Текст книги "Роковой опал"

Когда наступило время идти на кладбище, я взяла корзинку с нарциссами и пошла вслед за Мириам и мамой. На участке Клаверингов был свой насос, с помощью которого мы набрали воды в стоящие на могилах кувшины и поставили туда свежие цветы. Здесь были похоронены мой дедушка, который первым начал растрачивать попусту семейное состояние, бабушка, прадедушка с прабабушкой, а также брат и сестра моего отца. Разумеется, мы не могли украсить могилы всех наших предков, но мне нравилось бродить среди заросших кустарником надгробий, похожих на открытые каменные книги, и читать выгравированные на них надписи. Там были памятники Джону Клаверингу, погибшему за своего короля в битве при Престоне в 1648 году; Джеймсу, павшему в другой битве, при Мальплаке во Франции; Гарольду, который был убит в Трафальгарском сражении. Мы были воинственным родом.

– Пойдем, Джессика, – наконец сказала мама. – Должна сказать, какие-то нездоровые у тебя интересы.

Оторванная от мыслей про пушечные битвы, я торжественно проследовала обратно в Дауэр Хаус. Только ближе к вечеру мне удалось через сад пробраться к берегу ручья. Я все еще размышляла о своих предках Клаверингах, отважно отдавших жизнь за свою страну; о Джоне, который сражался с «круглоголовыми» в безуспешной попытке сохранить престол для своего короля – борьба эта стоила королю не только его трона, но и головы; о Джеймсе и Гарольде, воевавших в армии, соответственно, герцога Мальборо и адмирала Нельсона. Да, мы, Клаверинги, внесли весомую лепту в историю этой страны, с гордостью думала я.

Следуя вдоль течения ручья, я добрела до конца садов Дауэр Хауса. Дальше шла полоска луга – площадью примерно с акр, – где трава была высокой и неухоженной. У живой изгороди росло похожее на крапиву растение – белая яснотка, бутоны которой только начали распускаться. Цветение ее длится до самого декабря, но летом вокруг ее цветков будет столько пчел, что к ним невозможно будет приблизиться. Сюда редко кто приходил, и место это называлось Пустырем.

Выйдя на эту лужайку, я вдруг случайно заметила букетик диких фиалок, стянутый белой ниткой. Я наклонилась поднять его, но, раздвинув траву, увидела, что дерн в этом месте немного приподнят. Это был вытянутый холмик длиной около шести футов.

«Похоже на могилу» – это первое, что пришло мне в голову.

Но откуда здесь взяться могиле? Вероятно, после посещения церковного кладбища с пасхальными цветами мысли мои просто были настроены на этот невеселый лад. Тем не менее я присела и, раздвинув траву уже более основательно, пощупала землю. Да, это определенно была насыпь. Значит, здесь и вправду находилась могила, на которую сегодня кто-то принес букетик цветов.

Но кто мог быть похоронен на Пустыре? Озадаченная, я села на берегу ручья и стала размышлять, что бы это могло значить.

Первым человеком, которого я встретила по возвращении домой, была Мэдди; теперь, когда нянька мне больше не требовалась, она выполняла у нас все виды домашней работы. В данный момент она стояла перед шкафом и перебирала постельное белье.

– Мэдди, а я сегодня видела могилу, – сказала я.

– Так сегодня ж Пасхальное воскресенье, что тут удивительного? – ответила она.

– Нет, не на кладбище. А на Пустыре. Я уверена, что это была могила.

Она быстро отвернулась, однако я успела заметить выражение ужаса, мелькнувшее на ее лице.

– Так чья это могила? – не отставала я.

– А почему вы меня спрашиваете?

– Потому что ты знаешь.

– Мисс Джессика, пора бы вам прекратить допрашивать людей. Уж больно вы любознательная.

– Это всего лишь естественная жажда знаний.

– А я называю это «совать свой нос, куда не следует». Хотя этому есть и другое название – докучливое любопытство.

– Но мне непонятно, почему я не могу знать, кто похоронен у нас на Пустыре.

– «Похоронен у нас на Пустыре», – передразнила она меня. Но себя Мэдди уже выдала – она была смущена и взволнована.

– Там был маленький букетик фиалок – как будто кто-то вспомнил про Пасхальное воскресенье.

– Ох, – растерянно отозвалась она.

– Я подумала, что кто-то мог похоронить там любимую собаку.

– Очень даже может быть, – с некоторым облегчением отреагировала она.

– Но для собаки могила слишком большая. Нет, все-таки, думаю, там какой-то человек… которого похоронили уже очень давно, но до сих пор помнят. Понятное дело, что помнят, раз кто-то так аккуратно положил туда цветы.

– Мисс Джессика, не путайтесь у меня под ногами.

Она торопливо ретировалась со стопкой простыней в руках, но покрасневшие щеки выдавали ее. Она знала, кто похоронен на Пустыре, но – увы – мне не говорила.

Несколько дней после этого я еще донимала ее вопросами, но добиться чего-либо так и не смогла.

– Ох, да перестаньте же! – в конце концов раздраженно воскликнула она. – Потому что однажды можете услышать что-то такое, чего вам лучше бы не знать.

Это загадочное заявление прочно отложилось в моем мозгу, но нисколько не остудило моего любопытства. И весь последующий год тайна той неизвестной могилы не давала мне покоя.

* * *

Я перестала думать об этом, только когда в Окленд Холле на другом берегу опять стали заметны признаки бурной деятельности. Я знала, что там что-то происходит, потому что в доме вдруг стали появляться какие-то мастеровые, и с моего наблюдательного пункта у ручья мне было слышно, как перекрикиваются слуги и выбиваются от пыли ковры, вынесенные из дома на улицу. Пронзительные женские голоса сменялись солидным басом дворецкого. Я видела его несколько раз, и всегда он вел себя так, будто Окленд Холл принадлежит лично ему. У меня почему-то сложилась уверенность, что его-то призраки «лучших времен» не донимают.

А затем наступил день, когда я заметила карету и, выскользнув из Дауэр Хауса, увидела, как она сворачивает на подъездную аллею Окленда. Поспешив обратно, я мигом перебралась на другой берег ручья, подкралась поближе к особняку и затаилась в кустах – как раз вовремя, чтобы увидеть, как из кареты на руках вынесли какого-то мужчину и усадили его в кресло-каталку. Лицо у него было очень красное, и он громко орал на окружающих – стены Окленд Холла в «лучшие времена» таких звуков, безусловно, не слыхали.

– Занесите меня в дом! – кричал он. – Давай же, Уилмот! Выйди и помоги Бэнкеру.

Мне бы очень хотелось рассмотреть его получше, но нужно было быть крайне осторожной. Можно себе представить, что он сказал бы, если бы увидел меня. Он явно был очень властной личностью, и я чувствовала острую необходимость тщательно прятаться от него.

– Занесите меня по ступеням, – скомандовал он. – Там я уже сам смогу. Покажи им, Бэнкер.

Наконец вся маленькая процессия скрылась в доме, и я со всеми предосторожностями отправилась обратно к мостику. По пути туда меня не покидало ощущение, что меня преследуют – наверное, это было связано с угрызениями совести из-за вторжения на чужой участок. Я просто бежала изо всех сил и не оглядывалась и, только перебежав на наш берег, все-таки остановилась и обернулась. Я была уверена, что заметила какое-то движение среди деревьев, но кто это – мужчина или женщина – сказать было невозможно. При этом меня не покидало странное чувство, что за мной наблюдают. Я стала переживать, что тот, кто меня видел, может пожаловаться моей маме. Если он – или она – сделает это, у меня точно будут неприятности. Тот факт, что я ступила на запретную территорию, был сам по себе уже достаточно предосудителен, а если меня там еще и видели… На мою голову могла обрушиться настоящая буря презрения и недовольства.

По дороге к себе в комнату я встретила Мириам.

– Хозяин Окленд Холла вернулся, – доложила я ей.

– Храни нас Господь! – воскликнула она. – Снова начнутся бесконечные развлечения, пирушки с попойками и прочие греховные непристойности.

Я радостно рассмеялась.

– Это будет весело!

– Это будет отвратительно, – отрезала она.

– Мне кажется, что с ним произошел какой-то несчастный случай.

– С кем?

– Ну… с тем, кто забрал у нас Окленд.

– Не сомневаюсь, что он это заслужил, – с удовлетворенной ухмылкой заявила Мириам.

Она тут же отвернулась от меня. Сама мысль об этих людях была ей неприятна, но мой интерес к ним возрос еще больше.

И я спросила о них у Мэдди, поскольку у меня давно сложилось впечатление, что она могла бы очень многое мне поведать, если бы удалось заставить ее нарушить обет молчания – что она, собственно, понемногу и делала, как будто ей самой хотелось об этом поговорить.

Итак, я сказала:

– Мэдди, вчера в Окленд Холл привезли какого-то человека в кресле на колесах.

Она кивнула.

– Да, это он.

– Тот, кто купил у нас дом?

– Он где-то заработал целое состояние, но к таким особнякам не привык. Он из тех, кого называют богачами-выскочками.

– Нуворишами, если по-французски, – важно проинформировала ее я.

– Можете называть его как угодно, – сказала она, – но только так оно и есть.

– Он инвалид?

– Несчастный случай, – кивнула она. – С такими людьми всегда случаются такие вещи.

– С какими такими?

– Он заработал огромные деньги, это правда; вот он и покупает Окленд Холл, а те, кто жил там бог весть сколько поколений подряд, вынуждены переезжать в другое место.

– Пока Клаверинги в карты играли, он тяжко работал, – ехидно заметила я. – Это как в той басне про муравья и стрекозу. И без толку его обвинять: все получили то, чего заслуживали.

– Ну при чем тут какие-то насекомые? Вы, мисс Джессика, сейчас сами как какой-то кузнечик – постоянно перескакиваете с одного на другое.

– Нет, это сравнение очень даже к месту, – возразила я. – И я очень хотела бы побывать в Окленд Холле. Он останется здесь жить?

– Все очень непросто, когда ты одноногий. Богатство-то он получил, но это стоило ему ноги. – Мэдди покачала головой. – Лишнее подтверждение тому, что деньги – это еще не все… хотя в нашем доме иногда думаешь иначе. Миссис Бакет считает, что он останется здесь.

– А кто такая эта миссис Бакет?

– Она там кухаркой.

– Какая замечательная говорящая фамилия – Бакет! Хотя она больше подходит для горничной. А кухарка должна была бы быть миссис Бейкер или миссис Стьюер[3]3
  Игра слов: Бакет (англ. Bucket) – ведро; Бейкер (англ. Baker) – пекарь; Стьюер (англ. Stewer) – тот, кто готовит рагу.


[Закрыть]. Итак, ты знакома с миссис Бакет, я правильно тебя поняла, Мэдди?

– Вполне естественно, что мы с ней знакомы, учитывая, что она служила в Окленд Холле уже тогда, когда и я была там.

– Вы с ней время от времени видитесь?

Мэдди поджала губы. Я поняла, что она навещает миссис Бакет, и была рада этому. Еще немножко поднажать, и можно будет у нее что-то выведать.

– Я не из тех, кто задирает нос, проходя мимо человека, которого знает двадцать лет, только потому, что…

– Конечно, не из тех. Ты у нас образец…

– Нельзя винить за это миссис Бакет или того же мистера Уилмота. Здесь им места не нашлось. А отказываться от хорошей работы лишь из-за того, что…

– Я прекрасно все понимаю. Итак, он потерял ногу, и?..

– Вы опять перешли к своим перекрестным допросам, мисс. Я вас насквозь вижу. Но одно дело, если я время от времени перекидываюсь парой словечек с миссис Бакет, и совершенно другое, если это будете вы. Так что держитесь нашего берега речки и не задавайте столько вопросов относительно того, что вас не касается.

Я поняла: несмотря на тот факт, что Мэдди навещала миссис Бакет, больше никакой информации мне от нее не добиться.

* * *

Стоял жаркий июльский день, я сидела у нашего ручья и смотрела на другой берег, когда все это и произошло. Внезапно я заметила мужчину в кресле-каталке и вскочила на ноги, потому что он почему-то ехал прямо в мою сторону. Это был тот самый человек, который недавно приехал в карете, но на коленях у него лежал шотландский плед, так что не было видно, одна под ним нога или две. Пока я смотрела на него, кресло, похоже, начало набирать скорость, и тут мне все стало понятно: потеряв управление, он выкатился на пологий склон, ведущий к воде, и кресло разогналось. Еще несколько мгновений – и оно окажется в ручье, где обязательно перевернется.

Не мешкая ни секунды, я сбежала к ручью и перешла его вброд. К счастью, лето было засушливое, и воды было мало; поэтому, поднимая тучи брызг, я быстро перебралась на другую сторону и выскочила на берег как раз вовремя, чтобы схватить кресло-каталку, пока оно не свалилось вниз.

Все это время мужчина вопил:

– Бэнкер! Бэнкер! Ради всего святого, где тебя черти носят, Бэнкер? – пока не заметил меня. Я вцепилась в его кресло изо всех своих сил, и в какой-то момент мне даже показалось, что оно утянет меня в воду за собой.

Теперь мужчина улыбался мне, а лицо его было еще краснее, чем прежде.

– Здорово! – воскликнул он. – Вы сделали это. Такая малышка – а справилась!

Перед ним торчало что-то вроде рычага управления; он потянул его, и замедлившееся кресло повернуло и поехало параллельно берегу.

– Ну вот, – сказал он. – Так-то лучше. Я пока что не привык к этой ужасной штуковине. А теперь пришло самое время мне вас поблагодарить, не так ли? Если бы не вы, я бы точно опрокинулся.

– Да уж, – сказала я, выходя из-за спинки кресла и становясь сбоку. – Можно не сомневаться.

– А где вы были в это время?

– На другой стороне ручья… на нашем берегу.

Он кивнул.

– Мне крупно повезло, что вы оказались в нужном месте в нужное время.

– Я часто там сижу. Мне здесь нравится.

– Я никогда вас прежде не видел. Вы живете в том доме?

– Да. В Дауэр Хаусе.

– А вы, часом, не из Клаверингов?

– Да, из них. А вас как зовут?

– Я Хенникер.

– Должно быть, вы тот, кто купил у нас Окленд Холл.

– Да, он самый.

Я рассмеялась.

– Что в этом смешного? – спросил он довольно резким тоном.

– Просто забавно познакомиться через столько лет таким вот необычным образом, – ответила я.

Он тоже засмеялся. Я не смогла бы объяснить, что в этой ситуации могло так рассмешить нас обоих, но тем не менее.

– Приятно познакомиться, мисс Клаверинг.

– Как поживаете, мистер Хенникер?

– Хорошо, благодарю вас, мисс Клаверинг. Я собираюсь подкатить свое кресло немного вверх, здесь как-то неудобно разговаривать. Туда, под деревья… в тень. Давайте пройдем туда и познакомимся поближе.

– А вы не хотите… позвать Бэнкера?

– Уже нет.

– Вы ведь кричали ему.

– Это было до того, как я увидел вас.

Идя рядом с его креслом-каталкой, я думала об этом чудесном приключении и мысленно аплодировала его предложению отойти подальше, потому что очень не хотела, чтобы нас видели вместе. Добравшись до тени, он остановился, а я присела на траву. Мы сидели и внимательно изучали друг друга.

– Вы и вправду рудокоп? – спросила я.

Он кивнул.

– Золотодобытчик, я полагаю.

Он покачал головой.

– Опалы.

По телу моему пробежала внезапная дрожь.

– Опалы! – возбужденно воскликнула я. – А меня ведь так и зовут – Опал!

– Вот как? Значит, Опал Клаверинг? С моей точки зрения, звучит просто грандиозно.

– Только никто так меня не зовет. Обычно я просто Джессика. Несколько прозаично по сравнению с Опал, вы не находите? Я часто удивляюсь, зачем они дали мне такое имя, если не собирались им пользоваться.

– Более прекрасного имени вам не найти, – серьезно сказал он. Щеки его покраснели еще больше, а глаза на их фоне стали пронзительно-синими. – На свете нет ничего красивее, чем опалы. И даже не пробуйте рассказывать мне что-то про алмазы и рубины…

– Я и не собиралась.

– Вижу, вы не так глупы, чтобы заводить подобные разговоры со старым старателем.

– Кем-кем?

– Добытчиком опалов.

– А как это делается? Расскажите мне.

– Вы принюхиваетесь к земле, вы горите надеждой, вы мечтаете. Знаете, каждый старатель мечтает найти самые красивые камни на свете.

– А где вы их находите?

– Ну, они есть в Южной Австралии – в Кубер-Педи и в Андамуке, а также в Новом Южном Уэльсе и Квинсленде.

– Так вы из Австралии, – попробовала угадать я.

– Начинал я здесь, на родине, но там я нашел свой первый опал. Кто бы мог подумать, что Австралия богата на опалы? Мы там еще далеко не все обследовали. Можно себе представить, что было с теми, кто это обнаружил. Вообразите себе такую картину: какие-то тощие клячи ковыряют землю своими копытами, и вдруг… опал! Господи, вот это находка! В те времена мы считали, что все эти камни должны быть из Венгрии, никто и не думал искать их где-то еще. Там их добывали сотни лет, и камни те очень красивые, молочного оттенка… Но теперь я отдаю предпочтение черным австралийским опалам.

Он сделал паузу и взглянул в небо. Я почти уверена, что в этот момент он забыл обо мне. Мысли унесли его очень далеко, за много миль отсюда, на другой конец света, где он выдалбливал – или как там это правильно называется – свои черные опалы.

– Алмазы… пф-ф! – продолжал он. – Что такое алмаз? Холодный огонь, вот и все. Да еще и белый! А вот если взглянуть на опал…

О, я бы ужасно этого хотела, но сейчас лучшее, что я могла сделать, – просто слушать его.

– Австралийские опалы самые лучшие, – продолжал он. – Они тверже. Не так легко раскалываются, как некоторые другие. Это камень удачи. С давних времен люди верили, что опалы приносят везение. Вы знали, что императоры и богачи носили украшения из них, потому что считалось, что они защищают своих владельцев от покушений? Говорили, что опал может помешать врагам отравить вас ядом. А еще с его помощью лечили слепоту, хотя это уже другая история. Чего еще можно желать от камня?

– Ничего, – охотно согласилась я.

– Oculus Mundi – вот как их еще называют. Вы знаете, что это значит?

Пришлось признаться, что в своем образовании я еще не зашла настолько далеко.

– Око мира, – просветил он меня. – Носите его с собой, и вы никогда не совершите самоубийства.

– Опалов у меня никогда не было, но и покончить с собой мне как-то в голову не приходило.

– Вы еще слишком молоды. Так вы говорите, вас зовут Опал? И Джессика. А знаете – мне нравится. Джессика. Джесси. Звучит очень располагающе.

– По крайней мере, не наводит на мысли о лечении слепоты или защите в качестве противоядия.

– Точно, – подтвердил он, и мы оба прыснули от смеха. – А еще опалы наделяют даром предвидения, – продолжал он. – Предвидения и пророчества – во всяком случае, так говорят.

Он снял с мизинца кольцо и показал его мне. Я надела его на большой палец, однако оно все равно оказалось мне велико. Там был великолепный камень в золотой оправе. Как завороженная я смотрела, как он играет на свету. Темно-синий, он переливался красными, желтыми и зелеными бликами. Мужчина протянул руку за кольцом, и я поспешно отдала его, потому что в его жесте чувствовалось какое-то нетерпение, как будто он переживал, что слишком надолго расстался с ним.

– Он прекрасен, – сказала я.

– Новый Южный Уэльс… вот он откуда. Уверяю вас, мисс Джесси, однажды в тех краях будут сделаны великие находки… больше, чем сделали мы. Впрочем, я в этом уже не поучаствую. – Он похлопал ладонью по клетчатому пледу у себя на коленях. – Дело это рискованное, опасное. С этим приходится мириться. И думать о награде в случае успеха. Никогда не забуду тот день, когда это со мной случилось. Думал, что мне конец. Я собирал этих красавцев, их было много, они лепились к своду над моей головой, точно устрицы… да, именно, как устрицы. Я не мог поверить своему счастью. Представьте себе меня, выдалбливающего их без устали. Дело было в пещере глубоко под землей, а они прятались в пласте красноватой песчаной почвы… замечательные камешки. Внезапно раздался грохот, и свод пещеры обвалился. Прошло три часа, прежде чем меня смогли оттуда вытащить. Но свои опалы я все-таки добыл, причем один из них… это был настоящий красавец, который стоил того, чтобы из-за него потерять ногу – по крайней мере, я так себя успокаивал. Но, строго между нами, не существует ничего такого, ради чего следовало бы жертвовать собственными конечностями, даже если речь идет о такой красоте, как мой камень. Господи, это была настоящая большая награда. Я даже подумал, что нашел еще одно Зеленое Сияние. Хотя этот, конечно, был не совсем такой… тем не менее в нем тоже был замечательный блеск зеленого цвета, волшебного оттенка зеленого. Это было первое, что я увидел, когда пришел в себя. Мне еще долго пришлось проваляться в больнице, после того как мне отняли ногу. Это было необходимо. Гангрена и все такое. Прошло немало времени, прежде чем меня перевезли в Сидней, уже без ноги. Но первое, что я попросил, было: «Покажите мне мой зеленый опал». И вот он наконец лежал передо мной, на моей ладони, и, хотя я уже знал, что вместо ноги у меня пустое место, я все равно испытал великую гордость, которую вам трудно понять, увидев лишь эту милую безделушку в моей руке.

– Но он ведь должен был защитить вас от обвала скалы, – заметила я.

– Видите ли, когда скала начала рушиться, он мне еще не принадлежал. Я смотрю на это иначе: мне пришлось заплатить немалую цену за свои камешки.

– Было бы ужасно потерять ногу просто так.

– Я знал, что с моей прежней профессией покончено. Где это видано – одноногий старатель? Хотя, возможно, я снова вернусь к этому, когда научусь прилично ковылять. Но сначала мне нужно привыкнуть к своей деревянной ноге. Врачи сказали мне, что я нуждаюсь в длительном отдыхе, вот я и решил, что лучше всего для этого подойдет Окленд. И вот я здесь, стараюсь приучить себя к костылям, но пока полагаюсь в своих перемещениях на это старое кресло-каталку. Вы сами видели, что из этого вышло бы, если бы не одна проворная юная леди.

– Я очень рада, что увидела вас, но не только поэтому.

– А почему еще?

– Потому что таким образом я смогла с вами познакомиться и столько узнать про опалы.

– Между нашими семьями действительно существует некая вражда. – Он громко рассмеялся, и я засмеялась тоже. Меж нами словно установилась какая-то связь, заставлявшая нас вместе смеяться без какой-то особой причины: мы смеялись не из-за веселья, а просто от удовольствия, получаемого в обществе друг друга, а также из-за необычного характера нашего знакомства. Тогда я еще подумала, – а позже и убедилась в этом, – что ему нравилась идея лишний раз насмешливо поддеть наше семейство.

– Видите ли, я купил у них дом, – начал он, – который издавна принадлежал вашему роду. У них там в холле над камином прямо на стене был нарисован герб Клаверингов, вообще очень красиво. Генеалогическое древо, кто на ком женился и когда… Клаверинги жили в Окленд Холле с тысяча пятьсот седьмого года, а тут является этот неотесанный грубиян Хенникер и отбирает его у них, причем не огнем и мечом, не с помощью пороха и таранов для взлома крепостных ворот, а с помощью денег!

– Если бы Клаверинги действительно по-настоящему хотели сохранить этот дом, они бы его никогда не отдали. А что касается вас, мистер Хенникер, вы рисковали своей жизнью, чтобы добиться своего, и добились… я рада за вас.

– Странно слышать такие слова от Клаверинга, – заметил он. – Ах да – вы ведь все-таки Опал.

– Я понятия не имею, почему мне дали это имя, – знаю только, что родилась в Италии. Думаю, моя мама тогда была совсем другой.

– Люди меняются, – сказал мистер Хенникер. – То, что с нами происходит в жизни, часто может привести к развороту в обратном направлении. В половине пятого я ожидаю гостя, так что сейчас мне уже пора идти, но послушайте: нам нужно встретиться снова.

– О да, мистер Хенникер, конечно.

– Как насчет завтра? На этом же месте и в это же время.

– Замечательно.

– Думаю, нам нужно еще многое сказать друг другу. Итак, завтра в это же время.

Я смотрела ему вслед, пока он катил свое кресло в сторону дома, а затем в приподнятом настроении взбежала на мостик. Там я остановилась и оглянулась. Дом – его дом теперь – был скрыт за деревьями, но я живо представила себе там его: он громко звал Бэнкера и радовался, что подружился с одной из Клаверингов.

В голову пришла шальная мысль: «Он авантюрист. Как и я».

* * *

Я старалась скрыть радостное возбуждение, но Мэдди все равно заметила его; она заявила, что не может взять в толк, кого я ей сейчас больше напоминаю – собачку, виляющую сразу двумя хвостами, или кошку, стащившую на кухне сметану.

– Уж больно вы довольны собой, я бы сказала, – подозрительно щурясь, добавила она.

– Просто сегодня прекрасный денек, – беззаботно ответила я.

– Значит, в воздухе пахнет грозой, – проворчала Мэдди.

Это вызвало у меня смех. Да, действительно, атмосфера определенно могла стать штормовой, если бы стало известно, что я не только разговаривала с нашим врагом, но и договорилась с ним о следующей встрече.

Которой я уже не могла дождаться.

Когда я пришла туда, он уже был на месте. Он говорил – о, как он говорил! И как мне нравилось его слушать! Он рассказал мне о своей бедной юности, которая прошла в Лондоне.

– Лондон! – воскликнул он. – Что за дивный город! Его мне не забыть, где бы я ни был. Но с ним у меня связаны также и тягостные воспоминания. Мы были бедны… хотя и не так бедны, как другие, потому что в семье был только один ребенок – я. Моя мать не могла больше иметь детей, и в каком-то смысле тогда это было нашим благословением. Сначала я ходил на дом к одной учительнице, где научился читать, потом посещал школу для разных оборванцев, где понял, что почем в этом мире. К двенадцати годам с моим образованием было покончено, и я был уже готов к жизненным баталиям. К тому времени отец мой умер. Он был пьяницей, так что потеря была невелика. И тогда я начал обеспечивать матери тот уровень комфорта, к которому она не привыкла.

Я гадала, зачем он мне все это рассказывает. Он был своего рода актером, потому что, когда в своем повествовании он говорил от имени других людей, голос его и выражение лица соответственно менялись. Например, когда он рассказывал мне про уличного торговца печеной картошкой, лицо его вдруг сморщилось, и он хрипло прокричал:

– Подходим, красавицы! Вся картошечка горячая и рассыпчатая, по два пенни за штуку! Не только животики набьете, но и ручки согреете! Вот так-то, мисс Джесси, – продолжал он, выйдя из образа и снова став самим собой. – Сейчас вы можете решить, что я несколько вульгарен, но нужно учитывать, что я вырос на лондонских улицах. Вот это была жизнь! Ничего подобного со мной больше не было… никогда. Когда ведешь такое уличное существование, ничего особенного в этом не замечаешь, но забыть такое уже невозможно. Оно навсегда остается в твоей крови. От него можно уйти, но все равно останется любовь к той жизни, которая всегда будет тянуть в воспоминания о прошлом.

Он все рассказывал и рассказывал – о какой-то ярко-рыжей женщине, о продавцах булавок и иголок.

– Булавки-булавочки, большие и средние, в аккуратных пакетиках, по пять штук на пенни, – нараспев затянул он. Потом вспомнил о торговцах зеленью, предлагавших в основном водяной кресс-салат, который в те дни собирали в полях вокруг города, хотя сейчас все это уже находилось в черте Лондона. А тогда луга и леса подступали к самому Портленд-Плейс; но люди также держали и огороды, так что овощей на рынке было предостаточно.

– А кому во-одяной сала-атик? – задорно и певуче прокричал он. – Все свежайшее, только сорвано! Забавно, когда я говорю об этом, у меня все очень живо всплывает в памяти. Но лучше всего мне запомнилась Пасхальная неделя. Страстная пятница была для меня Днем сдобных булочек. Именно об этом были все мои мысли с утра в этот праздничный день: сегодня мой день булочек.

И он вдруг запел:

Булочки, булочки, горячие крестовые булочки![4]4
  Сдобная булочка, украшенная сверху крестом из теста, которую традиционно едят в Великую пятницу.


[Закрыть] Пенни за штуку, а то и за две платите – Деток своих знатно угостите. Если ж деток у вас нет, Купите себе на праздничный обед.

В этот день мы ходили по улицам с подносами свежих булочек на голове и распевали эти незамысловатые слова.

Я была от него в восторге. Таких людей я никогда еще не встречала. Он все время говорил исключительно о себе, но меня это не беспокоило, потому что я охотно слушала его, стараясь заглянуть в мир, доселе мне неизвестный.

– Я был рожден, чтобы делать деньги, – заявил он. – У меня был редкий дар – «прикосновение Мидаса». Вы что-нибудь слышали об этом, мисс Джесси? По легенде все, к чему прикасался этот мифический царь, превращалось в золото. Практически то же самое происходило и со стариной Беном Хенникером. Например, если я брался играть на пирожки, то обязательно выигрывал. Игра, знаете ли, очень простая. Подходишь на улице к торговцу с подносом пирожков, подбрасываешь свой пенни, ловишь и накрываешь его ладонью. Тот говорит «орел» – они всегда выбирают орла. Мне, разумеется, остается решка. В итоге, угадав, я сохраняю свою монетку плюс получаю пирожок. Когда это проделывают другие, они каждый раз проигрывают. Но только не я. Тогда я был хорошим игроком, остался им и сейчас. Я понял, что путь к богатству идет через продажи. Нужно только найти то, что люди хотят получить, без чего они жить не могут, а потом предложить им это, но более высокого качества, чем у других продавцов, и по возможности дешевле. Улавливаете идею? Даже когда мне было всего четырнадцать, я уже умел хорошо продавать. Это могло быть что угодно: бараньи ножки, свиные ножки, морские моллюски, шербет, имбирное пиво, лимонад. Я всегда знал, где взять дешевле, и мог предложить лучшую цену. Одно время у меня была палатка, где я продавал кофе, но потом я занялся выпечкой имбирных пряников, и мне показалось, что я нащупал способ разбогатеть. Я додумался делать свои пряники самой разной формы – лошадки, собаки, арфы, девочки, мальчики… даже королева с короной на голове. Пекла их моя мама, а я продавал. Дело пошло хорошо, и у нас даже появился свой небольшой магазин на Рэтклифф-Хайвей – и очень неплохой магазин, нужно сказать. Бизнес разрастался, и жили мы в достатке. Но потом мама умерла. Это было неожиданно, как снег на голову. Она просто упала замертво на кухне, когда лепила свои замечательные пряники.

– И что же было после этого?

– Я завел себе подругу. Но ничего хорошего из этого не вышло. Красивая, как картинка, она обладала вспыльчивым характером. Пряники у нее не имели нужной формы, да и качество стало не то. Наш бизнес рассыпался, и она от меня ушла. Мне было семнадцать, и я нашел работу в доме одного джентльмена – присматривать за лошадьми. Как-то раз хозяева отправились навестить своих друзей в их усадьбе за городом. В мои обязанности входило ехать на запятках кареты, а когда она останавливалась, спрыгивать, открывать дверцу и помогать дамам выйти, чтобы они не испачкали своих юбок. О, в те годы я был очень красив. Видели бы вы мою ливрею, темно-синюю с серебряной тесьмой! Должен признаться, что все девушки заглядывались на меня. Так вот, однажды мы отправились в гости, и, как вы думаете, куда именно мы приехали? В деревню Хартингмонд. В поместье под названием «Окленд Холл».

– Так вы попали в гости к Клаверингам?

– Совершенно верно, но явился я туда в очень непрезентабельном облике. Я в таких домах еще никогда не бывал и решил, что это самое красивое место, какое я только видел в своей жизни. Мы с кучером сходили на конюшню и первым делом позаботились о наших лошадях, а потом за стаканчиком поговорили с местными конюхами из Окленд Холла; они там, хочу я вам сказать, были просто отменными.