Текст книги "Роковой опал"

Сделав паузу в чтении, я внимательно посмотрела на могилу передо мной, не в силах избавиться от странного ощущения, что моя жизнь катится по тому же сценарию. Что случилось с Джессикой, происходит и со мной. Одновременно хотелось и дочитать побыстрее, и посмаковать сам этот процесс. Я чувствовала, что для меня очень важно получше узнать эту Джессику и посмотреть, как разворачивалась ее жизнь. Ведь и она тоже хотела этого, потому и описывала все в таких подробностях.

Итак, я продолжила читать.

«Конечно, я обманывала свою семью, хотя Мириам в определенной степени все-таки доверилась. Мне хотелось взять ее с собой в Окленд Холл, но при этом я сознавала, что в случае разоблачения разразится грандиозный скандал, и не хотела ее втягивать: она была младше, и я чувствовала ответственность за нее. Мириам и правда была очень податливой. Находясь со мной, она была готова озорничать – в определенных пределах. В прежние времена у нас была гувернантка, довольно властная дама, втайне исповедовавшая буддизм; в какой-то момент возникла реальная опасность, что Мириам под ее влиянием также ударится в эту религию. Когда Мириам оставалась с мамой, она становилась снобом и презрительно отзывалась об отце, «пустившем нас по миру». Я называла ее Хамелеоном из-за подобного умения менять окраску в зависимости от окружающего фона. Поэтому я засомневалась насчет того, чтобы брать ее с собой, решив удовлетвориться рассказами о своих похождениях, когда мы будем укладываться спать. Она увлеченно слушала меня и даже аплодировала, но я знала, что, если мама осудит меня за мои поступки, сестра мгновенно с ней согласится. Это нельзя было назвать неискренностью – просто она была не в состоянии иметь свою собственную точку зрения. Когда я смотрела, как миссис Кобб замешивает тесто для каравая, булок или крестьянского хлеба, я думала, что с Мириам точно так же: ей можно придать любую форму по своему желанию. Ксавье был совсем другим, но как было довериться ему? Он очень переживал по поводу резкого изменения нашего материального положения и считал это позором семьи. Он любил Окленд и воспитывался с ощущением, что все это, естественно, однажды будет принадлежать ему. Поэтому он, конечно, был возмущен, когда у него это отняли, хотя, в отличие от мамы, никогда не оскорблял отца – просто погрузился в печаль и отчужденность. Мне было жаль Ксавье, но я, разумеется, никогда не была с ним так близка, как с Мириам.

Я постоянно отвлекаюсь, откладывая описание того, что произошло, но я на самом деле хочу, чтобы ты меня поняла. Прошу тебя, не вини меня или Десмонда. Я познакомилась с ним на одном из приемов у мистера Хенникера. Я стала часто бывать у него в гостях, и вскоре Окленд начал казаться мне даже в большей степени родным домом, чем Дауэр Хаус, где жизнь стала просто ужасной – в основном из-за того, что мама без устали третировала отца. Порой я думала, что он может ее ударить. Он вел себя так тихо и скрытно, что, казалось, он вынашивает против нее какие-то планы, и как бы в подтверждение этого я иногда замечала странные взгляды, которые он бросал на нее. В доме ощущалось тягостное напряжение, и как-то раз я сказала Мириам перед сном: «Что-то должно случиться. Я чувствую, как это висит в воздухе. Как будто сам Рок готовится нанести свой удар». Мириам испугалась, да и я тоже. Но я и не догадывалась, откуда может последовать этот удар судьбы.

Я все чаще бывала в Окленде, становясь все более беспечной. Мистер Хенникер был неизменно рад мне. Однажды, когда мы с ним были в галерее, я рассказала ему о том, как играла здесь на спинете и пугала прислугу. Это немало позабавило его, и с тех пор он просил меня поиграть для него. Он любил сидеть там, слушая в моем исполнении вальсы Шопена. Я привыкла к мысли, что так будет вечно, что мистер Хенникер всегда будет здесь, а у него в доме будут собираться разные интересные люди. А потом я узнала, что все это не так, что мистер Хенникер приехал сюда ненадолго. В Новом Южном Уэльсе у него была некая «недвижимость», как он это называл, а Окленд Холл – это для него всего лишь каприз, «проявление безрассудства, если хотите». Побывав здесь еще в молодости, он поклялся, что однажды станет тут хозяином, а это был не тот человек, который бросает слова на ветер. Трудно тебе передать, как он заинтересовал меня. Я таких людей еще никогда в жизни не встречала».

Как раз этого она могла бы мне не объяснять: я ее прекрасно понимала, потому что сама пережила тот же опыт.

«Поскольку я была старше Мириам, перед нашим отъездом из Окленд Холла широко обсуждался мой предстоящий выход в свет. У нас служила миниатюрная Минни Джобберс, которая шила, и у меня уже появилось несколько очень симпатичных нарядов. В частности, два красивых бальных платья. Помню, когда мы уже знали, что покидаем Окленд, мама взглянула на них и заявила: «Они теперь никогда тебе не понадобятся». Одно из этих платьев, самое красивое, было из шелка вишневого цвета с отделкой из хонитонских кружев; шея и плечи у меня были красивыми, и платье это было сшито с целью показать их в самом выгодном свете. «Бедные мои плечики и шейка, теперь вам не покрасоваться, никто вас не увидит», – горестно причитала я.

С мистером Хенникером можно было говорить о чем угодно, вот я и рассказала ему про свое платье. Как это ни странно, – он ведь старатель, а они народ, по идее, грубый, – он всегда мог понять меня, чего бы это ни касалось. И он сказал так: «Вы обязательно должны надеть свое вишневое платье. Зачем лишать мир возможности взглянуть на ваши обворожительные плечи и шею только из-за того, что ваш отец был игроком? Мы устроим бал, а вы украсите его своим присутствием в вишнево-красном наряде». Когда же я сказала, что не посмею сделать этого, он ответил: «Кто не рискует, тот не выигрывает, риск – дело благородное, как говорится. Никогда не бойтесь дерзать». Затем он засмеялся и заявил, что чувствует себя испорченным человеком, который уводит соседскую дочку с узкой прямой дорожки. Он потом еще долго посмеивался над своими словами. «Узкий прямой путь ограничивает человека, мисс Джессика. Простор открытого пространства вдохновляет гораздо больше», – пояснил он свою мысль.

Ну вот, я снова отвлеклась, хотя и не хотела. Сначала я думала, что это будет короткое письмо, но как только взялась за перо, почувствовала необходимость писать подробно. Я должна осветить тебе все. Не хотелось бы, чтобы у тебя сложилось впечатление, что я была просто распутной. Потому что это совершенно не так.

Как-то раз в Окленде принимали гостей, у Бена Хенникера такое бывало часто. В основном люди приезжали к нему по делу, привозя какие-то особенные камни. Он иногда покупал их, иногда продавал. Здесь всегда было много разговоров про опалы. Постепенно я получила некоторое представление о том, как их добывают и как ими торгуют, и находила все это захватывающим.

Он сообщил мне, что в этот раз состоится бал, на который я должна явиться как одна из гостей. Я была возбуждена и взволнована, но понимала, что не могу надеть свое лучшее платье и выйти в нем из дому; поэтому Бен предложил, чтобы я заранее тайком принесла свой вишнево-красный (как он его называл) наряд в Окленд Холл, а уже в день бала переоделась в него прямо на месте. Со своей стороны он попросит одну из горничных помочь мне. На том и порешили.

Это был знаменательный вечер – тогда я впервые увидела Десмонда. Я должна тебе его описать. Нужно сказать, что все ошибались насчет того, что произошло впоследствии, и мне хотелось бы, чтобы ты в первую очередь поняла именно это. Все было не так, как выглядело со стороны.

В галерее Окленд Холла было очень красиво: она была украшена цветами из теплиц, а в дальнем ее конце расположились музыканты. Словом, получился идеальный бальный зал, освещенный мерцающим светом свечей в канделябрах. Мистер Хенникер хотел обставить все, как бал моего дебюта в обществе. Он как-то сказал мне: «Я не испытываю угрызений совести, что отобрал Окленд у вашего отца: тут все честно – он сделал ставку и проиграл. Но я рад отобрать его у вашей матери, потому что она заслуживает того, чтобы его потерять. Порой мне больно смотреть на вашего брата, который выглядит очень печальным; но он еще молод и должен сам подумать, что можно сделать, чтобы вернуть свое поместье или приобрести нечто подобное. Что же касается вас, мисс Джессика, то здесь я действительно очень сожалею. И поэтому мы устроим вам настоящий бал». И вечер получился просто чарующим. У меня такого никогда не было и не будет.

Десмонд был молод, ненамного старше меня, но тогда двадцать один год казался мне уже очень приличным возрастом. Бальная зала не была переполнена, потому что мистер Хенникер умышленно не пригласил никого из соседей, объяснив, что все они знают меня, и из-за этого могут возникнуть неприятности. Это должен был быть исключительно мой бал – «бал божественных плеч и шеи на фоне вечернего платья цвета спелой вишни», как он выразился. Поэтому там были только те, кто приехал туда на несколько дней; в Окленде множество комнат для гостей, и в то время народу там было довольно много. Десмонд выделил меня среди всех остальных с самого начала и сразу пригласил на танец. Жаль, что ты не видела нашу галерею в тот вечер. Там было так красиво… и так романтично. Думаю, что за несколько столетий там проходило немало балов, но уверена, что такого еще не было. Он был высокий и светловолосый – на самом деле волосы его попросту выгорели на солнце. А еще у него были «австралийские глаза», как я это называю, – полуприкрытые с очень густыми ресницами. «Это все из-за солнца, – объяснил он мне. – Там оно намного ярче и жарче, чем здесь, и ты инстинктивно щуришься от света. А такие ресницы, наверное, природа просто создала для дополнительной защиты». Об опалах он рассуждал в точности, как Бен Хенникер, и был таким же их фанатом. Он рассказал мне, что уже нашел и что еще надеется найти.

«На свете нет ничего прекраснее Зеленого Сияния на Закате, – сказал он. – У Бена есть этот камень, и вы должны его попросить как-нибудь показать его вам». Но я не заинтересовалась Зеленым Сиянием, потому что в тот вечер меня интересовал исключительно Десмонд. Большинство гостей были старше нас. И мы с ним целый вечер танцевали и все разговаривали, разговаривали…

Он сообщил мне, что собирается через две-три недели вернуться в Австралию. Он рвался обратно, потому что нашел земли, где, по его словам, должно было быть большое месторождение опалов, и ему не терпелось поскорее обследовать его. Бен и еще несколько предпринимателей также были заинтересованы в этом проекте, для разработки которого требовались значительные инвестиции. Некоторые из опытных старателей посмеивались над ним, называли этот участок Десмондс Фенси[8]8
  Desmond’s Fancy – Причуда Десмонда (англ.).


[Закрыть], но он верил в успех, говорил, что испытывает особое чувство. И собирался заработать на Фенси целое состояние.

«Я чувствую это, Джесси». (Он всегда называл меня именно Джесси.) «Это страна опалов. Буш… сухая равнина… где растет лишь жесткая трава солончаков, а из деревьев встречается только местная разновидность акации да ее подлесок. Расположено все это в низине с выжженной растрескавшейся землей и давно пересохшими руслами рек. Я сказал себе: Эти края говорят сами за себя. Здесь обязательно что-то есть – может быть, золото или вольфрам, олово или медь… Но что-то подсказывает мне, что здесь есть опал… драгоценный опал». Говорил он об этом очень возбужденно, – совсем как Бен Хенникер, – и его энтузиазм передался мне.

Мы все говорили… боже, как мы с ним говорили! Время пролетело незаметно, и я очнулась только тогда, когда часы во внутреннем дворе пробили полночь. Когда бал закончился, Ханна помогла мне переодеться в дневное платье. Это была одна из служанок, которая осталась в Окленде, когда мы уехали оттуда. Она служила у нас давно, была примерно моего возраста и, наверное, поэтому относилась ко всему с пониманием. Мэдди тоже помогала мне. Она спустилась по лестнице Дауэр Хауса и впустила меня в дом. Без помощи этих двух девушек мне было бы очень сложно. На следующий день Ханна должна была принести мое вечернее платье к ручью, чтобы я потом улучила момент и незаметно пронесла его домой. Теперь мне оставалось только заручиться молчанием Мириам. Это было легко, поскольку она хотела только одного – чтобы я подробнее рассказала ей про бал. Она была полностью на моей стороне и, как и я сама, считала это удивительным приключением.

Когда я на следующий день забрала у Ханны свое платье возле ручья и принесла его домой, там была записка от Десмонда. Он писал, что должен увидеть меня во второй половине дня. Разумеется, я пришла. Мы с ним гуляли по парку в Окленде и снова бесконечно разговаривали. А вечером я опять отправилась в Окленд к ужину. Я знала, что слуги рады мне. Ханна рассказывала, что в нашей семье они больше всего любили меня и что всем им нравится работать на мистера Хенникера; поэтому все были очень довольны тем фактом, что я подружилась с их новым хозяином. Ханна добавила, что на половине прислуги у них сейчас только обо мне и говорят. «А еще они говорят про вас и мистера Десмонда Дерхэма и считают вас прекрасной парой».

С этим нельзя было не согласиться. Ты, конечно, поняла, что мы были влюблены. Да, к концу первой же недели нашего знакомства мы оба были абсолютно уверены, что никто другой каждому из нас не нужен. И это было так на самом деле, Опал, ты должна поверить мне, несмотря на все то, что произошло потом. Я знаю, что все они ошибаются, хотя и понимаю, как это выглядит со стороны. Но это не может быть правдой. Я не верила в это ни секунды… даже в самый тяжелый и трагический момент. Я знала, что это неправда.

Миновало две недели, а он все еще был здесь, откладывая свой отъезд. А когда наконец собрался, то сказал, что возьмет меня с собой. Мы поженимся и поедем в Австралию вместе. «Как тебе понравится быть женой старателя, Джесси? – говорил он. – Жизнь эта нелегкая, но не беда: мы с тобой разбогатеем, как это в свое время сделал Бен, и тогда у твоих ног будет все, что только пожелаешь». Каждую ночь я тайком проскальзывала через мостик в соседский парк, где он уже ожидал меня. Я не в силах описать тебе счастье, которое я испытала в те сентябрьские ночи. Без помощи Мэдди и Ханны у меня ничего бы не вышло, они просто замечательные. Мне все время приходилось хитрить и изворачиваться, чтобы мама ни о чем не догадалась, и сама не понимаю, как это у меня получилось.

Мы спланировали все очень тщательно. Свадьба должна была состояться через три недели. Десмонду еще нужно было получить какую-то особую лицензию, а после этого мы с ним уехали бы в Австралию вместе. Мы не говорили об этом никому… даже Бену. Я была уверена, что Бен поможет нам, но Десмонд в этом сомневался. Похоже, Бен считал меня хрупкой маленькой куклой, которой нельзя сталкиваться с трудностями жизни: ведь жизнь в лагере старателей разительно отличалась от той, какую я вела в изящном Дауэр Хаусе. Я знала это и была готова к испытаниям. А потом наступила та ужасная ночь.

Десмонд сообщил мне, что в Окленд в ближайшее время приедет несколько деловых партнеров Бена и что сам он вскоре тоже уедет в Австралию. Еще совсем недавно это известие расстроило бы меня, но теперь, когда я и сама собралась в те края, я была рада, что он будет там. В ходе намеченной встречи они должны были принять решение о разработке участка, с которым Десмонд связывал столько надежд, обсудить план разведывательных работ и строительства шахт. Десмонд был очень взволнован. «Там будем мы с Беном и еще один крупный торговец опалами, – пояснил он мне. – Мы начнем сразу же, как только обеспечим необходимое финансирование». А еще он сказал мне, что из-за этого важного делового совещания мы с ним сможем увидеться только на следующий день после обеда, и он будет ждать меня у ручья, как обычно.

Но он так и не пришел, и больше я его не видела. Никому толком не известно, что произошло той ночью. Хотя многие уверены, что знают это. Десмонд пропал, просто исчез, ни с кем не попрощавшись. А вместе с ним исчезло и Зеленое Сияние.

Можешь себе представить, что думали люди, сопоставляя эти два факта. Говорили, что объяснение этому может быть только одно. Но оно было ошибочным. Я знаю это и никогда не поверю в обратное. Как он мог уехать, ничего не сказав мне? Мы ведь собирались через несколько недель пожениться. Он получил бы свою лицензию, и я уехала бы с ним в Австралию; но он исчез, не предупредив меня, хотя мы с ним должны были встретиться на нашем месте у ручья. Он пропал… а вместе с ним пропало и Зеленое Сияние.

Я ждала его на следующий день, как мы договаривались, но вместо него ко мне пришла Ханна. Она была в слезах. «Он пропал, мисс Джессика, – сказала она. – Уехал или поздно ночью, или рано утром. Никто этого не видел». «Как уехал, Ханна? – воскликнула я. – Куда?» Ханна сокрушенно покачала головой, а потом со злостью в голосе добавила: «Уехал, и чем дальше отсюда, тем лучше. Потому что он забрал с собой тот опал, Зеленое Сияние». «Это неправда! – закричала я. – Неправда!» «Боюсь, что правда, – скорбно ответила Ханна и взглянула на меня с такой жалостью в глазах, что я едва не расплакалась. – Только поздно утром мы обнаружили, что постель его не смята. Сам он не смог бы так ее застелить. Он забрал все свои вещи, и в его комнате было пусто. И пока мы все удивлялись, почему он уехал таким образом, мистеру Хенникеру зачем-то понадобилось полезть в сейф. Он сразу понял, что туда кто-то заглядывал, потому что кое-что было не на своих местах. А потом он открыл футляр, где хранилось Зеленое Сияние, и там оказалось пусто. Мистер Хенникер вне себя от ярости. Он буквально жаждет крови Десмонда Дерхэма, называет его вором, мерзавцем, лживым псом. Вы бы только слышали все эти проклятья! С вами все в порядке, мисс Джессика?»

«Я не верю этому, Ханна. Просто не верю».

«Можете не верить, зато верят все остальные».

Мне было дурно от страха, но я продолжала твердить себе, что все это какой-то абсурд. Я не могла забыть, как загорались глаза Десмонда, когда он говорил об опалах, которые собирается найти. «Такого опала, как Зеленое Сияние, еще никогда не было, – как-то сказал он мне, а потом быстро добавил: – Но кто сказал, что такой не найдут в будущем?»

Последующие дни я жила, словно в каком-то кошмарном сне. Я повторяла себе, что все это ужасная ошибка, что Бен просто положил опал в другое место и сам это выяснит. Когда я пришла к Бену, он был похож на разъяренного быка. «Это он забрал Зеленое Сияние! – заорал он. – А потом сбежал с ним! Господи, я убью его! В тот вечер я показывал им свои камни. И когда я доставал их из сейфа, все было на месте. А он сидел по правую руку от меня… этот молодой дьявол. Пристрелю мерзавца! Он украл мое Зеленое Сияние!»

«Он не делал этого, Бен! – воскликнула я. – Я уверена в этом».

Он немного успокоился и внимательно посмотрел на меня. «Он обманул вас, – печально сказал он. – Такой красивый мальчик… такой приятный молодой человек. Который оказался совсем не тем, за кого мы его принимали».

Что здесь можно было сделать, что сказать? Говорить с Беном было не о чем. Он сказал мне, что срочно уезжает, чтобы не тратить время попусту. Он был убежден, что господин Десмонд Дерхэм отправится прямиком на тот участок, Десмондс Фенси, – просто не бросит такое место, – и собирался последовать за ним. Бен видел, как у того горели глаза, но думал, что это от предвкушения новых находок, а оказалось, что тому виной Зеленое Сияние. Он понял это, только открыв сейф и заглянув в заветный футляр. Он был слеп, хотя ему следовало бы догадаться, зачем явился этот молодой дьявол.

Слышать все это от Бена было невыносимо, так что я перестала бывать в Окленде. Я замкнулась в своем горе, и все думали, что я заболела, поскольку я стала бледной и апатичной. А мне просто было все равно, что со мной происходит. И тогда Ханна сообщила мне, что Бен уезжает в Австралию. «Он едет за Зеленым Сиянием», – сказала она.

Я увиделась с ним перед отъездом, но наши отношения изменились. Между нами встал Десмонд. Бен был убежден в его виновности, я же была уверена, что он не виноват.

Не могу описать ту пустоту, которая вошла в мою жизнь. Бен уехал, а Десмонда я потеряла. Для меня это была настоящая трагедия, какую себе даже трудно представить. Я по-прежнему ходила в Окленд Холл, чтобы повидать миссис Бакет и всех остальных; на кухне они пытались отвлечь меня разговорами о том, что все наладится, когда приедет мистер Хенникер – а он обязательно приедет, можно не сомневаться. Он просто обязан был вернуться в Окленд, ведь это место ему так нравилось. О Десмонде при мне никто не упоминал, но я знала, что они его активно обсуждали, когда меня не было.

Мириам, конечно, знала, что произошло, потому что скрывать от нее свои ночные похождения было невозможно. Тогда она подолгу не спала, дожидаясь меня, а я должна была потом ей все подробно рассказывать. Теперь же, когда стало понятно, что все пошло не так, она начала рассуждать о том, что на это может сказать мама.

Мои подозрения подтвердились уже в конце ноября. Когда на меня впервые накатил страх, я старалась не обращать на это внимания. Этого просто не может быть, уверяла я себя. Тем не менее ведь были те наши встречи в парке, когда мы с ним столько беседовали и мечтали, когда так пылко любили друг друга. Десмонд как-то сказал мне: «Мы с тобой и так фактически повенчаны. Я больше никогда в жизни не взгляну на другую, и при первой же возможности мы с тобой поженимся официально». Поэтому я считала себя его женой, рисовала себе, как мы приедем в Австралию, как я буду ему во всем помогать, а в будущем видела наших с ним детей. Перед Рождеством я убедилась, что беременна. Не зная, что делать, я рассказала об этом Ханне, потому что могла ей доверять. Мы с ней много говорили, но выхода найти не могли. Я была уверена, что, будь здесь мистер Хенникер, он бы мне помог. Но он был очень далеко, а рядом никого не оказалось.

Я вынуждена была рассказать об этом Мириам. Помню, было это в Рождественскую ночь, но радостным это время не назовешь. В канун Рождества мы были на полуночной службе, а утром снова пошли в церковь. Такие моменты очень живо напоминали маме нашу прежнюю жизнь в Окленд Холле. За обедом, состоявшимся в полдень, она беспрерывно рассказывала, как они отмечали этот праздник раньше, как приносили в дом большое полено, традиционно сжигаемое в сочельник, как украшали галерею омелой и ветками падуба, как принимали многочисленных гостей. Внезапно у меня вырвалось: «Ты могла бы сделать папе рождественский подарок – немного помолчать про наше блестящее прошлое». Я не смогла сдержаться, потому что все это казалось мне таким мелочным по сравнению с моей ситуацией и тем фактом, что внезапно исчезнувшего Десмонда подозревают в воровстве, в похищении Зеленого Сияния.

Все буквально остолбенели. Никто и никогда – ни единого разу! – не разговаривал с мамой в подобном тоне. «Тебе следовало бы проявлять больше уважения к матери, Джессика», – грустным голосом заметил отец, на что я с жаром ответила: «А ей пора бы подумать и о нас тоже. Да, мы потеряли Окленд Холл. Ладно. Но это прекрасный удобный дом. На свете есть и гораздо более серьезные несчастья, чем тот факт, что наша семья живет сейчас в Дауэр Хаусе». Тут я залилась слезами и выбежала из комнаты, успев услышать, как мама бросила мне вслед: «Джессика становится просто несносной».

Сославшись на головную боль, я всю вторую половину дня провела в нашей с Мириам спальне, но вечером все же была вынуждена спуститься. День и так был безнадежно испорчен, и вечером я поделилась с Мириам своим горем, потому что мне необходимо было кому-то об этом рассказать. Она была в ужасе. Мало что в этом понимая, она хорошо помнила, что, когда одна из наших служанок, так сказать, «попала в беду», ее немедленно уволили и отослали обратно в деревню, заклеймив вечным позором. Она все лепетала про этот самый «вечный позор», тогда как мне хотелось взвыть от отчаяния. Что мне делать – это был большой вопрос, ответа на который у меня не было. Не было его, естественно, и у Мириам. Я попыталась ей что-то объяснить, и она даже вроде бы меня поняла, но я знала, что стоит ей пообщаться с мамой – и все ее сочувствие ко мне растает как дым.

Я понимала, что рано или поздно о моем секрете в любом случае станет известно, и решила рассказать им прежде, чем они все узнают сами. Первому я сообщила об этом Ксавье: хотя он всегда казался очень отчужденным, я чувствовала, что он поймет меня лучше остальных. Я вошла к нему в комнату промозглым январским днем, когда все небо было затянуто снеговыми тучами; пока я выкладывала ему все начистоту, он смотрел на меня так, будто прикидывал, не сошла ли я с ума. Впрочем, он был добр ко мне. Он вообще был добрым человеком. Я рассказала ему обо всем – как подружилась с Беном Хенникером, как встретила Десмонда, как мы с ним решили пожениться и как потом Десмонд исчез. «Ты уверена, что ждешь ребенка?» – спросил он у меня. Я ответила утвердительно. «Нам необходимо знать наверняка. Обратись к доктору Клинтону», – заявил он. «Только не к нему!» – в ужасе воскликнула я. Доктор Клинтон много лет был нашим семейным врачом, и я знала, что он будет глубоко потрясен. Ксавье меня понял правильно и сказал, что отведет меня к доктору, который нас не знает. Слово свое он сдержал. Когда было подтверждено, что я беременна, Ксавье сказал, что нам не остается ничего другого, кроме как рассказать родителям. Долго скрывать это все равно не получится, а нам еще предстояло спланировать то, что нужно будет сделать в первую очередь и незамедлительно.

Странно, но, когда женщина ждет ребенка, у нее, похоже, появляются какие-то дополнительные силы. Так было и со мной. Из-за потери Десмонда у меня было разбито сердце, но теперь, благодаря этому малышу, во мне ожила какая-то новая надежда. Даже скандал с родителями повлиял на меня не так, как я себе это представляла. Ксавье оказался спокойным и сильным – он был мне очень хорошим братом. Он предупредил отца и маму, что должен им кое-что сказать, и мы вчетвером прошли в гостиную. Ксавье закрыл за нами дверь и очень спокойным голосом произнес: «Джессика ждет ребенка». Мгновенно воцарилась зловещая тишина. Я подумала, что, наверное, такая тишина стояла на земле перед тем, как начали рушиться стены Иерихона. Отец выглядел растерянным, а мама просто пристально смотрела на нас. «Да, боюсь, что это так, – продолжал Ксавье. – И теперь нам предстоит решить, что с этим делать».

«Ребенок! Джессика! Я этому не верю!» – воскликнула мама. «Но это правда, – отвечала я. – Я беременна. Мы должны были пожениться, но этому помешал ужасный несчастный случай». «Несчастный случай? – вскричала мама, которая уже преодолела первый шок и постепенно брала себя в руки. – Что ты хочешь этим сказать? Это невозможно!» «Тем не менее это уже произошло, – вмешался Ксавье. – Так что давайте подумаем, что мы можем предпринять». «Я хочу знать подробности. Не верю, чтобы моя дочь…» – не унималась мама. «Все правда, мама. И доктор это подтвердил», – сказала я. «Доктор Клинтон!» – в ужасе воскликнула мама. «Нет, это был другой доктор, – успокоил ее Ксавье, – который нас не знает».

Моя мать обернулась ко мне, как разъяренная тигрица. Она наговорила много горьких слов. Я не запомнила их, потому что старалась не слушать. Я думала о своем ребенке. Я хотела его и думала тогда, что, несмотря на все мои беды, это дитя мне поможет с ними справиться. Затем моя мать повернулась к отцу и заявила, что во всем виноват он. Если бы не его безответственность, мы бы по-прежнему жили в Окленд Холле, где в принципе не мог бы появиться какой-то грубый рудокоп со своими испорченными друзьями, способными соблазнить глупую запутавшуюся девушку. Вот что получается, когда приходится жить рядом с такими людьми. А теперь я собираюсь родить дитя вне брака. Семья Клаверингов никогда не знала такого позора. «Такое уже было, – возразила я. – Ричард Клаверинг делил любовницу с Карлом Вторым…» «Как будто это одно и то же! – раздраженно воскликнула она. – Это был король, и большинство аристократов делилось с ним своими любовницами». «Но у него был внебрачный ребенок, сын которого женился на своей законнорожденной кузине и таким образом вернулся в семью». «Помолчи, распутница! Наша семья еще никогда не была так опозорена, и все вследствие того лишь факта, что твой отец…» Она неистовствовала еще некоторое время, и я знала, что она не оставит это до конца своих дней. Тогда я сказала себе: Десмонд вернется. Что-то пошло не так, но мы выясним это, и тогда все наладится. Поэтому я просто не слышала ее яростной тирады.

Решение о том, что нам делать, принял Ксавье. Было бы немыслимо, если бы кто-то узнал, что я родила внебрачное дитя. Факт моей беременности можно было скрывать несколько месяцев. Возможно, даже полгода. Юбки тогда носили объемные…. Ребенок должен родиться в июне. В апреле я с моими родителями поеду в Италию. Всем можно сказать, что здоровье мамы вызывает у нашего семейного доктора некоторые опасения. Мы можем продать серебряный поднос и кубок для пунша, подаренные Георгом IV одному из наших предков: это очень ценные вещи, и этих средств хватит на двухмесячное пребывание за границей для троих и на роды. Мой ребенок должен будет родиться там, а по возвращении мы скажем, что недомогание моей матери было связано с ее беременностью, о которой она до некоторых пор не догадывалась в связи с ее возрастом. В результате мы сможем спокойно вернуться домой с новорожденным, не давая повода для скандала.

Как несчастна я была в последующие месяцы! Некоторое время мы снимали виллу во Флоренции – Флоренции с дворцом Медичи в его золотом сиянии! При других обстоятельствах уже только это вызывало бы у меня восторг. Стараясь забыться, побороть свое ужасное настроение, я представляла себе, как мы с Десмондом гуляем здесь по берегу реки Арно. Случайно заметив опалы в витрине магазина рядом со знаменитым мостом, я вздрогнула и отвернулась, потому что смотреть на них для меня было невыносимо.

За несколько недель до родов мы переехали в Рим, где все и произошло. Стоял июнь 1880 года. Я назвала свою девочку Опал. Мама сразу заявила, что это очень глупое имя, и дитя нужно назвать иначе. Поэтому у ребенка появилось двойное имя – Опал Джессика.

Когда мы приехали домой, – благодаря неослабным энергичным действиям моей матери, – даже те, кто строил какие-то догадки, увязывая в единое целое наш неожиданный отъезд в Италию и возвращение с новорожденным младенцем на руках, не смели и заикнуться об этом. Тем младенцем, как ты уже догадалась, моя дорогая Опал, была именно ты. Никогда не стыдись истории своего рождения. Ты была зачата в любви. Всегда помни об этом, и, что бы люди ни говорили о твоем отце, не верь этому. Я хорошо его знаю, и это не может быть правдой. Он был неспособен украсть тот злосчастный опал. Сейчас я вообще жалею, что этот камень был когда-то найден. Но Десмонд не имел к этому отношения, Зеленое Сияние на Закате украл кто-то другой. И однажды правда восторжествует, я в этом уверена.