой всплеск эмоций в группе. Зато у меня начался новый этап жизни.

****

 
Дитя рассвета,
Не знавшее света дня,
Смотри – это ветер,
Он чем-то похож на меня.
Ветер проходит мимо,
Коснувшись дыханьем век,
Оставив тебе любимых,
Оставив себе свой бег.
 

Мой новый отрезок жизни мало чем отличался от существования в последний год. Все та же каждодневная учеба, которой я старалась доказать всем, а не только маме, что что-то могу. Все те же друзья, смешавшихся групп. Такое же отрешение от ухажеров и настойчивое игнорирование Андрея. Я так усердно старалась его не замечать, что не знаю, мелькал ли он в поле моего зрения. А еще – стабильное получение писем от Сашки, три раза в год, с простым поздравлением в праздник. Я открывала, пробегала по выведенным буковкам спешным взглядом и тут же выбрасывала в мусорное ведро. И, конечно же, Ирка. Мы с ней, редко, но проводили день вместе.

Косметику я выбросила давно, как только выписалась из больницы, смеясь, что мою природную красоту ничто не украсит. Так же ходила в мрачных вещах, причем к этому привыкли даже в технаре и кое-кто подключился, отказавшись от ярких расцветок. Если осенью я и надевала юбки, то зимой это были исключительно брюки, правда модные – клеш. Черная каракулевая куртка с капюшоном, который я набрасывала, если были метели. Обрезанные волосы одичало росли, завиваясь и торча в разные стороны. Что-то делать с ними я не желала, так как носила данную прическу вместо шапки и пряталась в ней от окружающего мира. Нет, правильней будет сказать, мы существовали параллельно, не задевая пространства друг друга, Я и Весь остальной свет, лишь изредка, ненадолго соприкасаясь. Правда зимой добавились еще, привезенные из Пакистана: обалденно красивая бежевая шаль, с красным набивным узором, она была единственным ярким пятном в моем облике, и черный платок с цветочным узором и золотой нитью. Я повязывала их по цыганский, назад, не убирая волос, которые как шлем прятали лицо. Пару раз я слышала от друзей, что сильно изменилась, что броско отличаюсь, что чересчур авангардна. Я лишь пожимала плечами и усмехалась, замечая, как подобие меня заполняет коридоры технаря. Была ли я примером для подражания – отвечу честно, в какой-то степени ДА, пусть и короткое время. Приведу один пример. Я поехала поздравить бабулю с восьмым и, в чуланчике, в комоде ненужных вещей, но которые Нюсе было жалко выбросить, нашла две вещички. Плюшевую курточку ее мамы, моей пробабушки. Изящного пошива – приталенная, воротничок стоечка, рукава в стиле «паж», расширенные к низу и с перламутровыми пуговичками, да шелковой, золотистой подкладкой. Надела и ахнула, словно на меня сшита. И костюм, из серого твида, узкой юбкой карандаш, жакетик – полная копия гусарского кителя. Сразу же стала клянчить у бабули.

– Да бери! – усмехнулась она. – Только поясни зачем? Это же когда шито было? Я уж и не помню, до войны или сразу после. Эх, Вика! Ну, костюм поносишь. А плюшка-то, зачем тебе? Это же сейчас только в деревнях носят.

– Что, прям такие?

– Ну, нет, конечно. Мама моя по модным журналам заказывала.

– Вот! А спрашиваешь – зачем. Это же по модным!

Девятого или десятого марта, уж не помню точно, я и явилась в технарь в «плюшке», оставив «гусара» напосля. Голову шалью повязала. Вовка в трамвае подсел:

– Привет! Ты революцию затеяла?

– Зачем мне? И с чего вдруг ты так решил?

– Так облачилась, как красногвардейская активистка – черные сапожки, юбка, телогрейка. Вот только красной косынки не хватает. А тельняшка есть?

– О, тельняшка есть! Спасибо, что напомнил, завтра надену.

– Ну-ну! И ремнем подпоясаться не забудь.

– Именно так и сделаю. И револьвер прихвачу, ну чтобы уж сразу отстреливать.

Остальные тоже комплементов набросали. Но мне то что – я же на своей волне, я же Дурочка. Поулыбалась, а потом гляжу, ну ладно девчонки, так и многие парни у бабушек телогреечки забрали.

В общем – весна! Перемен и мне хотелось.

Первая группа на преддипломную практику отправилась по предприятиям города, нашего ли, своего. Некоторые в техникуме остались. Я это узнала и удачи им пожелала. У меня другим голова болела, у нас спец предметы пошли. В прошлом же году я их уже не посещала, прохлаждаясь в больничке. А так же военное дело. Военрук объявил, что дает нам две недели, соответственную форму приобрести. Приехали мы с мамой в военторг – перемеряли все юбки, защитные рубахи и обувь. Она покачала головой, купила лишь пару рубах и к модистке. Через неделю у меня полный комплект – форма из офицерского сукна. И не только юбка, но еще и брюки, мама так, на всякий случай сшила, знала, что я их предпочитаю. А сапоги мне ее друг смастерил, настоящие, хромовые. Он в нашем городе востребованным сапожником был, вся элита к нему ходила. Кстати, он мне и свадебные туфельки делал. Ну, это так, вспомнилось по случаю.

Так вот, первые занятия у нас в аудитории были, мы калаш учились собирать и разбирать, рацией пользоваться, да противогаз надевать. Кажется, недели две я словно играми занималась. И с автоматом с первого урока разобралась, да еще с мальчишками нашими на время соревновалась. С рацией вообще легко оказалось. Ну не по весу, а волну найти, сообщение передать. Дошло дело до противогаза, надеть его, тут я условие поставила – если с первого раза получится, то меня больше не трогать. Преподаватель был мной пока доволен, поэтому кивнул. Ну, я и натянула себе на голову, косметики же нет, и уселась за парту.

– Ты чего? – спросили девчонки, парни лишь поглядывали.

– К газовой атаке готовлюсь. Вот смотрю, сколько так просидеть смогу.

– Ну, а если газы химические? – говорить преподаватель. – Они же часами развеиваются. Ты как, готова так по техникуму ходить?

Я кивнула. Все загомонили. Он по столу постучал и всех по местам рассадил. Стал новую тему рассказывать. На меня поглядывает, да на часы на руке. Видно ждет, что я сдамся или в обморок грохнусь. А мне и, правда – уже дышать нечем, но не сдаюсь. Долгожданный звонок. Танька Печенкина и Лидка, я с ними больше всех общалась, стали меня дергать:

– Да снимай ты! Большая перемена, поесть надо. Идем в столовку.

Я головой мотаю, мол, не пойду, есть так не смогу. Парни подначивают, ставки делают, сколько я еще выдержу. Спасибо учителю, спас меня от преждевременной кончины или уж настоящей психушки: