Текст книги "Дура. История любви, или Кому нужна верность"

– Ага! – отозвалась я. – Сейчас.

– Давай быстрее. Там к тебе симпатичный молодой человек пришел. Говорит – очень важно!

– Скажи ему, что меня нет!

– Ну, уж нет! Врать я не буду! Выйди и сама скажи!

Я открыла дверь ванной, она стояла у входа в свою спальню, на лице любопытство.

– И что за поздний визитер? – стараясь быть спокойной, спросила я.

– Военный. В морской форме. – шепотом ответила мать.

– Аааа! – протянула я. – Так это же Сашка! Ну, тот, чьи письма ты так старательно изучала!

Я говорила громко, делая ей больно, скорее всего, чтобы хоть немного собственной боли разбросать. Мать ушла. А я, повесив полотенце, посмотрела в зеркало, расправила прическу и открыла дверь.

– Витуля!

– Уходи!

– Выслушай меня.

– Нет!

– Прошу, всего пять минут.

– Нет!

– Вика, я очень прошу, дай мне все пояснить.

– Поздно! – ответила я и зашла домой.

Мне так было больно и обидно, что дышать не хотелось. Крикнув матери:

– Я дома. Спокойной ночи! – зашла к себе и забралась в кровать. Мозги закипали, сердце, наконец-то, получив порцию крови, бешено колотилось. В висках стучало, а в горле был ком. Как же мне хотелось кричать, бессвязно выть, но я не могла. Если бы мать узнала, то началась бы ночь нотаций с повторениями: «Я знала! Я говорила! Я предупреждала!»

Воскресное утро. Не спавши и пяти минут за ночь, я поднялась ни свет, ни заря и уселась за конспекты. В девять мать позвала завтракать и я, придя на кухню, ссылаясь, что трудный материал, забрала лишь чай и ушла к себе. В десять позвонили в дверь, мать открыла. Это снова был Сашка.

– Меня нет! – крикнула я, но она заглянула ко мне:

– Уж не знаю, что за причина у тебя от него скрываться, все же, выйди!

– Мне некогда!

– Так пойди и скажи! – ответила мать и, оставляя двери открытыми, ушла к себе.

Пришлось выйти:

– Здравствуй и прощай!

– Вика!

– Забудь мой адрес! – захлопнула дверь, прижалась к ней спиной, но Сашка больше не позвонил.

Через полчаса в дверь снова позвонили.

– Ты сегодня просто популярная! – сказала мама, впуская ко мне Ирку.

– Привет! – сказала я и закрыла тетрадь. В голову все равно ничего не лезло.

– Приветик! Ты как?

– Нормально! А что? – я даже попыталась быть удивленной.

– Да ладно, не притворяйся. Я все знаю.

– Рада за тебя. Я как видно, знаю меньше.

– Ты можешь с ним поговорить?

– С кем?

– Вита! Ну, мы же с тобой взрослые девочки.

– Наверное. – я улыбнулась. – Коль целованные, значит взрослые.

– Рада, что ты шутишь. Я-то думала, идя к тебе, валерьянкой отпаивать.

– Ира…

– Ладно, я поняла, с ним ты говорить не станешь.

– Нет, и тему на этом закрыли.

– Не мечтай даже. Да, он поступил подло. Да, он не написал тебе. Но ехал все рассказать. – я молчала, Ира продолжала: – Ну, не смог вчера. Сказал, как увидел тебя, так и стал тянуть минуты, чтобы хоть немного побыть с тобой. В общем – он не думал жениться. Он все так же любит тебя и об этом знает и его мать, и, так сказать, новоиспеченная женушка. Кстати, как ты думаешь, кто она?

– Мне безразлично. Поэтому я и думать не хочу.

– Естественно! У тебя же есть Андрей! – повысила голос Ирка. – Значит, как с Андрюхой гулять, так можно! Ну, конечно, это же ты!

– Ты точно такая же.

– Даже спорить не буду. Но мы-то с тобой еще замуж не собираемся. А у него так получилось.

– Ира! Ты зачем все это говоришь? С какой целью?

– Что бы ты поняла, что произошло, и выслушала его.

– Не буду! И ты не старайся. Мне – пофиг!

– В общем так. Это Танька. Та самая. Его соседка. И она любимица его матери. Мать к нему с ней поехала. Сашке дали увольнительную. Посидели. Как и что было – он до сих пор не помнит, проснулся с Танькой в одной постели. Мать тут же закатила истерику и заставила расписаться. Вот и все.

– И зачем ты мне эту сказку рассказала?

– Я ему верю.

– Естественно. – я усмехнулась: – Невинного, несовершеннолетнего мальчика, заставили! Ир, ну неужели ты не чувствуешь ложь? Одна постель, приказная женитьба.

– Я – верю! Он просит год. Всего один год. Тем более что замуж ты не спешишь.

– А дальше что?

– Он разведется.

– Ну конечно!

– Он с ней не спит!

– Ты присутствуешь?

– А зачем ему мне это говорить?

– Ира! Даже если он буде с ней в разных домах жить, то не разведется. Уж если он так легко свой паспорт заштамповал, то ей ребенка родить – раз плюнуть.

– Это понятно, тем более что мы с тобой ее знаем как облупленную. Но ты хотя бы его послушай. Ну не добивай ты пацана.

– Нет!

– Ну, тогда и я с тобой разговаривать не буду!

– Удачи! – бросила я и открыла конспект.

Ирка хлопнула дверью. Я сжала рот, чтобы не разрыдаться. Стало еще хуже, и я не знала, куда себя деть. Мысли роились, перебивая одна другую. Мне, то хотелось бежать к Сашке и заверять его, что дождусь, то провалиться сквозь землю и забыть его имя.

– Иди обедать! – зов мамы привел меня в чувства. Отнекаться не получится, поплелась в кухню.

– Значит это Саша… – начала мама. – Очень красивый.

– И что?

– Да просто так сказала. И видно хорошо воспитан.

– Лучше некуда.

– Виктория! Что с тобой твориться?

– Совершенно ничего. Просто не понимаю, к чему этот разговор? Помнится, недавно ты была другого мнения и прославляла Андрея.

– Андрей замечательный и я к нему хорошо отношусь. А с Сашей не была знакома.

– Но это не помешало тебе читать его письма.

– Может, хватит уже вспоминать?

– Постараюсь.

Помолчали немного.

– Ты сильно похудела. – вдруг сказала мама.

– Учеба. – отозвалась я глядя в окно. А она вдруг начала:

– У меня тоже был морячок.

– Знаю. Видела фото и бабушка рассказывала.

– Я его сильно любила.

– А замуж вышла за летчика!

– Видно это наследственное.

– Вот только я замуж не собираюсь. – бросила я.

– Я тогда тоже, не собиралась. Но! Понимаешь, всегда есть такие обстоятельства. В общем. Мне было двадцать два. Он постоянно в плаванье, по полгода. Бабушка как полицай, дома к десяти и ни каких свиданий, даже лишний раз в кино не сходить. Вот и надумала, выйти замуж, чтобы обрести свободу.

– Как же мне это все знакомо! Дома к десяти… в кино по разрешению, вечера под расписку.

– Вита! Тебе только семнадцать!

– Может тебе это покажется странным, но голова у меня на плечах имеется. И, пожалуйста, хватит!

– Да что ты такая нервная?

– Материал сложный!

– Так не надо было в технический вуз идти!

– Спасибо! Я сыта. С твоего позволения….

Поднялась и удалилась к себе. Села за стол, а в голове снова кавардак. И отчего-то стало так больно, так обидно. Даже не зато, что он женился, а что мог бы мне написать, все пояснить. Мне! И сразу. Сил терпеть уже не было. Давили стены, потолок опускался на голову и воздуха не хватало. Решила уйти, хоть на пару часов. Надела брюки, а они с меня спадают. Сменила на платье, а оно как на вешалке. Глянула в зеркало – килограмм пять, как не бывало, а то и больше.

– Мам! Я ненадолго, к Наташке смотаюсь. Не могу сама разобраться в задаче.

– Хорошо! – ответила мама, даже не выйдя.

Я шла, не понимая, куда иду. Люди толкались, или я в них врезалась. Слезы лились градом, и унять я их не могла. Естественно я ни к кому не собиралась, мне просто надо было побыть одной. Пришла в себя, услышав гудки поездов да диспетчера объявления. Забралась в сумку, кошелька нет. Лишь немного мелочи по карманам.

– Значит, не суждено мне потеряться на просторах Союза! – сказала я сама себе, глядя на окошко кассы. И вдруг, в отражении стекла я увидела надпись: «Почта». Яркая такая, зелененькая. И снова мною не понятно кто двигал, но я уже стою у окошка, на втором этаже вокзала и протягиваю бланк.

– Простите! – говорит девушка и сочувственно смотрит на меня. – Такой текст надо с подтверждением посылать.

– Что? – не понимаю я.

– Ну, простите, вы пишете – погиб. Я соболезную, только надо заверить.

– Ой. А кем и как?

– А где погиб? Кто он?

– Моряк…

– Тогда тем, кто вам сообщил. Старшим по званию или…

– Понятно… – я смяла листик, собираясь уйти, а она мне:

– Это так важно, писать – погиб? Я так понимаю, надо же сообщить. Вы же можете просто написать, ну не стало, или умер…

– Не стало… Именно так! – закивала я, понимая, что ведь и правда, Сашки НЕ СТАЛО в моей жизни. Его больше НЕТ, для меня!

– С вас пятьдесят копеек.

Я расплатилась и умчалась. Часа два колесила по кругу на троллейбусе, от конечной, до конечной. Даже не осознавая, что наделала. Домой приехала, когда начало смеркаться. Мама смотрела телевизор:

– Это ты?

– А разве кто-то еще сюда захаживает? – прошептала я, снимая обувь.

Звонок в дверь испугал меня и я, вздрогнув, открыла. Соседка тетя Маша, стояла у двери с понурым лицом.

– Распишись. – протянула мне бланк и химический карандаш. Я поставила закорлючку, она отдала мне сложенный пополам листик.

– Кто там? – крикнула мама.

– Соседка… – ответила я и развернула бумагу.

«06.03.77г не стало Александра. Соболезную…» – адресовано мне. Тут до меня дошло, что я делала весь день, о чем говорила с девушкой в окошке. Эту телеграмму я отправила себе сама, пусть не понимая, что делаю, какой нашла путь вычеркнуть его из своей жизни. Стало еще хуже, и я завыла.

– Так кто приходил? – вышла мать и подошла ко мне. Я, сидя на корточках, раскачиваясь, тихонько скулила. – Это какой? – спросила мама, прочитав телеграмму. – Неужели моряк? Господи! Да он же вчера только заходил. – убежала на кухню, принесла воды. – Выпей!

– Не хочу!

– Ты, главное, держись. Это ж надо такое! Он же рядом тут жил. Хочешь, я с тобой пойду, простится.

– Спасибо! Не надо. Я не пойду. Это, это не тот. Ты его не знала. Он даже не с нашего города. Прости. Просто жалко стало. Я к себе.

Ревела до полуночи, а затем, словно опустела. Поднялась рано, достала платье. Мама мне его давно сшила, но я ни разу не надевала. Строгое, черное, с красивым рукавом, с высоким, узким манжетном, застегивающимся на десяток перламутровых пуговок, такие же пуговки на спине, до самого пояса. Круглое декольте. Это платье было полной копией платья мамы, делового, которое она надевала на совещание в районо или на деловые встречи. И мне сшила, для особых мероприятий. Я крутила носом, а сегодня надела. Зачем? Не знаю! Что мной двигало в то утро – не помню. Только одно знаю точно, в тот ранний час жизнь для меня поменяла краски. И даже не изменила, а смешала, взбила в одну темную массу. Я мельком, при выходе, глянула в зеркало – круги под глазами, исхудалая, губы белые, глаз потухший. Сложила телеграмму, всунула ее туда же, где был «клад» из писем Сашки, его же кассета, да художества Андрея и поехала в техникум.

Я шла, смотря под ноги довольствуясь серым цветом асфальта, игнорируя жизнь вокруг. Я совершенно забыла об Андрее, о его условие и о том, что есть еще и Виталий, который так же ждет от меня ответа. Я старалась не думать о Сашке и не могла. Я прекрасно понимала, что он мне ничем не обязан, так как ничего не обещал. Но не могла себя заставить осознать достаточно ясные вещи: первое – Сашка просто друг и все что у нас было, всего лишь школьная влюбленность. Второе – я не была ему верна, встречаясь с Андреем и иногда разделяя досуг с Виталием. Третье – я постоянно делаю больно Андрею, а именно он любит меня по-настоящему, принимает меня такой, как я есть и предлагает не просто быть вместе, а создать семью.

Я проехала свою остановку и поэтому, выйдя, пошла назад. Идти было не далеко, техникум находился между остановками. Шум транспорта проносившегося мимо, приводил меня в чувства, а в голове у меня словно зависло все на одной мысли: «Жизнь – дрянь!»

Пройдя квартал, я свернула на улочку, до техникума осталось пройти всего пару домой. Со мной здоровались, обгоняя, я кивала головой в ответ, по-прежнему не отрывая взгляда от асфальта. Голоса студентов доносили непонятные фразы, и сквозь всю эту какофонию всплыло имя «Андрей»!

– Андрей! – повторила я. – Андрей… Не хочу что бы он узнал. Он приехал, да, скорее всего, вернулся. С ним я забуду все, с ним я забудусь. Не хочу, что бы он знал…

Андрей стоял в обнимку с какой-то низенькой, худенькой блондиночкой. Я не узнала ее, скорее всего первокурсница. Он ей что-то рассказывал, указывая в тетрадь, которую та держала в руке. Стоял, рассказывал, обнимая. А она, она так прижималась к нему, прикрыв глаза от счастья, что я споткнулась и чуть не грохнулась. Вздох вырвался, в душе снова что-то надорвалось. Я прошла мимо них, даже не поздоровавшись. Он тут же догнал меня, взял за плечо, я сбросила руку, не обернувшись.

– Вика! – позвал он.

Я ускорила шаг. У аудитории он догнал меня и развернул к себе. Я отвела взгляд.

– Несмеянна! Ты куда торопишься? – я проигнорировала вопрос. – Виктория! – он попытался поднять мое лицо, взяв за подбородок, но я вырвалась и вошла в аудиторию. – Что за глупости?! – он возник рядом. – Стоп! Ты что, ревнуешь? – спросил он с усмешкой и присел рядом.

Я взяла сумку и ушла за последний стол. Тут же прозвенел звонок и вошел преподаватель:

– Милые девушки, с праздником! – сказал преподаватель, и тут до меня дошло, что сегодня восьмое марта. – Занятия никто не отменял, но я сделаю подарок, и спрашивать вас, девушки, сегодня не буду!

По аудитории понесся радостный возглас, лишь я сидела и смотрела в угол стены, такого серого цвета, как и мое настроение. Затем голоса смешались в гул, сплошной и удручающий. Звонка я не услышала. Пришла в себя, когда кто-то взял меня за руку.

– Витусь, с праздником! – голос Вовки был приподнятым, он собрался еще что-то сказать, но я не поднимала к нему глаза, так и сидела, тупо смотря в одну точку. Передо мной легла ветка мимозы, затем вторая и я услышала Славку. Третья ветка – поздравление второго Вовы. Несколько нарциссов и к ним присоединился Юрка. Я прикрыла глаза, пытаясь им сказать спасибо, как услышала Ольгу:

– С праздником! Ты чего плащ не снимаешь?

– А?! – не поняла я и перевела на нее взгляд. Все поплыло, видно от слез.

– Плащ, говорю, чего не сняла?

Я вздохнула и стащила с себя плащ. Кто-то присвистнул.

– Вот это да! – воскликнул Вовка. – Виктория в платье! Правда, праздник!

– Хватит! – прозвучал голос Андрея и он сел на стул передо мной, держа букет тюльпанов: – Мне поздравить можно? – Я отвернулась, а он не унимался: – Ну, прекрати разыгрывать ревность. Тебе это не идет, да и мы все знаем, что ты не умеешь!

Я хотела выйти, не удосужив его ответом, но тут снова звонок, все расселись по местам, вошел преподаватель. Начал новую тему, а меня обуздал новый приступ истерики и я, чтобы не разревется перед всеми, схватила сумку, на ходу вытаскивая из кармана телеграмму, положила перед учителем.

– Понятно! – прочитав, сказал мне преподаватель. Я схватила листок и вылетела из аудитории.

– Виктория! – крикнул Андрей, выскочив следом за мной. Я побежала вниз по ступенькам, он быстро догнал меня: – Стой, говорю! – схватил за руку, отвел к стене. – Давай поговорим!

– Да пошел ты! – крикнула я, вырываясь.

– Я могу и пойти. – голос его менялся. – Но тогда уже вряд ли вернусь.

– Удачи! – произнесла я и ушла. Андрей за мной не пошел.

На остановке меня догнала Наташка:

– Вика!

– Прошу, оставьте меня в покое!

– Я проведу тебя.

– Не надо.

– Но тебе лучше не оставаться одной.

– Правда? И почему все уверены, что знают, как мне будет лучше?

– Вика! Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Мы всей группой понимаем. Давай пройдемся, просто молча. Потом поедем к тебе. Вик, мне так будет спокойней.

– Мне няньки не нужны.

– Вика! Ты сейчас не в том состоянии, чтобы осознавать происходящее вокруг.

– Наташ, пожалуйста, иди к группе. Я справлюсь со всем сама.

– Ты уверена?

– Сегодня – более чем! Спасибо тебе. И прощай!

Сказав это, я запрыгнула в отъезжающий трамвай и уставилась в окно. Слезы душили, но выпустить их я не могла. И снова каталась по кругу, от конечной, до конечной. Когда же кондуктор поинтересовалась, что у меня произошло, помотала головой и, доехав до вокзала, поплелась домой.

Молодость

 
…А я нашел другую,
Хоть не люблю, но целую.
А когда я ее обнимаю,
Все равно о тебе вспоминаю…*
 

Свой семнадцатый день рождения я встречала в больнице. Правда, если быть честной, меня отпустили на майские праздники, между которыми было оно, мое семнадцатилетние. А до этого, до пятого мая, была череда серых дней, которые я смутно помню. Знаю, что восьмого марта я добралась домой и закрылась в комнате. Рядом со мной была обычная жизнь, которую я, не осознавая, разрушала для всех. Кровать, стена, в которую я пялилась, вода из под крана, вот и все, что нужно было мне. Мама говорила со мной, затем орала, после чего отчаялась и вызвала отца. Тот так же не смог до меня достучаться. Как и Ира, и Оля и многие другие, кого я не слышала и не видела. Очнулась перед огромным окном, за которым монотонно лил дождь. За мокрым стеклом расплывались краски. Совсем позеленевшие деревья не радовали, а возвращали тоску. Проносящиеся мимо машины, били грязными фонтанами и эта вода оседала внутри меня. Спешащие мимо люди заставляли ежиться от отвращения. Я начинала ненавидеть всё и всех, и себя в первую очередь. И так – я стояла, ссутулившись, покрывшись мурашками, в совершенно незнакомом мне месте, перед чужим окном и смотрела на мир укрытый от меня пеленой дождя. Сзади раздались шаги, со слабым эхом, повторяющим их.

– Я скоро. – долетел до меня голос матери. – Я лишь привезу все необходимое.

Я не ответила, но ей это было не ново. Она привыкла уже к моему молчанию. А я опять зависла, уставившись в одну точку, серую, мокрую. Снова шаги и незнакомые голоса зашептались. Смысл их разговора доходил медленно, даже очень-очень медленно. Не успев осознать, о чем они говорили, я попыталась отключиться, как поняла – речь идет обо мне, и говорят они о моем платье. Я проявила интерес и опустила голову, разглядеть свой наряд – розовое платье, до колен. Прямая юбка. Туфли под платье, с чуть насыщенным цветом.

– Розовое… – поморщилась я и перевела взгляд на окно. Только теперь, отчего-то, я не видела улицу, а видела свое отражение. Это была я и не я. Даже не взглянув на свое лицо, я прикрыла глаза и вздохнула. А за спиной продолжали шептаться и обговаривать мой наряд.

– И о чем тут можно говорить? – подумала я и снова открыла глаза, уже пытаясь рассмотреть верх своего одеяния – вырез треугольный, далее шли пуговки. Короткий рукавчик не скрывал худобы рук. – И как я могла это напялить на себя? – подумала я и уже совсем потеряла интерес к тем, кто появлялся у меня за спиной и шептался. Сколько я так стояла – не помню, наверное, долго. Слух включился, когда раздался голос мамы:

– Давай зайдем к профессору и я проведу тебя в палату.

«В палату, в палату, в палату….» – стучало у меня в висках, перебивая слова матери.

Теперь говорили двое, мать и мужчина. Они обговаривали меня, а я, отрешенно сидела на стуле, снова погрузившись в безразличие. Опять пошли. Вернее, меня вела мать, придерживая за локоть. Я останавливалась, едва ее пальцы ослабевали и начинала шагать, когда она подавала сигнал.

– А тут светло! – сказала мама, усаживая меня. Я опустила глаза и обрадовалась кровати. Чужой, с вылинявшем одеялом. Но мне это было безразлично.

– Завтра мы выписываем соседку, так что Виктория будет одна. – сообщил мужской голос, кому он принадлежал, я еще не осознавала, хотя, скорее всего он был в поле моего зрения. Я все свое внимание устремила за окно, но тут мамины руки меня отвлекли, а голос сообщил:

– Постой. Я заправлю постель.

Запах дома стал перебивать запах больницы, я огляделась. Мать распаковывала сумки, забивая холодильник и тумбочку. Мне снова стало не интересно, и я уставилась в угол. – Вит! Мне пора уходить. – пауза. – Могла бы хоть что-то сказать! – пауза. – Вита! Я ухожу!

– Не трогайте ее. – сказал все тот же мужской голос. – Скоро все наладится.

– Когда? – дрожащим голосом спросила мать. – Завтра, послезавтра, когда?

– Скоро!

Тишина. Я не услышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери. Зато принялась изучать вид из окна. Тополя, лужайка, забор из железных прутьев, за которым спешили люди, прячась от унылого дождя под зонтами. Кто-то зашел, поздоровался, лег. Скрипнула пару раз кровать. Вышли. Открылась дверь, прокричали: «обед» и, звеня, посуда обосновалась на моей тумбочке.

Темнело. Дождь не переставал моросить, людей за забором стало меньше. Вспыхнул свет. Я забралась на кровать и скрутилась калачиком. Открылась дверь, унесли посуду. Свет пропал, или я заснула. Ныло все и особенно низ живота. Поднялась, огляделась. С трудом поняла, где я и как тут оказалась. Увидела боковую дверь, заглянула. Вернулась к кровати, взяла полотенце и, подумав, халат, что лежал тут же. Долго грелась под водой, надеясь, что появятся слезы, и я смогу пореветь. Не появились. Вернулась в кровать, укуталась и забылась в своем сером сне, без видений, звуков и каких-либо ощущений. Просыпалась дважды, первый – на заре, посетила туалет. Второй, когда шумела соседка, собирая вещи. Я не проявила к ней интереса, поэтому она ушла, ни слова не сказав. Долго смотрела в угол окна, где сквозь щель скопилась лужица. Не заметила, как уснула. Проснулась от того, что со мной поздоровались. Натянула на голову одеяло. Странно, некто погладил меня по плечу и тихонько вышел. Некто незнакомый. Но его прикосновения не вызвали паники, не пробудили отвращения. Легкое любопытство, которое тут же стало меня раздражать. Поплелась в комнатку, где был унитаз и душевая кабинка. Постояла, смотря в пол, вернулась, нашла зубную щетку, мыло и спортивный костюм. Привела себя немного в порядок и, вздохнув на собственное отражение, вернулась к кровати. Дождь накрапывал, не собираясь заканчиваться. Люди спешили по своим делам, и им было не интересно, что происходит за железным забором, они даже не косились на него. Мне тоже не было до них ни какого дела, они просто мелькали перед глазами. Скрипнула дверь, я повернула голову. Вошел врач, молодой, поздоровался и присел на стул напротив. Он что-то говорил, но я не вникала. Кажется, он это понимал, но продолжал говорить. Ушел. Я перевела взгляд на окно. Принесли завтрак. Через время забрали нетронутую еду. Снова пришел врач, опять что-то говорил, улыбаясь лишь кончиками губ. От него веяло теплом и пахло лекарством. Кажется я, прикрыв глаза, принюхалась. Когда же открыла, то встретилась с его взглядом, полным неловкости и застенчивости. Когда же он ушел, я предалась рассуждению, с чего вдруг я решила, что ему неловко или что он застенчив? Это вызвало во мне некое, довольно слабое любопытство, которое в скором времени погасло, и я опустилась в полудрему, сидя лицом к окну и положив голову себе на колени. Снова принесли еду, через время забрали. Тут же пришел врач и сев напротив, ждал, когда я проявлю к нему любопытство. И я проявила. Развернув голову, не поменяв позу, изучала его – молодой, даже очень. Высокий и худой. Сутулится, видно стесняется своего роста. Да, я не обманулась – он застенчив, но не как девчонка, а как человек, который недавно чему-то научился и не совсем уверен в правильности действий. Устала. Прикрыла глаза. Когда открыла, он снова улыбался, чуть-чуть растянув уголки губ. Дотронулся до плеча, сказав:

– Все будет хорошо. – и ушел.

А я легла лицом к окну, следила за ленивым покачиванием веток.

Третий раз принесли еду. Через время забрали, со вздохом и причитанием:

– Зачем носить, все равно не ест. Только портим продукт.

Я села, свесив ноги, ожидая врача, предполагая, что он придет, как приходил каждый раз после того, как у меня забирали нетронутую снедь. И он пришел. Поставил на стол бутылку с неопределенного цвета жидкостью. Присаживаться не стал.

– Это компот. Из сухофруктов. – усмехнулся и слегка покраснел. – Моя мама варит. Я очень люблю. Только никому не говорите. Я же доктор, а люблю компот. Засмеют.

Я сомкнула брови.

– «Кто?» спрашиваете вы. Да коллеги. Я же самый молодой. Попробуйте, пожалуйста.

Я не ответила, лишь часто заморгала.

– Мой трудовой день на сегодня закончен. Но вы можете сказать медсестре, и я вернусь, если понадоблюсь. Живу рядом. – пауза. – До завтра.

Нехотя пошел к двери, оглянулся и удалился. Я отвернулась к окну, но через минуту покосилась на тумбочку. Поднялась. Принялась ходить по палате и поглядывать на бутылку. Когда стемнело совсем, сделала пару глотков. Ночью выпила половину и уснула.

Наше странное общение продолжалось. На третий день я стала кивать головой. На четвертый запомнила, что он Валерий Анатольевич и я у него первая больная. Больная! Именно это меня рассмешило, и я не могла успокоиться до полуночи, подавляя смех оставленным мне компотом. Выпила все. На пятый день я принялась пробовать то, что мне приносят в металлических тарелках и пить из граненых стаканов напитки под названием чай, кисель, компот. Он по-прежнему приносил мне бутылку домашнего компота, который я выпивала за ночь.

На шестой день общения я смогла поздороваться, а он осмелился напомнить мне о маме.

– Хотите ей позвонить? Она же волнуется.

– Нет, не хочу. Да и чего бы ей волноваться? Она же сдала меня в надежные руки.

– Зря вы так. Она женщина.

– Я, как бы, тоже.

– Ну, вы это вы, а она…

– Она – это она! – хмыкнула я. – Я, может Вас это удивит, знаю ее давненько.

– Я хотел сказать, что она растерялась и не знала что делать.

– Я поняла. Но пока с ней говорить нам не о чем.

– Ну, раз так, отдыхайте. – он поднялся, я сморщила лоб. – Появился вопрос? Спрашивайте, я отвечу на любой.

– Даже на самый глупый?

– Порою именно глупые вопросы открывают истину.

– Философски.

– Простите. – он снова засмущался и слегка покраснев, поспешил уйти.

Днем он мне сообщил, что завтра воскресенье, но он обязательно придет.

– Боитесь? – спросила я и тут же ответила: – Не стоит. Время моего перехода в иной мир упущено. Да, собственно, я и не намеривалась туда, ну сама, ускориться.

– Я не этого боюсь.

– А чего тогда?

– Не смогу правильно сформулировать.

– Потерять тонкую нить моего возвращения?

– Вероятней всего.

И он ушел, оставляя меня осознавать, что вот уже шесть дней я живу вне дома. Пришел, как и обещал. День был солнечным. Поставил на тумбочку бутылку минералки и компота и подал мне мой плащ. Я лишь подняла брови, а он сказав:

– Надо! – помог мне одеться.

Мы погуляли достаточно долго, ходя по дорожкам больничного дворика, и я была сильно удивлена, когда узнала, что уже апрель. Где-то потерялся март. И как не странно я не пыталась выискивать его в подкорках моей памяти.

К средине второй недели мы привязались друг к другу и вели долгие беседы, на разные темы. Он даже намеком не выпытывал меня, что случилось такого, что я оказалась его БОЛЬНОЙ. Еще немного разговоров и я смогла улыбнуться.

– У тебя такая красивая улыбка! – сказал он и ушел. Я успела заметить, как его щеки, местами побитые корью, снова покрылись легкой краснотой. Но мне не было понятно от чего – то ли от комплемента, вырвавшегося непроизвольно, то ли от того, что сказал мне «ты».

Вернулся часа через два, но теперь уже он мне говорил «ты», а я, как не хотела, все так же «выкала». Мне было с ним хорошо и это пугало, особенно ночами, когда я оставалась одна.

Мы стали с ним часто выходить во двор. Не днем, когда там прогуливались больные и сновали белые халаты, а перед тем как он уходил домой. Он рассказывал мне о своей семье, об учебе, о том, что пошел в мед вопреки родителям. Я призналась, что тоже ушла из школы сразу в техникум, да еще в технический, хотя мечтала быть врачом. Больше о себе я ничего не рассказывала, а он не спрашивал. Мы говорили о поэзии, о фильмах, о музыке. Спорили по пустякам. Дни пролетали, я принимала человеческий вид. Нормально ела, а он, частенько, приходя на работу, приносил мне мороженое. Мама проведала меня только раз. Я спросила об отце, но как поняла, она ему не сообщила. Больше ко мне никто не приходил.

Как-то после прогулки я увидела свою сумку, с какой ездила на занятия. Взяла ее, но открывать боялась. Так и сидела с ней час или больше. Наконец решилась и была сильно удивлена. Стопка писем лежала на дне. Я взяла их и, увидев знакомый почерк, убрала под подушку. Сама же забегала по палате. Ложась спать, переложила их на тумбочку.

Валерий Анатольевич пришел и прежде чем идти в ординаторскую, зашел поздороваться. Увидел письма, подошел, пристально посмотрел на меня, потом на них, задумался и вышел.

Письма. Я смотрела на них, как смотрела бы на змею или крысу, боясь дотронуться и не в состоянии избавиться. Их было двадцать два. Я на автомате, скользя по ним взглядом, сосчитала, сверху вниз, затем наоборот. Получалось, что Сашка присылал их по два в неделю, или даже больше. А быть может, там были и не только от него. Я не проверяла, я видела верхнее, и мне было достаточно, чтобы снова отдаляться от всего, что так старательно Валерий Анатольевич открывал мне, или же я сама возвращала, благодаря его усердиям. Принесли завтрак, но тут же забрали, не поставив даже на тумбочку. Что подвигло так поступить медсестричку – не знаю, но практически сразу пришел Валерий Анатольевич. Я повернула голову и вымученно улыбнулась. Я уже узнавала его шаги, даже когда он шел не один, я слышала его дыхание и, быть может, ощущала его настроение и чувства, когда он протягивал руку к дверной ручке. Это было загадкой для меня, но я всегда предчувствовала его появление. Войдя, он как всегда улыбнулся, но тут же смущенно стал искать точку опоры для своего взгляда. Обведя глазами полукруг, сделав небольшой вздох, он посмотрел на меня.

– Валерий Анатольевич! Ну не мучайте себя, не заходите так часто, Вам же неприятно мое общество.

– Почему ты так решила?

– Знаю!

– Ошибаешься. Мне приятно тебя видеть, мне нравится с тобой беседовать. Мне по душе наши прогулки.

– Вот зачем вы лжете?

– Я всегда говорю правду.

– Не стану оспаривать. Только…

Повисла пауза, он переступил с пятки на носок и снова на пятку. Я молчала, не зная, как правильно сказать, чтобы не обидеть. Придвинул стул ближе и присел, пряча ноги. Он стеснялся своего роста, размера ноги. Я это давно поняла и это меня забавляло. Быть может, именно этот его маленький пунктик, делал нас слегка равными. Я – запутавшаяся, едва достигшая совершеннолетия девчонка из неполноценной семьи и он – взрослый мужчина, доктор, из дружного, большого рода. А иначе как можно было объяснить многочасовые беседы и долгие прогулки на глазах у четырехэтажной клиники, с тремя корпусами?

– Виктория!

– Да, Валерий Анатольевич?

– Ты снова не завтракала.

– Нет. – сказала я просто и ждала, внимательно глядя на него. Он ссутулился.

– Но это же не правильно.

– Наверное. Только… Понимаете… Я не могу есть так рано. Я никогда не ем раньше двенадцати. У меня так устроен организм. Находясь здесь, я пересиливала себя и…, – я сделала небольшую паузу, посмотрела ему прямо в глаза, а не просто в лицо и добавила: – и только из-за Вас. Из-за уважения к Вам. Можно я буду пропускать завтрак?