Текст книги "Роковой опал"

– Как интересно! – воскликнула я. – Должно быть, это было очень давно.

– Да, задолго до вашего рождения, мисс Джесси. Мне тогда было лет семнадцать или восемнадцать – значит, действительно давненько. Как думаете, сколько мне лет?

– Вы определенно старше Ксавье, намного старше, но почему-то выглядите моложе его.

Мое замечание, похоже, ему очень понравилось.

– Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Вот и весь ответ. Важно, не сколько годков вы прожили, а каким они вас сделали. И сейчас мне кажется, что свои годы я прожил славно. Получается, что впервые я увидел это место более сорока лет тому назад, и, знаете, я никогда уже не мог его забыть. Помню, я стоял в той конюшне и чуть ли не кожей чувствовал, какое здесь все старинное. Это мне и понравилось – все эти основательные каменные стены и ощущение, что люди живут тут уже сотни лет. Тогда я и сказал себе: «Когда-нибудь и у меня будет такой дом, как этот Окленд Холл, и ничто меня не остановит». А уже через полгода я был на пути в Австралию.

– В поисках опалов! – возбужденно воскликнула я.

– Нет. Тогда об опалах я даже не думал. Ехал я туда за тем же, за чем ехали все остальные – за золотом. Я сказал себе: я найду золото и не дам себе передышки, пока не добуду его целую кучу; а затем вернусь на родину и куплю себе такой дом. Ради этого я подался в Австралию. Какое это было приключение! За проезд я рассчитывался, работая на корабле. Того путешествия мне не забыть. Порой казалось, что мне конец. Мы попадали в страшные штормы, наше суденышко едва не опрокидывалось, и я уже думал, что вот-вот поступит команда «всем на помпы откачивать воду и спасать первым делом женщин и детей». Ступив на берег, я не верил, что все закончилось. А там… Это палящее солнце! Эти мухи! Ни с чем подобным я никогда не сталкивался, но что-то подсказывало мне, что это место как раз для меня. Там я поклялся себе, что не вернусь на родину, пока не буду в состоянии купить Окленд Холл.

– И вы сдержали слово, мистер Хенникер.

– Зовите меня Бен, – попросил он. – Когда вы говорите «мистер Хенникер», мне кажется, что речь идет о ком-то другом.

– А можно? Все-таки вы человек пожилой.

– Только не когда я с вами, мисс Джесси. С вами я чувствую себя молодым и веселым. Мне как будто снова семнадцать.

– Совсем как когда вы впервые ступили на австралийскую землю в Сиднее.

– Да, именно так. Я тогда был просто уверен, что разбогатею. Поэтому пересек весь Новый Южный Уэльс, добрался до Балларата и там начал мыть золото.

– И вы нашли его, заработав на этом состояние.

Он повернул руки ладонями вверх и задумчиво посмотрел на них.

– Взгляните сюда, – сказал он. – Немного грубоватые, вы не находите? Можно сказать, это не руки джентльмена, ведущего праздный образ жизни. Не очень-то они подходят хозяину Окленд Холла. Впрочем, как и все остальное во мне, что вы сейчас видите. Однако что-то внутри меня идеально соответствует этому месту. – Он похлопал себя по груди. – Есть у меня здесь что-то такое, что любит этот старинный особняк больше, чем все те важные дамы и джентльмены, которые здесь жили. Они относились к нему, как к чему-то само собой разумеющемуся. А я его завоевал, поэтому особенно люблю его. Никогда не относитесь к чему-либо как к должному, мисс Джесси. В противном случае можете это потерять. Если вещь того стоит, любите и лелейте ее. И подумайте о том, как я выхватил у вашей семьи Окленд Холл.

– Уже думаю, – сказала я. – Итак, вы сколотили состояние.

– Все это произошло не в одночасье. На это ушли годы. Годы разочарований, крушений надежд – таков был мой жребий. Я постоянно переезжал с места на место, жил под открытым небом, столбя новые участки… Помню великий поход из Мельбурна. Толпы народу – вы сочли бы их армией оборванцев – упорно направлялись к земле обетованной. Мы знали, что кому-то суждено разбогатеть, а остальные так и умрут разочарованными. Но кто будет кем? Вперед на этом пути нас гнала надежда, и каждый считал себя избранником судьбы. У кого-то были тачки для пожитков, другие тащили все на своих спинах… Мы шли по равнинам Кейлор-Плейнс, через леса, где мелькающие среди деревьев огни бросали нас в дрожь, потому что мы знали, что это может для нас значить: в любой момент из зарослей могли выскочить разбойники и убить просто за кусок хлеба. По ночам мы разбивали лагерь. Ох, это было незабываемо… песни у костра… мы пели старые песни нашей родины, и я знаю, многие из нас были рады, что ночная тьма скрывает выступившие на глазах слезы. А потом был Бендиго. Там я жил в маленькой палатке из тонкой ткани. Все лето я изнемогал от зноя, мечтая о тех временах, когда наконец похолодает, но затем начались проливные дожди с непролазной грязью, и я снова стал грезить о солнце. Это были тяжкие дни – в Бендиго мне не повезло. Первую свою значительную находку я сделал в Каслмейне – этого было еще недостаточно, чтобы разбогатеть, но я воспрял духом. И сразу же открыл счет в мельбурнском банке. Я не тратил деньги на выпивку и женщин, как делали многие другие, а потом удивлялись, как быстро все закончилось. Это я уже проходил. Я не собирался покупать себе женщин. Любовь – это одно, а любовь за деньги – абсолютно другое. Не самый мудрый способ потратить с таким трудом добытое золото. Но мне не следовало этого говорить молоденькой девушке. Теперь вы сами видите, почему Клаверинги не хотят меня знать.

– Не все Клаверинги, – уточнила я.

– Что ж, я прихожу к выводу, что вы очень необычная юная леди. Так на чем я остановился?

– На ваших женщинах… и продажной любви.

– Это мы опустим. Затем был Хиткоут, а после – Балларат, где я был уже не бедным, хотя еще и не богатым. У меня было время, чтобы оглядеться по сторонам и задать себе вопрос – что дальше? Старательство, попытки отыскать то, что может предложить человеку матушка-земля, – штука забавная. Оно со временем становится частью тебя, твоей крови. В конце концов ты уже чувствуешь, что тебе просто необходимо узнать, что скрывается под твердью земной коры. И не только ради денег. Когда люди говорят о деньгах, они обычно думают о золоте. Золото! Это еще одно имя денег, можете сказать вы. Но я выяснил, что существуют вещи поинтереснее золота.

– Опалы! – воскликнула я.

– Да, опалы. Сначала это было делом случая. Я скопил немного денег в мельбурнском банке и подумывал двинуть в Новый Южный Уэльс – просто посмотреть страну, так сказать. Я шел через буш, разбивая лагерь по ночам… а потом встретился с одной компанией, которая искала опалы. О нет, это были не настоящие искатели драгоценных камней. Они это делали для забавы, их можно было бы назвать «старатели на уик-энд», – народ просто вырывался на природу в свои выходные, чтобы проверить удачу, ведь известно, что новичкам везет. «Что вы ищете, ребята?» – поинтересовался я, и они ответили: «Опалы». «Опалы», – повторил я, а сам подумал: нет, это не для меня! Я всегда старался реально оценить свои перспективы на рынке, шла ли речь о копченых колбасках и свиных ножках или о золоте и сапфирах. Но, пока суд да дело, я пошел с ними, чтобы немного поучаствовать в этом новом для себя занятии.

Из инструментов у меня была только кирка. А еще лопата, веревка и то, что мы называем «пауком»: это своего рода подсвечник, чтобы можно было работать в темноте. Конечно, нужна еще одна штуковина, вроде щипцов, чтобы скалывать матричный камень, внутри которого прячется опал. Ох, похоже, я слишком углубился в технические подробности, но с таким именем, как у вас, вам будет полезно знать об этом процессе все.

– Так вы нашли опалы?

– Ничего стоящего. Но я поучаствовал. И вошел во вкус. Я уже знал, что мне нужно продолжать в том же духе, и через месяц я стал хорошим старателем. Вот тогда и последовали мои первые настоящие находки. Держа в руках играющие на свету опалы, я уже знал, что это именно то, что я ищу. Знаете, забавная вещь: говорят, что в каждом камне скрывается своя история, картина, написанная Природой. Я мог бы вам кое-что показать… – Он взглянул на меня и рассмеялся. – Не так: я собираюсь вам это показать. Вы придете ко мне и увидите мою коллекцию. Мы же не намерены и впредь встречаться только здесь, не так ли?

– Похоже, тут удобнее всего, – ответила я, живо воображая себе, что может произойти, если я представлю его своим родителям или Мириам и Ксавье.

Он подмигнул мне.

– Мы найдем какой-то выход. Предоставьте это мне. – Он снова засмеялся. – Что это я все говорю и говорю? И только о себе. Интересно, что вы обо мне думаете?

– Я думаю, что вы самый необыкновенный человек из тех, кого я встречала.

– Ну вот! – воскликнул он. – Мне пора возвращаться. В следующий раз вы придете ко мне в гости, согласны? Я покажу вам некоторые из моих драгоценных опалов. Вы бы хотели взглянуть на них, не так ли?

– Да, конечно, хотела бы, но если они узнают…

– Как они могут узнать?

– Слуги проболтаются.

– В этом можно не сомневаться. Ну и пусть.

– И мне запретят это делать.

Он опять лукаво подмигнул мне.

– Что могут значить какие-то запреты для таких людей, как мы с вами? Мы ведь не позволим им остановить нас?

– Они могут запретить мне видеться с вами.

– Предоставьте это мне, – повторил он.

– Когда я увижу вас снова?

– Завтра не получится, поскольку я жду посетителей, которые пробудут у меня некоторое время. Бизнес, сами понимаете. Скажем, в следующую среду. Вы смело пройдете по аллее прямо к парадному крыльцу. Вас будут ждать и сразу проводят ко мне, а уж я устрою вам развлечение, достойное представительницы рода Клаверингов.

От охватившего меня возбуждения я даже забыла его поблагодарить.

Позднее я думала, что это будет конец, потому что мы никак не сможем держать мои визиты к нему в секрете. Но пока мне предстояла целая неделя ожиданий.

Окленд Холл

Эта неделя показалась мне удивительно долгой, мне не терпелось вновь послушать Бена Хенникера, который за наши две встречи открыл для меня совершенно другой мир, отчего моя собственная жизнь теперь представлялась мне скучной и бесцветной. Не могу сказать, что произвело на меня большее впечатление, – содержание его рассказов или же та манера, в которой это было подано, но, так или иначе, я очень живо могла представить, как я в тонкой полотняной палатке борюсь с нестерпимой жарой и назойливыми мухами, как с трудом пробираюсь по вязкой грязи, как терпеливо мою золото в ручьях. Я прочувствовала на себе горечь неудач и восхитительную радость успеха, которые сопутствовали этому нелегкому делу. Но то было золото, а я стану искать опалы. Я представляла, как со свечой заглядываю в разломы и трещины породы, а потом наконец извлекаю опал – прекрасный камень, переливающийся всеми цветами радуги, камень удачи, который наделит меня даром предвидения и расскажет свою историю, написанную самой Природой.

Я раз за разом мысленно поздравляла себя с тем, что оказалась у нашего ручья в тот день, когда кресло Бена Хенникера понесло на склоне берега, и мне удалось спасти его от несчастного случая, который – как я себя уже убедила – неминуемо закончился бы его гибелью. Мы могли бы понравиться друг другу уже благодаря одному этому факту: он – из чувства благодарности за спасенную жизнь, а я – из добродетельного великодушия. Но было между нами еще что-то, некое родство душ, что ли. Вот почему мне было так тяжело дождаться встречи.

Поэтому я усаживалась на берегу ручья в надежде, что он вдруг появится из-за деревьев в своем кресле. «Я знаю, что мы договаривались увидеться в следующую среду, – скажет он, – но, честно говоря, подумал, что уж очень долго ждать этого дня».

А потом мы посмотрим друг на друга и весело рассмеемся.

Но ничего этого не произошло. Я сидела и сидела на берегу, однако он не появился. Воспоминания о его рассказах продолжали пробуждать в моей голове один за другим живые образы: я думала, как он страдал под безжалостно палящим солнцем, думала о том, что было бы, если бы привалившая его скала оказалась немного тяжелее и раздавила его.

Тогда бы мы с ним никогда не познакомились.

Это навело меня на мысли о смерти, я вспомнила надгробья на церковном кладбище, а они, в свою очередь, напомнили мне о заросшем травой холмике земли на Пустыре. Был ли он на самом деле могилой? А если так, то чьей?

Без толку сидеть у ручья и пялиться на противоположный берег. Он не придет. У него сейчас гости – вероятно, это люди, которые приехали покупать или продавать опалы. Я представила себе, как они сидят за столом, пьют вино или виски и подливают себе из хрустального графина в бокалы, как только те пустеют (я почему-то была уверена, что Бен Хенникер любит выпить). Он относился к тому типу людей, которые все делают с особым вкусом. И вот сейчас они сидят там, болтают, много смеются и с удовольствием обсуждают опалы, которые нашли, купили или продали. А я должна маяться тут и ждать до следующей среды, а это еще ох как долго.

С грустью в душе я встала и побрела без всякой цели вниз по течению ручья. Как-то незаметно для себя я оказалась перед тем холмиком на Пустыре и присела рядом с ним.

О да, это точно была могила. Это стало совершенно ясно, когда я – сама не знаю, зачем и почему, – оборвала вокруг сорняки. И, судя по значительному размеру, похоронена здесь была не собака. А потом я сделала поразительное открытие. Из земли слегка выступал столбик, я взялась за него и потянула, и оказалось, что на нем есть табличка с именем. Когда я отряхнула землю и прочла, что там написано, то почувствовала, как по спине у меня струится ледяной пот: на табличке значилось мое собственное имя – Джессика. Просто Джессика Клаверинг.

Стоя на коленях, я внимательно изучала свою находку. Я уже видела такие таблички на церковном кладбище. Их ставили на могилы своих близких те, кто не мог позволить себе гранитных надгробий с крестами и ангелами, держащими в руках открытые книги с выгравированными именами усопших.

А в этой могиле лежала Джессика Клаверинг.

Перевернув табличку, я смогла разглядеть там еще одну надпись: «1880» и еще слово «Ию…» – последние две буквы стерлись.

От этого мне стало еще тревожнее. Я родилась 3 июня 1880 года, значит, та, кто здесь покоилась, не только носила мое имя, но и умерла в день моего рождения.

Я мгновенно забыла про Бена Хенникера, потому что не могла думать ни о чем другом, кроме своего удивительного открытия, теряясь в догадках, что это может означать.

* * *

Для меня было невозможно удержать все это в себе, и, поскольку самым очевидным собеседником в данном случае казалась Мэдди, я подстерегла ее по дороге на огород, куда она пошла срезать кудрявой капусты к обеду.

– Мэдди, – заявила я, решив сразу перейти к делу, – кто такая Джессика Клаверинг?

Она притворно ухмыльнулась.

– Ну, ее вам долго искать не придется. Это та самая особа, которая задает массу вопросов и никогда не бывает удовлетворена ответами.

– Нет, – с достоинством возразила я, – ты сейчас говоришь про Опал Джессику. А кто такая просто Джессика?

– О чем это вы толкуете? – Я начала замечать в выражении ее лица признаки смятения.

– Я говорю о той, кто похоронена у нас на Пустыре.

– Послушайте, мисс, мне работать нужно. Миссис Кобб ждет свою капусту…

– Ты сможешь ответить мне, пока будешь ее срезать.

– А с чего это вы мною командуете?

– Ты забыла, Мэдди, что мне уже семнадцать. И в таком возрасте с человеком уже нельзя обращаться, как с малым ребенком.

– Если человек ведет себя по-детски, то обращаться с ним следует соответственно.

– В том, чтобы интересоваться местом, где я живу, нет ничего от детской настырности. На могиле я нашла табличку, на которой написано «Джессика Клаверинг» и указана дата ее смерти.

– Все, не путайтесь у меня под ногами.

– Нигде я не путаюсь, я и близко к тебе не подошла. Но по тому, как ты себя ведешь, догадываюсь, что тебе есть что от меня скрывать.

Дальше разговаривать с ней было бессмысленно. Я ушла к себе в комнату и размышляла, кто еще мог бы знать что-то об этой загадочной Джессике, до самого обеда.

Трапезы в Дауэр Хаусе проходили весьма уныло. Разговоры, которые велись за столом, никогда не отличались оживленностью. Речь обычно шла о каких-то местных проблемах, о том, что было в церкви, да о людях из деревни. В светской жизни мы практически не участвовали, причем исключительно по своей вине, потому что, когда кто-то приглашал нас в гости, мы неизменно отвечали отказом. «У нас просто нет возможности ответить на чужое гостеприимство», – горестно причитала мама. «А ведь как оно бывало прежде! В Окленд Холле у нас всегда было полно гостей!» В такие моменты я переводила глаза на отца, который либо поднимал свою «Таймс», прячась за ней, как за щитом, либо находил какой-то повод, чтобы удалиться. Однажды я как-то заметила в ответ, что те, кто зовет нас в гости, совсем необязательно требуют что-то взамен.

– Отношения в обществе – это то, в чем ты ничего не смыслишь, – сказала мама, а затем с напускным смирением добавила: – Что неудивительно, учитывая, как мы тебя воспитали.

А я потом пожалела, что дала ей лишний повод упрекнуть моего отца.

Дауэр Хаус был построен в более поздний период, он был добавлен к Окленд Холлу в 1696 году, и над парадным крыльцом имелся лепной барельеф, подтверждающий это. Я всегда находила, что это очень красивый особняк и что скромным по размерам его можно считать только по сравнению с Холлом. Он был сделан из кирпича с отделкой натуральным камнем, а крыша с резным карнизом в сочетании с венецианскими окнами придавала ему особое очарование.

Итак, к обеду мы собрались за круглым столом в довольно симпатичной столовой. Столовая была небольшая, но очень величественная, а в просветы высоких окон была видна стриженая лужайка – гордость Бедняги Джармена.

Мы сидели за столом красного дерева с гнутыми ножками, который увезли с собой из Окленд Холла.

– У нас была возможность кое-что спасти оттуда, – тогда сказала мама, – но всю мебель вывезти было невозможно, так что многое пришлось оставить. – Говорила она об этом, как о великой жертве с нашей стороны, хотя я думаю, что мистер Хенникер за все это заплатил очень приличную цену.

Отец, сидевший во главе стола, практически все время молчал; мама, расположившаяся на другом конце, зорко следила за Мэдди, которая, помимо своих основных обязанностей, должна была еще и прислуживать нам во время еды – факт, который мама находила более огорчительным, чем сама Мэдди; по правую руку от мамы сидел Ксавье, а наши с Мириам места были с обеих сторон от отца.

Ксавье рассуждал, что летняя засуха плохо влияет на урожай, и сокрушался, что дождь, когда он нам по-настоящему необходим, никогда не идет.

Все это произносилось из года в год, и тем не менее каждый раз урожай благополучно собирали, а церковь нашу украшали огромные тыквы и снопы пшеницы, как бы в подтверждение того, что в очередной раз состоялось это парадоксальное чудо.

– Когда я думаю о том, сколько земли нам когда-то принадлежало… – горестно вздохнула мама.

Эта фраза послужила сигналом моему отцу, который прокашлялся и выдал яркую тираду насчет того, насколько в этом году меньше осадков по сравнению с предыдущим.

– Я хорошо помню, что в прошлом году это было настоящее бедствие, – заявил он. – Большинство полей в Ярроуленд оказались затопленными. – С его стороны это было ошибкой, поскольку ферма Ярроуленд находилась в поместье Доннингемов, а это напомнило маме о леди Кларе. Я искоса взглянула на Ксавье, чтобы проследить за его реакцией. Он и виду не подал, что как-то уязвлен, – хотя и не должен был, потому что относился к типу людей, которые считают дурным тоном показывать окружающим свои чувства. Я подумала, что, возможно, именно поэтому ему так трудно продемонстрировать леди Кларе, что он действительно хочет жениться на ней.

– Доннингемы могут легко выдержать любые напасти, – заметила мама. – Потому что они сохраняют свое богатство в течение многих поколений.

– Да, это верно, – смиренным тоном отозвался отец; было видно, что он уже жалеет, что открыл рот. Мне стало жалко его, и, чтобы сменить тему, я без подготовки выпалила:

– А кем была Джессика Клаверинг?

За столом мгновенно воцарилась мертвая тишина. Я заметила Мэдди, застывшую у буфета с блюдом кудрявой капусты в руках. Все взгляды устремились на меня, а на щеках мамы начал проявляться нервный румянец.

– Что ты имеешь в виду, Джессика? – с ноткой нетерпения в голосе спросила мама, но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять, что за этим нетерпением она пытается скрыть свое замешательство.

– Это что, шутка какая-то? – сказала Мириам, и ее губы, которые с каждым годом, казалось, делались все тоньше и тоньше, слегка выгнулись. – Тебе и так прекрасно известно, кто ты такая.

– Я – Опал Джессика. И меня часто удивляет, почему моим первым именем никто не пользуется.

У мамы, похоже, немного отлегло от сердца.

– Просто оно не очень удобно в повседневной жизни, – сказала она.

– Тогда почему вы меня так назвали? – не унималась я.

Тут вмешался Ксавье, который всегда по возможности старался прийти на помощь в сложной ситуации.

– Многим людям их имена не совсем подходят, хотя при их рождении казались родственникам вполне подходящими. Как бы там ни было, к именам привыкают. Я думаю, что Джессика – очень красивое имя, а мама к тому же говорит, что оно тебе идет.

Однако я не давала им уйти от интересующей меня темы.

– Кто такая Джессика, которая похоронена на Пустыре? – настойчиво повторила я.

– Похоронена на пустыре? – раздраженно переспросила мама. – О чем ты? Мэдди, капуста стынет. Подавай. – Мэдди засуетилась с блюдом, а я снова испытала горькое разочарование, как и много раз до этого.

Слово взяла Мириам:

– Я надеюсь, что нынче миссис Кобб проварила ее немного подольше. Тебе не показалось, мама, что в прошлый раз она была жестковата?

– Так оно и было, и я уже поговорила об этом с миссис Кобб.

– Вы должны это знать, – продолжала я. – Не может такого быть, чтобы кого-то похоронили рядом с вашим домом, а вы все пребываете в полном неведении. На могиле я нашла табличку с ее именем.

– Кстати, а что ты делала на этом, как ты выразилась, «Пустыре»? – вдруг поинтересовалась мама. Мне хорошо была известна ее тактика: оказавшись в затруднительном положении, она предпочитала переходить в наступление.

– Я часто хожу туда, – ответила я.

– Лучше бы делом занялась. Насколько я знаю, там собралась уже целая стопка тряпок для пыли, которым нужно подрубить края. Правда, Мириам?

– Да, мама, конечно. Работы много.

– Мне это кажется совершенно напрасным трудом, – проворчала я. – Подшивать тряпки для пыли? Как будто без этого они пыль собирать не будут. – Мне всегда было трудно устоять перед искушением озвучить какую-нибудь очевидную истину, даже если это было абсолютно неуместно.

Это дало моей матери желанный повод разразиться одной из ее проповедей о трудолюбии и о том, что мы должны отдавать бедным то же, чем пользуемся сами, поскольку эти самые тряпки для пыли, сделанные из старой, отслужившей свой срок одежды, разрезанной для этих целей на части, в дальнейшем раздавались как раз бедным. Если мы не могли позволить себе давать им рубашки и одеяла, то хотя бы таким образом старались придерживаться одной из привилегий высшего класса.

Пока подавали сыр и пока мы его ели, Ксавье слушал все это с очень серьезным видом – как и Мириам; отец, как всегда, просто молчал. А затем моя мать сразу встала из-за стола, не дав мне успеть вернуться к теме о таинственной могиле и табличке на ней.

После обеда я сразу отправилась в свою спальню, но, поднимаясь по лестнице, вдруг услышала голоса родителей в холле.

– Она должна это знать, – говорил мой отец. – Рано или поздно ей все равно нужно все объяснить.

– Вздор! – резко ответила мама.

– Я не вижу, как нам…

– Если бы не ты, этого никогда бы не произошло.

Я понимала, что они говорят о могиле Джессики, и подслушивала без всякого зазрения совести.

Потом они перешли в гостиную, а я опять осталась в тупике. Похоже, все снова сводилось к тому факту, что мой отец проиграл фамильное состояние.

* * *

По мере приближения среды мое любопытство к могиле на Пустыре постепенно остыло, поскольку я была охвачена радостным возбуждением в связи с предстоящим визитом к Бену Хенникеру. Я вышла вскоре после обеда, и, когда уже сворачивала на подъездную аллею к особняку соседа, меня вдруг посетила странная мысль, что я сейчас окажусь гостьей в доме, который при других обстоятельствах мог бы быть моим собственным. Ох, дорогая моя, одернула себя я, ты сейчас рассуждаешь в точности как мама!

По обе стороны извивающейся аллеи росли дубы – могучие, горделивые и прекрасные. Тот факт, что дорога эта не прямая, в прошлом вызывал у меня некоторое раздражение, потому что отсюда мне не был виден дом; но сейчас – уже радовал. Это добавляло некой таинственности, а к тому же, пройдя первый поворот, я уже скрылась из виду – это было полезно в том смысле, что никто из наших не мог заметить меня здесь даже случайно.

Когда же я увидела сам дом, у меня дух перехватило от восторга. Он был просто потрясающим. Смотреть на него было интересно даже с нашего берега сквозь деревья, но видеть вот так, когда тебе ничего не мешает, – это было захватывающе. Теперь я даже могла понять и простить годами вынашиваемую ненависть моей матери к нашему соседу, потому что тому, кто жил в таком месте, естественно, крайне трудно с ним расстаться. Возведен он был в основном в стиле Тюдоров, но с тех пор несколько раз обновлялся и достраивался, так что кое-где здесь угадывалось влияние архитектуры восемнадцатого века. Но все же это прекрасное кирпичное здание было по сути своей творением времен царствования Тюдоров и не слишком изменилось с тех дней, когда Окленд Холл, по словам моей матери, как-то посетил Генрих VIII. Высокие мансардные окна, красивые эркеры и закрытые балконы могли быть достроены здесь позднее, но идеально вписались в общий ансамбль, своим изяществом отметая любую возможную критику. Величественные ворота с двумя башнями по бокам и еще одной, пониже, в центре, остались нетронутыми, и я застыла, с благоговением глядя на все это великолепие. Над воротами красовался щит с фамильным гербом. Нашим, надо полагать.

Пройдя через ворота, я оказалась во внутреннем дворе, где уперлась в массивную дубовую дверь, на которой был подвешен старинный колокольчик. Потянув за него, я с восторгом услышала громкий чистый звон.

Дверь открылась через какую-то секунду, и у меня возникло ощущение, что кто-то следил за моим приближением, уже ждал меня и был готов к этому. Этот «кто-то» оказался важного вида джентльменом, и я для себя сразу решила, что это тот самый Уилмот, о котором я уже слышала.

– Вы мисс Клаверинг, – констатировал он, прежде чем я успела что-то сказать; имя мое в его устах прозвучало очень величественно. – Мистер Хенникер ждет вас.

От этого я словно стала выше ростом. Я мельком заметила нашу фамилию над украшенным резьбой камином, а потом и еще в нескольких местах, и почувствовала здесь незримое присутствие Клаверингов; при этом я испытала приятное волнение сопричастности, как член семьи, которой когда-то принадлежал этот дом.

– Если вы соблаговолите последовать за мной, мисс Клаверинг…

Я мило улыбнулась ему в ответ.

– Разумеется.

Пока он вел меня через холл, я смотрела по сторонам: большой обеденный стол, длинный и узкий, со старинной оловянной посудой на нем; два комплекта рыцарских доспехов, по одному в противоположных концах комнаты; оружие, развешанное на стенах; небольшой помост, за которым начиналась лестница, куда мы и направлялись.

Мне показалось, что я слышу невнятное бормотание, приглушенный шепот и тихое шарканье ног. Уилмот бросил наверх короткий недовольный взгляд, из чего я сделала вывод, что за нами и вправду наблюдают.

Уилмот заметил, что я о чем-то догадываюсь, и, несомненно, решил, что было бы глупо игнорировать этот факт. Губ его коснулась легкая ироничная улыбка.

– Вы должны понять, мисс Клаверинг, мы впервые принимаем представителя вашей фамилии с тех пор…

– С тех пор как мы были вынуждены продать все это, – напрямик заявила я.

Уилмот немного поморщился, но согласно кивнул. Позже я осознала, что такую прямоту и стремление называть вещи своими именами многие считают дурным тоном. Можно было только удивляться, каким образом могут ладить между собой такие люди, как Уилмот и мистер Хенникер, но подумать над этим было некогда: я нетерпеливо впитывала новые впечатления, стараясь ничего не пропустить. Мы прошли по коридору и поднялись еще по одной лестнице.

– Мистер Хенникер примет вас в гостиной, мисс Клаверинг.

С этими словами он открыл тяжелую дубовую дверь с накладными панелями, обитыми собранной в складки тканью.

– Мисс Клаверинг, – громко объявил он, и я прошла вслед за ним.

Мистер Хенникер, сидевший в своем кресле, покатил мне навстречу.

– Ха! – со смехом воскликнул он. – Итак, вы все-таки пришли! Что ж, добро пожаловать в ваше родовое гнездо, дом ваших предков.

Услышав, как дверь за мной осторожно закрывается, я шагнула вперед, чтобы поздороваться с Беном.

Он все еще продолжал смеяться, и я присоединилась к нему.

– Нет, это все-таки очень забавно, вы не находите? – наконец сказал он. – Вы – и моя гостья. Мисс Клаверинг – мисс Опал Клаверинг.

– Это действительно звучит очень необычно: меня назвали Опал, и именно опалы принесли вам все это.

– Немного в этом поучаствовало и золото тоже, – напомнил он мне. – Не забывайте, что я в этом очень даже хорошо преуспел. Проходите и присаживайтесь. Дом я покажу вам позже. – Плечи его буквально содрогались от сдерживаемой радости.

– Я начинаю думать, что вы пригласили меня просто ради удовольствия показать одной из Клаверингов их фамильный особняк.

– Не только из-за этого. Мне очень понравились наши с вами встречи, и я подумал, что пришло время увидеться снова. Мы с вами обязательно выпьем чаю, но тоже потом. А теперь скажите, вы рассказали своим близким, что познакомились со мной?

– Нет.

Он ободрительно кивнул.

– Мудрая девочка. Знаете, что бы они вам сказали? Что вы не должны порочить себя, переступая его порог, равно как и ему – то есть мне – путь в ваш дом заказан. Короче говоря, лучше будет им этого не знать, согласны?

– Намного лучше.

– Это предотвратит множество споров и препирательств.

– А также убережет от кучи запретов и их нарушения.

– Да я вижу, вы бунтарь по натуре. Что ж, мне это нравится. Вы уже, наверное, поняли, что я испорченный вредный старик. Если же еще нет, то скоро поймете. Так что на ранней стадии нашей дружбы я могу сам вам в этом признаться.

Я рассмеялась, и рассмеялась от удовольствия. Выходит, это только первый этап нашего с ним сближения, и мне еще не раз предстоит наслаждаться его вдохновляющим обществом.