Текст книги "Дура. История любви, или Кому нужна верность"

– Женька! Я тебя тресну! Вот понял же, что я имела в виду, а туда же – хохмить берешься. Помниться мы уже пытались.

После этих моих слов он помрачнел, слегка, но я заметила. Мне же ответил просто:

– Тогда не лучшая обстановка была, ну и много чего еще. Тогда, мы потеряли голову и, давай забудем.

– Давай!

Просила – он выполнил, восьмого даже не позвонил. Приехал девятого, с цветами для меня, мамы и Ирке перепало.

Март и апрель мы практически не виделись – он, то на сборах, то выкраивал всего пару часов, что толком и не поговоришь.

Снова май, свидания, ожидания…

Очередной его приезд и мама с порога:

– Женя, скажите, вы в эти выходные в увольнении? Мне надо уехать, не хочу Вику одну оставлять.

– А то ты в первый раз уезжаешь! – бросила я, не понимая, к чему она клонит.

– Не могу сказать наверняка, но буду стараться. – ответил ей Женя и пожал плечами, показывая мне, что так же не понял к чему это мама клонит.

В первый ее отъезд Женька старательно изображал поспешность вернуться, хотя я чувствовала – ему некуда спешить.

Суббота шестого июня. У Рыбаковой день рождения, двадцатилетие. Она младше меня ровно на год, месяц и один день. Женю я не ждала. Мама умчалась. Мы с Иркой купили имениннице шикарные гладиолусы девятнадцать красных и один белый, общий подарок приобретали Наташка и Сережка Демченко, они недавно сыграли свадьбу. Из всех школьных друзей мы лишь с Иркой были не замужем, ну и Рыбакова так же. Веселье шло полным ходом. Спустились очередной раз сфотографироваться и немного отдышаться перед десертом. Я заметила его краем глаза и не поверила глазам. Оглянулась и поспешила на встречу.

– Привет, Русалочка! Хотя ты не любишь, когда я тебя так называю, но сегодня ты так на нее похожа.

– Чем же?

– Детской наивностью. Это тебе! – отдал букет пионов.

– У Ирины день рождения…

– Мне уехать, или ты можешь улизнуть?

– Прямо сейчас?

Он покрутил меня, разглядывая. Мое красное платье, в мелку белу точечку, с глубоким декольте, предательски поддавалось ветерку. Распущенные волосы, так же рвались за ним.

– А для меня ты так не прихорашивалась.

– Платье старое, волосы лениво мной не заплетены, а глаза, как всегда не накрашены! – смеялась я. – Так и будем стоять на распутье трех дорог?

– Пойдем к тебе. Не люблю подобные сборища.

– Пойдем. Но если ты помнишь, Рыбакова живет на четвертом.

– Помню. Но мы постараемся, мы же с тобой обязаны, как ни как, а оба военный вуз заканчивали.

– Ну, я лишь с уклоном.

Мы вернулись. Он поздоровался со всеми, Сережке пожал руку, они уже были знакомы, поздравил Ирину и мы, поднимаясь за всеми, сразу же ушли ко мне.

И он остался.

 
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню…
Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
Хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.*
 

Он читал мне стихи, я слушала с открытым ртом. Он любил Мандельштама, я его не читала. Я девочка, восхищалась Цветаевой, Ахмадулиной…

Закончив стих, не делая остановки, спросил:

– Ты поедешь со мной?

– Куда? Хотя меня больше интересует, в качестве кого?

– Сначала, как моя девушка, а дальше разберемся.

– Я так не могу.

– Определенность! Неужели тебе нужна определенность и банальный штамп в паспорте?

– Я этого не говорила. Но бросить все вот так, по первому твоему зову, я тоже не могу.

– Так я не сегодня зову, а как получу направление.

– Я хочу быть с тобой! Хотя ты мне ни разу не сказал, что любишь.

– Обязательно слова? Так не понятно?

– Без слов – одни догадки и моя надуманность.

– Я не привык говорить подобное. Я вырос в глуши, в военном городке. В семье военных. Я не слышал, чтобы отец говорил матери…

– Но ты не отец. И мы не они.

– Да, мы не они… – задумался, обнял.

– Дай мне время.

– У тебя оно было полтора года. И все же, решение за тобой.

– Хорошо.

– Не тяни.

– Поняла.

Пылкие поцелуи, но не более. Все его уговоры сводились к моему:

– Прости, я не могу, здесь, сейчас.

– Вика! Мама же уехала. И потом, она же сама просила меня остаться с тобой. Ну не могла она не догадываться, к чему все идет!

– Мне все равно, что думает мама! Ты сегодня решил взять все и сразу!

– Хорошо! Не хочешь, не будем.

Предрассветная серость скрыла от меня его отстраненность, хотя он все так же обнимал меня. Прикрыл глаза, задремал. Я лежала рядом и осмысливала все ранее сказанное.

Утро началось пронзительно, с горького крика соседки. Утонул ее сын. Женя проснулся, провел рукой по моей щеке и, хотя было всего лишь семь утра, умылся, отказался от завтрака и ушел. Закрывая дверь, я услышала голос матери Рыбаковой:

– Да чем же она хороша, что к ней ходят и ходят… – дальше слов я не разобрала, как и смысл, ею сказанного, был мне далек.

Вышла на балкон, смотрела ему вслед и душа холодела. Чем дальше он удалялся, ни разу не оглянувшись, тем больше становилась брешь в груди, от отрывающегося побега зародившихся чувств к нему. А там, в груди, мое сердце трепетало и рвалось наружу, как испуганная птица, запутавшаяся лапками в собственном гнезде, старательно сплетенном из веточек-надежд. Он еще был виден, а я уже знала – больше не придет, я больше его не увижу…

Мама нашла меня на балконе, скрутившуюся калачиком. Сколько я так пролежала – часы, сутки… не знаю. Достучаться ко мне она не могла, чтобы не предпринимала. На все ее слова я отвечала одно:

– Он больше не придет. Я больше его не увижу…

– Вы поссорились? Он обидел? Он сказал?…

Я мотала головой, повторяя одно:

– Я больше его не увижу…

Мама ушла. Как долго она отсутствовала, мой мозг не фиксировал. Готовая сорваться истерика опустилась на дно моей души и я снова превращала себя в ничто, забившись в уголок балкона.

Так начался мой первый трудовой отпуск. Подгоняя его к окончанию Евгением училища, не беря в учет, что мы не строили совместных планов, просто я хотела быть свободной в этот месяц, я невольно загнала себя в уныние ничем не отвлекающее. Мне не надо было никуда идти, поэтому растворяться могла незаметно.

А мама, получив возможность активных действий, взялась за дело со всей серьезностью.

– Поднимайся, поехали!

Я лишь повернула к ней голову, но не спросила куда. Секунд пять и губы скривились в усмешке, я решила, что она снова меня отправляет в больницу.

– Давай, нечего так киснуть! В конце концов у тебя есть право задать ему один вопрос. – я сомкнула брови, она повысила голос: – Вита! Не тупи. Поехали и все узнаем.

– Нет. Он ушел, он не попрощался. Он не хотел.

– Чего он не хотел?!

– Чтобы я к нему приезжала. Ни разу, за все время, не попросил приехать, а даже наоборот, говорил, что КПП не для меня.

– Не могу не согласиться с его словами. И все же, поехали!

– Нет! – ответила я и скрылась в ванной.

– Ну, как знаешь! – сказала мама и хлопнула входной дверью.

Я не спешила выходить, сидела и пыталась понять какой сегодня день, какое число. Решив, что она отправилась на работу, умыла лицо и услышала.

– Я буду скоро. Поешь! Слышишь? Поешь и приведи себя в порядок.

«Приведи себя в порядок…» – выйдя из ванной, я подошла к зеркалу, смотрела долго, но взгляд лишь скользил по стеклу, не видя себя. В голове звучали обрывки фраз Жени, смешиваясь по времени и событиям. Его лицо возникало передо мной, словно он крутился на карусели. Было так паскудно, что хотелось выть. Вместо этого я подошла к столу, достала дневник, который давно забросила, забралась на кровать. Что собиралась писать – не знаю. В голове ничего не было кроме вердикта: «Я ЕГО НИКОГДА НЕ УВИЖУ!» и понимания того, что я брошенка. Именно брошенка!

Тогда, в те бросания, слез у меня не было, сегодня же, открыв тетрадь, слеза скатилась и упала в самый центр листа. Заблестела, расплылась, отражая, выделяя несколько клеток.

А рука уже выводила:

Черная ночь – черный день. В черной тиши бродит черная тень.

Водоворот, ветер и смрад. Тело с душою не входят в контакт.

