Текст книги "Дура. История любви, или Кому нужна верность"

– Можно! – засмеялся он. – Если обещаешь пить хотя бы чай.

– Я бы еще и булочку схрумкала. – сказала я и поняла, сейчас разревусь. Отвернулась к окну, прикусила губу.

– Где же делось твое настроение?

– Осталось во вчера.

– Вика!

– Да.

– Можно спросить?

– Вам все можно, вы же мой врач. А врачам и священникам полагается задавать вопросы, чтобы излечить.

– И что же может вылечить священник?

– А вы это хотели спросить?

– Нет. Но хотелось бы понять. Я – атеист.

– Я тоже, думала, что атеистка. По крайне мере в школе по атеизму была пятерка, да и в техникуме тоже. А оказалось – просто безбожница.

– Это как?

– Хотите признания? – я повернула к нему голову, и уже не стеснялась мокрых глаз, хотя слезы по-прежнему не выбегали дальше век.

– Хотелось бы простой беседы по душам.

– Вот! ПО ДУШАМ! А говорите – АТЕИСТ! Вы верите в бога больше священнослужителей, иначе бы не стали доктором.

– Возможно. Не думал об этом. Так как насчет очередного душевного разговора?

– Валяйте!

Он усмехнулся, но замечания не сделал.

– Значит, ты причислила себя к неверующей. В чем разница? Мне-то казалось, атеист и есть безбожник.

– Странную тему мы сегодня избрали. Вам так не кажется? У меня один отец – летчик, второй парторг. Первый – утверждал, что не встречался, даже там, над облаками, но постоянно поминал всевышнего. Хоть и смутно, но я помню, как его родители, стало быть – мои дед с бабкой, ходили в церковь и он, иногда, с ними. Веровал ли? Сомнительно. Второй отец – научно доказывал, что бога нет, в церковь не хаживал, даже более того – на пасху мог ремонт делать, но заповеди соблюдал и считал грехом не только убийство или воровство, но и взяточничество, и насилие над детьми. Атеист – но с верой. Теперь я – на всех уроках истории и атеизма, отчего-то, всегда стыдилась утверждений, что души нет, а человек бесследно исчезает. Уж не знаю отчего, но я не боюсь бога, а вот Ленина и Сталина – да. Не от рассказов родных, не из-за учебного материала, об их жестокости. Как ни странно, но я плохого, ни о том, ни о другом не слышала от своей родни. Даже, наоборот, в семье не избавились от уважения к ним и не стыдятся этого. Я, отчего-то, сама вбила себе в голову, что они, Ленин и Сталин, сидят где-то там, высоко-высоко, все видят и слышат и, рано или поздно перед ними придется держать ответ. А может я с ними встречалась? В прошлой жизни или при первой кончине. Не знаю.

Валерий Анатольевич внимательно слушал и не перебивал.

– Что, каша у меня в голове?

– Я не психолог, чтобы судить. По мне так нет. Каждый имеет право размышлять в разных направлениях.

– Так о чем Вы хотели меня спросить? Уж не о том, грешна ли я? Грешна, как и все. Я же человек!

– Виктория! – он засмеялся. – Ты иногда вводишь меня в ступор похлеще профессоров психиатрии.

– Да ладно! – махнула я рукой и поняла, он снова потушил жар в моей душе, ничего не делая. – Спрашивайте! Я сегодня открыта для откровенного разговора.

– Я хотел спросить о письмах. Мама приходила?

– Нет. Она занята, у нее работа. Я всегда болею сама, с детского садика.

– Тогда откуда письма?

– И от кого? – улыбнулась я. – В сумке нашла. Видно мама решила, что я должна их все прочесть, раз они мне приходили. Я, только вчера, за все это время, что тут нахожусь, заглянула в сумку. От кого? На первом вы, как и я, можете прочесть отправителя сами, остальные я не разглядывала.

– Может, стоит познакомиться с их содержанием?

– Зачем?

– Там может быть нечто важное.

– Там сплошная ложь!

– Виточка!

– Только не говорите со мной как с ребенком!

– Даже не думал. Пойдем, пройдемся. Сегодня погода просто замечательная.

– А как же рабочий день?

– Да ну его! Один раз можно.

– Нет, не сегодня. Сегодня я буду самостоятельно бороться с собой.

