Текст книги "Роковой опал"

А теперь, дорогое мое дитя, история моя подходит к концу. После твоего рождения меня охватило такое бесконечное отчаяние, что я никак не могла прийти в себя. Мы не были счастливы в Дауэр Хаусе, мама превратила нашу жизнь в ад – не только мою, но и папину. На моих глазах он с каждым днем становился все несчастнее. Неожиданно подняв глаза, я ловила на себе ее взгляды, полные крайнего презрения. Она постоянно укоряла отца, говорила, что его бесхарактерность проявилась и во мне, что во всем виноват только он один. Мириам выказывала к тебе живой интерес; думаю, она по-своему любила тебя, хотя и боялась проявлять свои чувства при маме. Тебе она также нравилась, и ты всегда просилась к ней на руки. Ксавье тоже сильно привязался к тебе, как и наш папа.

Я была несчастна и, часто уходя к ручью, разделявшему Дауэр Хаус и Окленд Холл, подолгу смотрела в его студеные мелкие воды. Я много размышляла о своей жизни и в конце концов уверилась, что больше уже не увижу Десмонда: поскольку он никогда бы не бросил меня, значит, он мертв. Ощущение это было таким сильным, что, когда я сидела на берегу, мне казалось, что эти струи манят меня. Как будто это Десмонд зовет меня присоединиться к нему на небесах. Единственное разумное объяснение заключалось в том, что он погиб; если бы это было не так, зачем ему исчезать? Я была твердо убеждена только в одном: он никогда по доброй воле не уехал бы, не оставил бы меня. А следовательно, разгадка в том, что кто-то украл опал и затем убил Десмонда, чтобы его сочли вором. Понимаю, что ни один человек в это не поверит, но сама я в этом твердо убеждена. Он уже никогда не вернется, поэтому и зовет меня в воду – он хочет, чтобы мы с ним были вместе.

Мое присутствие в Дауэр Хаусе приносило всем одни только страдания. Мама яростно обвиняла отца, как никогда прежде. Я пыталась представить себе свою жизнь в будущем, если я больше никогда не увижу Десмонда на этой земле. Слуги любили мое дитя… все любили его… за исключением мамы; думаю, она вообще никого и никогда не любила. Поэтому я часто сидела у ручья и думала о бедах, которые навлекла на нашу семью, и о том, что без меня всем было бы лучше. Причем лучше было бы даже моей девочке, поскольку по мере того, как она будет подрастать, эти бесконечные упреки не утихнут. Ей лучше не знать, что ее мать опозорила семью, а пока я здесь, мама всегда будет относиться ко мне с презрением.

Мне снилось, что я ложусь лицом в эту холодную воду, и в этот момент я испытывала удивительный покой и умиротворение. Но кроме Ханны поговорить мне об этом было не с кем. Она знала всю мою историю, но рассуждала очень осмотрительно. Она рассказала мне о разговорах среди слуг в Окленд Холле. Хотя и рассматривалась возможность того, что ребенок это мой, а не моей матери, уверенности в этом, конечно, не было. Даже миссис Бакет считала, что моя мама никогда бы на такой обман не пошла и что все это объясняется тем хорошо известным фактом, что женщины в годах частенько «оказываются застигнутыми врасплох», когда меньше всего того ожидают; например, у ее тетки Полли все было точно так же: она занемогла, доктора не могли понять, в чем дело, а потом оказалось, что она беременна на позднем сроке и что ребеночек вот-вот родится. «Я не стала их разубеждать», – сказала мне моя добрая Ханна.

Прошло уже несколько недель, а я все так же подолгу просиживала на берегу ручья. Когда я рассказала Ханне о своих ощущениях, она в ужасе воскликнула: «Это неправильно, вы не должны так думать!» А я ответила: «Наверное, так будет лучше всего. С малышкой все будет хорошо. Они позаботятся о ней, а мне лучше не оставаться здесь». «Может быть, вам уехать на какое-то время?» – предложила Ханна. «Это не сработает, – отвечала я. – Значение имеет только то, что происходит в настоящий момент. Возможно, через двадцать лет я и могла бы оглянуться назад и счесть все происходящее приемлемым, но двадцать лет нужно как-то прожить, а за это время мне придется еще столько всего вынести». «Если вы наложите на себя руки, вас не смогут похоронить на освященной церковью земле», – заметила Ханна. «Почему?» – удивилась я. «Говорю вам, они этого не сделают, если… вы совершите это. Думаю, таков закон, закон церкви. Таких людей хоронят на перекрестке дорог или в другом каком-то месте, но никак не на освященной земле церковного кладбища».

Я много думала об этом, но продолжала ходить к ручью, зная, что однажды я пойду туда и больше не вернусь. Я думаю о тебе, моя доченька, думаю о том, что они скажут тебе о твоей матери и твоем отце, когда ты подрастешь… поэтому и решилась написать это, чтобы ты узнала правду, какой она видится мне. И это действительно правда, Опал. Я сижу на берегу и пишу это письмо, а перед глазами пролетает мое прошлое. Понимаешь, ты обязательно должна знать, что и как произошло. Я передам это послание Ханне, а она отдаст его тебе, когда придет время. Хотя, может быть, это время никогда и не придет, и тогда я все расскажу тебе сама.

Сегодня я отдаю все это Ханне, так что это будут мои последние слова, обращенные к тебе.

Прощай, моя маленькая Опал. Да благословит тебя Господь, чтобы в один прекрасный день ты узнала всю правду о своем отце. Обещаю тебе, что в этом не будет ничего позорного для него. И еще одно, последнее, моя дорогая доченька: если меня не будет с тобой, когда ты вырастешь, – а в ином случае ты просто не прочтешь этих строк, – никогда и никому не позволяй плохо говорить о нем. Будем надеяться, что именно ты однажды докопаешься до истины».

Невидящим взглядом я смотрела вдаль, очень четко представляя себе всю картину происшедшего.

А затем я встала на колени перед могилой моей мамы. Случайно коснувшись своей щеки, я обнаружила, что она мокрая от слез, хотя я и не заметила, когда плакала.

* * *

В тот вечер я не спустилась к обеду, потому что не могла смотреть им всем в лицо. Теперь они представлялись мне совершенно другими людьми, я видела их насквозь и понимала, как никогда прежде. Я злилась на них, это они довели ее до такого, думала я. Будь они добрее к ней, она была бы жива и сегодня, а у меня была бы настоящая мама. Какой несчастной она была! Мне хотелось сорваться на них и высказать каждому, что я о нем думаю: и моему бедному слабохарактерному отцу – а на деле, оказывается, дедушке; и высокомерной черствой бабке (как же я была рада, что в действительности она мне не мать!); и Мириам, позволявшей всегда кому-то другому решать за нее; и Ксавье с его бездеятельной добротой, такому отчужденному, что он и пальцем о палец не ударил, чтобы спасти ее.

Я сослалась на головную боль, а когда Мириам пришла проведать меня, я просто закрыла глаза и отвернулась.

На следующий день я увиделась с Ханной; думаю, она и сама искала встречи со мной.

– Вы все прочитали, мисс Джессика? – взволнованно спросила она.

Я кивнула.

– Расскажи мне, что было потом.

– Они нашли ее в ручье. Она лежала лицом вниз. Там было очень мелко, и вода едва покрывала ее.

– Они похоронили ее вон там, – показала я в сторону Пустыря.

– Преподобный Грей был очень строг в этом вопросе. Самоубийц никогда не хоронили на освященной земле.

– Как это жестоко! – воскликнула я. – Тогда я сама освящу это место! Она была хорошим человеком и не причиняла никому зла. Я приведу в порядок ее могилку, посажу там цветы и буду их поливать.

– Лучше бы вам за это не браться, мисс.