В самом начале – резкий конец.

Мечтам и желаньям надели венец.

Черная ночь, черный день. Все опустилось в царство теней.

Сердце – проснувшийся вулкан.

Маски меняются, как ураган.

Всего лишь живительной влаги глоток, а тело пронзает электрический ток.

Черная ночь… Черный день…

Устала. Спрятав тетрадь под подушку, опустилась в прострацию.

Вернулась мать. С кем-то говорила на кухне. По голосу поняла – в настроении.

Утро следующего дня. За окном суетятся люди. Горький плачь соседки, напомнил о постигшем ее горе и камнем придавил мои легкие. Дыша с трудом, поднялась. Сухость во рту была противна, поплелась на кухню.

– Горе-то какое. – появилась следом за мной мама. – Вы же все вместе росли. Он же младше тебя, намного. И как они могли? Почему сразу ей не сказали? Ах, может, откачали бы. Ты же знаешь, мальчишки в Щербакова на лодке катались. Он свалился, а они испугались.

Я не знала. Это на миг меня отвлекло от собственной боли, мать тут же усадила меня за стол.

– Пей чай! Сегодня у нас много дел.

– У меня нет никаких дел. – смотря в угол ответила я. Чай выпила, сразу ушла к себе.

– Да умойся ты, наконец! Ничего, страшного, у тебя не произошло! Вон там, за окном – ГОРЕ! А ты снова все выдумываешь. Сама!

Ушла. Квартира погрузилась в тишину. И вдруг, первый аккорд похоронного марша. Он пронизал меня и заставил разрыдаться. Зажимая уши, не в силах подойти к окну, я сидела на кровати, обливаясь слезами. По ком плакала? Ах, если бы я знала!

Ирка пришла вечером, прищуренным глазом посмотрела на меня:

– Это так больно. И ведь не дружили. Он же еще совсем молоденький. Лет пятнадцать ему. Ты выходила, простится? – я помотала головой. – И я была на работе. – повисла пауза. – Значит ты в отпуске. Когда же у меня будет?… – она рассказывала и рассказывала, о себе, про больницу, где работала, про больных. Все пролетало мимо ушей. – Ладно, пойду. У меня сегодня еще ночное дежурство. Пришла домой переодеться.

– Пока! Спокойного дежурства.

– Увидимся. А может, на выходных, на море? Хоть на сутки?

– Я не смогу.

– Ай, я и забыла! Ну, пошла. Заходи.

– Ага!

Я провела ее и уставилась на себя в зеркало – нечто безликое, осунувшееся.

«Не гоже, Виктория, выставлять на показ свою боль. – прозвучал голос бабушки: – Так враги ударить могут, да так, что не оправишься!»

– Бабушка! – вздохнула я и скрылась в ванной. Вымыла голову, наконец, почистила зубы и даже намазалась кремом. Нет, я не собиралась броситься в разгул, доказывая всем подряд, что мне все пофиг, что я счастлива в любом раскладе. Просто я собралась спрятаться от ненужных вопросов, сочувствия, насмешек. Завуалироваться, закомуфлироваться.

Пришла мать, глянула на меня и осталась довольной.

– Наконец ты вспомнила, чьих кровей!

– Благородных. И все, и всё нам побоку.

Ушла к себе, спряталась за книгу.

****

 
Там нет меня,
Где на песке не пролегли твои следы,
Где птица белая в тоске,
Где птица белая в тоске кружит у пенистой воды.
Я только там,
Где звук дрожит у губ желанной пристани,
И где глаза твои стрижи,
И где глаза твои стрижи, скользят по небу пристально…*
 

Мама, достаточно настырно, старалась меня вывести из уныния, но ей не удавалось. К бабушке я не хотела и она, на удивления меня поддержала, говоря:

– Успеешь. А так Женя сдаст экзамены, или что у них там, появится минутка, приедет, а тебя нет.

– Он не приедет! – на каждое ее упоминания отвечала я: – Мы больше не увидимся.

– Тогда поясни мне ТЫ, что у вас случилось?

Акцент, с каким это было сказано, остался мной не замеченным, я пожала плечами и бросила:

– У нас разные взгляды на близость в отношениях.

Наверное, я бы весь отпуск сохла на пятом этаже, если бы не звонок с работы. Меня попросили выйти на неделю, пообещали добавить дней к отпуску и оплатить неурочные. Я и пошла. Работала почти по двенадцать часов в сутки и была этому рада. Однако сердце болело, и никто не мог меня даже улыбнуть, как бы ни старался.

Так начался июль, я вместо недели, работала вторую. Помню, пришла домой, а у нас Витя Борщов:

– Привет трудящимся красавицам!

– Шутишь?

– Серьезен как никогда! И рад, что дождался. Давай, примеряй обновки, а то мы с твоей мамой тут чуть не подрались, споря, что тебе больше подойдет.

– Мне все к лицу, тем более что его нет.

– Черный юмор! – хихикнул Витя. – Ты меняешься.

– Ага. Вот, в цирк решила идти работать, с программой: «Красота – убойная сила!»

– Не болтай что ни поподя! – оборвала меня мама: – Выбирай лучше, что возьмем.

– Нечего выбирать! – вмешался Витя. – Забирай все! Уж, по каким я тебе отдаю ценам, так даже грех мелочиться! Вик, примерь, для меня, пожалуйста. Удовлетвори старика, что я разбираюсь.

Я пожала плечами и пошла, надевать предложенные мне вещи. В другое бы время я порадовалась бы, уж больно красивые были костюмы, платья и прочее. Но пока не могла.

– Ну, что я говорил! – с первым же нарядом воскликнул Витя. – В любом, на любое торжество.

Я переоделась. Да, вещи были супермодные и уж точно ни у кого я такого не увижу. Особенно белый костюм, с лаковым красным пояском, такой же окантовкой на рукавах, с тремя карманами, на верхнем вышивка двух якорей – красного и голубого. Это украшение задержало меня у зеркала дольше и, погладив якоря, я невольно усмехнулась:

– Что и требовалось доказать! Торчать мне на дрейфе до скончания дней моих.

– Вот! Ну, что Лора скажешь?! На нее сшит!

– Отлично, скажу. Уговорил, беру все!

– Сразу видно, что дочь любишь! – подморгнув мне, сказал Борщов.

Он был младше мамы и чуть старше меня, занимал хороший пост и радовал женщин нашего района, а может и города. Совсем недавно Витя влип в неприятную историю, подвозил домой свою сотрудницу, новенькую, молоденькую девочку, на них было совершенно нападение. То, что все забрали, Витя бы проморгал, но уроды, подставив к его горлу нож, вытащили девчонку из машины и надругались. ЕЕ парализовало и Витя, поговорив с женой, развелся и женился на девушке. Жил, серьезно занимаясь ее лечением и не забывая любимую семью.

«Ага, – думала я: – себя она любит. Я – лицо ее благосостояния. А его украшать надо. Не знаете вы маму, никто!»

Первая неделя июля прошла гладко, в какой-то степени. Женя не объявлялся. Мама не напоминала. Подружки не доставали. На работе все подбивали ко мне клинья, коллектив в основном мужской. Я изображала покой и радость, растягивая губы по поводу и без.

Девятого мать собралась к своему мастеру в парикмахерскую. Я же возобновив отпуск, пряталась за книги.

– Пошли со мной.

– Не хочу.

– Надо! Слегка освежим тебя.

– Я отпускаю потерянное.

– А ты знаешь, что срезая волосы, мы сбрасываем все негативное.

– Тогда мне только налысо.

– Кончиками обойдешься.

Так как отвязаться возможности не было, пошла. Ей сделали прическу, мне, как она и хотела – краешки подравняли. Тут же зашли к ее другу, сапожнику и он выставил предо мной пару новых босоножек.

– Давай, примеряй. – сказала мама: – К обновкам.

– Словно на продажу меня готовишь! Смотри, калым двойной отдавать придется.

– Ты говори, да не заговаривайся.

Босоножки взяла, на высоченной платформе, нейтрального цвета. Колодка деревянная, самый писк того года. Мать пожала плечами, не понимая выбор, но ничего не сказала.

Десятого за обедом сообщила:

– Завтра у Евгения выпускной. На площади. Так что, постарайся лечь раньше и выспаться, как следует.

– А мне то что? Я уже год назад освободилась.

– Он тебя ждет.

– Он меня не приглашал!

– Его проблема. Или ваше недоразумение. Поедем и все поймем.

– Мама!

– Я знаю, что твоя мама! Даже если он тебя бросил, как думаешь ты, это не запрещает нам с тобой выезжать в город. А ему, показать чего лишил себя – НУЖНО! Ты накрасишься, наденешь белый костюм, изобразишь улыбку на лице, и мы будем поздравлять друга, которого знаем много лет. Остальное – на его совесть.

– Не отвяжешься?

– Нет!

Площадь Ленина напоминала военный городок. Я даже никогда не задумывалась, что у нас так много военных. Здесь были все: курсанты, от выпускников до первогодок, их наставники, гости, разумеется военные, родители, большинство из которых в династиях. Все при параде, с орденами и медалями. В общем – праздник равный дню победы. Играет музыка, все радуются, смеются, обмениваются наставлениями, поздравлениями…

– И где ты его собираешься искать? – спросила я, идя за мамой как малое дитя и смотря себе под ноги, лишь изредка бросая взгляд перед собой.

– А зачем его искать. Сам найдется.

– Мам! – осенило меня. – Ты с ним виделась? Зачем?! – не давая ей ответить, воскликнула я: – Ну кто тебя просил?! Вот что он теперь думает?

– Только хорошее. И не ори, я у тебя не деревенская баба, чтобы со скалкой выискивать обидчика. Тем более что он не таковой.

– Ага! Ангел!

– Ну, не до такой степени. Просто курсант-подросток. Ой, прости, вояка-новобранец. Ну, придумай сама, кто он. Я там по делам была. В конце концов, могу я мужа проведать, если он мне нужен?

– Папку?

– А ты типа не знала, что он у них историю преподает.

– Нет! Мы давненько не виделись… И давно?

– Так уже года два. И о чем вы только разговариваете, когда встречаетесь?

– О нас, обо мне… Мама, ты не придумала?

– А надо? Ты что, не узнаешь правду? Начитывает часы первогодкам, может еще кому. Так, все будет хорошо, вот увидишь.

– Не будет. Я знаю!

– Если себя так настраивать…

– А лучше навязываться? Лучше вот так, непрошеной…

– Все, улыбайся, он идет.

Сердце замерло, я перестала дышать.

– Евгений! Вы так возмужали!

– Лариса Константиновна! Рад вас видеть! Вика! – я повернула к нему голову и улыбнулась, хотя хотела разреветься и убежать. – Прости… – тихо сказал он и тут же выпрямился: – Знакомьтесь, это мои родители. – он представил их, затем мою маму, а уж потом меня: – А это Виктория!

– Не скажу, что наслышана, но в курсе. – отозвалась его мать.

– Простите! – снова извинился Женя: – Построение!

Он убежал, а мама и его родители мило беседовали, как старые друзья. Все, что я услышала из их беседы, только то, что они с корабля на бал, только приземлись и сразу сюда.

– Так может к нам? Остановитесь насколько нужно.

– Спасибо! У нас есть где.

Пока женщины общались, отец его изучал меня. Тут началась церемония, все притихли. Щеки мои горели, но не от того, что его отец все еще поглядывал на меня, я чувствовала мысли Жени, и он не сильно был рад моему приезду. По крайне мере именно так я ощущала его. Вручили аттестаты с направлениями, выпускники прошли маршем и колонной удалились. Смотрю, а он идет, но уже в светлой форме и слегка похудевший.

– А вот и наш младший! – говорит Юрий Евгеньевич. – Второкурсник. Приезжал проведать брата, да остался. Я правильно говорю?

– Так точно! Разрешите познакомиться? Юрий!

– Очень приятно! – говорю я. – Виктория! А это моя мама, Лариса Константиновна. Мам, так, где папа, мы его еще не видели.

– Ты все забыла! Он же сегодня не будет, он повез своих подопечных на базу.

– Да?! – удивилась я, понимая, как много я пропустила за последнее время. И тут же исправляюсь: – Точно! Мы-то, по привычке…

– Где Жека? – спрашивает Юрий Евгеньевич.

– Где все! Успел мне сообщить где вы и…

Юра, не стесняясь, пялился:

– Нет, ну это же надо, не проколоться!

– Партизан! – ответила я. – Ну, мне хоть понятно стало, почему нельзя было приезжать.

– И почему же? – улыбается мальчишка. – Ага! Боялся, отобью!

– Думаю наоборот. Стеснялся, ибо нечем хвастаться.

– Напрашиваешься на комплимент? Так я и так скажу, но не сегодня, сегодня его день. О! И дет!

И он подошел, стал, не зная как быть, поглядывая на часы.

– Ты чего дергаешься? – спросил Юра.

– Нам дали пять минут с родными встретиться. А потом…

– Так, а нам что делать? – перебила его мать: – Женя! Мы же столько добирались и что, увидеть тебя всего пять минут? И где нам, и как нам?

– Можно мне вставить слово? – спросила моя мама. – Я приглашаю вас к нам, посидим немного, вы отдохнете, пока все решиться. Женя знает номер, позвонит и наметит план дальнейших действий.

– Я только за! В казарму не хочу! – заявил Юра. – Насижусь там. И не буравь меня взглядом, брат, я по-дружески!

– Виктория! – неожиданно раздалось у меня за спиной. – Юрьевы! Вы все в сборе! Здравствуйте!

Я оглянулась и увидела своего военрука. А он уже обнимал меня, как самого дорогого человека:

– Ну, это же надо, год не видел, а все такая же! Как ты?

– Нормально! Познакомьтесь, это моя мама, Лариса Константиновна! Ну, а это….

– Очень приятно! Теперь я понимаю, в кого дочь такая красавица. Как же я рад тебя увидеть. Дай угадаю… – он, словно не замечая родителей Жени, быстро глянул на Жеку, на Юру и улыбнулся: – Евгений! Ну, конечно же, только тебе мог достаться такой клад! Ах, как жаль, что ты отказалась ехать в ГДР! Вот, отправились бы вдвоем.

– Простите, но я в прошлом году закончила.

– И что? Уладил бы я. Поехали бы вместе. А так… Эх, досталось лучшее распределение непонятно кому. Евгений! Ты же в курсе, что Вика моя лучшая выпускница, причем за долгое время? Она золотая медалистка, так что смотри, попадает только в яблочко!

– Не знал! Как оказалось, многого. Она… стеснительная.

«Стеснительная, а ведь хотел сказать – скрытная» – подумала я. А мой военрук не унимался:

– Да, дела! Впервые мои лучшие ученики – парой! Вика, не пропадай! Проведывай старика, хоть иногда. Чтобы я вот этому молодняку мог не просто рассказывать а и показывать!

– Выставочным экспонатом зазываете?

– Вот всегда меня на места ставила! Простите! Мне пора. Евгений, не прощаюсь. Лариса Константиновна – рад, очень рад! – кивнул Юрьевым и умчался, оставляя за собой шлейф неловкости.

– Мне тоже пора. – сказал Женя, взял меня за руку.

– Женя, а мы?

– Так вроде решили… поезжайте в гости. Не потеряемся.

Отвел меня в сторону, наклонился:

– Прости! Прошу, не держи на меня зла. Я потерялся, растерялся, запутался…

– Я не умею обижаться. Я лишь делаю выводы. – произнесла я и проглотила ком слез. Он поцеловал мне руку, затем в щеку. Вроде как я должна была ухватиться за надежду, а-н нет, пахло в воздухе разлукой.

Он спешно ушел, а мы направились к машине дяди Миши. Нас догнал мужчина, как оказалось родственник Юрьевых.

– В машину мы все не поместимся. – сказала я. – Я сама доберусь.

– Правильно! Пусть старики едут. Я буду тебя охранять.

– Юра! – подала его мать голос.

– Так я в курсе. Мне его жена, как и пижама, только после…

– Не балагурь, что девушка подумает.

– Правильно все она поймет. – и подхватив меня под локоть, увел. К остановке дошли молча, затем он остановился: – Ты случайно Несмеяной не подрабатываешь.

– Нет. Я русалочка, голос за ноги отдала.

– Мать моя! Так это он о тебе все уши мне прожужжал. Ну, я ему припомню. Это же надо, год скрывать. Вот дикий!

– А ты смелее или наглее?

– Одно без другого не бывает. Так рад, что хоть сегодня познакомил.

– Не очень-то он и хотел. Так получилось, случайно. Не собиралась я…

– Да ладно, не хотел. Просто боялся, наверное. Понимаешь, он…

– Не надо, Юра! Все, что ты сейчас скажешь, я приму как братскую поддержку. Мы не ссорились, не простились. Мы просто…

– Понятно! Не будем о робких.

И он стал меня развлекать. Они были так похожи внешне, что различить их можно было только когда они рядом, но совершенно разные по характеру. Женька сдержанный, взвешивал каждое сказанное слово, даже когда шутил. Юрка же – баловень и балагур. С ним было легко, но не мне и не сейчас.