Он пожал плечами и ушел. Но в пять вернулся снова и стоя у двери, заявил:

– Прогулка! Перерыв в самобичевании полезен.

И мы пошли. Сначала по больничным аллеям, затем вокруг больницы, потом сделали кружок чуть дальше. Дошли до скверика, прошлись и направились назад. Думаю, мы смешно выглядели. Он – худой и очень высокий, ссутулится, чтобы не выглядеть каланчой, руки за спиной, сцеплены в замок. Шагает, гордо смотря вперед. И я – совсем девчонка, с потупленным взглядом, рассматриваю асфальт. Руки в карманах. Худая настолько, что вещи как на вешалке. Волосы отрасли и непослушно торчат в разные стороны, завиваясь, как им вздумается. Да и лицо бледное, синяки под глазами.

– Поезжай-ка ты домой! – неожиданно сказал Валерий Анатольевич, когда мы подходили к больнице.

– Зачем? – испугалась я. – Не хочу! Мне там и делать нечего. Да меня там никто и не ждет!

– Поезжай! Дома лучше, чем в палате на праздники сидеть.

– Какие праздники?

– Майские! Хорошо жить без забот! – усмехнулся он. – Говорят, только счастливые времени не замечают.

– Да, счастье просто бьет, да все по голове!

– Все изменится и будет лучше, чем было.

– Буду надеяться.

– Вика, у тебя вся жизнь впереди!

– Само-собой! Какой бы длины не была.

– Что за упаднический настрой?

– Просто я реально смотрю на многие вещи.

– Хорошо – убедила! Звони маме, пусть приезжает.

– Не хочу!

– Ладно, давай так. Я ей сам позвоню, ты поедешь, на все праздники и будешь мне звонить, сколько захочешь раз на день в любое время.

– Типа – отчитываться, что жива, здорова.

– Ты кого хочешь обидеть, себя или меня?

– Глупость сморозила. Я же девочка, мне простительно!

– Тебе много простительно и не потому, что ты девчонка, а в основном, оттого что замечательный человек.

Ох, как же мне хотелось сказать: «Да откуда вы знаете? С чего вы это взяли? Разве хороших людей отфутболивают как мяч?!» Но я промолчала, лишь искоса глянула на него.

– Договорились, звонить будешь? – я молчала. – Вика! Я буду скучать. Но я не могу сам звонить. Пойми, мама не правильно поймет, будет засыпать вопросами. Позвонишь?

– Да.

– Мы же не просто врач и пациент. Я, надеюсь, мы друзья?

– И подруги… Позвоню. И не раз. Еще сами будите просить, чтобы звонила реже.

– Не попрошу. И это. Если отвечу не я, а мой папа, не бросай трубочку сразу.

– Хорошо, не буду. А что передать? Привет или может, пароль придумаем?

– Ребенок ты еще, хоть и стараешься быть взрослой!

– Теперь поняла – буду вежливой и культурной. Поздороваюсь, представлюсь и попрошу передать, что у меня все просто зашибись!

– Письма прочти! – попросил Валерий Анатольевич и, открыв передо мной дверь палаты, сказал: – До завтра!

– До завтра! – ответила я и закрыла за ним дверь.

Смеркалось. Жуя кусок хлеба, без ничего, просто мягкая горбушка сиротливо отдалилась от каши непонятного цвета и была несчастна, как и я сама, глотая остывший чай, я смотрела на пачку писем и размышляла – положить их в сумку или выбросить прямо здесь? Зашла медсестра, перебила мои мучения.

– Ты снова не поела?

– Мне надо похудеть.

– Зачем?

– Оперировать легче!

– Да у тебя и так кожа да кости! Оперировать! Это с чего вдруг?

– Почему вдруг?! Я что, зря тут валяюсь?

– Заболела, вот и лежишь. Ой, не морочь голову. Домой когда?

– Да на праздники выпроваживают. Говорят – сходи, посмотри на дом родной, простись!

– Вот что ты мелишь?!

– Я не мельница.

Медсестра присела:

– Что, правда, решили тебя прооперировать?

– Ага!

– Что именно?

– Так голову. Обнаружили, что мозгов мало, вот донора ищут.

– Не язык, а помело! И за что Валерию тебя удружили?! – она забрала тарелку и стакан. – Вон сколько нормальных больных. Ему практика нужна. А он с тобой, дурой, нянчится.