– Но почему? Она ведь была моей матерью!

– Я знала, что вы тяжело воспримете это. Она не хотела бы такого. И даже не хотела бы, чтобы вы обо всем узнали, если в результате это навлечет на вас неприятности.

– Тогда расскажи мне подробно, как это все произошло, Ханна.

– Ее нашли мертвой и тихо похоронили. Вот, собственно, и все. Люди… мало обсуждали это. Говорили только, что она всегда была непохожа на остальных членов семьи. Считалось, что она влюбилась, а ее избранник уехал. Сердце ее было разбито, и она, по молодости, решила, что ей незачем больше жить. На Пасху я всегда приношу цветы на ее могилку.

– Спасибо тебе, Ханна. А никто не заподозрил, что я ее ребенок?

– Если и заподозрил, то промолчал. Сошлись на том, что вы были «поздним ребенком», а мисс Джессика просто по совпадению утонула вскоре после вашего рождения. Помню, тогда стоял жаркий летний день. – Она отвернулась, и губы ее задрожали. – Они вернулись домой всего несколько недель тому назад, поэтому ходили слухи, что это из-за молодого человека, с которым она познакомилась в Италии. Это случилось в последний день июля, а вы родились третьего июня… вы тогда были совсем крошкой, которая не понимает, чего стоило ее появление на свет.

– Должно быть, она ужасно страдала. Ты, как я понимаю, знала моего отца. Расскажи мне о нем.

– Он казался всем таким славным молодым человеком. Высокий, с привлекательной внешностью. Одно время он был явным любимчиком мистера Хенникера, который потом, конечно, говорил о нем ужасные вещи. Мне никогда не забыть тот день…

– Расскажи мне все, Ханна, абсолютно все.

– Начался тот день как обычно. Мы понесли горячую воду наверх в комнаты гостей, а потом одна из горничных вернулась и говорит: «Мистера Дерхэма нет у себя. Постель его не смята, а все вещи пропали». Мы все удивились: такого не может быть, но все, конечно, оказалось правдой. А затем мистер Хенникер обнаружил, что исчез его драгоценный опал, и тогда показалось совершенно естественным предположить, что забрал камень именно Дерхэм.

– Но это было не так, Ханна. Ты и сама это знаешь.

– То же самое говорила ваша мать, но молодой человек неожиданно уехал, и опал пропал вместе с ним.

– Она была уверена, что он не брал его.

– Она ведь была в него влюблена.

– А вора она никогда бы не полюбила.

– Любовь не обращает внимания на такие вещи.

– Но ты же знаешь, что все было по-другому.

– Ну вот, опять… Вы рассуждаете в точности, как ваша мать. Я никак не думала, что она может такое учинить с собой, иначе нашла бы какой-то способ остановить ее. Она рассказывала мне, что он являлся ей во сне и говорил, что любит, что никогда в жизни не бросил бы ее. «Иди ко мне, – говорил он ей в том сне. – Встретимся у нашего ручья. Только смерть могла бы не пустить меня к тебе». Тогда-то она и приняла свое решение, теперь я в этом убеждена. Она была уверена, что он погиб, в противном случае он бы никогда ее не оставил, она верила в это и знала, что он мертв. Это был единственный способ соединиться… навеки.

– Ей следовало бы жить дальше, чтобы доказать его невиновность.

– Но у нее были все эти странные видения, и она думала, что он зовет ее к себе.

– Я бы очень хотела докопаться до правды, Ханна, выяснить, что же произошло с тем опалом на самом деле.

– Господь с вами, мисс. За все эти годы было столько попыток сделать это, чего только не перепробовали. Думаю, что мистер Хенникер никогда не прекращал своих поисков. А вы считаете, что это удастся вам? Вы ведь вообще ничего не знаете о таких вещах, только начинаете входить в жизнь.

– Но ведь он мой отец. А она моя мать. Как ты не понимаешь, что это все меняет?

Ханна лишь печально покачала головой.

* * *

Хотя я не могла поговорить об этой трагедии со своей семьей, я могла сделать это с Беном и при встрече прямо с места в карьер выпалила:

– Я знаю про свою мать и своего отца, а также про то, что вы думаете, будто это он украл опал Зеленое Сияние.

Дело было в гостиной, где он сидел в своем кресле-каталке, к спинке которого был прислонен его костыль. Несколько секунд он сосредоточенно молчал, погрузившись в глубокую печаль.

– Кроме вас, мне больше не с кем об этом поговорить, – не выдержала я.

– Кто вам рассказал? – спросил он.

Я объяснила ему про письмо, которое мне оставила мама.

Он кивнул.

– Вы все знали с самого начала? – продолжала я.

– Догадывался. У вас ее темные глаза, такие же густые ресницы, хорошо очерченные брови и чуть вздернутый носик; те же губы, готовые рассмеяться над жизнью даже в самые нелегкие времена. В такие моменты мне кажется, что передо мною она. Вы примерно того же возраста, что и она тогда, но она была более беззащитна перед суровым миром, менее способна постоять за себя.

– А вы знали про их отношения с моим отцом?

– Все было ясно как божий день.

– И вы были довольны… поначалу? Не имели ничего против?

Он задумался в нерешительности, которой я за ним никогда не замечала.

– Кто я такой, чтобы иметь что-то против, – наконец произнес он. – Я видел, что с ними происходит, с первого момента их знакомства. Я думал, что он славный, честный молодой человек… тогда думал.

– Знаете, Бен, он этого не делал.

– Не делал? Что вы имеете в виду? Он разбил ей сердце, разве не так? Я бы убил его только за это… да, убил бы.

– Вы любили ее, Бен, – сказала я.

Он снова задумался.

– Думаю, и так можно сказать. Она была очаровательным деликатным созданием, а я… а я грубый пожилой старатель, сами видите.

– Вы сами хотели жениться на ней, Бен.

– Это было бы неправильно.

– Но если бы это случилось, тогда я была бы вашей дочерью, – напомнила я ему.

– Неплохая мысль.

– Однако тогда я была бы другой. Совсем не такой, как сейчас.

– Тогда слава богу, что этой трагедии удалось избежать. – Он опять стал прежним Беном, и беседа с ним успокаивала меня. – Да, – продолжал он, – я любил ее. Она была для меня как этот дом… Вы понимаете, что я хочу этим сказать: немного отдаленный от меня, он был тем, чего я страстно желал и чем хотел обладать. Но с женщинами все иначе… Я корю себя за то, что меня не было здесь в тот момент. Тогда ничего бы этого не случилось.

– А что бы вы сделали, Бен?

– Я бы женился на ней. Может быть, потом она полюбила бы меня.

Я порывисто подбежала к нему и обняла.

– О, Бен, как бы это было здорово! Тогда бы мы жили здесь все вместе, и мне не пришлось бы убегать сюда из Дауэр Хауса!

Он погладил меня по голове.

– А вы хотели бы этого?

– Это было бы просто прекрасно.

– Да, но только ничего этого не произошло. И что толку теперь оглядываться назад и гадать по поводу всевозможных «если бы». Это удел глупцов. Вчерашний день должен быть забыт. А сегодняшний очень важен, потому что от него зависит завтрашний. Мы познакомились с вами и стали добрыми друзьями. А дружба, нужно сказать, штука замечательная.

Я вернулась на свой стул и сказала:

– Расскажите мне свою версию того, что тогда произошло.

– Ваша мать пришла в Окленд.

– Да, я знаю: у вас был большой прием, на котором она показалась в вишнево-красном платье.

– Все верно. Она познакомилась с вашим отцом, и они полюбили друг друга с первого взгляда. Они собирались пожениться и вместе отправиться в страну опалов. Не думаю, что это подходящее место для такого деликатного создания, но она буквально рвалась туда. С ним она была готова ехать хоть на край света. Ее охватила опаловая лихорадка, она клялась, что вынесет все что угодно, пока они вместе. И она смогла бы. Я завидовал счастью Десмонда Дерхэма, это был красивый парень, к тому же из хорошей семьи. И честный… как мне казалось. Тяга к приключениям была у него в крови, и его тянуло в Австралию. Вначале он приехал туда ради золота, как и все мы, но потом нашел свой первый опал, и с тех пор золото его уже не интересовало. Он инстинктивно верил, что напал на одно из крупнейших месторождений опалов в Новом Южном Уэльсе, только и говорил об этом месте, которое мы в шутку назвали Десмондс Фенси. Но потом и мы уже стали думать, что дело не только в его фантазиях, что там действительно может что-то быть. Чтобы обсудить это, мы и собрались тогда в Окленде, где он познакомился с вашей мамой, где они полюбили друг друга и решили пожениться. Вот что произошло перед тем злополучным вечером.

– А что было потом?

Бен продолжал свой рассказ, похоже, тщательно подбирая каждое слово.

– Там присутствовали Джосс, Десмонд, Круассан и я. Джоссу было четырнадцать, он ходил здесь в школу. Господи, но какой у него был ум уже тогда, совершенно не по годам. Он уже точно знал, чем будет заниматься, и собирался стать крупнейшим специалистом по опалам в Австралии… Да что там в Австралии – во всем мире! И такой подход у него был во всем. Он уже тогда рассказывал мне, что я должен делать. Признаюсь, это частенько возмущало меня, но весь фокус состоял в том, что порой он оказывался абсолютно прав. Он уже был выше нас всех и продолжал расти. Шесть футов пять дюймов – таков Джосс сейчас, и это босиком.

– Да-да, – несколько раздраженно прервала его я; мне не терпелось поскорее услышать о той роковой ночи, а все эти подробности про его сына, Джосса Мэддена, утомляли меня.

– Так вот, значит, Джосс и Дэвид Круассан. Дэвид торговал драгоценными камнями в Австралии, Америке, Англии и континентальной Европе. И что касалось опалов, это был человек, который знал в них толк. И был там Десмонд Дерхэм. Мы сидели в этой комнате, Десмонд с огромным энтузиазмом излагал нам свои планы относительно Десмондс Фенси, а мы изучали их. Он обследовал участок, провел кое-какие изыскания и, хотя на тот момент обнаружил лишь слабые следы опалов, все равно был уверен, что эта земля станет одним из самых богатых месторождений в Новом Южном Уэльсе. Мы, разумеется, хотели видеть доказательства, так что пока говорить было особо не о чем. Он нашел только породу, в которой обычно встречаются опалы, и мелкие включения сцементированных между собой песчинок, которые образуют прожилки опалов. Так или иначе, это было показателем того, что где-то здесь могут быть и большие красивые опалы. Мы определили точки, где будет лучше всего копать штольни. Начать мы собирались скромно, но, если окажется, что интуиция Десмонда его не обманула, тогда мы уже возьмемся за дело основательно. Дэвид Круассан должен будет потом оценить наши первые находки и принять решение, где и как их лучше всего продать. Чтобы развернуть бизнес в полную силу, нам понадобятся забойщики и самое современное оборудование для прокладки шахт. Все это мы и обсуждали, нащупывая пути решения. Помню энтузиазм Десмонда, который заявил, что мы сорвем большой куш, он это чувствует. Старатели в определенном смысле народ суеверный. Некоторые верят в существование направляющей руки, которая ведет их к успеху; в ту ночь именно такое ощущение было у нас всех в отношении предчувствия Десмонда. Было в нем что-то такое… он излучал непоколебимую уверенность. Я понимаю, что звучит это нелепо, но я и прежде сталкивался с таким, и почти всегда это вело к успеху. Думаю, все сидевшие вокруг нашего стола в ту ночь верили, что Десмондс Фенси принесет нам замечательные опалы, каких еще не видел свет. Мы думали, что это будут черные опалы, а спрос на них рос постоянно. Одно время интерес, как я вам рассказывал, вызывали светлые, молочные опалы, но теперь в моду входили черные. Тогда я заявил, что такого опала, как Зеленое Сияние на Закате, нам все равно не найти. Разговор зашел об этом камне, и они захотели взглянуть на него.

Для этого я привел их всех сюда и открыл сейф. Он лежал в своем гнездышке из бархата. Какая красота! Если вы не видели Зеленое Сияние, считайте, что вы вообще не видели настоящих опалов. Десмонд Дерхэм протянул руку и взял его. Подержав его несколько секунд на ладони, он вдруг сказал: «Я видел это. Я видел Зеленое Сияние». Я выхватил у него камень и начал рассматривать, но, как ни поворачивал, вспышки зеленого огня заметить не смог. Я уже рассказывал вам, как однажды, возвращаясь из Австралии на родину, видел настоящее зеленое сияние в небе, когда солнце садилось за горизонт. Точно такое же я видел однажды и в том опале. «Вы уверены, что видели его, Десмонд?» – воскликнул я. «Уверен», – ответил он. Джосс тоже божился, что заметил этот эффект. Ему всегда требовалось оказаться в самом центре событий. И чтобы никто не мог его переплюнуть. А на следующее утро ваш отец пропал. Он собрал свои вещи и потихоньку выскользнул из дома. И Зеленое Сияние тоже исчезло вместе с ним.

– Не могу поверить, что мой отец взял его.

– Ваша лояльность к нему делает вам честь, однако неразумно слепо отметать очевидные факты, где все ясно как божий день. Десмонд Дерхэм приехал сюда, некоторое время жил в этом доме, соблазнил вашу маму, обещав жениться на ней, но искушение обладать Зеленым Сиянием оказалось слишком сильным для него… поэтому он забрал опал и сбежал вместе с ним.

– Этому должно быть какое-то иное объяснение.

Бен подался вперед и взял меня за руку.

– Я знаю, о чем вы думаете. Он был вашим отцом. Что ж, ваши чувства мне понятны. Но что тогда случилось с Зеленым Сиянием? Дэвид Круассан никогда бы не взял его, на это у него просто кишка тонка, как говорится. Он ведь всего лишь торгаш и опалы рассматривает исключительно с точки зрения наживы. Он разбирается в их качестве, как никто другой, но не испытывает ни к одному камню каких-либо сентиментальных чувств. Он знает их рыночные цены, но какой может быть цена Зеленого Сияния, если кто-то предложит его купить? Этот опал ведь мгновенно опознают и объявят продавца вором. Джосс? – Бен усмехнулся. – Этот, конечно, способен на все что угодно. Я знаю, что он чувствовал по отношению к Зеленому Сиянию, но ведь он-то как раз мог увидеть его, когда ему только вздумается. Если, разумеется, его не сломила неодолимая жажда обладания им…

– Но вы сказали, что это был непростой камень. Он обладал особыми притягательными чарами.

– Пытаясь сейчас переложить вину на Джосса, вы хотите оправдать своего отца? Было множество людей, которые боялись Зеленого Сияния. Как я вам уже говорил, его считали приносящим несчастье, и вокруг этого ходили соответствующие легенды. Говорили, что от него одни только беды. Я никогда в это не верил, но теперь… взгляните на меня.

– Однако вы ведь его потеряли. А я всего лишь не верю, что мой отец мог бросить мою мать.

– Но он тогда не знал, что скоро станет отцом. Возможно, это многое бы изменило… а может быть, и нет. Вы никогда не видели Зеленое Сияние. Но если бы видели, вам бы стало понятно, какое воздействие оно оказывало на людей. Вам предстоит еще многое узнать о жизни в этом мире, и среди всего прочего есть такое явление, как одержимость, колдовское влечение… Неважно, как это назвать, – суть вам понятна.

– А что случилось с тем проектом моего отца, с Десмондс Фенси?

– Сейчас это одно из лучших месторождений опалов в Австралии.

– Выходит, он все-таки был прав.

– О да, он был прав.

– И вы серьезно полагаете, что он не приехал бы туда, чтобы увидеть все своими глазами?

– Как бы он мог это сделать, если у него Зеленое Сияние?

– Вы думаете, он отказался бы от своей мечты, от своей большой Прихоти, и от моей матери ради одного опала, который он никогда в жизни не сможет назвать своим – открыто, по крайней мере?

– Могу лишь повторить уже сказанное, мисс Джесси: вы никогда не видели Зеленое Сияние. – Он взял свой костыль. – Посмотрите только, как я хожу по комнате. Я все больше привыкаю к этой деревяшке и скоро смогу передвигаться, как будто у меня обе ноги целые. И тогда…

Я испытующе посмотрела на него, но он только сокрушенно покачал головой. Я понимала, что он имел в виду, но не хотел произносить вслух. Как только сможет ходить более или менее свободно, он сразу задумается о том, чтобы покинуть Окленд Холл. Мне даже страшно было подумать, как тоскливо будет здесь без него.

* * *

Когда я, возвращаясь от Бена, уже шла по аллее от Окленда, меня вдруг увидела моя бабушка, которая понесла раздавать «бедным» наши подшитые тряпки для пыли. Она застыла на месте, ошеломленно уставившись на меня, как будто не верила своим глазам. Я дерзко выдержала этот взгляд, не собираясь больше притворяться.

– Джессика! – изумленно воскликнула она. – Где ты была?

– Навещала мистера Бена Хенникера, – почти небрежным тоном бросила я и стала ждать, когда на мою голову обрушится буря. Но сразу этого, конечно, не произошло. Внешние приличия у нее всегда превалировали над гневом. Зато, когда мы вошли в Дауэр Хаус и встретили Ксавье и Мириам, она тут же крикнула им:

– Пройдите в гостиную! А ты, Мириам, попроси своего отца оторваться от карт и уделить нам минуту его драгоценного времени.

Когда мы все собрались в гостиной, бабушка закрыла двери, чтобы прислуга не могла нас слышать.

– А теперь, Джессика, я хотела бы услышать твои объяснения, – сказала она.

– Все очень просто, – ответила я. – Я ходила в гости к моему другу мистеру Бену Хенникеру.

– Твоему другу?

– Да, к другу, более близкому мне, чем кто-либо в этом доме.

– Ты с ума сошла!

– Отнюдь. Я как раз в здравом уме, потому и ищу дружбы подальше от этого дома, где процветают обман и притворство.

– Не говори так, умоляю тебя. Лучше объясни, как тебя угораздило оказаться в Окленд Холле.

– Хорошо, но сначала я хотела бы, чтобы ты объяснила, почему столько лет выдавала себя за мою маму, и почему вы все сделали ее жизнь столь невыносимой, что она утопилась…

Все молча глазели на меня. Я была уверена, что моя бабушка впервые в жизни по-настоящему растерялась.

– Джессика! – воскликнула Мириам. Видимо, она не знала, что ей думать, и поэтому беспомощно переводила взгляд с матери на Ксавье и обратно. Дедушка в это время оглядывался по сторонам, словно в поисках своей «Таймс», чтобы по привычке спрятаться за газетой. И только Ксавье сохранял спокойствие.

– Полагаю, кто-то рассказал тебе историю твоего рождения, – произнес он.

– Ведь это правда, не так ли? – ответила я.

– Зависит от того, что ты слышала.

– Я знаю, что моя настоящая мама погибла, знаю, как она умерла, знаю, что похоронена она на Пустыре и все вы стараетесь о ней не вспоминать.

– Это стало трагедией для нас всех, – сказал он.

– Но больше всех для нее! – крикнула я.

– Как раз мы ничем не заслужили этого, – наконец взяла слово бабушка.

– Вы в полной мере заслужили все, что с вами произошло, – презрительно бросила я.

– Вот что бывает, когда водишь дружбу с рудокопами, – вздохнула бабушка.

– Пожалуйста, не говори о мистере Хенникере пренебрежительно. Он хороший человек. Никто из вас ей не помог, а он бы сделал это, если бы в тот момент был здесь.

– Напротив, – возразила бабушка, – мы полностью пренебрегли собой, чтобы помочь ей. Мы продали серебряный поднос и кубок для пунша от Георга Четвертого, чтобы вывезти ее за границу, а я признала тебя своей дочерью.

– Ей нужно было от вас немного любви и доброты, а вы не дали ей этого. Вы сделали ее жизнь невыносимой… вы и все ваши глупые условности. Вы не любили ее и не помогли ей. Вы что, не понимали, что она потеряла своего возлюбленного?

– Возлюбленного! – воскликнула бабушка. – Он был вор… Соблазнитель… Глупая девчонка!

– О, теперь я вижу, как вы унижали ее, как сделали такой несчастной. Вы! Кто всегда делали только правильные вещи – или думали, что делаете. Разве может быть правильной такая жестокость? Почему вы не утешили ее? Почему не постарались как-то облегчить ей жизнь? Вы ведь могли ей помочь. Но не сделали этого. Вы просто дали ей умереть. Ты – моя бабушка, выдававшая себя за мою мать. Я могла бы об этом догадаться, потому что ты никогда не относилась ко мне по-матерински. А у тебя, – я повернулась к дедушке, – оказалась кишка тонка. – (Я умышленно использовала это просторечное выражение Бена Хенникера, и даже в такой драматический момент моя бабушка поморщилась.) – Равно как и у Мириам и Ксавье… Ни один из вас не помог ей. Это же немыслимо! Мириам не в состоянии взглянуть жизни в глаза со своим священником, потому что он беден. Ксавье, наоборот, не может жениться на леди Кларе, потому что она слишком богата. Смех да и только! Да из чего вы все сделаны, что у вас внутри? Солома? – Я вновь повернулась лицом к бабушке. – За исключением тебя. Ты сделана из гранита неприязни и равнодушия к другим с такой долей надменности, что ни на что другое там больше не остается места! – Закончив свою гневную тираду, я резко развернулась и выбежала из комнаты.

От переполнявших душу эмоций меня всю трясло. Я высказала им все, что о них думаю, и впервые в жизни им не было чем мне возразить.

Вскоре после этого у меня появилась Мириам. Она выглядела смущенной и сказала:

– Теперь нет необходимости прятать от тебя семейную Библию. – Это заявление показалось мне настолько забавным, что я рассмеялась; в какой-то мере это помогло мне немного расслабить напряженные нервы. Подумав, она добавила, как бы разговаривая сама с собой: – Наверное, лучше уж быть бедной, чем просто безучастно смотреть, как жизнь проходит мимо тебя.

Позднее я действительно увидела семейную Библию, которая до этого хранилась в гостиной под замком в шкафу. На чистом листе в ней каллиграфическим почерком было вписано имя моей мамы и мое тоже. Полистав ее, я перечитала список давно почивших Клаверингов, размышляя, какие испытания им пришлось пережить и какие тайны они унесли с собой в могилу.

Вечером я все же спустилась к обеду, но за столом никто и слова не произнес о моем эмоциональном срыве, как будто ничего и не произошло. Я буквально умилялась их беседе, которая, как обычно, велась о погоде и рутинных делах в деревне. Человек посторонний никогда бы не поверил, что всего несколько часов назад здесь бушевала семейная драма. В каком-то смысле я даже восхищалась ими.

Но в одном я была уверена: никто не собирается положить конец моей дружбе с Беном Хенникером. Как ни странно, никто даже не пытался это сделать, так что с тех пор я смело отправлялась в Окленд Холл у всех на виду.