К дому подходили, соседки на дежурстве в две лавочки. Зашли в подъезд, и я услышала мать Рыбаковой:

– Открывай им глаза, не открывай, все равно! Вон, видно его родители приехали. Может свататься будут.

– Да тихо ты! Услышат. – цыкнули на нее бабы.

Мне стало, в какой-то степени, понятно, исчезновение Жени. Не обошлось без чуткого вмешательства. Но если даже так, то, как он мог слушать! Не один же день знакомы были.

– Это тебя так, не любят?

– Как выяснилось.

– И за что?

– За красоту и нравственность, чего им не дано.

– Ты не переживай, Женька поймет, если скажут, что я тут был. И потом, он же знает и родаки…

– Ты чего?

– Да сам не знаю.

Дома была полная идиллия. Мать уже стол накрыла, меня расхваливала, зачем-то. Подружилась с мужчинами и…, в общем, была в ударе и гвоздем дружеской и теплой беседы. Все шло, как шло, правда больше положительно, чем я опасалась. И тут его мать задала вопрос:

– А ты что, тоже военное заканчивала? Я не знала, что в училище и девочки учатся.

– Нет, я другой вуз окончила.

– Тогда, скажи-ка мне, девочка, ты хоть представляешь, что такое быть женой военного?

– Представление имею.

– Это же постоянные переезды из глуши в глушь. Это же волнения, недосыпания и…

– Ну, если женой, то и помотаться можно. – ответила я.

– Я добавлю. – вставила мама. – При хорошей жене и служба легче и из глуши не обязательно в дебри забираться.

– Вы хотите сказать.

– Я хочу лишь сказать, что вы неимоверная женщина, таких сыновей вырастить! Вот и мужу поддержка. Так зачем думать, что кто-то может оказаться слабее. Вики отец летчик, мы так же намыкались, пока здесь не приземлились. Сегодня у нас другой повод – Евгений! Его тут нет, но хвалить можно и за глаза….

Пока мама брала огонь на себя, я выскользнула на балкон, Юрка за мной:

– Какие же у тебя глаза! Как озера Байкала!

– Клинья подбиваешь? Или решил у брата эстафет перенять, так я не переходящий трофей.

– Я тебя чем-то обидел? Или Женька что не так сделал?

– Ничем, все так. Просто ты как-то бурно начал.

– Уж, какой есть. Всегда говорю, что думаю. Давай дружить?!

– Давай. Ю в кубе! – улыбнулась я.

– Юрий, ты познакомишь нас? – вышел их родственник.

Слово за слово и я узнала, что он Женькин крестный, родственник по отцовской линии. Адвокат, коллекционер. Фирма его, закономерностью судьбы, напротив моего техникума. Обменялись телефонами, договорились видеться. Раздался звонок, Юрьевы засобирались.

– Поехали! – позвал Юра.

– Нет! – замотала я головой. – Женя меня не приглашал.

– Он же с мамой говорил, а от нее не просто отделаться.

– Нет! Он мог сказать всего одно слово, еще при встрече. Он не сказал! Прости, Юра, но я так воспитана. Захочет, я буду рядом, куда бы ни забросила нас судьба. Нет, тут другой ответ.

Простились. Я снова опустилась на жесткие покровы хандры.

Ни расставания, ни прощания, ни пожеланий. Юра приезжал. Да, ходила с ним в кино, но оправданий за брата слушать не хотела. Дядька их названивал, в гости звал, хотел нечто сказать, не по телефону. Поехала, подружились. Ничего нового или существенного я не услышала, лишь одно – у мальчишек мама сложного характера, ей надо привыкнуть. Но причем тут его мама?! Женя знал мой адрес, мой номер телефона – два слова мог сказать – либо проститься, либо попросить ждать!

Время потянулось резиной, дневник стонал от моих излияний:

Ну, вот и все.

Душа как выжатая губка, в кулак собралась, ноет, жжет.

И, как подбитая голубка, на солнце глядя, смерти ждет…

***

Пустота, пустота, пустота…

Эти дни все ушли в никуда.

Окно, телевизор, кровать…

Не могу даже книгу читать.

Тишина, забвенье, маета —

Это все, чем живу без тебя.

Секунды, минуты, часы.