– Так нарочно же и дали, чтобы потом, в бою, так сказать, легче было!

– Выписывайся ты уже.

– Не надейтесь! Я тут надолго. И мучатся вам со мной, до самой пенсии.

****

Первое мая. Проснувшись утром, я не сразу сообразила что дома. Умылась, оделась и села на кровать, лицом к окну, не зная, куда себя деть. Мама проснулась, тихо сновала по квартире, видно боясь меня разбудить. Заглянула:

– Ты не спишь?!

– Нет. – ответила я коротко, даже не повернув к ней голову.

– Пошли завтракать.

– Я не ем по утрам.

– Вита! Надо.

– Слушаюсь и повинуюсь. – пошла за ней. Села и снова уставилась в окно. Чай был горячий и я, обхватив чашку двумя руками, зависла в ожидании. На улице играла музыка, соседи поздравляли друг друга, весело перебрасывались незначимыми фразами.

– Не зависай! Пей и ешь!

Я глотнула и грызнула бутерброд.

– Вита! Что такого случилось, что ты так себя ведешь?

– Жизнь случилась. Просто – жизнь! Спасибо! Я, правда, не хочу. Обедать буду. – и пошла к себе. Связка шаров привязанный к флажку взлетели, и я их оттолкнула, с отвращением, даже с гадливостью. Села за стол и взяла свою сумку. Вытащила стопку писем и, превозмогая себя, помня данное обещание своему доктору, взяла первое. Вскрыла конверт и, прочитав первую строчку, тут же всунула лист назад и положила рядом со стопкой. Руки тряслись, в горле першило. Но на кухне была мама, а мне с ней встречаться не хотелось. Принялась ходить по комнате. Немного успокоившись, уселась.

«Милая моя Виточка!…» – начало второго письма было таким же, как и первое и с ним я поступила также. Третье я открыла, когда унялась дрожь в руках. Но затем я решила, что надо с ними покончить махом, раз и навсегда. Открыла четвертое, пятое и все они, как под копирку, начинались «Милая моя Виточка!»

Решив, что на сегодня порция мазохизма достаточна, я перебралась на кровать.

– Вита! Поехали сегодня в парк, погуляем. Ты же любишь бывать в парке.

– Любила! Но сегодня не хочу. Ты поезжай. Бери Федоровну и погуляйте.

– И думай как ты тут?

– Поздно обо мне думать, я уже большая. Да и что со мной сделается.

– А вдруг… – она не договорила.

– Я боюсь высоты, так что, не прыгну.

– Нет, ты, все-таки, дура!

– Уже со справкой.

– С какой?

– Ай, прости, я же на побывке.

– Вита! А как ты думала, я должна поступить, если ты лежала как бревно и даже не шевелилась?! Я не знала, что и думать, что случилось, может ты в дороге что сломала, оступилась или еще что. Вот и решила тебя обследовать. И потом, как я буду прикрывать твои прогулы в техникуме?

– Я о нем вообще не думала. Да и думать мне нечем, я же – Дура!

– Ты решила испортить праздник.

– Это ты его портишь, себе в первую очередь. Оставь меня, пожалуйста! Прогуляйся, как делала всегда, с подругами, дай мне просто спокойствие.

– Ну как хочешь! Я не собираюсь тебе потакать во всех глупостях.

– Вот это правильное решение! – мать хлопнула дверью. – Тем более что ты и в детстве не сильно меня баловала.

Пятое. Мать проснулась и сразу ко мне зашла, с подарком и улыбкой:

– С Днем Рождения! – протянула коробочку. Я открыла и надела новый перстенек. – Это я сделала специально для тебя, из сережек бабушки Тони. Все равно серьги в нашей семье не носят.

– Спасибо! Мне приятно. – поцеловала мать, разглядывая перстенек – печатку и подумала: «Тебя, мама, как всегда, надули. Это не бабушкино, червонное золото. Это вообще современное низкопробное. И цвет не тот, да и вес. Но ты, хоть и бывший следователь, не поняла. Как и с моей косой. Сделала шиньон и не догадалась, что волосы хоть и мои, но лишь кончики».

– Я сбегаю на работу и примчусь сразу.

– Зачем?

– Так надо же приготовить.

– А вечером нельзя?

– Вита! Ну, к тебе же друзья могут приехать.

– А они у меня есть? За последние месяцы не заметила. Лучше бы отцу позвонила.

– Сам приедет, если захочет. Если, конечно, не забыл.

– Ты же не сказала ему, что я в больницу попала.

– А зачем? Серьезного ничего же не случилось.

– Права – совершенно ничего. Вопрос в том, что я там делала месяц?

– Все, я умчалась.

В десять она вернулась, да не одна, с Ольгой и Наташкой. Расцеловались они со мной, и пошли к маме на кухню, помогать готовить. Минут через пять, мать, выглянув в окно, спросила:

– Девочки, а кто еще придет?

– Да мы не уточняли. Может, кто и придет, все же помнят, что у Вики день рождения!

– Понятно! – сказала мать. – Ну, вы тут справитесь без меня? У меня же рабочий день.

– Справимся! – заверила Оля.

– Все что надо, в холодильнике! – и мать спешно удалилась.

А я, пожав плечами, выглянула в окно. Мои одногрупники шли и шли. Я даже не ожидала. К часу я брала стулья у соседки и доставала банки, чтобы поставить цветы. Пришли все, кроме Андрея. День был замечательный. Они столько шутили и столько вспоминали, что даже я смеялась.

Затем ко мне подошел Виктор и попросил отойти. Мы вышли на балкон.

– Как дела, подруга?

– Лучше всех!

– Когда возвращаешься?

– Не знаю. Правда. Меня же еще не выписали.

– Ты прости, что не приехали в больницу. Мы у мамы твоей спросили, но она сказала, что лучше пока не приезжать. Ты хоть как себя чувствуешь?

– Живая.

– Это здорово!

– Спасибо! – сказала я.

– За что?

– Что диагноз не спросил.

– Вика! Ну, какой диагноз может быть, если ты в травматологии лежишь?! Не в гипсу, значит, не поломалась, а остальное вылечат.

– Определенно!

– Вит! Я все же скажу, иначе ругать себя буду всю жизнь.

– Говори!

– Позови Андрея!

– Это как? На балкон выйти и кричать? Да и зачем?

– Он тебя любит. Я-то уж знаю. Ты тогда что-то себе навыдумывала.

– Я, тогда, ничего не выдумывала. Я, тогда, в последний день своих занятий, просто увидела то, что увидела.

– Не все так, как кажется. Он места себе не находит.

– Поэтому спит в другой комнате. – улыбнулась я.

– И кто тебе уже наболтал?

– Витя! Мы об Андрее не говорили. Просто даже не успели. Я знаю. И знала раньше, но… В общем. Я его звать не буду. Захочет, приедет сам. Вот тогда мы с ним поговорим. Вдвоем, без помощников. Не приедет – тогда передай ему самые наилучшие пожелания!

– Сама передашь! И все же, как вы с ним похожи! Так упрямы, оба. Ведь он же не просто тебе нравится, ты же тоже его любишь!

– Я не умею! И это его определение. С чем, я скорее все, скоро, соглашусь. А любовь… Витя, она у каждого своя. Я навязываться не буду и бегать за ним хвостиком тоже. И не хочу, чтобы он так делал. Любовь! Какая же это любовь, если одиночество съедает? Ему нужна женщина, заглядывающая в рот и предугадывающая его желания. Я не буду этого делать. Я не изменюсь. Ни завтра, ни в двадцать, ни к старости. Люблю, говорю тебе честно. И дышать без него учусь заново. И на мир смотреть из собственного окна. Вот только… Ты же сам сказал – мы с ним похожи, а значит, как нас учит физика – не приблизимся, а оттолкнемся.

– Вита! Ты же женщина! Ты должна быть немного умней и хитрей. Он же испортит себе жизнь. Он же возьмет и женится, тебе назло.

– Нееет! Если женится, значит, не любил. Значит, устал ждать близости, к которой я еще не доросла.

– Любит! И будет любить всю жизнь! Он моногамен.

– Поэтому спит с другими.

– Это физиология.

– Понимаю. Анатомию учила. Мы, сейчас, говорим о разных вещах.

– Все взаимосвязано.

– Тебе видней. Ты парень и старше меня.

– Вита! Прошу, разреши ему сказать, что ты очень хочешь его увидеть. Или напиши ему пару слов.

– Нет!

– Но он не приедет без твоего согласия. Ты же его послала!

– Если для него запретом стали мои слова в минуту отчаяния, то и говорить больше не о чем!

– Виктория!

– Виктор! Я тебя очень уважаю и верю твоим словам. Но, нет! Я не позову. Правда, не прогоню, если приедет сам. Вот только врать ему не надо, я пойму, да и он тоже. Тогда нашей и вашей дружбе будет конец. Хотя, поступай, как хочешь. Я, скорее всего не вернусь.

– У тебя что-то очень серьезное? – Виктор испугался, искренне разволновавшись.

– А разве по мне не видно? Не бери в голову. Я сама себя иногда завожу в тупик. Ты замечательный друг, хотя мы с тобой и не были столь близки, как с братьями – акробатами. И спасибо тебе, за этот разговор.

– И все же, прошу, сделай шаг навстречу.

Я замотала головой и ушла.

Вечерело. После шумного дня мне хотелось тишины. Не включая света, я уселась на кровать и смотрела на подарки, накрывшие мой стол немалой горкой. Желания открывать не было, я испытывала усталость, не шуточную. Вертя в руках мяч, совершенно машинально, не осознавая, что делаю, я опустила глаза и невольно губы растянулись в улыбке. Днем я его не видела, кто принес, не заметила. На разбеленном красном, хоть и размыто, вырисовывались материки. Но не это меня улыбнуло. Он был покрыт пожеланиями и четверостишиями, с подписями. Читала, пока не наткнулась на жирный вопросительный знак. Он не бросался в глаза сразу, хоть и был в центре. И все поплыло, а мяч отправился покоиться под кровать.

****

В больницу я вернулась седьмого. Мне не хотелось еще три дня сидеть в квартире, слушать вздохи матери и ждать непонятно чего. В конце-то концов, все, что должно случиться – случится, где бы я ни была. Если кто захочет меня увидеть – приедет. Заняв свое место, я уже не сидела тупо, а разобрала вещи и, достав заветную коробочку, поставила ее на окно, у изголовья. Туда же определила и стопку писем, которые еще не открывала, открытые же лежали в сумке и ждали своей участи. Этот раз я собиралась сама, поэтому прихватила и дневник. Зачем – еще не знала, ведь писать пока не собиралась, не могла еще концентрировать свои мысли и высказывать чувства. Открыла окно, уселась на подоконник. Второй этаж был достаточно высок и открывал вид не только больничного дворика, но и проезжую часть. Просидела так до самого обеда и когда медсестричка привезла обед, опустилась на кровать.

– И чего тебе дома не сидится? – спросила она, язвительно ухмыляясь.

– За вами скучала, а больше за обедами!

– Ой, может, и есть будешь?!

– Еще как! – ответила я и взяла миску с первым. Присмотрелась, принюхалась, попробовала. Рассольник, правда, хоть и без единого огурца, но был достаточно съедобен. Похлебав его, я попробовала и второе, а вот компот выпила, хотя из дому привезла достаточно еды. После этого я улеглась, собираясь заставить себя немного поспать, но сон не приходил, и я снова уселась, уставившись в окно. Валерий Анатольевич не заходил и меня это заинтересовало. В отделении все затихло – настал сонный час, даже медсестры не сновали туда-сюда. Лишь позвякивало ведро санитарки. Выбравшись из палаты, я прошлась мимо ординаторской. Дверь была приоткрыта, я прекрасно видела стол своего врача, его не было. Вернувшись к себе, я прождала еще часа два, думая: «Странно! Доктор не пришел. Не знает о возвращении или ему не до меня? Нового больного дали?» Естественно, спрашивать я не стала, но зато, как только в отделении закончился рабочий день, и остались лишь дежурный врач да медсестра, я пошла к телефону-автомату, висевшему в холле. Третий гудок, я собиралась повесить трубочку, как услышала:

– Слушаю!

– Добрый вечер! – сказала я, пытаясь понять, кто у телефона. – Валерий Анатольевич…

– Минуточку! – и тут же позвали: – Валера! Это тебя. Девушка. Голосок приятный, но напуганный.

– Спасибо, папа! – услышала я голос своего доктора и облегченно вздохнула. – Слушаю!

– Валерий Анатольевич! Добрый вечер!

– Добрый!

– Это я. Виктория!

– Вика! Здравствуй! – мне показалось, он даже обрадовался. Мы не виделись неделю, не скажу, что я за ним скучала, но и отрицать не стану – мне его не хватало. Его и наших разговоров, даже наших прогулок. – Молодец что позвонила! Почему так долго молчала? У тебя все хорошо?

– Да, у меня все хорошо. – ответила я и выпалила: – Я в больнице.

– Где? Что случилось? Ты заболела? Что-то серьезное?

– Да нет! Я к вам вернулась, сегодня!

– Так ты из нашего отделения звонишь.

– Да! Вас не было сегодня, вот я и решила позвонить.

– Правильно сделала. А я ждал твоего звонка, все эти дни. Но потом решил, что у тебя все хорошо, что ты с друзьями или с родными, может даже уехала, на все праздники.

– Да нет, я просто не хотела вас беспокоить.

– Мне прийти? – что его насторожило, я не знаю, но он спросил с тревогой в голосе.

– Да не надо. Завтра увидимся.

– Завтра… Я на выходных, но обязательно приду. Ближе к обеду. Но если буду необходим, не стесняйся, звони.

– Спасибо! До свидания! – сказала я и поспешила повесить трубочку. Разговор меня опечалил, вот только чем конкретно, я не понимала. Просто стало грустно, и я поплелась в палату. Улеглась лицом к окну и не заметила, как уснула. Проснулась среди ночи, покрутилась и снова заснула. За последние два месяца я практически не спала, хоть и лежала сутками, уткнувшись в стену, сегодня, по-видимому, наступил переломный момент.

Валерий Анатольевич пришел, как и обещал. Мы проговорили с ним более двух часов, затем, как у нас вошло в привычку, прогулялись и расстались до десятого. А утром десятого мая меня ждал сюрприз, не очень приятный. Оказалось, что я стала взрослая, поэтому меня перевели в другое отделение, хорошо хоть на том же этаже. Теперь меня курировал сам профессор, Фиадосий Анатольевич. Медсестра отвела меня сначала в новую палату, затем провела к его кабинету, хотя я и знала, где он находится. Поговорили мы недолго и, так как это была больница, где лежали с травмами, а у меня явных переломов или вывихов не было, ну разве что в голове сдвиг, то он назначил мне полезные для тела процедуры. Теперь я должна была ходить на первый этаж, принимать радоновые и хвойные ванны, массаж, грязи и еще парочку электро-процедур. Ну, я и ходила. В палате я была не одна, со мной еще лежали: девушка, с переломом позвоночника и женщина, с привычным вывихом ключицы. Она тут была как дома, всех знала, как и ее знали все. Она, чуть ли не каждый месяц попадала на неделю – другую. Она-то мне и сообщила, что Валерий Анатольевич в меня влюблен. Обсуждать это я не хотела, как и делиться своей жизнью. А Валерий Анатольевич захаживал ежедневно, раза по два, но на пару минут. Правда, гуляли мы с ним, после его смены, каждый день. Уж не помню, на какой день, мне соседка по кровати сообщила о своих наблюдениях и какой, точно, была моя реакция, но только я стала замечать, что Валерий Анатольевич частенько прохаживается мимо палаты, да обязательно старается встретиться со мной взглядом. Раньше, когда я была в палате одна, дверь держала закрытой, а теперь она постоянно днем была открыта.

– И сомнений нет! – сказала соседка: – Он влюблен! Я же его знаю. В наше крыло ходил ну раз или два в неделю, а сейчас чуть ли не каждый час.

– Точно! – подала голос спинальница. – Я видела, когда он заходил.

– Ой, да что ты видела! – перебила ее мать, которая дежурила возле нее постоянно. – Ты их, деточка, не слушай! Это они от скуки.

– А я и не слушаю. Я у Валерия Анатольевича первая больная. Нас разлучили, неожиданно.

Моя фраза развлекла женщин, и они добродушно похохотали, да так, что и я не сдержалась. Мимо шел Валерий и даже приостановился, заулыбался и быстро ушел. Этим же вечером, мне соседка показала, куда он ходит. В конце нашего коридора был выход на первый этаж, вот он им и пользовался. Хотя лестница была и между отделениями и, скорее всего, в конце того крыла. Получалось, что он и, правда, проходил, чтобы увидеть меня. Но я тут же отогнала любые мысли, по поводу влюбленности и приписала его действия к ответственности и привычке.

В шесть мы, как всегда, вышли на прогулку. Прошлись до бульвара и направились обратно.

– Вы сегодня не спешите. – сказала я.

– Я сегодня дежурю в ночь.

– Здорово!

– Наверное. Нет, я нормально отношусь к суточным сменам, даже если тяжелых привозят.

– А когда все спокойно, вы просто отдыхаете?

– Нет. Я пишу кандидатскую. И тут у меня получается больше поработать, чем дома.

– Кандидатскую… – задумалась я. – Это здорово.

– Ну, если защитить смогу.

– Вы сможете! – утвердила я, а он ласково улыбнулся.

Этим же вечером я, не от скуки, не умела я скучать, а для отдыха от соседок, пришла к нему в гости и мы засиделись до полуночи. Он рассказывал мне о теме, затем я просто сидела рядом и пила чай, пока он что-то там печатал. Ушла, когда стала носом клевать. Через сутки он снова остался на дежурстве и мы опять болтали о его работе и он стал мне более подробно рассказывать о связках и сухожилиях, как они важны и почему он именно эту тему выбрал. А потом, неожиданно, сказал:

– Я тебе еще не надоел, со своими лекциями?

– Нет, мне очень интересно.

– Ну да, ты же хотела быть врачом. И каким, если не секрет?

– Не секрет! – заулыбалась я, говоря: – Самым лучшим! Таким врачом, у которого дедушки не умирают.

– Значит надо поступать!

– Смеетесь, да?!

– И не думал! И улыбайся чаще, улыбка твоя, как волшебная таблетка, кого угодно вылечит.

– А дедушку не смогла. А у меня был самый лучший дед на свете. – я даже всхлипнула.

– Недавно не стало?

– Очень давно, мне всего пять было. Но я все еще скучаю.

– Он тебя сильно любил.

– Вы даже не представляете как! Да и сейчас я чувствую его любовь. И бабули тоже.

– Ты не устала, Мавка? – вдруг спросил Валерий Анатольевич.

– Нет. – растерялась я и «захлопала» ресницами, смотря на него.

– Прости, вырвалось. Хотя. Ну чего извиняться, если ты мне напоминаешь лесную фею.

– Что, такая же страшненькая?

– Вот ты уже и кокетничать начала! Нет, конечно, красавица! Думаю, у них такие же бездонные глаза и роскошные косы.

– Косы! Да срезала я их в марте! И зачем, если учеба вся наперекосяк?!

– Значит надо скорее все исправлять и вернуться к учебе.

– Думаете? – спросила я и подняла к нему глаза. Еще минуту назад я собиралась убежать, так как щеки вспыхнули как при пожаре, но он, отведя разговор на другую тему, смог погасить жар в моей душе.

– Уверен! А затем взять и поступить в мед.

После этого я выложила ему – как окончила школу, как поступала и как мама в меня не верила. Одно умолчала – присутствие в жизни моей Сашки, да Андрея. А еще и Виталия, который тоже пытался заполучить мое внимание, но сдался, так ничего и не добившись. Этот раз я ушла еще позже и, прощаясь, он снова назвал меня Мавкой. Так и звал меня, много-много лет, когда мы были вдвоем.

К концу мая я выписалась. В техникуме начиналась сессия.

– Что думаешь делать? – спросила мама. – Может, заберешь документы. Ну, а через годик поступишь куда-нибудь.

– Может и заберу. – ответила я. – Пока же хочу к бабушке.

Все же в техникум я поехала уже на следующий день. Пошла сразу к зав отделения, показала справку и сказала:

– Я, скорее всего не смогу дальше учится.

– С чего вдруг?! Виктория! Давай разговаривать по-взрослому. Все болеют. У тебя ничего опасного со здоровьем нет, так чего ты вдруг раскисла.

– Вы ничего не знаете! – чуть не разревелась я.

– Я знаю больше, чем может показаться. И поэтому говорю – не сметь бросать учебу!

– Не смогу я сюда ходить.

– Еще как сможешь!

Дверь открылась и вошла Валерия Анатольевна. Она тоже была заведующей, только ГЭМА. Мы с ней были немного знакомы, и она мне очень нравилась.

– Валерия Анатольевна! Как ты вовремя вошла. Вот полюбуйся, собралась учебу бросить!

– Виктория! Ты ли это?!

– Я.

– Раз ты, – продолжил мой заведующий: – так иди и возвращайся первого сентября! Лета тебе хватит вылечить все раны.

– Я в группу не вернусь! – категорически заявила я.

– Почему?! – не унимался мой заведующий. – Сдашь сессию осенью. У тебя же уважительная причина. Все преподаватели пойдут навстречу. Да и ты, конспекты возьмешь и подтянешь за лето.

– Не вернусь я в группу. – упрямо повторила я.

– А я ее понимаю. – поддержала меня Валерия Анатольевна. – Оформляй академический отпуск и можешь не в сентябре прийти, а на второй семестр.

– Валерия Анатольевна! – начал мой зав.

– Не слушай его, он мужчина и многих тонкостей не понимает. – улыбнулась мне Валерия Анатольевна. – Дай лучше девочки бумагу, пусть пишет.

И я написала, будучи уверенной, что осенью заберу документы. В группу не наведалась, но они, видно уже проведали, что я пришла, собрались у главного входа. Заметив их, я ушла через двор. И тут столкнулась с Андреем. Он сидел на скамейке и курил. Я, делая вид, что не замечаю его, быстро шла к воротам. Он не окликнул, не догнал, просто сказал мне вслед:

– Не меняешься. Так и знал, что спрячешься. Но вот только от себя-то не убежишь!

Как же мне хотелось послать его еще дальше, чем в прошлый раз, а еще больше, поцарапать его красивое, самоуверенное лицо. Но тут, словно чудо, в голове моей всплыл образ Валерия Анатольевича, и я даже услышала, как он говорит: «Мавка!». Ухмыльнулась и, прошептала:

– И тебя, так же, нет в моей жизни. Тебя просто нет!

*****

Мне всегда было хорошо у бабушки, в любом возрасте, при любых обстоятельствах. Я ее просто обожала. Она давала мне столько тепла, что заменяла отсутствие любви родителей. Никогда не задавала лишних вопросов, но всегда могла ответить на мои предельно честно.

Приехав к ней я, прежде всего, выспалась. Затем мы с ней поговорили о моем здоровье, об учебе и она не раздумывая, сказала:

– Бросать нельзя, иначе мать тебя заклюет. А вот перевестись в другую группу, а почему бы и нет. Тебя же там ничего и никто не держит. А друзья, если настоящие, всегда будут рядом.

Забегая, в очередной раз, наперед, скажу – так и есть. С первой группой я общаюсь и посей день, хотя прошел не один десяток лет.

Вторые сутки у бабушки начались с вкусного завтрака, в виноградной беседке. Далее мы варили варенье из вишен и закатывали компоты в зиму. Пообедали окрошкой, и бабуля ушла в дом, переждать жару и вздремнуть часочек, а я, забравшись на ступеньки второго входа в дом, которым никто давно не пользовался и который прятался под тенью сливы и виноградных побегов, постелила одеяло и улеглась, положив рядом с собой свою сумку. Пять минут я щурилась пробивающимся лучам солнца, а затем достала письма, с прочтением которых тянула. Первое же открытое письмо было мной сразу же отправлено в конверт. «Моя дорогая, любима, Вика!» – уже вызывали у меня оскомину. Казалось бы, что проще, зайди в летнюю кухню, где варили варенье, и угли еще теплились, и брось корреспонденцию на них! Так нет, я словно монахиня, подвергала себя экзекуции, или даже больше, предавалась анафеме, следовала совету Валерия Анатольевича, прочесть их, чтобы понять. Вот только что я могла понять, если первые же слова: «Моя дорогая…», вызывали во мне психоз.

Такая же судьба накрыла еще несколько писем, как я столкнулась с незнакомым почерком. Открыв конверт, я долго смотрела на строчки и пыталась в них разобраться.

«Здравствуй, Вика! Здравствуй, дорогой мой человечек! Ты так внезапно пропала, а Оля ничего не говорит, что стряслось и где ты. Я хотел приехать, но она попросила подождать. Вот решил тебе написать. Моя семья за тобой скучает и все передают тебе привет. Может, мы увидимся? Если у тебя проблемы или трудности, я постараюсь помочь. Жду твоего ответа. Искренний твой друг. Нет! Любящий тебя, Виталий».

Я вернула листик в конверт, положила его отдельно и время от времени косилась на него. Собравшись с силами, я взяла следующее письмо. Оно не начиналось банальным – «Дорогая моя, любимая!» Поэтом я продвинулась немного дальше.