Виденья, желанья, мечты…

Где же ты? Что же ты? Как же ты?…

Конец июля нанес новую беду, усугубив мое депрессивное состояние. Серьезно заболел отец. Года два назад он получил новую должность, директора школы – комбината для трудновоспитуемых детей. Эта школа находилась рядом с военным училищем и была их подшефной. Он провел там грандиозную работу, сам лично набрал новый педсостав, из простой школы сделал производственный комбинат, где ребята трудились и получали профессии. Летом же, тех детей, которые не имели родителей, он вывозил в трудовой лагерь, на побережье. Днем они помогали в садах. В один из дней у него разболелась голова и он, как большинство людей, не обратил на это внимание. Думал, отоспится и все пройдет. Боль не проходила, на третьи сутки стало совсем плохо, вызвали скорую. Уж не знаю, как шло обследование в больнице, куда его привезли, но попутали снимки и поставили ему диагноз – Рак легкого. Переправили в больницу по месту жительства, там не перепроверили, принялись за лечение. С каждым днем ему становилось только хуже. Мы узнали с мамой не сразу, приехали. Как же он был рад! Хорохорился, все мне обещал, что поправится. Просил Кольке не сообщать, ведь болезнь пустяковая. Как я поняла, ему не сообщили о предполагаемом диагнозе. Я сидела рядом с ним, подбадривала, но чувства были другие.

– Да… – протянула мать, когда мы покинули палату.

– Мамочка! – всхлипнула я: – Папка…

– Так! Даже не думай ничего плохого. Мы его поднимем.

– Нет. – ревела я. – Ему не долго осталось. Она уже рядом.

– Прекрати! Ты со своими расставаниями, совсем с катушек слетела. Кто рядом? Что ты мелишь?!

– Неужели ты не слышишь? Запах.

– Больницы и болезни! Все! Я сегодня же найду ему хороших врачей!

Мать всех подняла на ноги. Мой профессор, Левицкий, направил ее к Бондарю, ведущему онкологу. Пока мама договаривалась о встречи, пока ездила для личной беседы, время шло.

У отца, никого не предупреждая, взяли пункцию спинного мозга, и у него отказал вестибулярный аппарат. К Бондарю мы перевозили его уже недвижимого. Началось новое обследование, прошлые лекарства отменили, ему стало легче. Появилась надежда. Только я, приезжая, снова ее теряла из-за специфического запаха, который отчего-то никто не чувствовал.

Мама была так расстроена, что поддалась на уговоры подруги и поехала к цыганке. Та в нашем городе, да и за пределами была известной личностью. Взяла меня с собой. Слепая женщина, преклонного возраста. Встретила нас и с порога начала:

– Зачем приехала и дочь привезла?! Ты же не веришь!

– Я кому угодно поверю.

– Молчи! Знаю я про твое горе. А ты деточка, выйди.

Правда, я удивилась, как она узнала, что мать не с подругой пришла, а с дочерью. Мать что-то ей сказала, я так поняла обо мне. Видно хотела, за одно, узнать, что нас с ней ждет, а цыганка громко так отвечает, что мне за дверью слышно:

– Незамужняя она у тебя, девица! Хочешь судьбу ее прогадать? То-то и оно. Муж твой, хоть вы и расстались, плох совсем. Время потеряно. Не смогу ничего сделать. Вон и дочь твоя знает, что дни его сочтены. Но надежда твоя не должна умирать. Цепляться за все надо. Вот же, привези мне утреннюю и вечернюю воду. Завтра набери и сразу вези. Посмотрю я, что да как, попытаюсь. Но не обещаю.

Мать спросила об оплате, а она разругалась, плату не взяла. Да еще и попросила сына своего, барона их, нас к центру подвезти.

Не помню, как получилось, что мать не поехала, как цыганка сказала, помню лишь то, что ее кто-то из сотрудников к еще одной повез. Молодая девушка, вышла лишь на миг и спряталась в маленькой комнатушке, пустой. Один стул посредине. Шторы зашторены, дверь осталась приоткрытой, так, чтобы ее мама могла слышать. Рассказала о ней все, даже то, что ее подруги не знали. Сказала, что оба мужа ее Николаи и что она их обоих переживет. Что у меня будет двое детей, а потом поправилась: «странно, двое, два брака, но детей то двое, то трое…» Рассказала про болезнь мою, про Кольку. Много чего рассказывала, мать всего и не упомнила. Попрощалась странно: